Рассказы о Елене Келлер ее учительницы Анны Салливан
С сайта http://www.zakharov.ru/
«Откуда я пришла? Куда пойду?..»
Анна Мэнсфилд Салливан родилась в Массачусетсе. В раннем детстве она почти полностью ослепла, но, после того как четырнадцати лет поступила в институт Перкинса в Бостоне, зрение к ней вернулось. Уже на первых порах обнаружились в Анне целеустремленность и разнообразные таланты, приведшие потом к столь впечатляющим результатам.
В 1886 году она получила ученую степень, и когда вскоре капитан Келлер обратился к директору института с просьбой об учительнице для своей дочери, ему рекомендовали мисс Салливан. История ее отношений с Еленой Келлер отражена в многочисленных письмах и отчетах для института, фрагменты которых мы сочли важным опубликовать вместе с текстами самой Елены.
«…Приехав в Таскамбию, первым делом я поинтересовалась, где моя будущая ученица. Капитан Келлер повел меня к дому и указал на ребенка, стоявшего в дверях: «Вот она. Весь день в возбужденном ожидании, хоть мы и не предупреждали ее о вашем приезде». Не успела я подняться на крыльцо, как девочка бросилась ко мне столь стремительно, что, если бы м-р Келлер не шел следом за мной, наверняка я упала бы. Елена стала водить пальцами по моему лицу, потом ощупала мое платье и наконец взяла у меня из рук мой дорожный мешок, стараясь открыть его. Когда мать попробовала забрать у нее мешок, Елена страшно рассердилась. Я отвлекла ее внимание моими часами, вспышка ярости утихла, и мы пошли наверх, в нашу комнату. Там я открыла мешок, и Елена приступила к осмотру его содержимого, вероятно, ожидая найти в нем лакомства: частые гости всегда привозили ей леденцы и конфеты. Очень комично было видеть, как вслед за тем она надела мою шляпу и стала в ней вертеться перед зеркалом, подражая зрячим взрослым…
Елена — крупный, сильный ребенок со здоровым цветом лица, резвый и свободный, как жеребенок. Она хорошо сложена, красивая головка правильно посажена. Лицо смышленое, но, пожалуй, лишено печати одухотворенности. Она редко улыбается, не отвечает на ласки, принимая их от одной матери. Нрав ее крайне нетерпеливый и своевольный, в доме никто, кроме брата, не пытается ей перечить. В общем, трудную задачу предстоит мне решать, помимо обучения девочки: как дисциплинировать и обуздывать ее, не ломая души. Я буду продвигаться к цели медленно, стараясь для начала заслужить ее доверие и любовь. Только силой невозможно покорить ее, но я на первых порах буду настаивать на разумном поведении.
Всех изумляет ее неутомимая подвижность: она вечно в движении, руки всегда при деле, ее внимание трудно надолго приковать к чему-нибудь. Бедное дитя! Ее мятежная душа ищет себе пищи во тьме, ее неумелые руки разрушают все, чего касаются, так как она попросту не знает, что делать со встречными предметами…»
Далее мисс Салливан рассказывает о своих первых попытках с помощью ручной азбуки сообщить Елене представление об окружающем ее мире и о столкновении со строптивым нравом избалованного ребенка. Все подавало повод к вспышкам ее гнева, тяжелые сцены повторялись непрестанно, истощая силы учительницы, и мисс Салливан решила серьезно поговорить с матерью и отцом Елены. Она представила им всю трудность возложенной на нее задачи и сказала, что, по ее мнению, необходимо на несколько недель разлучить Елену с семьей. 11 марта они перебрались из дома в приспособленный для жилья павильон в глубине сада. Было решено, что родители девочки смогут каждый день ее навещать, но при условии, что она не будет догадываться об их посещениях.
План этот оказался удачным. Сцены бешенства стали прекращаться, Елена выучила много новых слов, которые повторяла без запинки.
Через две недели мисс Салливан пишет:
«Мое сердце поет радостную песнь. Свершилось чудо! Луч разума блеснул над душой моей ученицы. Дикий звереныш превратился в кроткое дитя. Она сидит около меня с ясным, счастливым лицом и вяжет крючком длинную цепочку, что доставляет ей явное удовольствие. Теперь она мне позволяет погладить и даже поцеловать ее. Будучи в особенно тихом настроении, она может несколько минут сидеть у меня на коленях, но сама ко мне не ласкается. Дикарка восприняла первый урок смирения и не находит это иго тяжким. Мне остается лишь направлять и придавать форму чудным задатками, пробудившимся в ее душе. Все замечают в девочке перемену. Отец ее заглядывает к нам утром и вечером, поражаясь ее небывалому спокойствию. Правда, его беспокоит уменьшение ее аппетита, и это он объясняет тем, что Елена тоскует по своим. Я с ним не согласна, однако нам, очевидно, придется вскоре покинуть свою милую беседку…»
В конце марта Елена со своей учительницей вернулись в большой дом.
С родителями девочки было условлено, что они ни в коем случае не будут вмешиваться в действия и решения мисс Салливан. В апреле она пишет:
«Можно сказать, что мы живем в саду, где все растет, цветет и сияет. Елена, как все дети, любит елозить по земле и возиться в грязи. Сегодня она посадила в грядку свою куклу и знаками объяснила, что кукла вырастет такой большой, как я. Дома она часто занимается нанизыванием стеклянных и деревянных бус, из которых составляет всевозможные комбинации. Она выучилась шить и вязать на спицах и крючком, и все это делает ничуть не хуже нормальных девочек ее возраста. Мы регулярно занимаемся гимнастикой, но этим установленным в определенные часы упражнениям предпочитаем игры на воздухе и беготню. Заучиванию новых слов посвящен один час ежедневно, но я этим не ограничиваюсь и на протяжении всего дня передаю ей ручной азбукой все, что мы делаем и что происходит вокруг нас, хотя она, по-моему, еще не совсем понимает смысл всего этого. После обеда я отдыхаю, а Елена играет во дворе с негритятами, ее неизменными товарищами еще до моего прибытия в Таскамбию. Затем мы с ней обходим стойла мулов и лошадей и кормим индеек. В хорошую погоду мы катаемся часа два или навещаем в городе ее тетку и двоюродных сестер. Елена очень общительна и любит ходить в гости. После ужина мы занимаемся разными маленькими делами, в восемь часов я кладу ее спать. Она спит со мной. Миссис Келлер хотела приставить к ней няню, но я предпочла взять на себя эти обязанности, считая более полезным, чтобы Елена была в полной зависимости от меня, и находя, что гораздо легче знакомить ее с новыми понятиями и предметами в неурочное время…
Мы с ней перешагнули вторую ступень ее воспитания. Она поняла, что все в мире имеет название и что ручная азбука — ключ ко всему, что ей хотелось бы узнать. Утром этого дня, умываясь, она спросила, как называется вода. Когда ей хочется узнать имя предмета, она указывает на него и гладит меня по руке. Я написала на ее ладони «в-о-д-а» и забыла об этом. После завтрака мы пошли к колодцу, и тут, вспомнив вопрос Елены, я стала качать воду, велела ей подставить кружку под струю и на свободной ее руке написала «в-о-д-а». Это слово, сопровождавшее ощущение холодной струи, обдававшей ее руку, поразило Елену. Она выронила кружку и остолбенела. Потом лицо ее просветлело, и несколько раз подряд она повторила: «Вода… вода…» Идя домой в сильном возбуждении, она спрашивала имена всех встречавшихся нам предметов, так что в течение полутора часов к ее вокабулам прибавилось не меньше тридцати слов.
На следующее утро Елена встала сияющая, спрашивала названия всего кругом и целовала меня от избытка радости…»
Проходит еще один месяц пребывания мисс Салливан в Таскамбии.
«Моя работа, — пишет она, — с каждым днем становится все интереснее, я вся поглощена ею. Елена удивительный ребенок, полный горячего рвения к учению. На мою долю выпало редкое счастье: наблюдать зарождение, рост и первые слабые усилия живой души, но, кроме того, будить и направлять этот светлый ум. О, если б я была достаточно вооружена для выполнения этой великой задачи! Всякий день я чувствую несоразмерность ей моих сил. Идей много, но они лежат в беспорядке, тут и там, в темных уголках. Мне самой нужен учитель, не менее, чем Елене. Знаю, что воспитание этого ребенка станет главным делом моей жизни, если у меня хватит ума и настойчивости…
Не прошло трех месяцев с тех пор, как Елена выучила первое слово, а она уже знает их больше трехсот! Проснувшись, она тотчас принимается складывать слова, и это продолжается в течение всего дня. Если я почему-то не расположена с ней говорить, она продолжает оживленно разговаривать сама с собой.
Раз вечером, ложась в постель, я нашла Елену крепко спящей в обнимку с большой книгой. Очевидно, она заснула над чтением. Утром я спросила ее об этом, и она отвечала: «Книга плакала», — дополняя свою мысль дрожанием и другими проявлениями страха. «Книга боится. Книга будет спать с девочкой».
Я возразила, что книга не боится и должна стоять на полке, а девочка не должна читать в постели. Елена плутовски поглядела на меня, очевидно, поняв, что я раскусила ее хитрость…»
В конце лета — начале осени появляются такие записи:
«Елена прекрасно пишет карандашом по системе Брайля, с увлечением складывает в предложения слова, которые может потом ощупать пальцами.
Она вступила в, так сказать, вопрошающую стадию своего развития. Весь день только и слышу: «Что?», «Как?» и «Почему?» — в особенности «Почему?». Этот вопрос — дверь, через которую ребенок проникает в мир разума. Жажда знаний в Елене так велика, что вопросы даже незначительные не докучают мне, хотя мой скудный багаж знаний часто не отвечает ее запросам, испытывая мою находчивость…
О, как бы я хотела, чтобы хоть на время перестали рождаться живые существа! Все эти «новые телята», «новые собаки», «новые бэби» доводят любознательность Елены до белого каления. На днях появление младенца в соседнем поместье стало поводом к новому наплыву вопросов о происхождении бэби и вообще живых существ. «Где Лайла взяла нового бэби? Как доктор узнал, где найти его? Где доктор нашел Гая и Принца?» («новых собак»). Вопросы предлагались при весьма деликатных обстоятельствах, и я должна была принять какие-то меры. Такие вопросы естественны со стороны ребенка, поэтому моя обязанность отвечать на них. Я взяла книгу «Как живут растения» и, сидя с Еленой на нашем дереве, где мы часто занимаемся, рассказала ей в простых выражениях историю жизни растений. Потом я провела аналогию между растениями и животными и объяснила, что всякая жизнь возникает из яйца или семени, и человек в этом не исключение. Я без труда смогла дать ей понять, что если бы растения, животные и люди вдруг перестали производить потомство, все на земле вскоре погибло бы. Полового вопроса я коснулась как можно осторожнее — просто сказала Елене, что любовь — великая продолжательница жизни. Колеблясь и запинаясь, я давала такие неполные и поверхностные объяснения, и все же они затронули струны души моей маленькой ученицы. Готовность, с которой Елена восприняла рассказ, утвердила меня в мнении, что в ребенке заложен и дремлет весь опыт, добытый человечеством, и, подобно фотографическим негативам, это в нем проявляется словом…
Я, наверное, родилась под счастливой звездой: не знаю, какому учителю выпадала такая всепоглощающая работа.
Елена получила от своего дяди письмо с приглашением приехать в его усадьбу «Горячие Источники». Ее удивило такое название — она знала, что существуют холодные источники, и расспросам опять не было конца: «Кто зажег огонь под землей? Похож ли он на огонь в камине? Почему он не сжигает корни деревьев?»
Расспросив обо всем, что пришло ей в голову, Елена понесла показать письмо матери. Забавно было наблюдать, как, подражая мне, она, держа письмо перед своими глазами, складывала пальцами на материнской руке его содержание. Потом она попыталась прочитать письмо собаке Белль и своей малютке-сестре Милдред. Но собаке хотелось спать, а Милдред была не очень внимательна. Наконец, Белль, встряхнувшись, вознамерилась удалиться, но Елена силой заставила ее опять лечь на пол. Тем временем, подобрав с полу письмо, Милдред отошла в сторонку. Елена, обнаружив пропажу, сразу же заподозрила в злоумышлении сестру. Встала, прислушиваясь к удаляющимся шагам малютки, и быстро направилась к ней. Маленькая преступница успела запихнуть половину письма в рот. Это переполнило чашу терпения Елены. Она вырвала у Милдред изо рта бесценное письмо и крепко хлопнула ее по рукам. Девочка громко зарыдала, на помощь ей прибежала мать, подхватила на руки и, утешая, попутно спросила Елену: «Что здесь произошло?» Смущенная Елена ответила: «Дурная девочка ела письмо. Елена ударила дурную девочку». Я, наблюдавшая всю эту сцену, заметила, что Милдред еще очень мала и не понимает, что нехорошо есть письма. «Я говорила ей «нельзя», «нет», много, много раз», — отвечала Елена. «Милдред не понимает твоего разговора, и мы должны быть очень кротки с ней». Елена в ответ покачала головой: «Бэби не умеет думать. Елена даст ей хорошее письмо». Она побежала наверх, в нашу комнату, принесла сложенный вчетверо листок, на котором было ею написано несколько слов, и подала Милдред, говоря: «Бэби может съесть все слова»…
Елена стала проявлять большой интерес к цвету предметов. Я часто спрашиваю себя: «Нет у нее скрытой, неопределенной идеи о цвете, свете и звуке?» Казалось бы, ребенок, обладавший зрением и слухом до полутора лет, может сохранить хотя бы смутное воспоминание о своих первых зрительных и слуховых впечатлениях. Но кто скажет — так оно или нет… Елена говорит о вещах, недоступных осязанию, расспрашивает о небе и солнце, о дне и ночи, об океане и горах и любит слушать описания того, что изображено на картинах.
Ей никогда не говорили о смерти и погребении тела, но между тем однажды, пойдя впервые с матерью и со мной на кладбище, чтобы посмотреть на какие-то цветы, она несколько раз, касаясь наших глаз, повторила: «Плачь, плачь», — и при этом ее глаза наполнились слезами…
Быстрые успехи Елены прямо указывали на то, что невозможно более сдерживать ее пытливый ум перед вопросами, касающимися непроницаемых тайн Бытия. Но при этом приходилось проявлять крайнюю осторожность, ввиду опасности наводить ее мысли на предметы, смущающие и тревожащие все умы. «Откуда я пришла? Куда я пойду, когда умру?» — спрашивала меня восьмилетняя Елена. Объяснения, которые она в то время была в состоянии понять, никак не удовлетворяли ее, но лишь заставляли молчать до той поры, когда развивающиеся мыслительные способности проявлялись с новой силой, и возникала потребность обобщать впечатления и идеи, почерпнутые из книг и каждодневного личного опыта.
Ее разум искал первопричину всего сущего. В какой-то момент Елена осознала, что какая-то высшая, нечеловеческая сила сотворила землю, небо, Солнце и тысячи других, уже хорошо знакомых ей явлений. Наконец она у меня спросила имя той силы, существование которой было бесспорно в ее уме.
Читая рассказы из истории Греции, она, конечно, встречала там слова «Бог», «небо», «душа», но почему-то никогда не интересовалась их смыслом. До февраля
Я объяснила Елене, что она неспособна понять вещи, о которых услышала, и что лучше будет ей помолчать об этом, пока она не подрастет.
Не принимая в ту пору Бога как Отца, она тем не менее встретила в одной из книг выражение «Мать-природа», которое так понравилось Елене, что она долго приписывала Матери-природе все, что считала неподвластным человеку.
Через год этот вопрос был поднят с новой остротой, и мне стало ясно: нельзя и дальше оставлять Елену в неведении относительно религиозных воззрений и чувств окружающих ее. В тетради, куда она записывала все, о чем хотела бы узнать, появилось множество таких вопросов: «Я хочу говорить и писать о вещах, которые не понимаю. Кто сделал Землю, людей и все? Отчего солнце горячо? Где я была прежде? Как я пришла к матушке? Растения растут из семян, но я уверена, что человек растет иначе. Почему Земля не падает, если она такая тяжелая? Что делает Отец-природа — ведь, если есть Мать-природа, у нее должен быть муж? Объясни своей маленькой ученице очень много таких вещей, когда у тебя найдется время».
Ребенок, способный задавать подобные вопросы, очевидно, способен понять и хотя бы элементарные ответы на них. Однажды, проходя мимо глобуса, Елена вдруг остановилась перед ним и спросила: «Кто сделал мир?»
Я ответила: «Никто не знает, как в действительности создалось все сущее, но я могу рассказать тебе, как мудрые люди старались это объяснить. После долгих трудов и размышлений люди уверовали, что все силы исходят от одного всемогущего существа, и этому существу они дали имя Бог».
Елена умолкла в глубоком раздумье, затем спросила: «Кто сделал Бога?» Я уклонилась от этого вопроса, не зная, как на него ответить.
Позже я рассказала ей о чудной, самоотверженной жизни Иисуса и его жестокой смерти. Елена слушала с умилением, но чудеса его находила весьма странными. В том месте моего рассказа, где Иисус шел по воде к своим ученикам, Елена решительно возразила: «Это значит, что он не шел, а плыл!»
В другой раз она меня спросила: «Что такое душа?»
«Никто не знает этого, — сказала я. — Мы знаем только, что душа не тело, это та часть нашего существа, которая думает, любит и надеется, и которая, по христианской вере, будет жить после смерти тела». Затем я спросила Елену: «Ты можешь думать о своей душе отдельно от твоего тела?» «О да! — незамедлительно ответила она. — Час назад я думала о мистере Ананьосе, и тогда мои мысли… нет, моя душа была в Афинах, а мое тело было здесь, в комнате». И прибавила: «Но мистер Ананьос ничего не сказал моей душе». Я объяснила ей, что душа невидима или, иными словами, не имеет видимой формы. «Но если я напишу, что думает моя душа, — возразила Елена, — слова станут ее телом, и она сама станет видима».
Однажды кто-то стал говорить ей о неземном блаженстве, о счастье, которое ожидает нас в другой жизни. «Откуда вы об этом знаете? — пожала плечами с улыбкой Елена. — Вы же ни разу не умирали».
Более всего Елену смущает и огорчает существование в мире зла и причиняемого им страдания. Она долго оставалась в неведении относительно этого. Факт существования зла и причиняемых им бедствий открылся ей мало-помалу, по мере того, как она яснее понимала жизнь и обстоятельства окружающих ее, и она с большим трудом примиряла присутствие в жизни зла с данным ей представлением о Боге. Окруженная любовью и добрым влиянием очень многих людей, Елена с самой ранней поры своего умственного развития осознанно и радостно стремилась к добру. Можно сказать, у нее инстинктивное к нему влечение, и она не видит различия между безвредным, безразличным и неумышленным злом. Ее чистой душе одинаково противно всякое зло…»
«Мы будем говорить… и петь!»
Обращение Елены Келлер к членам Общества обучения глухих устной речи 8 июля 1896 года
Если бы вы знали, какая для меня радость иметь возможность говорить перед вами, я думаю, вы тогда поняли бы, как ценен для глухих дар слова, вы поняли бы, почему я так горячо желаю, чтобы каждый глухой ребенок этого обширного света обрел такой дар… Мне кажется очень странным несогласие в мнениях ученых и преподавателей относительно этого вопроса. Я не в силах понять, как могут интересующиеся нашим образованием и воспитанием ученые не оценить, какое мы, глухие, чувствуем удовлетворение, получая способность выражать свои мысли и чувства живым, всем понятным словом… Для меня дар слова — несомненное благо! Оно сближает меня еще теснее с теми, кого я люблю, позволяет мне наслаждаться обществом многих, от которых я была бы отгорожена стеной, если бы не могла говорить.
Я помню время, когда, не умея выражать себя словами, я бессильно боролась с мыслями, силясь передать их с исчерпывающей полнотой так называемой ручной азбукой. Мысли бились о кончики моих пальцев, как птицы о прутья клетки, желая вылететь на волю, пока однажды мисс Фуллер не распахнула настежь двери темницы, и тогда они, мои мысли, расправили крылья и полетели. Сперва, конечно, летать было трудно, иногда мне казалось, что я вообще не научусь пользоваться моими крыльями, как Богом определено, столько было препятствий и разочарований. Но я продолжала трудиться, зная, что терпение и настойчивость в конце концов торжествуют. Упорно работая, я строила такие чудесные воздушные замки, мне снились такие дивные сны о том времени, когда я смогу заговорить, как все люди! И мысль о радости моей матушки, когда она услышит мой голос, услаждала каждое усилие, а каждая неудача понуждала меня к новым трудам. Поэтому мне сегодня хочется сказать людям, учащимся говорить, и тем, кто их учит: «Не унывайте! Не думайте о сегодняшней неудаче, но думайте о завтрашнем возможном успехе. Дело ваше очень, очень тяжелое, но, поверьте, настойчивостью вы победите! Одолевая препятствия, вы испытаете радость; взбираясь на крутизны, вы почувствуете наслаждение, которого никогда не почувствовали бы, если б дорога была ровная и приятная».
Постараемся не забывать, что никакое усилие, направленное к добру, не пропадает даром. Когда-нибудь где-нибудь мы так или иначе найдем то, что ищем. Мы будем говорить — и петь тоже, да, петь, как Богом определено, чтобы мы говорили и пели!