6.
Раздались команды: "Первый взвод, становись!", "Второй взвод, становись!.."
Бойцы вскакивали, бегом находили места, расправляли, как требовалось, плечи. Быстро подравнивалась колеблющаяся линия штыков. Ясно чувствовалось: это воинский строй, это дисциплинированная, управляемая сила. Интервалы меж взводами казались гнездами, где плотно сидят невидимые скрепы.
Может быть, моя речь была несколько наивна, но в ту минуту мне казалось: я достиг своего. Не поступаясь ни долгом, ни честью, люди освобождались от навязчивого, придавливающего слова "умереть".
Генерал Иван Васильевич Панфилов
1.
Он приехал к нам на следующий день, тринадцатого.
Мы не ждали его, но вышло так, что, как нарочно, в штабе сидели вызванные мною командиры рот.
Надо ли описывать наше штабное помещение? Посмотрите вокруг: там, в подмосковном лесу, нашим обиталищем был такой же блиндаж - врытая в землю бревенчатая сырая коробка, к стенкам которой нельзя прислониться: прилипнешь к смоле. День и ночь горела лампа. Наружу в разных направлениях выбегали провода, словно зажатые здесь в кулаке.
Командиры помечали на картах схему минных полей, которые предстояло заложить ночью. Для колесного движения оставался открытым лишь большак с мостом у села Новлянского; другие подходы к рубежу минировались.
На столе у лампы лежал большой лист шероховатой ватманской бумаги, на нем цветными карандашами была нанесена схема нашей обороны. Схему вычертил начальник штаба Рахимов. Он отлично рисовал и чертил.
Я сберег этот лист. Хотите взглянуть?.. Красиво? Не только красиво, но и точно.
Эта вьющаяся голубоватая лента - река Руза. Ломаная полоса по берегу - эскарп.
Темно-зеленым очерчены леса. Черные точки на той стороне - минные поля.
Некрутые красные дуги с обращенной на запад щетиной - наша оборона. Разными значками - видите, они тоже все красные - помечены окопы стрелков, пулеметные гнезда, противотанковые и полевые орудия, приданные батальону.
Линия, отмеренная нам, была, как известно, очень длинной: семь километров - батальону. Мы растянулись, как потом говорил Панфилов, "в ниточку". Даже в тот день, тринадцатого октября, я все еще не допускал мысли, что в районе Волоколамского шоссе лишь эта ниточка окажется на пути у немцев, когда они, стремясь к Москве, выйдут на "дальние подступы", к нашему рубежу.
Но…
Командиры рот сидели у лампы, помечая у себя на топографических картах минные поля.
Шел шутливый разговор - о тринадцатом числе.
- Для меня оно счастливое, - говорил лейтенант Заев, командир пулеметной роты, - я родился тринадцатого и женился тринадцатого. Что начну тринадцатого - все удается, что пожелаю - все исполнится. У него была особая манера говорить. Он бурчал себе под нос, и не всегда было ясно, шутит он или серьезен.
- Что ж, например, вы сегодня пожелали? - спросил кто-то.
Все с интересом взглянули на худое, крупной кости, расширяющееся книзу лицо Заева. За ним знали способность "отчубучивать".
- Фляжку коньяку! - буркнул он и захохотал.
Вошел начальник штаба Рахимов. Он всегда двигался быстро и бесшумно, словно не в сапогах, а в чувяках.
- Товарищ комбат, ваше приказание выполнено, - сказал он обычным, спокойным тоном.
Я послал его с конным взводом в дальнюю разведку выяснить, далеко ли от нас идут бои. В штабе полка об этом не знали ничего определенного.
И вот Рахимов вернулся неожиданно быстро.
- Выяснили?
- Да, товарищ комбат.
- Докладывайте.
- Разрешите письменно? - спросил он, протягивая сложенный листок.
На бумаге были три слова: "Перед нами немцы".
Меня охватил холодок. Неужели вот он, наш час?
Умен, очень умен Рахимов! Узнав от часового, что я в блиндаже не один, он, перед тем как войти, доверил эти три слова бумаге, чтобы не произносить их вслух, чтобы ни видом, ни тоном не внести сюда страха.
Я поймал себя на том, что и мне хочется скрыть это сообщение от других, словно этим я мог сделать недействительной действительность - отстранить, оттолкнуть ее.
Я взглянул на цветную схему, увидел минные поля, реку, очерченную противотанковым отвесом, окопы, крытые четырьмя-пятью рядами бревен, пулеметы и орудия; представил еще одно: человека в шинели, бойца.
Я спросил по-казахски:
- Ты видел сам?
Рахимову я безусловно доверял и все-таки спросил.
- Да.
- Где?
- За двадцать - двадцать пять километров отсюда: в селе Середа и в других деревнях.
- А этот промежуток? Что там?
- Ничья земля.
- Ну, - сказал я по-русски, - ваше желание, Заев, кажется, исполнится: в наш адрес прибыло много фляжек с коньяком…
Все вопросительно смотрели.
- …и с ромом, - продолжал я. - Перед нами немцы. Рахимов, сообщите обстановку.
Рахимова выслушали молча, и лишь Заев буркнул:
- Вот и хорошо!
- Чего же хорошего? - спросил кто-то.
- А стоять лучше? Перестоялись.
Не спросив разрешения, в блиндаж вбежал мой коновод Синченко.
- Товарищ комбат! Генерал сюда идет… - громко зашептал он.
Я быстро надел шапку, поправил гимнастерку и кинулся навстречу. Но дверь уже открылась. К нам входил командир дивизии генерал-майор Иван Васильевич Панфилов.
2.
Я вытянулся и отрапортовал:
- Товарищ генерал-майор! Батальон занимается укреплением оборонительного рубежа. Командиры рот копируют схему минных заграждений. Командир батальона старший лейтенант Баурджан Момыш-Улы.
Панфилов спросил:
- Чрезвычайные происшествия были?
"Знает!" - мелькнуло у меня. Я ответил:
- Да, товарищ генерал. Трус, ранивший себя в руку, был расстрелян перед строем.
- Почему не предали суду?
Волнуясь, я стал объяснять.
Я говорил, что при других обстоятельствах я отдал бы его под суд. Но в данном случае надо было реагировать немедленно, и я принял на себя ответственность.
Панфилов не перебивал.
Впервые видел я его в полушубке. Мягкий, белой юфти полушубок, чуть отдававший приятным запахом дегтя, не перешитый по фигуре, был ему широк, но уже обмялся и, не топорщась, выказывал впалую его грудь, наискось перехваченную портупеей, и сутуловатую спину.
Слушая, генерал смотрел вниз, склонив морщинистую шею. Мне казалось, он не одобряет меня.
- Сами расстреляли? - спросил он.
- Нет, товарищ генерал: расстреляло отделение, командиром которого он был, но приказал я.
Панфилов поднял голову.
Густые, круто изломанные брови над маленькими, чуть раскосыми глазами были сдвинуты.
- Правильно поступили, - сказал он.
Потом, подумав, повторил:
- Правильно поступили, товарищ Момыш-Улы. Напишите рапорт.
Только теперь он, казалось, заметил, что вокруг все стоят.
- Садитесь, товарищи, садитесь! - проговорил он и, расстегнув поясной ремень, стал снимать полушубок.
В суконной гимнастерке с незаметными, защитного цвета, звездами сутуловатость обозначилась резче.
- Однако у вас, товарищ Момыш-Улы, холодновато! Почему не топите? И горячего чайку, наверное, нет?
Подойдя к железной печке, он потрогал остывшую трубу, заглянул за печку, словно что-то искал, увидел топор и, присев на корточки, стал ловко, придерживая полено рукой, несильными меткими ударами откалывать мелкие полешки.
К нему подбежал Рахимов:
- Товарищ генерал, разрешите, я…
- Зачем? Я это люблю. В другой раз вам, конечно, самому придется позаботиться о своем командире.
Такова была манера Панфилова - он нередко делал замечания не напрямик, а этаким боковым ходом.
Но, смягчая даже и эту чуть заметную резкость, он ласково добавил:
- Садитесь, товарищ Рахимов, садитесь! Сюда, на чурбачок.
Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь, кроме Панфилова, укладывал полешки таким способом - шалашиком. Некоторые, покрупнее, он сперва взвешивал в руке. Один раз положил было плашку, но, поколебавшись, вытащил.
Не знаю, вам, может быть, кажется, что, даже растапливая печь, генералу не пристало колебаться, но когда Панфилов, подсунув бересты, чиркнул спичкой, в печке сразу затрещало.
С минуту он посидел у огня. Красноватые отсветы играли на пятидесятилетнем, с морщинками, но не усталом лице.
- Ну вот, - сказал он, поднимаясь, - этак веселее… У вас готово, товарищ Момыш-Улы?
- Готово, товарищ генерал.
Я протянул короткий рапорт. Панфилов прочел у лампы, положил бумагу на стол, обмакнул перо и, вздохнув, написал: "Утверждаю".
3.
На столе, как вы знаете, лежала отлично вычерченная схема нашей обороны.
Отодвинув рапорт, Панфилов долго смотрел на схему.
- Закупорились, кажется, не плохо, - сказал он. - Но…
Чисто русским жестом он почесал затылок.
- Я потом с вами, товарищ Момыш-Улы, пройдусь. Посмотрю на местности… Обстановку знаете, товарищи?
Ответили неуверенно.
Панфилов достал из полевой сумки карту, уже чуть потрепанную, чуть потертую в сгибах, развернул и расстелил поверх схемы.
- Давайте-ка, товарищи, поближе, - сказал он. - Противник прорвался здесь и здесь.
Он указал несколько пунктов вблизи Вязьмы и, оглядев лица - всем ли видно, всем ли понятно, - продолжал:
- Наши войска дерутся в районе Гжатска и Сычовки. Вот главные узлы сопротивления.
Не нажимая, он очертил тупым концом карандаша несколько неправильной формы кругловатых фигур в различных местах карты. Потом опять оглядел всех нас.
- Вы, может быть, думали, - сказал он, положив карандаш, - что вояки, которые в эти дни проходили мимо нас, это и есть наша армия?
Он улыбнулся, от маленьких глаз побежали гусиные лапки. Никто не решился кивнуть, только Заев мотнул головой.
- Признавайтесь, думали?
Никто не ответил. Панфилов затронул то, что тяжестью лежало на сердце у каждого.
- Нет, товарищи, армия дерется. Вы думаете, немцы дали бы нам сидеть здесь столько времени, если бы с ними не сражались наши боевые части? Сейчас противник вышел к нашей линии, но небольшими силами… Его сковывают войска, которые сражаются у него в тылу. У дивизии очень растянутая линия, но…
Панфилов помолчал.
- Нашей дивизии придано несколько артиллерийских противотанковых полков. Цифру я вам не назову. Это артиллерия Главного Командования.
Вновь взяв карандаш, Панфилов опять стал смотреть на карту. Его стриженая голова, черные волосы которой, казалось, были поровну - баш на баш - перемешаны с белыми, склонилась, пробегающие по топографическим значкам глаза сощурились, словно стараясь разглядеть что-то неясное.
- В чем же теперь задача? - негромко произнес он, как бы спрашивая самого себя.
- Задача в том, чтобы встретить немцев этой артиллерией там, где они нанесут главный удар. Можете, товарищи командиры, передать это бойцам. Впрочем… Через сколько времени, товарищ Момыш-Улы, сможете собрать батальон?
- По тревоге, товарищ генерал?
- Нет, зачем по тревоге… Час достаточно?
- Да, товарищ генерал.
Приезжая к нам, Панфилов обычно после проверки боеготовности беседовал с батальоном. Он достал часы и подумал, поглаживая большим пальцем стекло.
- Не надо, товарищ Момыш-Улы. Не смогу - этот маленький старшина не позволяет, - он указал на часы. - Ну вот, товарищи командиры, начнем воевать… Полезет немчура - уложим. Еще полезет - еще уложим. Перемалывать будем…
Панфилов поднялся, и все тотчас встали.
- Перемалывать…
Панфилов повторил это слово и словно прислушался, как оно звучит.
- Вы меня поняли?
Почти всегда Панфилов, заканчивал этим вопросом, всматриваясь в лица тех, с кем говорил.
- А теперь… теперь не худо бы стакан чайку с дороги… Намек, товарищ комбат, кажется, был?
Я закричал:
- Синченко! Самовар! Бегом!
- Ого! Вы и самоваром обзавелись? Добре…
Все улыбались. Панфилов заражал ненаигранной, неподчеркнутой уверенностью.
Отпустив командиров, он сложил и спрятал карту.
4.
Вбежал Синченко с кипящим самоваром.
- Легче, легче, - сказал Панфилов. - Зачем с самоваром бегать?
- На то война, товарищ генерал, - бойко ответил Синченко.
- Для беготни?
Синченко ловко водрузил на стол самовар.
- Бегаю с расчетом, товарищ генерал.
Это Панфилову понравилось.
- Добре, добре, - сказал он. - Но теперь, товарищ, воевать нам придется не с расчетом.
- А с чем, товарищ генерал?
- С тройным расчетом. - Панфилов засмеялся. - Зеленого чая нет?
Долго прожив в Средней Азии, Панфилов привык там к этому чаю.
- Не имеется, товарищ генерал.
- Жаль… Ну-ка, что завариваете?
Синченко подал начатый пакет. Панфилов посмотрел обертку, понюхал:
- Неплохой… Немного выдохся. В коробочку бы, товарищ… Ну-ка, давайте чайник, я займусь.
Дважды выполоскав кипятком небольшой белый чайник, он кинул туда щепотку, заглянул, прищурился и немного добавил. Потом без воды поставил на конфорку.
- Пусть согреется, пооживет, - пояснил он.
Перед нами были немцы, позади - Москва, а Панфилов у переднего края с толком и вкусом заваривал чай.
- Схему, товарищ Момыш-Улы, не убирайте, - сказал он. - Давайте-ка вместе взглянем… Вы, товарищ Момыш-Улы, что-то невеселый.
Панфилов спросил мягко, а я чуть не упал, словно изо всей силы он ударил меня этим вопросом. Ведь лишь вчера я сам это же сказал бойцу. Неужели и я таков же?
- Что вас, товарищ Момыш-Улы, смущает? Не вставайте - сидите, пожалуйста, сидите.
- Видите ли, товарищ генерал… - С досадой я уловил в своем тоне неуверенность, ту самую, которую вытравлял у других. - Скажите, товарищ генерал, батальону так и придется держать семь километров?
- Нет. - Панфилов помолчал и, прищурившись, улыбнулся. - Нет. Сегодня я снимаю одну роту вашего полка. Потом, может быть, возьму другую. Так что вам, товарищ Момыш-Улы, придется еще прихватить километр-полтора.
- Еще километр?
- А как же быть, товарищ Момыш-Улы? Посоветуйте.
Панфилов сказал это без малейшей иронии и вместе с табуреткой придвинулся ко мне, как всегда, очень живо, словно я, старший лейтенант, мог действительно что-то посоветовать генералу.
- Как же быть? - повторил он. - Ведь у нас ниточка, порвать ее не трудно. Ну, порвет где-нибудь… А дальше?
Он с любопытством посмотрел на меня, ожидая ответа. Я молчал.
- Вот из-за этого-то "дальше" я и снимаю роты. Неосторожно?
Он спросил меня, словно это сказал я, но я слушал, не раскрывая рта.
- Сейчас, товарищ Момыш-Улы, нельзя быть осторожным. Сейчас надо быть… - он лукаво прищурился, - трижды осторожным. Тогда, думаю, мы сможем на этой полосе до Волоколамска его с месяц поманежить.
- До Волоколамска? Отступать, товарищ генерал?
- Думаю, сидеть на месте не придется, а действовать так, чтобы, где бы он ни прорвался, везде перед ним были наши войска. Вы меня поняли?
- Да, товарищ генерал, но…
- Говорите, говорите. Что вас еще смущает? Бойцы побаиваются немца, да?
- Да, товарищ генерал.
Стараясь быть кратким, я стал докладывать. Впрочем, здесь не вполне подходит это слово. Панфилов умел слушать столь живо, что казалось - говоришь что-то очень для него существенное, что-то очень умное. Я сам не заметил, как стал не докладывать, а рассказывать, рассказывать так, как видел и чувствовал.
Когда я умолк, Панфилов некоторое время думал.
- Да, товарищ Момыш-Улы, - произнес он наконец, - сейчас нам ничто другое не страшно. Только это страшно.
Он встал, подошел к самовару, налил в чайник кипятку, вновь поставил на конфорку и вернулся.
Не садясь, он склонился над разрисованным листом и опять, как при первом взгляде, сказал:
- Закупорились крепко.
Это однако, не звучало одобрением.
- Что-то очень сперто. Не мало ли вы тут оставили проходов? - Взяв карандаш, он указал на минные поля. - Не заперли ли вы, товарищ Момыш-Улы, самих себя?
- Но ведь это впереди, товарищ генерал, - удивленно сказал я.
- То-то и оно, что впереди. Не шевельнешься, тесно.
Подумалось: "Тесно? У меня на семи километрах тесно? Что он говорит?"
Не нажимая, Панфилов тонкими штрихами пометил несколько проходов в минных заграждениях. Я все еще не понимал - зачем? А Панфилов легкими касаниями простого черного карандаша - иных он не любил - перечеркнул красивый оттиск нашей оборонительной линии и наметил стрелку, устремленную вперед, в расположение немцев.
Я не мог сообразить, чего он хочет. Чтобы мы пошли в наступление, чтобы атаковали скапливающуюся немецкую армию? И это после того, как он сообщил, что снимает роту, что батальону предстоит растянуться еще на километр-полтора?
После того как говорил, что теперь надо быть трижды расчетливым и трижды осторожным? После того как произнес: "до Волоколамска"? И что это - приказ? Но разве так приказывают?
- На вашем месте, - сказал он, легонько штрихуя стрелку, - я вот о чем подумал бы… От острия стрелки, направленной в расположение немцев, он провел завиток, обозначающий возвращение на рубеж, и взглянул на меня. - …подумал бы… А то в вашей картинке даже и мысли об этом я не вижу.
Вынув часы, Панфилов повернулся к самовару:
- Этот господин тоже требует внимания. Давайте-ка по стакану чаю - и пойдем.
- Ночевать у нас будете, товарищ генерал? - спросил Синченко.
- Нет, товарищ. Теперь ночевать некогда, теперь и ночью приходится дневать.
Он улыбнулся, снял чайник, поднял крышку, понюхал и сказал:
- Вот это напиток.
Подавая мне стакан, он хитро прищурился:
- А ведь сегодня у нас небольшой юбилей - нашей дивизии сегодня стукнуло ровно три месяца от роду. Следовало бы ознаменовать поосновательнее, но… это успеется… И ровно три месяца, как мы с вами, товарищ Момыш-Улы, первый раз встретились. Помните, как вы лихо промаршировали?
И он опять улыбнулся.
Три месяца назад
1.
Да, я помнил. Это было ровно три месяца назад, тринадцатого июля тысяча девятьсот сорок первого года.
В военном комиссариате Казахстана, где я служил инструктором, полагался перерыв на обед от двенадцати до часу. Пообедав, я шел из столовой. Вижу, среди двора стоит невысокий сутуловатый человек в генеральской форме. Рядом два майора.
В Алма-Ате мы редко встречали генералов. Я присмотрелся.
Генерал стоял спиной ко мне, заложив руки назад и слегка расставив ноги. Лицо, видное вполоборота, показалось мне очень смуглым - почти таким же черным, как мое. Опустив голову, он слушал одного из майоров. Из-под высокого генеральского воротника выглядывала исчерна-загорелая, в крупных морщинах шея.
Как артиллерист, я носил шпоры и - должен сознаться в этой слабости - не простые, а серебряные на концах, с так называемым малиновым звоном.
Минуя генерала, дал строевой шаг. Впечатал ногу - дзинь. Другую - дзинь.
Генерал повернулся. В усах, подстриженных двумя квадратиками, не проглядывала седина. Заметно выдавались скулы. Сощуренные узкие глаза были прорезаны по-монгольски, чуть вкось. Подумалось: татарин.
Войдя в комнату, я спросил товарищей:
- Что за генерал? Зачем он к нам пришел?
Мне объяснили: это генерал Панфилов, военный комиссар Киргизии.
Знаете ли вы, что такое военный комиссар республики? Это глава военкомата - советского учреждения, ведающего учетом военнообязанных, допризывной подготовкой. Между нашими двумя военкоматами - казахским и киргизским - существовал договор социалистического соревнования. Раз или два в год договор перезаключался. Все думали, что для этого, вероятно, и приехал генерал.
Я сел за стол, придвинул папку, раскрыл. Помню, в тот день я составлял план комсомольского кросса. Это было, конечно, нужным и важным, но во мне жило тягостное неудовлетворение.
Почти месяц назад началась война, в газетах появлялись названия новых направлений, новых городов, захваченных врагом, а я, старший лейтенант Красной Армии, сидел в Алма-Ате, за три тысячи километров от фронта, и составлял план кросса.
Не то. Не то, Баурджан.
2.
Отворилась дверь, и вошел генерал. С ним оба майора. Мы встали.
- Садитесь, садитесь, - сказал генерал. - Здравствуйте… Кто здесь старший лейтенант Момыш-Улы?
Что такое? Почему он спрашивает меня? Я взволнованно встал. Генерал улыбнулся.
- Садитесь, товарищ Момыш-Улы, садитесь.
Он говорил хрипловато и негромко. Подойдя ко мне, он придвинул стул, сел, снял енеральскую, с красным околышем, фуражку и положил на стол. В черных волосах, стриженных под машинку, обильно пробивалась седина.
В фигуре, в лице, в манере говорить и держаться не было, казалось, ничего повелевающего. И лишь брови, круто изломанные почти под прямым углом, странно противоречили этому. Бровей, как и усов, седина не коснулась.
- Будем знакомы, - сказал он. - Меня зовут Иван Васильевич Панфилов. Знаете ли вы, что у вас в Алма-Ате будет формироваться новая дивизия?
- Нет, не знаю.
- Так вот, командиром дивизии назначен я. По приказу Среднеазиатского военного округа вы направлены в дивизию в качестве командира батальона.
Он достал и вручил мне предписание.
- Сколько времени вам нужно, чтобы сдать дела?
- Не много. Могу через два часа явиться.
Он подумал.
- Этого не надо. Вы женаты?
- Да.
Тогда сегодня прощайтесь с семьей и приходите ко мне в двенадцать часов завтра.
3.
Назавтра без пяти минут двенадцать я всходил по широким ступеням на крыльцо Дома Красной Армии. Мне указали комнату, где поселился генерал.
Чуть сутулясь, вобрав голову в плечи, он сидел за большим письменным столом, просматривая какие-то бумаги. В дальнейшем мне довелось много встречаться с Панфиловым, но лишь в этот раз я видел его с бумагами. Единственной бумагой, которая потом, под Москвой, всюду сопровождала его, была топографическая карта.
Карта лежала перед ним и теперь. Я ее сразу узнал: это был план города и окрестностей Алма-Аты. На ней лежали с отстегнутым ремешком карманные часы.
Взглянув на часы, генерал быстро поднялся и, отодвинув тяжелое кресло, выбрался из-за стола. Походка была легкой, в ней не чувствовался возраст.
Мы разговаривали стоя. Панфилов то прохаживался, то останавливался, заложив руки за спину и слегка расставив ноги.
- Так вот, товарищ Момыш-Улы, - начал он, - дивизии пока нет. Ни штаба нет, ни полков, ни батальона. И вам, значит, командовать некем. Но все это будет, все это мы сформируем. А пока вам придется мне помочь. Я хочу с вами посоветоваться…
Генерал шагнул к столу, перелистал бумаги, нашел нужную, взял толстый красный карандаш, повертел и, обернувшись ко мне, сказал:
- Вот, товарищ Момыш-Улы, самый глупый карандаш на свете.
- Почему, товарищ генерал?
- Потому что им пишут резолюции, - шутливо ответил он и продолжал: - Этим карандашом, не зная дела, очень легко все, что угодно, решить в две минуты.
Провел черту на карте и готово: вопрос решен. Наложил резолюцию - и готово: вопрос решен. Возьмите-ка его, чтобы он мне не попадался. Но и сами, товарищ командир батальона, пореже пользуйтесь им.
Передав с улыбкой карандаш, он затем озабоченно спросил:
- Как вы думаете, где бы нам побыстрее полудить котлы?
В моем взгляде выразилось, вероятно, изумление, и генерал разъяснил:
- Ведь наша дивизия будет вроде ополченской: она формируется сверх плана. На новенькое рассчитывать нечего. И требовать не станем.
Пришлось отвечать и на многие другие, большей частью такие же странные вопросы, причем я не мог отделаться от впечатления, что Панфилов интересуется тем, чем, казалось бы, не пристало интересоваться генералу.
Напоследок, протянув бумагу, он дал мне поручение.
- Тут указаны адреса помещений, - сказал он, - которые выделены нам для формировочных пунктов. Надо взглянуть, проверить, все ли они подходящи.
Посмотрите дворы, будет ли где шагать, имеются ли кухни, плиты, кипятильники?
Я опять удивился: прилично ли генералу заниматься этим?
Отдавая мне список и вглядываясь в мое лицо, Панфилов спросил:
- Вы поняли меня?
- Да, товарищ генерал.
Он взял часы.
- Сколько времени вам для этого понадобится?
- К вечеру сделаю, товарищ генерал.
Круто изломанные брови недовольно поднялись.
- Что значит - к вечеру?
- К шести часам, товарищ генерал.
Он подумал.
К шести… Нет. Доложите мне об исполнении в восемь часов.