С чего начинается родина
Одно из замечательных достижений зоологов в конце нашего века — раскрытие природы территориальной привязанности, некоей любви и верности родине, проявляющееся у самых разных животных из самых отдаленных филогенетических групп. Среди позвоночных животных она есть у многих видов рыб (кто не знает о верности родине лососей или угрей), земноводных, пресмыкающихся (вспомните морских черепах), птиц и млекопитающих. Это явление было открыто и изучено на перелетных птицах, улетающих с родины на тысячи километров осенью, чтобы весной с точностью крылатой ракеты вернуться домой. В ходе многочисленных и остроумных экспериментов зоологи выяснили, что в основе «филопатрии» — любви к отечеству — у перелетных птиц лежит генетически запрограммированный механизм запечатления в определенном младенческом возрасте образа того места, где птица в этом возрасте оказалась, его координат и признаков. Механизм запечатления — импринтинг — подобен фотографированию: на заданной стадии индивидуального развития, на заданное время «фотоаппарат» открывается для экспозиции, и что он запечатлеет, то и будет твоей родиной на всю оставшуюся жизнь. Отныне для тебя нет ничего прекраснее и дороже; ее виды, какими бы они ни были по сравнению с тем, что ты, птица, увидишь, странствуя по миру, - самые прекрасные, даже запах родины — ни с чем не сравнимый запах. Что бы с тобой ни случилось, куда бы ты ни попала, стремись на родину…
Многие зоологи не без основания считают, что запечатление родины свойственно, среди многих других млекопитающих, и человеку. Оно происходит в возрасте шести-двенадцати лет. Почти каждый из нас, если только родители без конца не перевозили нас с места на место, имеет свою маленькую родину. Мы любим ее бессознательной любовью, и учить нас этой любви не надо. Это маленькая точка на карте, место, где я родился и провел детство. Объективно говоря, не хуже и не лучше тысяч других мест, но для меня — единственное, особенное и ничем не заменимое.
Образ этой родины, ее запахи, ее звуки человек помнит до гробовой доски, даже если он с юности туда не возвращался. Но вернуться тянет всю жизнь, особенно в конце. Вдали от нее все, что с ней связано, волнует. Упомянули родную деревеньку по радио — и радостно слышать. Услышал в толпе родной говорок — и готов броситься на шею земляку, человеку, ничем более не примечательному. А уж если с ним разговоришься, начнешь расспрашивать, вспоминать родные места — все готов для него сделать. А постороннему человеку мы о нашей маленькой родине ничего интересного сказать не умеем, их не трогает наш рассказ. И как много с нашей точки зрения потеряли те, кто в силу обстоятельств (переезды, жизнь круглый год среди однотипных бетонных домов и т. п.) не сумел запечатлеть родину, не реализовал свою инстинктивную программу…
Но у этой программы есть и другая сторона: заменив понятие моей маленькой индивидуальной родины территорией, занятой государством, меня очень просто заставить и на нее перенести свою любовь и привязанность. Так появляется Родина — огромная страна, а в ней сто на десять языцей, из которых я владею лишь одним, тысячи городов, в большинстве из которых я не был, сотни рек, в которых я не купался, и даже много морей, которых я не видел, и скорее всего, так и не увижу. Ради процветания этой в сущности никогда не виданной нами Родины мы трудимся, ради нее терпим невзгоды и готовы умереть, защищая ее границы.
У большинства населения это расширение понятия «родина» происходит естественно, само собой, ведь предки человека, да и разумный человек, были стадными животными, имели коллективную территорию своего стада. И любили ее и защищали — без всякого идеологического воспитания. Это еще можно поспорить, приносят ли люди, избравшие для себя источником дохода «воспитание подрастающего поколения в духе любви к Родине», какую-то пользу или и без их деятельности все было бы почти так же. Но ясно, что экзальтация патриотизма — опасный путь, ибо он противопоставляет, сталкивает людей.
Кстати, еще древние греки отметили, что профессиональные патриоты — по своему происхождению чаще всего апатриды, не здесь родившиеся и выросшие. Для апатридов любовь к родине — пустой звук (у них нет биологически запечатленной родины), и они думают, что эту любовь нужно в себе культивировать, разжигать и навязывать остальным. У патридов же с родиной все в порядке, их не нужно «учить любить родину». Последних всегда большинство, и их достаточно, чтобы на деле проявить патриотизм, когда внешняя агрессия этого потребует. (Вспомните хотя бы русских крестьян в момент нашествия Наполеона.) Быть громко кричащим о себе «патриотом», упрекающим других в недостатке патриотизма, было просто и выгодно во все времена. Положение же людей, исповедующих единство человека как вида, очень часто вело на Голгофу.
Чему служила мстительность
Реакция стада на похищение из его рядов одного из членов хищником разная у разных видов. Многие травоядные млекопитающие и многие птицы относятся к этому как к чему-то неизбежному и незначительному: отбежали, тут же успокоились и продолжают прежнюю жизнь. В момент нападения на стадо хищник может даже подвергнуться встречной атаке, но схватив жертву, он больше ничем не рискует.
Другие виды делают короткую попытку отбить собрата. Но стоит хищнику немного отбежать или отлететь, как стадо прекращает его преследовать.
А есть виды с удивительным поведением: они могут часами гнаться за хищником и донимать его. Всем знакомый пример - вороны, если кто-то схватил одну из них и поволок прочь, ее товарки скликают всех окрестных ворон, и те начинают с воплем преследовать хищника, не позволяя ему насытиться добычей. И зачастую им это удается: хищник в конце концов бросает труп вороны и спешит скрыться. Но этим неприятности для него не кончились. Теперь, где бы он ни появился, вокруг слетаются вороны и поднимают гвалт. Жить в такой обстановке хищнику неуютно, а охотиться просто бесполезно. Такое поведение ворон очень эффективно. Хищник быстро усваивает, что ворону, может быть, и легко поймать, но съесть ее не так просто. А если и поймаешь, то потом наголодаешься: охотиться не дадут. С воронами лучше не связываться.
Многие виды обезьян тоже мстительны, преследуют схватившего товарку хищника и долго ему мстят потом.
Человек проявляет ту же тактику. Вот, например, как описывали английские исследователи поведение индийских деревенских жителей, подвергшихся, нападению тигра-людоеда. Когда тигр появляется в окрестностях, вся деревня прячется по домам и пассивно выжидает. Тигр может так обнаглеть, что расхаживает по деревне и заглядывает в дома. Но вот ему удалось похитить одного человека. Тут вся деревня выходит из домов с тазами, трещотками, колотушками и начинает со страшным шумом и гвалтом преследовать людоеда. Тигр уходит, волоча жертву, старается спрятаться. Но его находят и снова преследуют. В конце концов тигр бросает жертву и уходит, а люди уносят труп в деревню. Городскому жителю подобное поведение кажется нелепым: не лучше ли было бы упредить тигра и начать донимать его до того, как он кого-нибудь задавит. Может быть, и лучше, но на это у людей не хватает духу Потребность же отомстить оказывается очень сильной. Она мобилизует коллективное поведение, запускает его. Вполне возможно, что тактика преследования хищника, если он кого-нибудь схватит, входила в программы поведения предков человека, и они ее с успехом применяли.
Мстительность объединяет людей для борьбы, не только когда они подвергались успешному нападению хищника, но и в борьбе между разными группами. Вчитайтесь в «Илиаду», и вы обнаружите такие картины (ставшие, кстати, предметом изображения у многих народов, никакого отношения к древним грекам не имевших): два войска стоят насупротив и вяло обмениваются стычками. Но вот один герой, очередной Патрокл, убит. Тут же за его тело завязывается жаркая схватка, гибнут воины. Она продолжается, пока одна из сторон окончательно не завладеет убитым. Создается впечатление, что отбить тело павшего товарища - чуть ли не главная цель воюющих. А оставить поле боя с убитыми товарищами в руках врага - страшное и позорное поражение для воинов во все времена и у всех народов.
С точки зрения холодного разума, потеря убитых никак не может быть существенной утратой по сравнению с самим фактом их гибели.
Это очень похоже на следование инстинктивной программе. Если я не убедил вас, неблагосклонный читатель, и вы намерены искать объяснение такому поведению в области сложных и возвышенных чувств и мыслей, то я подброшу вам для раздумья пример, когда уж такие мысли и чувства не возникали. Многие общественные насекомые имеют врожденные программы коллективной мести, куда более совершенные и сложные, чем у приматов (с ними можно ознакомиться в прямом смысле «на собственной шкуре», убив вблизи от гнезда ос, муравьев или пчел нескольких из них). Так вот, среди этих насекомых есть такие виды, для которых отбить труп павшего в бою товарища - святое дело. Более того, некоторые муравьи не только уносят с поля боя раненых и трупы, но и хоронят погибших. Наверняка без всяких мыслей о потустороннем мире, в который отправляются души павших товарищей.
Стихийные нашествия
У многих видов животных образование нашествий - нормальный механизм регуляции численности популяции. Если внешние условия благоприятны, а численность популяции им соответствует, особи живут себе по обычным жизненным программам. Например, оседло, каждый на своем участке, или кочуя, но в пределах территории популяции. Когда же условия жизни ухудшаются или плотность популяции превысит критическую, у попавших в стрессовое состояние родителей родятся потомки, у которых реализуется альтернативная программа поведения, при жизни в лучших условиях остающаяся заблокированной. Они не могут уже жить так, как живут их родители.
В благоприятных условиях саранча живет по территориальному принципу, каждый самец охраняет свой участок. Но если плотность популяции стала слишком высокой и чужие самцы слишком часто вторгаются на участок, саранча откладывает яйца, из которых выйдет «походное» потомство. Это можно вызвать экспериментально, достаточно расставить на участке много маленьких зеркал, что заставит самца конфликтовать со своими отражениями.
«Походные» потомки утрачивают территориальность, и поэтому собираются вместе, их стаи растут, достигают огромных размеров и начинают куда-нибудь двигаться. Стаи походной саранчи покидают родную территорию, вторгаются в новые области, опустошая их, и так продолжают вторжение, пока не достигнут непригодных для жизни пространств, где в конце концов погибают.
Подобные нашествия свойственны не только насекомым, но и многим птицам (кедровки, свиристели) и зверям (лемминги, например). Биологическая цель нашествия - выбросить за пределы переуплотняющейся популяции избыточное молодое поколение. В соответствии с реализующимися у них программами участники нашествия становятся как бы бесстрашными, не боятся погибать, особенно скопом. Маленькие безобидные и трусоватые грызуны лемминги, например, во время нашествия проходят сотни километров, переплывают водные преграды, атакуют и кусают попавшихся на их пути животных, в том числе и таких крупных, как человек.
У людей в сходных условиях тоже происходят изменения с молодежью: она не хочет жить так, как жили родители, тоже образует группы, которые легко превращаются в очень агрессивные орды, а те легко увлекаются стремлением куда-то двигаться и что-то там совершать, обычно разрушительное. Аналогия между нашествиями у животных и некоторыми нашествиями орд варваров лежит на поверхности.
Конечно, спустя века и тысячелетия трудно решить, лежал ли в основе катастрофических вторжений ариев, людей моря, гуннов, киммерийцев, скифов, монголов и т. п. инстинктивный механизм нашествия. Тем более что эколого-популяционные стимулы к нашествию могут прекрасно объединяться с идеологическими, религиозными и экономическими. Ясно лишь, что предводителям легко увлечь молодежь в нашествие, если она получает соответствующие позывы изнутри, и много труднее, если она хочет жить так, как живет взрослая часть популяции. Для нашей же темы важно лишь, что часть иррациональных мотивов некоторых войн могла иметь своим источником программу нашествия - выброса за пределы родной популяции ее избыточной молодой части.
Чем чревата встреча с братьями по разуму
Когда пятьсот лет назад благочестивый Христофор Колумб пересек Атлантический океан и встретил далеких братьев по разуму, на поверку они оказались людоедами. Их гордое самоназвание «каннибал» стали употреблять в Европе для научного обозначения этого занятия. В зоологии каннибализм - пожирание особей своего вида. Позднее европейцы столкнулись с людоедами на многих вновь открываемых островах в самых разных частях земного шара. А император Бокасса ел своих подданных в минувшем десятилетии, и отнюдь не с голоду. В христианском сознании каннибализм никак не укладывается. И это несмотря на то, что сами христиане при каждом причастии съедают плоть Христа (в форме печенья) и пьют его кровь (в форме красного вина). Этот странный обряд своими корнями уходит в те сравнительно недалекие времена, когда и цивилизованные народы совершали человеческие жертвоприношения. По требованию жреца царь Агамемнон перед своим войском принес в жертву свою дочь Ифигению. Ее зарезали каменным ножом. Но не съели. А еще раньше жертву съедали, принося часть ее богам. А еще раньше съедали без всякой связи с богами. Именно то золотое времечко неограниченного людоедства в каменном веке и символизирует употребление при жертвоприношении каменного ножа. Даже в наше время обрезание мальчиков в соответствующих религиях производят каменным ножом.
Что же такое каннибализм? Следствие голода? Нехватки белков? Форма охоты? Животный атавизм? Заблуждение отставших в своем развитии народов, своего рода болезнь? Ритуал, порожденный какими-то религиозными представлениями. Над этим вопросом человеческая мысль бьется давно, но почти безрезультатно Что нового в этой области узнала наука за последние десятилетия?
Этнографы и историки, которых каннибализм всегда смущал, просили зоологов поискать оправдание этого преступления в поведении обезьян. Поскольку орангутаны и гориллы, невзирая на свой свирепый облик, настоящие вегетарианцы, внимание сосредоточили на шимпанзе. Помню, какое было ликование, когда одну из них застукали за убийством и поеданием мелкого зверька. А когда спустя много лет удалось увидеть, как шимпанзе убили маленького павианчика, ликование было всеобщим. Но действия шимпанзе - это охота и к каннибализму никакого отношения не имеют. Павиан и шимпанзе - не только разные виды, они находятся в разных семействах приматов.
Если это не обезьяний грех, то, может быть, он достался нам от прямых дочеловеческих предков? Кости животных найдены на стоянках умелого человека, первого из видов рода человек 1,8 миллиона лет назад, там появляются первые кости со следами каменных орудий. Но только на костях животных. Так что умелый человек без греха. Следующий вид - прямоходящий человек - обгладывал кости вовсю, но он питался трупами животных и настоящим охотником не был Человеческих костей в его кухонных отбросах не найдено. Видимо, и он безгрешен.
А вот от каннибализма разумного человека никуда не денешься. Человеческие кости в мусорных кучах людей каменного века находили часто и повсеместно. До поры до времени на это еще можно было закрывать глаза, утверждать, что они попали туда случайно, или их занесли птицы и звери, или что это такой обряд погребения. Но недавние раскопки в пещерах на юго-востоке Франции принесли из мусорных ям шеститысячелетней давности множество костей и животных, и человека. Все кости хранят на себе следы каменных орудий, которыми их разрубали, срезая мясо. Оказалось, что человек и зверь разделывались по одной схеме, одинаково разрубались на куски Кости человека хранят следы соскабливания мяса, а крупные кости раздроблены, чтобы добраться до мозга. «Это свидетельство общепринятого регулярного каннибализма у людей каменного века»,- делает вывод П. Вилла, руководитель раскопок. Итак, людоедство - позднее, эволюционно молодое приобретение, видовой признак разумного человека.
Чтобы быть процветающим людоедом, нужно, чтобы у вида не только был до минимума сведен инстинктивный запрет «не убей!», но и снят еще один существующий у многих животных физиологический запрет - чувство отвращения к внешнему виду, запаху и вкусу мяса собственного вида. Оно должно как минимум смениться равнодушием к виду человеческих обрубков, а как максимум - это кровавое зрелище должно стать приятным.
Недаром многие сомневаются в безвредности показа в кино и по телевидению игровых сцен насилия и убийства, а специалисты хорошо знают, что документальный показ по телевидению трупов и крови должен быть очень редким явлением и всегда сопровождаться позитивными действиями общества. В противном случае люди не только перестают возмущаться происходящим, но и находят это зрелище приятным и желанным, особенно если им показывают трупы врагов, которые, как известно с незапамятных времен, «приятно пахнут». В правоте сказанного мои соотечественники, к сожалению, убеждаются теперь ежедневно.
Если людоедство - свойство нашего с вами вида, то понятно, что только жестокое подавление этого инстинкта сдерживает его реализацию. Сначала людям удалось перестать людоедствовать каждодневно. Но по праздникам все же кого-нибудь да съедали. Потом уже не убивали, а только пускали кровь. Потом по обычным праздникам жертву заменяли животным, а по великим - пускали кровь. Боги тут очень пригодились для самооправдания: жертвы приносились как бы им. Потом и эти жертвы заменили изображение плоти и крови из подходящих растительных продуктов. Подавление людоедства у самых развитых народов завершалось уже в письменный период, и поэтому до нас дошло много свидетельств и в прозе, и в стихах, и в скульптуре.
Сны о людоедах - один из самых распространенных детских кошмаров. Сказки о них - одни из самых обычных. Да и среди взрослых фильмов ужасов людоедская тематика очень даже представлена, теша наше подсознание.
Среди разных войн человечеству знакомы и чисто каннибалические. Особенно много о них мы узнали, изучая историю аборигенных цивилизаций Мезоамерики. Войны там настолько формализовались, что соседние государства договаривались о месте и дате сражения. Задачей воина было не нанести поражение противнику, а взять в плен его воина. Захвативший пленника произносил: «Это мой возлюбленный сын», а признающий победу над собой отвечал: «Это мой возлюбленный отец». После этого «возлюбленные отцы», соблюдая полный пиетет, вели своих «возлюбленных сыновей» на заклание. Под восторженные крики сограждан жрец на вершине пирамиды вырывал из груди жертвы бьющееся сердце, а тело сбрасывал к подножию. Все граждане обоего пола должны были время от времени делать самопожертвования в форме ритуального пролития собственной крови. В отличие от диких племен индейцев, поедавших жертвы, с этим в передовых государствах было покончено. Но не с жертвоприношением вообще. Так крепко сидит в нас кровожадность.
Естественная история коллективной обороны
Современные виды человекообразных обезьян (орангутаны, гориллы) живут либо на деревьях, либо под защитой леса, не имеют естественных врагов, огромны, могучи и хорошо вооружены. Шимпанзе - помельче и обитают в более открытых местах, но далеко от деревьев не отходят. Все они могут обойтись без коллективной защиты от грозных хищников. Иное дело наземные приматы, обитающие в африканской саванне - колыбели предков человека. Им без сложной оборонительной организации не выжить. Каждая особь по отдельности вооружена ненадежно для защиты от леопарда, льва и гиеновых собак, а бегает она медленнее их. Низкая плодовитость не позволяет обезьянам платить хищникам сколько-нибудь большую дань.
В этих условиях у собакоголовых обезьян - павианов, бабуинов, гамадрилов - естественный отбор выработал сложную структуру стада. В основе ее лежит жесткая иерархия самцов. У многих живущих группой животных, если они обитают в безопасности (например, на деревьях, как орангутаны), или сильно вооружены (как львы), или очень быстро бегают (как лошади) , во избежание бесконечных конфликтов самец-доминант изгоняет остальных самцов, включая сыновей. У собакоголовых же все половозрелые самцы остаются в стаде, образуя его оборонительную структуру.
С подобными проблемами в свое время столкнулись в Восточной Африке и предки человека. Живший там три-четыре миллиона лет назад прямоходящий предок человека - афарский австралопитек - был ростом около метра; сменивший его первый изготовитель каменных орудий - умелый человек - был того же роста. И лишь следующий вид - прямоходящий человек, появившийся там же около полутора миллионов лет назад,- был в полтора раза выше. Ранние гоминиды не охотились на крупных животных. Так что хотя они и имели под рукой заостренный камень, убить им хищника в одиночку, скорее всего, не могли. Это были некрупные, от природы слабо вооруженные существа, к тому же бегавшие медленно (даже в сравнении с павианом), очень неверткие и вдобавок не способные быстро вскарабкаться на дерево. Следовательно, предположение о том, что они жили отдельными семьями или небольшими, слабо организованными группами (как гориллы и шимпанзе) не проходит.
Зоологи уже давно поняли, что, столкнувшись в сходной среде со сходными проблемами, предки собакоголовых обезьян и предки человека проделали во многом похожий путь и у них выработалось много сходных программ поведения. Следовательно, социальная организация стадных обезьян саванны доносит до наших дней как бы действующую модель социальной структуры предков человека. А раз это так, то приглядимся к ней повнимательнее.
Павианы любят ходить строем. Стадо павианов насчитывает несколько десятков голов. В местах кормежки и в относительно безопасных местах отдыха стадо располагается не кое-как, а особым порядком - лагерем. При этом самцы-доминанты занимают центральную и обычно возвышенную часть площади, вокруг них концентрируются самки с детенышами, а периферию лагеря охраняют самцы-субдоминанты. Если обзор недостаточен, некоторые самцы занимают дозорные возвышения. Все это - защита от неожиданного нападения хищников.
Когда павианы переходят с места на место, они идут в определенном порядке, который можно назвать походным строем. В середине стада идут самцы-доминанты. Из такого положения им удобно обозревать стадо и управлять им. Одновременно это и самое безопасное место в стаде при нападении хищника (у обезьян доминанты совсем не собираются рисковать собой без крайней необходимости). Около доминантов идет самая ценная для них и самая беззащитная часть стада: молодые самки, самки, несущие детенышей младшего возраста, и несамостоятельные детеныши. Это самое безопасное место в построении. Периферию ядра стада образуют самостоятельные молодые обезьяны. В случае опасности по команде доминантов ядро стада будет убегать, но не очень быстро - из-за самок и детенышей. Впереди стада, на расстоянии видимости, развернувшись полумесяцем, идут самцы второго иерархического ранга (субдоминанты). Это авангард, наиболее опасное место в построении. Обнаружив опасного хищника, авангард развертывается вогнутым оборонительным полумесяцем и стремится задержать его, быстро и слаженно маневрируя. Обычно авангарду удается отрезать хищника от стада и дать последнему убежать. Большинство хищников после этого охоту прекращает: они знают, что субдоминанты дерутся отчаянно и беспощадно, действуют сообща и прекрасно взаимодействуют. Ты вцепишься в одного из них, а они все - в тебя. Потеряв пять - семь самцов, павианы способны изувечить даже леопарда.
Позади стада, тоже на расстоянии видимости, идет арьергард - самцы третьего иерархического ранга, прикрывающие стадо с тыла. Если павианы идут по пересеченной местности и обзор недостаточен, они могут выделять одну или две группы бокового охранения.
Каждый, кто знаком с армией, сразу воскликнет: «Это же предбоевой порядок пехоты!» Да, подобное построение на марше кажется нам естественным, правильным. Оно известно с глубокой древности, так строятся боевые отряды современных «первобытных» народов, того же требуют современные боевые уставы. Поэтому весьма вероятно, что так строились древние первобытные люди и их двуногие предки - австралопитеки. Человек унаследовал эти программы коллективной защиты от хищника и прочих опасностей с помощью мужской части группы, соподчиненной между собой жесткой пирамидальной иерархией и способной принимать несколько форм пространственного построения, маневрировать и взаимодействовать. В построения определенным порядком, шествия, марши люди играют с детства до старости, и не только люди военные. А те, кто сам не играет, любит смотреть парады, церемонии, шествия, службы. Мы сотнями тысяч собираемся на стадионах, чтобы смотреть маневрирование спортивных команд, тактика которых обычно довольно точно воспроизводит атакующее и оборонительное поведение стадных приматов саванны.
Жесткая пирамидальная иерархия мужчин кажется нам самым естественным порядком. В армии она применяется сознательно, и никакой другой системы в армии просто быть не может.
Если программы, определяющие поведение при междоусобных конфликтах, проявлении мстительности, нашествии, людоедской охоте, очень примитивны по стратегии и направлены на уничтожение и разрушение, то программы коллективной защиты от хищника имеют более тонкие цели. Боевая группа стремится разгадать замысел хищника, оценить его возможности, перехватить инициативу и, противопоставив более совершенную тактику, вынудить противника отказаться от осуществления своего замысла. Фактически те же цели в отношении правильной оборонительной войны ставит и военная наука. В этом случае получается менее грязная война, соблюдаются определенные правила ведения военных действий, в них не вовлекаются гражданские лица, по крайней мере женщины и дети.
Защита территории - священный долг каждого павиана. Если стадо павианов встречает на своей территории пришельцев, оно их атакует и изгоняет прочь. Борьба за территорию - очень важная функция самцов. Без хорошей территории стадо не может существовать, процветание его зависит от ее размеров и качества. Ее нужно все время пытаться расширить за счет территорий соседних групп. Поэтому территориальные стычки между соседними группами неизбежны. Ведутся они с соблюдением определенных правил и запретов.
Группы предков человека, видимо, тоже были территориальными, и для них борьба за территорию была неизбежной - со всеми последствиями, включая соответствующие инстинктивные программы. Кстати, дети начинают играть в войну в раннем возрасте, и учить их этому нет необходимости, а подростки ведут территориальные войны почти всерьез.
Присмотримся для начала, как происходит встреча двух стад павианов на границе смежных владений. Самцы боевого возраста выдвигаются вперед, образуя развернутый полумесяцем строй, останавливаются и принимают позы угрозы. Так же поступают соседи. Иерархи проходят сквозь строй и медленно приближаются к границе, вглядываясь в иерархов другого стада, идущих навстречу. Если встреча произошла на границе и территория не нарушена, а стадо знакомое, иерархи, узнав друг друга, сходятся для взаимных приветствий. Люди в подобных ситуациях ведут себя сходным образом, а иногда такие встречи - важная часть государственного церемониала.
Если одно из стад нарушило границу случайно, оно отступает, не дожидаясь стычки. Если же граница нарушена не случайно и это означает предъявление претензии на ее пересмотр, между иерархами завязывается схватка, исход которой обычно решает вопрос о пересмотре границы. С древних времен люди тоже применяли этот щадящий прием - поединок немногих выдающихся воинов перед двумя враждующими группами, исход которого зачастую решал спорный вопрос.
Если стадо вторглось глубоко или оно чужое, хозяева атакуют его всей своей боевой мощью, преследуют при бегстве и могут продолжить преследование на чужой территории.
Как и у всех территориальных животных, у наземных обезьян действует моральный запрет: прав тот, кто защищает свою территорию. Этот запрет сковывает действия вторгшихся, и поэтому, если только они не имеют значительного численного превосходства, то проигрывают стычку. (О том, что такой же запрет действует в человеке, хорошо известно тренерам: равные по силе команды чаще проигрывают на чужом поле.) Характерно, что среди всех войн, на которые способны люди, именно пограничные войны между государствами ведутся наиболее осторожно, аккуратно и с соблюдением большого набора правил и ограничений, как говорится, по Жомини и Клаузевицу.
