Всю эту роскошь и всю нищету
Видит Болотников, грузчик в порту.
Думает грузчик: «С царём, без царя ли вы,
Вольной-то воли, видать, не видали вы.
Те же у вас богатеи довольные,
Те же у вас мужики подневольные.
Видно, не этак-то надобно было…
Нет, не из правды росла ваша сила!»
И захотелось увидеть Ивану
Разных народностей, разные страны,
Снова увидеть всё то, что знакомо,
Что происходит на родине, дома.
Он за приют расплатился чем мог,
Взял посошок и пошёл на восток.

КАК ПРИШЛОСЬ ЕМУ ИДТИ, ЧТО ОН ВИДЕЛ НА ПУТИ

Венгерские Альпы — высокие горы.
Ручьи, ледники, водопады, озёра,
Альпийских лугов неземная краса,
По склонам крутым вековые леса.
Над горными высями клёкот орлиный,
А где-то внизу зеленели долины,
Шумели дубравы в предутренней мгле,
Катился Дунай по венгерской земле.
Блуждая, плутая, дороги не зная,
Болотников всё же дошёл до Дуная.
Худой и голодный, от пыли седой,
Умылся прохладной, прозрачной водой,
Умылся, напился с такою отрадой,
Как будто он выпил небесной прохлады.
Катился Дунай по венгерской земле,
По той, что веками была в кабале.
Владели, магнаты землёй, рудниками,
Веками, веками чужими руками
Они добывали богатства земли
И всем торговали, чем только могли:
Отечеством, совестью, гордостью, честью.
Веками пылали и гневом и местью
Сердца землепашцев — венгерских рабов,
Но не было сил уничтожить врагов.
Был путь у Ивана и труден и долог,
Но как-то забрёл он в рыбачий посёлок,
Где встретил дунайских славян-рыбарей.
В челне по реке добираться скорей,
Чем пешему мерить равнины шагами,
Пылить по дорогам, брести берегами.
И, сидя на вёслах в рыбачьем челне,
Качаясь на зыбкой дунайской волне,
Задумчиво глядя на замки, на башни,
На нищих крестьян, на лачуги и пашни,
Болотников думал: «Вот сколько прошёл,
И сколько я видел посадов и сёл,
И сколько народу я видел в пути,
А счастья и правды нигде не найти.
Уж, видно, от века всегда это было:
Богатый и бедный — два стана, две силы.
Хозяин и раб, господин и батрак…
Когда ж будут жить по-иному, не так?»
И, сердце Ивана огнём зажигая,
Вскипала горячая сила живая.
Всей грудью вздохнув, он на вёсла налёг —
Вперёд по теченью рванулся челнок.

* * *

Уж ты Уж-река, речка горная,
Говорливая, непокорная,
С перевала Ужокского катишься
Да в глубоких расселинах прячешься.
То в лесных берегах замыкаешься,
То в долину бежишь-разливаешься.
А что дно у тебя каменистое,
Оттого и волна твоя чистая,
И бежит над тобой тропка узкая,
И знакома тебе песня русская,
И земля-то вокруг — колыбель славян,
А шагал по земле молодец Иван.
Из Уж-города шёл Карпатами,
И тропинками шёл горбатыми,
И ущельями шёл скалистыми,
И обрывами шёл лесистыми.
Шёл он с посохом, с небольшой сумой,
Шёл на родину, шёл к себе домой.

Уж ты Уж-река, речка дикая,
А ведь сила в тебе великая:
На твои берега нелюдимые
Приходили славяне гонимые,
За уступы твоих перекатов
От мадьярских бежали магнатов,
От бича и от барщины в поле
И от плети в турецкой неволе.
Тут и слышала ты песни слёзные,
Кличи звонкие, речи грозные,
Ты душой славян стала в этот час,
С той поры про них ты ведёшь рассказ.
Шёл Болотников тропкой дикою,
А кормился он ежевикою.
Шёл и думал он думу смелую,
Шёл и думал он: «Так и сделаю.
Не пойду домой — на боярский двор,
А пойду теперь во сыр-зелен бор,
Где спокон веков русский беглый люд
От боярских псов находил приют.
Поищу себе вольной волюшки,
Сотоварищам — лучшей долюшки».

* * *

Шуйский в тревоге расспрашивал: «Жив ли
Князь Шаховской, воевода в Путивле?
Так он со мною бранился всегда,
Так ненавидел, что просто беда!» —
«Жив, — говорят, — да отпал от столицы:
Вольная шайка в Путивле гнездится —
Смерды, холопы и всяческий сброд,
С Дона казаки, разбойный народ!»
Шуйский в тревоге разводит руками:
«Слышно, народы бунтуют на Каме.
Скачут гонцы: беспорядки в Твери,
Грозно во Пскове шумят бунтари.
Слава те, боже: как север от юга.
Ты отделил бунтарей друг от друга.
Если б сплотились, столице беда —
С ними не справиться было б тогда!»

* * *

Этой порой в городке нелюбимом,
Что на пути меж Москвою и Крымом,
В древнем Путивле, где легче дышать,
Где не лютует московская знать,
В древнем Путивле вольготно и смело
Площадь торговая в праздник шумела.
Пышно раскинулся южный базар.
В час пополудний был самый разгар!
Льстивый зазыв торгашей краснорожих,
Пенье слепцов и калик перехожих.
Пели калики о Смутной поре,
И, между прочим, о новом царе —
Дмитрии новом, что божьего волей
Место займёт на московском престоле…
Конское ржанье, мычанье коров,
Лязг бубенцов и медведицы рёв.
Мёду янтарного полны колоды.
Вишенья горы, малины, смороды,
И возникающей тут же тропою,
Плетью поток рассекая людской,
Сидя в седле высоко над толпою,
Ехал по площади князь Шаховской.
Медленно ехал от края до края,
Плетью указывал, снедь выбирая:
Щуку, сома, карасей для ухи,
Там приглянулись ему петухи,
Тут поросёнок, а дальше индейки…
Он за товар не даёт ни копейки —
Кто ж с воеводы уплату берёт!
Лучше купцам не дразнить воевод.
Князь поживиться любил на досуге.
Снедь понесли расторопные слуги
В княжеский погреб, а сам господин
Медленно ехал по торгу один.
Вдруг он услышал поодаль, в сторонке,
Голос призывный, красивый и звонкий.
Тут повернул он коня под собой,
Видит — стоит, окружён голытьбой,
Странник высокий, худой, загорелый,
С пристальным взглядом и с поступью смелой,
В рваной одежде, в обувке худой
И молодой, хоть от пыли седой.
Он, опираясь на посох дорожный,
Встал перед этой толпой осторожной,
Встал на пригорке, людьми окружён,
На три сторонки отвесил поклон.
Он этим людям, молчавшим сурово,
Бросил живое, горячее слово:
«Слушайте, братья! В родимом краю
Душу и сердце я вам отдаю!
Долго по землям чужим я скитался,
Досыта горечью я напитался.
Там, за горами-морями, везде
Кто-то в богатстве, а кто-то в нужде.
Братья мои! Я узнал, что повсюду
Тяжко приходится чёрному люду.
Горе шагает за каждый порог,
Где у хозяев пустой кошелёк.
Сколько бродил я, таскался по свету,
Счастья и правды на свете-то нету!
Только на нашей на русской земле
Было бы можно не жить в кабале.
Братья! Я вам обещаю свободу,
Нового Дмитрия — я воевода.
Время пришло, наступила пора —
Нечего ждать от бояр нам добра!»
Будто волна прокатилась живая,
Тысячи беглых к борьбе призывая:
«Нечего ждать!»
«Это правда твоя!»
«Эй, говори, ничего не тая!»
Будто корабль сквозь кипящие волны,
Князь пробирался, решимости полный,
Плетью хлеща голытьбу на скаку,
К этому страннику и смельчаку.
«Кто ты?» — воскликнул он, плеть поднимая.
И тишина наступила немая.
«Я? Я не князь! Не боярин! Не поп!
Ванька Болотников — беглый холоп!» —
«Ишь ты! — сказал Шаховской. — Ну и парень!
Ты, брат, сильней, чем московский боярин.
Ты, я гляжу, воевода лихой.
Видно, и царь у тебя неплохой!
Коль оправдаешь доверье народа,
Сможешь ты войско собрать для похода.
Чтоб отомстить государю-врагу.
Чем я могу, я тебе помогу!»
Словно бы в сказке, из-под земли
Тут же Ивану коня подвели,
Белого, статного, с шёлковой гривой.
И на Ивана надели красивый
Бархатный, золотом шитый кафтан.
Ноги обули в зелёный сафьян.
И на глазах у толпы онемелой
Стал воеводой босяк загорелый,
С острою саблей на левом боку,
В шапке, какой не носил на веку.
«Слава! — кричала толпа в опьяненье. —
Мы за тобою в любое сраженье!
Ты нам судьбою счастливою дан!
Слава тебе, воевода Иван!»
И обнимались, смеясь и рыдая,
Рваные шапки под небо кидая,
А Шаховской на кауром коне
Молча покусывал ус в стороне.
Только глаза его жадно блестели.
Шёл он к заране намеченной цели:
Шуйского свергнет народ, а тогда
Сладить с боярством не будет труда.

«К О М А Р И Н С К А Я»

Есть в Комаричах, под Курском, старый лес,
А в лесу-то сосны, ели до небес.
Сосны, ели да берёзы хороши,
А под ними-то землянки, шалаши.
В шалашах-то всё крестьяне-беглецы,
А в землянках-то холопы-молодцы.
Собралася многотысячная рать.
Им, холопам, больше нечего терять.,
Из народа воевода к ним пришёл —
Отвоёвывать у Шуйского престол.
«Эй, холопы, безымянники, шпыни!
Наконец-то наступили ваши дни!
Вы побейте-ка изменников-бояр,
Заходите-ка и в терем и в амбар,
Поджигайте-ка боярское добро —
Шёлк да бархат, самоцветы, серебро!
На Руси отныне ваша будет власть,
Не давайте вольной волюшке пропасть!
Хоть и вышел ты, холоп, из бедноты,
Воеводою отныне будешь ты!
И хозяином отныне будешь ты!
Не жалей, холоп, хозяйского добра,
Для тебя пришла хозяйская пора!»

Этой грамотой Болотников Иван
Поднимал вокруг холопов и крестьян.
В каждом городе подмётное письмо
По задворкам расходилося само,
Расходилось, разбегалось в сто листков —
Поднимало на боярство мужиков.
Ах ты, вражий сын, комаринский мужик!
Он от барина-боярина бежит,
Он не хочет на боярина пахать,
Он не хочет, как собака, подыхать,
Он не хочет жить на скотном на дворе,
Он не хочет спать в собачьей конуре.
У боярина ни скотников,
У боярина ни плотников,
Ни холопов, ни работников —
Всех увёл Иван Болотников.

КАК БОЛОТНИКОВ ИВАН НА ЦАРЯ ПОВЕЛ КРЕСТЬЯН

По былинкам, по соломинкам
Рыщет ветер на жнитве.
Стан крестьян — в селе Коломенском,
Стан царя стоит в Москве.
У Ивана молодецкая
Рать холопов и шпыней,
А у Шуйского стрелецкая
Рать в Москве ещё сильней…
Первый снег пушистый хлопьями
Закружился над страной.
Сам Болотников с холопьями
Окружает стан стеной.
Как пошли к Москве с подмогою
Все соседи-города,
Так заснеженной дорогою
К мужикам пришла беда.
Под знамёна силы сдвинула,
За царя сплотилась знать
И волною тёмной хлынула
На коломенскую рать.
Ой, затихни, непогодушка,
Ветер, тучи поразвей!
Ты зачем же, воеводушка,
Взял дворянских сыновей?
Взял дворян в войска крестьянские,
А пришёл расплаты час —
Копья барские, дворянские
Повернулись против нас.
Под знамёна царских сотников
Перешли войска дворян.
Охраняй теперь, Болотников,
От измены вольный стан!
И бедою неминучею
На холопа-мужика
Навалились тёмной тучею
Государевы войска.
Трое суток осаждённые
Насмерть бились день и ночь
И бежали, побеждённые,
Из Коломенского прочь!
Встала рать в Калуге-городе,
А бояре шли за ней,
И в Калугу рвались вороги
Ровно сто и двадцать дней.
Шуйский в злобе выл, как волчище,
И, когда растаял снег,
Под Калугу бросил полчище
Во сто тысяч человек.
Слёзы лей, берёза белая —
Не поднять тебе ветвей!
Сбили спесь холопы смелые
С государевых людей.
Но Калугу-город бросили,
В город Тулу перешли
И до самой поздней осени
Бой с боярами вели.
Уж с осенней-то осинушки
Ветер мечет красный лист,
А холопы царской силушке,
Царской силе не сдались.
Но плотиною дубовою
Реку запер враг тогда,
И, найдя дорогу новую,
В город хлынула вода.
В погребах волной холодною
Хлеб и порох залила
И холопам смерть голодную,
Плен и гибель принесла.
И давала сотня сотников
По войскам такой приказ:
«Живо вызнать, где Болотников,
И доставить в тот же час!»
Возвращались сто молодчиков,
И у всех один ответ:
«Не сдаёт народ заводчика!
Нет Болотникова. Нет!»

БЫЛЬ ИВАНУ НЕ В УКОР: ВСПОМИНАЕМ ДО СИХ ПОР

Ой, богатырь ты, Болотников Ваня!
Шли за тобою холопы-крестьяне,
Шли на царя, засучив рукава,
Думали — будет народной Москва.
Шли безрассудно, отчаянно, смело,
Напропалую за правое дело.
Бились отважно, геройски, сплеча,
Шли по неверным путям сгоряча.
Гибнул в сражениях русский народ,
Тысячи пленных бросали под лёд.
Сколько терпели и горя и муки,
Но попадалось оружие в руки —
Снова бойцом становился холоп,
Чтобы боярину целиться в лоб.
Вот и теперь: проиграли войну,
Тула сдана. Воевода в плену.
Шуйский божился и клялся народу,
Крест целовал, что простит воеводу:
«Сдайте вы мне главаря своего,
Слово даю, что не трону его!
А не сдадите, найдём его сами,
Но уж поплатитесь вы головами».
Этой угрозы Иван не стерпел:
Будет не будет Болотников цел,
Сам он ответит за все неудачи
Буйной своей головою горячей.
И поскакал воевода Иван
Прямо к Василию Шуйскому в стан.
Конь его верный, послушно и смело
Шедший с хозяином в ратное дело,
Ржавший при звуках военной трубы,
Вдруг заартачился, встав на дыбы,
Фыркая, землю взрывая копытом.
Перед шатром, на поляне разбитым,
Шуйский со свитой сидел у шатра:
Ласковый взгляд и повадка хитра.
Медленно руки сложил на груди:
«Довоевался, соколик, поди!»
Глянул Болотников, будто не слышал,
Спешился быстро и к Шуйскому вышел,
Острую саблю из ножен долой,
Светлое лезвие вытер полой,
Поцеловал рукоятку, и сам
Саблю свою он сломал пополам.
После коню, неизменному другу,
Скинул уздечку, ослабил подпругу,
К гриве расчёсанной, белой как снег,
Крепко прижался, прощаясь навек…
Слово царёво — неверное слово,
Подлое слово у Шуйского злого.
Чтоб не встречался с людьми воевода,
Прочь отослали на долгие годы
В Каргополь — город в Онежском краю,
Чтобы забыл он свободу свою.
Мало для Шуйского было обмана:
Выжгли глаза воеводе Ивану.
Но и слепого и нищего в ссылке
Шуйский боялся. Могучий и пылкий
Дух воеводы бродил по земле,
Хоть и победу звонили в Кремле.
Слово царёво — неверное слово.
И воеводу, больного, слепого,
Знавшего правду борца-вожака,
В прорубь столкнула царёва рука.
Чёрная прорубь его поглотила,
Сгинул Болотников — добрая сила.
Путь свой бунтарский закончил он тут,
Тут ему, молодцу, славу поют!

1611 год

КАК СРАЖАЛСЯ ЦЕЛЫЙ ГОД С ПОЛЬСКОЙ ШЛЯХТОЙ НАШ НАРОД

Горит, пылает, стонет Русь
Под игом польских банд.
В Кремле враги: полковник Струсь —
Кремлёвский комендант.
Москву ограбив, обобрав,
Орава панов ждёт,
Что королевич Владислав
Из Польши в Кремль придёт.
Придёт, займёт московский трон,
И Польшей станет Русь.
Кремль укрепить со всех сторон
Велит полковник Струсь.
И пушек требует чужак
У граждан москвичей,
И ров поглубже наглый враг
Велит копать скорей.
Но взбунтовалась вся Москва
И так сказала им:
«Мы вам копать не станем рва
И пушек не дадим!»
И горы брёвен возвели
На улицах они,
И разместили, где могли,
Для панов западни.
Швыряли камни, кирпичи,
Палили их огнём.
И становились москвичи
Всё злее с каждым днём.
Гонцы скакали по полям
В другие города:
«В беде давайте помощь нам,
Не то нам всем беда!
Восстань, народ родной земли,
На подвиги восстань!»
Все города навстречу шли,
И первой шла Рязань.
Кипит, шумит народ в Москве,
В войска идёт народ.
Встал князь Пожарский во главе —
России патриот.
В нём мудрость, мужество, покой,
Любовь к нему крепка.
И он могучею рукой
Крепит свои войска.
Бои в столице начались,
Теснит народ врагов.
В Кремле магнаты заперлись
От «русских мужиков».
И в Белый город за стеной
Поляки отошли,
А Чёрный город избяной
Поляки подожгли.
Такое пламя, что в ночи
Светло, как будто днём,
И стойко бились москвичи
Со шляхтой и с огнём.
Всё обгорело, вся Москва
До каменной стены —
Дома, деревья и трава
Обуглены, черны.
А в сердце города враги,
И нету сил их взять.
Восстань, народ, и помоги
Повергнуть вражью рать!

БЫЛЬ О МИНИНЕ-КУПЦЕ, ВОЕВОДЕ И БОЙЦЕ

От москвичей призыв идёт ,
По городам до волжских вод.
Всю землю нашу охватив,
Дошёл до Нижнего призыв,
До старосты, до мужика —
Нижегородца-мясника,
Что звался Минин-Сухорук.
Он весь народ собрал вокруг:
«Волжане! Православный люд!
Повсюду русских ляхи бьют!
Ужели враг непобедим?
Ужели землю отдадим?
Нет! За собой народ ведя,
Пойдём мы, жизни не щадя!
Не пощадим домов, клетей,
Ни золота, ни серебра!
Заложим жён своих, детей!
Пришла пора!
Несите жемчуг, серебро,
Несите всё своё добро,
Всё, что "копили много лет!
А у кого богатства нет —
Отчизну, родину любя,
Нательный крест сними с себя!
Давайте всё, кто чем богат,
Ничуть, нимало не тая.
Поможем все, как брату брат,
Одна семья!»
И понесли ему добро:
И жемчуга, и серебро,
Иконы, ризы и меха,
Одежды, платья вороха.

Отправить на печать