«ЕСЛИ ТЫ РАБОТАЕШЬ БУДИЛЬНИКОМ, НЕ РАССЧИТЫВАЙ, ЧТО ТЕБЯ БУДУТ ЛЮБИТЬ!»
Воспоминание об этом существенно разнообразило мой утренний подъем.
Пойду на собрание, поработаю будильником, решила я и поплелась в ванную.
Надо созвониться с капитанами, узнать все ли проснулись.
Кошмар. Семь утра, а в офисе муравейник, кипит энергия, шутки, смех, все целуются-обнимаются, таскают стулья из кладовки. Мне же не до смеха, я забыла дома панель от автомагнитолы и ехала всю дорогу в тишине. Недополучила порцию привычного утреннего счастья, несмотря на то, что мучительный подъем отработала сполна. Ну и где тут гармония и вселенское равновесие?
Нет, серьезно, я привыкла испытывать за один утренний час до собрания весь спектр эмоций, от ненависти в момент подъема до ликования от езды под великолепную музыку по пустым улицам. Я не знаю, чем это объясняется, но утром всегда самые лучшие треки ставят. Может, пока начальство радиостанции спит?
И вот сегодня я лишена моей музыки. И наехать-то не на кого – вот что самое обидное.
Тут мой взгляд падает на фразу про будильник на доске объявлений, и я все понимаю. Из-за нее сегодня было легче вставать. Меньше мучений – меньше удовольствий. Вот и равновесие.
«Нет, милые мои, меня это не устраивает, – обращаюсь я неведомо к кому. – Я не готова отказываться от удовольствий, и если для этого надо мучиться, то я к вашим услугам».
В офисе тишина. Все стоят, смотрят на меня.
Оказывается, первую часть фразы я произнесла вслух, и они хотят знать, что именно меня не устраивает.
Я оглядываюсь. Меня не устраивает, что на рабочем столе директора валяются грязные кружки, из которых они пили чай. Об этом все равно надо было бы сказать, а так подходящий случай. Ира была бы рада, что я забочусь о ее столе. И вообще, после себя лучше, чем до себя.
Все порываются наводить порядок, а я занимаюсь самогипнозом: «Не спать, не спать». Я легла в три. В ресторане на меня свалились самые постоянные гости, а я уже отпустила всех официантов и директора. Пришлось самой их кормить. Не выгонять же голодными.
Антон пристал:
– Ты о чем задумалась?
– О гармонии.
– Слишком серьезные мысли для семи утра.
– Серьезным людям – серьезные мысли.
– Это да.
Получив пару раз отпор, он начал меня чуточку побаиваться. Не бойся, Антон, я вообще-то добрая. Мне так кажется, по крайней мере. Надеюсь, я не ошибаюсь.
– Все приехали?
– Да.
– Слава богу. Обычно на первые собрания опаздывает кто-нибудь. Все еще несобранные.
Мы садимся – игроки позаботились и о нас с капитанами, принесли стулья на всех.
Итак, обобщенные итоги первой недели.
Денег нет. Есть предварительная договоренность со спонсором на тысячу. План лечения ребенка не готов. Оказывается, болезнь редкая, лечат не везде, договоренностей с клиниками у самой мамаши практически нет, кроме первой операции в Германии. Ездили в Тверь только вчера, вернулись поздно, и никто не знает о том, как прошла поездка.
Были Сима, Саша и Боков.
– Расскажите.
– Ну, ребенок болен, – начинает активистка Сима. – Бумажки посмотрели, хотя, конечно, медицинской карты нет на руках. Только справки. Жалко малыша – худющий. В развитии пока не отстает, но может отстать. Родители ужасные.
– Что это значит, почему ужасные? – Все загалдели одновременно.
– В доме грязь. Денег нет. И мать и отец, кажется, любят выпить. Вроде не конченые алкоголики, но бутылок много в доме.
Разговор идет активно, но я слушаю несколько невнимательно – разглядываю игроков. Не видала их несколько дней и, кажется, соскучилась.
Вдохновение, зародившееся на старте, прошло, столкнувшись с рабочими буднями, и теперь они в своих привычных жизненных состояниях. То есть в притворстве. Прямо маскарад какой-то.
Соня в образе. Следит за осанкой, движениями, держит подбородок. Жениха нового ждет. В семь утра на собрании игроков. Все остальное для нее сугубо второстепенно.
Маша включила «учительницу». Очки, пиджак, максимально скромный макияж, умное лицо.
Саша развалился на стуле с высокомерно-отстраненным выражением лица. Миша робко улыбается, сидя на краешке стула. Боков дает «политрука», Дима – «хорошего парня», Сима – «активистку-отличницу». Света… Света светится. Она другая, единственная из всех – настоящая. Красивая, рыжая, яркая и нежная. Словно нежность проснулась в ней от красоты. А может, от любви к себе. Надо будет обязательно восхититься ею вслух при всех. Потом. Сначала нужно наехать на всех оптом.
Вообще-то, в первые недели никто не выполняет всего намеченного. Это требует от них нового подхода к жизни. Если бы он был, то все, что они написали в своих листах обязательств, и так уже исполнилось бы. Нужно меняться, а для этого требуется время.
Мне, однако, ужасно не нравится, что они ни слова не говорят по поводу того, что вся эта куча обещаний не выполнена. Ведь понимают же в глубине души, что непорядок, но молчат.
Кстати, если бы все было сделано, возможно, не пришлось бы притворяться.
Нужно прервать эту рутину будней. Пока они такие, как всегда, ничего не произойдет. Придется опять стервой быть…
– Слушайте! – не выдерживаю я наконец. – Фигня это все. Ничего не выйдет.
– Что не выйдет, почему? – Они возмущены тем, как грубо я прервала идиллию. Так все хорошо, про ребенка разговаривали, а тут я на святое покусилась в грубой форме.
– За неделю Игры нарушена масса договоренностей. И это не самое плохое. Сорванные договоренности будут всегда, если вы ставите большие цели. Самое неприятное то, что вы все так отчаянно притворяетесь, аж тошнит.
– В чем? – выдвигается на поле боя Саша.
Но я-то не воевать собралась. И вообще, я спокойна. Собрания – мое самое сильное место. Я очень тонко чувствую в эти моменты, слышу внутренние разговоры и вижу скрытые мотивы людей. Поэтому я не дергаюсь.
– В том, что вы, как обычно в своей жизни, делаете вид, что все хорошо. А надо бы по-честному: начинать собрание со слов о том, что практически каждый из вас нарушал договоренности.
– Какие договоренности?
– Разные. Ты знаешь о некоторых из них, хотя должен бы знать все обо всем. На звонки опаздываете. Маша до сих пор не нашла пять мест. Ирина не разговаривала с родителями. Анжела истерит на звонках. Сима звонила своему хахалю. Обещанных денег нет. Проекта лечения нет. СМИ нет. Миша, между прочим, Саша – это твой партнер – не съездил в Тверь к мальчику. А вы как ни в чем не бывало продолжаете спокойно плыть по течению, словно мы собрались тут, чтобы побыть в своей привычной жизненной рутине и вранье. Дрейф.
Игроки удивлены тем, что я знаю больше их. Фишка в том, что они со мной практически не общаются. Редко. Я как бы не существую в их карте мира. То есть они знают, конечно, что я принимаю звонки каждое утро, но это все слишком виртуально, в силу отдаленности и опосредованности. Между собой же они общаются практически постоянно, а ничего не знают. Потому что они пока не интересны друг другу. Нет любви. А ее нужно создавать.
– Какому хахалю? – спрашивает вдруг Боков. Интересно, почему он именно это вычленил из моей пламенной речи?
– Ну, Боков, это у тебя надо спросить. Ты должен листы обязательств своих партнеров по игре наизусть помнить. А ты, насколько я знаю, не поддерживаешь даже своего персонального партнера. Я имею в виду то, что ты не знал ее обещаний.
– Не знал, – миролюбиво соглашается Боков.
Саша кипит, но что говорить, пока не знает.
Я оперирую фактами. Миша напряженно вжимается в стул. Что с ним делать, пока не понятно. Он, кажется, не из тех, на кого можно повышать голос: он сразу воспримет это как агрессию и ненависть. Слишком буквальный. Сима в полуобмороке от того, что о ее хахале объявлено публично. Она еще не знает, что они все к окончанию Игры будут в деталях знать ее биографию и распознавать малейшие движения души по шевелению мизинца.
Вообще, после моего выступления все изменилось. Разговор подхватили капитаны. Они говорят о том, что невозможно достичь принципиально новых результатов, используя старые привычки и модели поведения. Нужно осваивать новые территории.
Я наблюдаю за игроками. Мурзики мои! Когда их мозги поняли, что первый способ выживания не сработал, они тут же включили второй. Саша, как я уже упоминала, кипит. Политрук Боков с умным видом достает коммуникатор, чтобы продемонстрировать максимум внимания. Муж бубнит, жена молчит. Юля садится на краешек стула с лицом отличницы. Такое ощущение, что сейчас перед ней вырастет парта и она аккуратно так поднимет ручку, согнутую в локте. Соня фальшиво улыбается. Анжела, затаившись, ждет. Как только ситуация разрешится, она встроится. Каждый на свой лад занимается мимикрией.
Я узнаю себя. На собраниях офиса веду себя примерно так же, несмотря на то что все это давно знаю. Какие же мы все зомби.
Я вспоминаю одну из последних бесед с Глебом о выживании. Начал ее, по обыкновению Глеб. «Ну, вот, – засмеялись мы привычно. – Беседы с Глебом».
У каждого из нас есть свой способ выживания. То, что мы изобрели когда-то давно для того, чтобы выжить и получить желаемое.
Мои три основных способа выживания: веселье, чтобы получать любовь, независимость, чтобы избегать боли отверженности, и оригинальность, чтобы иметь возможность делать то, что не позволено остальным. Кроме этих трех, есть еще некоторые, менее значимые в моей судьбе. И их арсенал пополняется от случая к случаю.
Если внимательно присмотреться, то в течение довольно короткого времени можно обнаружить основные способы выживания каждого человека, давно уже превратившиеся в стереотипы поведения.
У каждого свои лозунги. «Нападай первым, пока не напали на тебя», «Не отсвечивать – авось пронесет», «Я слишком крут – подумай, прежде чем подойти ко мне», «Я не такая, как все, поэтому мне можно», «Никому не верь, тогда не обманут», «Молчи и внимательно смотри – легче будет приспособиться» и прочие.
Когда‑то это нам здорово помогло. И продолжает помогать сейчас. Поэтому мы идем с этими своими стереотипами по жизни наперевес и наизготовку.
Но порой вдруг наступает ситуация, в которой оказывается бессильно все наше оружие.
И нам бы измениться, отказаться от привычек хотя бы на время, но мы уже не можем… Как заезженные пластинки крутим одну и ту же мелодию без конца, круг за кругом. И каждый раз повторяем одни и те же ошибки.
Мы держимся за эти способы выживания, как за что-то необыкновенно ценное, самое важное, чуть ли не единственное, что есть в нашей жизни.
И вот уже рушатся семьи, зреют конфликты с начальством, буксует бизнес, отворачиваются собственные дети, наступает ощущение бессмысленности происходящего, одолевают апатия и безразличие, болезни…
А мы все равно нерушимо несем свое железобетонное древко, на котором колышется гнилая тряпка – знамя нашего упрямства, безответственности и приверженности стереотипам мышления. И потихоньку ненавидим людей вокруг. Тупиц, которые так и не поняли нашу тонкую душу. Не оценили талант. Не выбрали нас, таких замечательных, умных и принципиальных.
Да на фига мы им нужны со своими ветхими установками! У них своей тухлятины сколько хочешь. Той, которую они точно так же пытаются выдать за жизненные принципы.
Вера говорит примерно о том же, только другими словами. Вежливее и менее лирично. Игроки слушают внимательно. Впрочем, в теории они и так знают это. Олег и Глеб говорили об этом на тренингах не раз. Что ж, значит, переходим к практике.
– Ну ладно. Вы помните, что у нас завтра по расписанию Игры официальное мероприятие?
– Конечно, – шумят они. – В двенадцать и на весь день. Мы все разрулили с работами. Что будем делать?
– Тренироваться в том, как проявляться не в соответствии со своими привычными способами бытия. Ломать стереотипы.
– Фу!!! – весело кричат игроки. – Растяжки!
Растяжки – это вот что: человек начинает делать то, что в его понимании абсолютно невозможно. Кто угодно и когда угодно, но только не он, не здесь и не сейчас. «Нет!!!» – кричит наше эго, корчится в муках и испускает дух. Временно.
Потом, и очень скоро, оно, конечно, восстает из пепла и берется за нас с удвоенной силой. Ему же нужно вернуть потерянные территории. И мы, как на резиночке, отлетаем обратно в свое привычное состояние. Но опыт все равно остается. Мы помним, как были храбрыми и делали невозможные вещи. И знаем, что при случае можем повторить. На бис.
Весьма увлекательное занятие.
Все они этим занимались на тренинге. В безопасной обстановке «тренировались на кошечках». Но Игра – это реальный мир.
Я поняла, у нас с Антоном похожий способ защиты от мира: «Смейся, чтобы не было больно». Ну что ж, не самый противный и эффективнее многих.
Первая неделя. Суббота
На следующий день, в десять утра, мы опять рассаживаемся на столы, стулья и подоконники нашего офиса с чаем в руках.
Капитаны ржут, хотя я еще ничего не произнесла. Игрокам тоже весело. И страшно.
– С кого начнем? – спрашиваю я.
– С меня, – поднимает руку Саша.
– Вот и хорошо. Саша у нас какой?
– Высокомерный, – радостно орут все, – аж тошнит. Наглый, упертый. Командир хренов, сам ничего не делает, только задания раздает.
– Разве плохо, что я умею командовать? – недоумевает он.
– Хорошо, – кричат все. – Но это ты уже умеешь, давай в другом тренируйся.
– Саш, мы с капитанами придумали для тебя задание. Тебе оно понравится.
– Ну? – прищуривается Саша.
– Тебе нужно пойти в больницу какую-нибудь, не крутую только, попроще. Устроиться там санитаром и отработать смену.
– Что? – Саша не верит своим ушам.
– Горшки выносить, памперсы менять, помогать ходить больным…
– Сестричек поддерживать, – встревает Антон, не удержавшись.
Я машу на него рукой, чтобы заткнулся.
– Зачем это? – Саша в бешенстве. Все остальные в восторге.
– Растянуться. В сторону заботы, внимания, любви к ближним и служения им же. НЕЗАМЕТНОГО служения. Это то, что ты НЕ УМЕЕШЬ ДЕЛАТЬ.
Народ свистит и улюлюкает, Саша уже всем успел надоесть своим высокомерием и центропупизмом.
– А если я откажусь?
– Тогда забирай партнера и вали домой.
– Да где я вам больницу‑то возьму, чтобы меня на один день пустили? – цепляется он за последнюю соломинку.
– А я откуда знаю? У нас же растяжки, а не поддавки. Вот и растянись в вовлечении, расскажи руководству больницы, сколько пользы ты сможешь принести людям за один день.
– Я тебя устрою, я в «травме» работаю, там много тяжелых лежит, – подает вдруг голос обычно молчаливый Миша. Его партнер.
Круто. Немного жалко, что Саше облегчили задачу, но зато это чуть ли не первое проявление заботы в их паре.
Саша, драматично играя скулами, машет рукой, типа «ладно, фиг с вами, сделаю, раз вам надо». То есть показывает, что он крут и в этом. Хотя надо это ему, а не нам.
Уф, с одним решили. Я не говорю им, что сама в своей Игре делала что-то похожее. У меня тоже высокомерия и командирства хоть отбавляй.
– Следующая Света, – объявляет Антон.
– Почему? – удивляется та. Она опять без макияжа и грустная.
– Потому, что мы приготовили только два задания. Остальные вы сами придумаете.
Вообще-то, придумывать растяжки – крайне увлекательное занятие.
– Итак, какая у нас Света?
– Робкая, тихая, зажатая, неуверенная, неженственная, несексуальная, – перечисляют игроки, – тихушница.
– Точно. Света пойдет сегодня в один очень популярный клуб, – продолжает Антон.
– И-и? – смеется Светка. Ей уже страшно. Она сроду в клубы не ходит, а ей еще даже само задание не сказали.
– Подойдет к администрации… найдет арт‑директора…
– Ну?
– И пройдет там кастинг по трудоустройству на должность стриптизерши.
– Ой! – Света закрывает лицо руками. Остальные вопят от восторга, топают ногами, хлопают в ладоши.
– Красиво оденешься, потом красиво разденешься, станцуешь. Можно не до конца раздеваться, – милостиво разрешает Антон.
– Вы с ума сошли?!
– Да ладно тебе, ты будешь довольна.
– Это невозможно!
– Ага. Посмотри на Симулю. Как ты думаешь, для нее это невозможно?
– Пф, – фыркает сексуальная и свободная Сима. – Я только зайду в двери, меня уже примут на роль солистки.
– Правильно, Симочка, поэтому у тебя будет совсем другая растяжечка.
Остальным растяжки придумываем все вместе.
– Сексуальная, красивая, нахальная, самоуверенная и блестящая Симка идет тренироваться в тихой нежности, скромности и бедности. То есть одевает невзрачные, не обтягивающие и не подчеркивающие фигуру шмотки, смывает косметику, делает из волос глупый хвостик и идет торговать в подземный переход тюльпанами. И не орет там: «Тюльпаны, кому тюльпаны!» – а робко предлагает тому, кто сам заинтересуется. Норма – минимум пятьдесят проданных тюльпанов.
С тюльпанами вопросов у нее не возникает, а по поводу одежды она ехидно интересуется, где такую берут.
– У Светы, – отрезает Антон.
Очень добрый, тихий, невзрачный, неуверенный, трусливый и мешковато одетый Миша идет в салон «Порше», «Феррари» или «Лексус» и гнет там пальцы до тех пор, пока ему радостно и уважительно не расскажут все о самой последней модели и не сделают тест‑драйв.
Высокомерная в своей утонченности, холеная, самовлюбленная Сонечка‑Барби живет целый день жизнью бомжа – грязного, вонючего, собирающего бутылки.
– Чтобы знать всю правду жизни, – уточняет Настя. – Заодно денег заработаешь. Сдашь бутылки.
Анжела ухаживает за больными малышами. Идея принадлежит мне. Я даю ей адрес больницы‑интерната для детей‑инвалидов, которой помогали деньгами и лекарствами три Игры подряд. Я была там: влюбленные в свое дело энтузиасты – доктора и воспитатели, веселые детишки, бегающие и ковыляющие по коридорам, – все не так, как пишут в газетах. Я надеюсь, что ее сердечко оттает, там все очень трогательно и с любовью, несмотря на объективную беду в жизни детей.
Вообще, иногда, чтобы перестать манипулировать своими страданиями, достаточно посмотреть на того, кому природа дала значительно меньше, чем тебе.
Игроки уже вошли во вкус, придумывая все новые способы трансформации своего сознания. Все шумят, спорят и хохочут.
После того, как растяжки придуманы каждому, они договариваются о том, что держат друг с другом связь, поддерживают, обращаются за помощью.
Воскресенье также в их распоряжении.
Напоследок я прошу их замечать свои внутренние разговоры. Это значит, прежде чем войти к директору больницы, к арт‑директору стриптиз‑клуба, к больному в палату, нужно остановиться на секунду и заметить все вопли своего сознания. Все эти «А‑а, ты сошел с ума! На фига тебе это надо!», «Ты будешь выглядеть как шлюха!», «Что подумают обо мне люди?!», «А вдруг меня пошлют и я опять буду неудачником?!» и прочий бред.
Я напоминаю о том, чтобы они не рассказывали никому о том, что это задание, сделали все безопасно и экологично для себя и окружающих. Все радостно удирают.
Чуть позже я в качестве сюрприза раздаю растяжки негодующим и пытающимся сопротивляться капитанам и отваливаю в Испанию. В маленький городок Виллена. К Артему.
Первая неделя. Воскресенье
Флаттер. (О нем нам рассказал вчера бывший летчик Антон.)
Оказывается, сверхзвуковые самолеты были изобретены и даже изготовлены намного раньше, чем начали применяться. Несмотря на все научные обоснования, вдруг выяснилось, что на практике сверхзвуковой барьер преодолеть очень и очень непросто. При переходе из дозвуковой скорости в сверхзвук самолет начинает страшно колбасить. Трясется и вибрирует все что можно. Такая вибрация называется флаттер и чревата полным разрушением самолета. Со стороны разрушение от флаттера выглядит как взрыв.
Начинается флаттер. Да еще перегрузка. Человеческому организму очень трудно перенести все это бедствие. И страшно, потому что никто не знает, чем закончится вся эта жуть. Множество раз самолеты разгоняли до этого предела, до этой лихорадки, а потом не выдерживали и сбрасывали скорость.
Так длилось довольно долго.
А потом один из пилотов сказал: «Я сделаю это». Сел в самолет, разогнался, сжал зубы и довел скорость до того момента, когда наступает флаттер. И когда началась страшная вибрация, он не сбавил скорость, а наоборот, невзирая на страх, придал ускорение. Вибрация все усиливалась, страх нарастал, но он не сбросил скорость. Через какое‑то время вдруг раздался грохот (по-моему, в кабине пилота никакого грохота нет, надо узнать), после чего наступили тишина и спокойствие. И ликование от того, что он летит со сверхзвуковой скоростью. Он совершил этот прорыв и вышел на новый уровень!
Мы долго молчали после этого рассказа.
Не знаю, так ли все было технически, как рассказал Антон. He знаю, было ли все так романтично. Но то, что это очень ярко отражает нашу жизнь, – очевидно.
Когда нам нужно совершить прорыв в своей жизни, необходимо выйти на новый уровень сознания. Делать вещи, не вписывающиеся в нашу картину мира. И когда мы подходим к этому вплотную, начинается флаттер. Вибрации души, а иногда и коленок. Требуется вся решимость для того, чтобы не отступить, а идти дальше, невзирая на усиливающуюся вибрацию, страх и паническое давление любящих родственников. И в один прекрасный момент наступают тишина, спокойствие, ликование, радость победы, самоуважение… И сверхзвуковая скорость.
Правда, в отличие от самолетов, все длится совсем недолго. Потому что скоро становится скучно, требуется новый результат, мы вновь приближаемся к рамкам представлений о возможном, и вот наступает новый флаттер. Некоторые не выдерживают и отступают, а некоторые снова жмут на газ.
– Поняли, куда мы все попали? – вдруг спросил Антон.
– Поняли уже, – заворчали игроки, – во флаттер. Предупреждать надо было.
– Уйти никогда не поздно.
– Нет уж.
Кстати, говорят, не случайно и корпус самолета и крылья – все на заклепках, так как жесткая конструкция не способна перенести флаттер. Так же и человеку жесткому, негибкому, упертому в своих убеждениях непросто пережить такой переходный момент. Помочь в переходе, как ни странно, могут внутренний покой, расслабление и принятие. Но это уже высший пилотаж!
Я проснулась, а рядом мой любимый. Хмурится во сне, удивленно поднимает брови, улыбается.
Разбужу-ка я его поцелуем. Как спящего красавца.
Мы весь день веселимся. Валяемся в постели, едим, пьем красное вино, гуляем.
Счастье близко-близко.
Воскресенье – мой день. Я запретила всем звонить мне без крайней необходимости. На ехидные вопросы по поводу моих же слов про то, что три месяца – это мизер и отдыхать некогда, так как каждая минута на счету, я ответила, что это у них Игра проходит один раз в жизни, а у меня она уже одиннадцатая. Чем вызвала кровную обиду. Отказала в уникальности, неповторимости и проявила себя высокомерной сукой одновременно.
Люди не меняются.
По дороге в аэропорт Артем опять заводит свою волынку.
– Зачем тебе это все?
– А зачем тебе твои макароны?
– Я мужчина, должен зарабатывать деньги.
– А я женщина, должна выполнять свою жизненную миссию.
– Твоя миссия быть женой и мамой.
Вообще-то он прав, но я все равно продолжаю спор.
– Одно другому не мешает.
– Мешает.
– Слушай. Мы знакомы почти два года.
– Ну?
– Можно подумать, раньше, когда этой работы не было, все было по-другому.
– А как должно было быть?
– Ты что, хоть раз предлагал мне быть твоей женой и мамой?
– Моей мамой? – смеется Артем, чтобы не отвечать.
– Ты меня понял, – обижаюсь я вдруг.
Да пошел он!
И я ухожу в глубины аэропорта, не прощаясь.
В самолете, погрустив, я решаю не портить себе окончание выходных и, не успев приземлиться, звоню Антону. Он всегда веселый, и я от него заражусь.
– О! – удивляется Антон. – Какие люди – и в выходной. А как же воскресная неприкосновенность личности?
– Не болтай. Я сама звоню. Как игроки?
На самом деле мне хочется пожаловаться на Артема, но я беру себя в руки. Я же не женщина – координатор. О черт! Плевала я! Мне плохо и нужно сочувствие.
– Слушай… – начинаю я.
– Натусь, ты не обижайся, мне не очень удобно говорить сейчас. Я перезвоню потом.
А я хотела рассказать, как мне грустно. Не удалось побыть женщиной. Эх.
«Небось с телкой какой-нибудь развлекается», – сучусь я.
Через два часа, когда он звонит, я уже опять координатор. Да к тому же спящий. Поэтому довольно грубо отправляю его на фиг до завтрашнего звонка.
Я ведь даже не уверена на сто процентов, что хочу замуж за Артема. Но сама мысль, что мне и не предлагают, невыносима.
А круто было бы, если бы Артем пригласил меня замуж, а я бы отказалась.
Око за око, зуб за зуб, обиду за обиду, боль за боль.
Меня уже несколько лет мучает один маленький случай. Я ехала по маленькой улочке, где-то в районе Тишинки. Была по обыкновению пробка и пыльная жара – неразделимые для меня понятия. Я потихоньку пробиралась сквозь всю эту беду и напевала песенку, полностью погрузившись в свои мысли. И вдруг на меня свалился ураган злости.
– Что, так трудно уступить дорогу?! – орал на меня из соседнего автомобиля какой-то парень.
– Что? – испуганно произнесла я, не осознав суть свалившегося на меня конфликта.
– Ничего! Вот и будь после этого джентльменом, б… – продолжал орать парень. – Вас пускаешь, пускаешь, а когда самому не пробраться, так ни одна из вас не подумает подвинуть свою тачку! Хрен я вам еще буду уступать дорогу!
В голосе его была невообразимая совершенно горечь. Видимо, мне досталось за всех женщин, которые делали ему больно. Он нажал на газ и умчался в сторону, противоположную моей, а я осталась стоять, потрясенная.
С тех пор я иногда мечтаю, что здорово было бы его найти и рассказать ему, что я не уступила ему дорогу не потому, что мне было жалко. Я просто замечталась и не видела совсем ничего вокруг. А если бы я увидела, то, конечно, пустила бы его с огромной радостью.
Прости нас, сказала бы я ему от имени всех женщин. Мы не суки, мы просто немножечко рассеянные и невнимательные. И мы не уступаем дорогу не потому, что мы тебя не любим. Конечно, любим. Просто мы чуточку бестолковые. Прости нас.
Отправить на печать