Он словно соскоблил с меня всю мою глупость (ну, во всяком случае, хоть какую-то ее часть), мои дурацкие, легкомысленные, суетные представления о жизни, об искусстве. Мою "надмирность". Я стала совершенно иной после того, как он заявил, что терпеть не может женщин "не от мира сего". Я и выражение это впервые услышала от него.
Вот какие новые принципы он заставил меня принять. Либо прямо. Либо высказывая одобрение в том или ином случае.
1. Если ты - истинный художник, ты отдаешь себя творчеству целиком, без остатка. Ни малейших уступок, иначе ты - не художник. Во всяком случае, не тот, кого Ч.В. называет "творцом".
2. Избегай словоизвержений. Не разглагольствуй на заранее заготовленные темы, не вещай о заранее обсосанных идеях, чтобы произвести впечатление на слушателей.
3. В политике придерживайся левых взглядов, ибо только сторонники социализма - несмотря на все их просчеты - по-настоящему неравнодушны к людям.
Они сочувствуют, они стремятся изменить мир к лучшему.
4. Ты должен творить, всегда и во всем. Если ты веришь во что-либо, ты должен действовать. Разглагольствовать о том, что собираешься сделать, - все равно что хвастаться картинами, которых ты еще не написал. Это не просто дурной тон, это абсолютная утрата Лица.
5. Если испытываешь по-настоящему глубокое чувство, не стыдись его проявлять.
6. Не стыдись своей национальности. Если ты - англичанин, не притворяйся, что тебе хочется быть французом, итальянцем или кем-то еще. (Например, Пирс вечно всем рассказывает, что его бабушка - американка.)
7. Но не иди на компромиссы со своим окружением. Отсекай в себе все, что мешает быть творцом. Если ты вырос среди мещан (а М. и П., как я теперь понимаю, типичные мещане, хоть и смеются над своим мещанским окружением), высвободись из-под их влияния, заставь умолкнуть собственное мещанство. Если ты вырос в рабочей среде, пусть и это на тебя не давит, не стоит у тебя на пути. То же самое относится к любому классу, откуда бы ты ни вышел, ибо ограничивать свое сознание классовой принадлежностью - глупо и примитивно.
(И дело не только во мне. Вот ведь когда друг Луизы, сын шахтера из Уэльса, познакомился с Ч.В., они заспорили, чуть не бросились друг на друга с кулаками, и мы все были против Ч.В. из-за того, что он так презрительно говорил о рабочих, о том, как они живут.
Они - не люди, а животные, говорил он, потому что вынуждены влачить животное существование. А Дэйвид Эванс, побелев и почти утратив дар речи, рычал, не смейте говорить мне, что мой отец - животное и я должен пинками согнать его со своего пути. А Ч.В. ответил, я ни разу в жизни не ударил животное, а вот человека ударить всегда найдется повод. Но люди, вынужденные жить как животные, заслуживают глубочайшего сочувствия. А через некоторое время Дэйвид пришел ко мне и признался, что именно тот вечер заставил его изменить свои взгляды.)
8. Относись нетерпимо к политическим играм с проблемой национальной принадлежности. Относись нетерпимо ко всему в политике, в искусстве, в любых других областях, что не является истинным, глубоким, жизненно необходимым. Не трать времени на вещи глупые, тривиальные. Живи всерьез. Не ходи на дурацкие фильмы, даже если тебе этого очень хочется; не читай дешевку в газетах и журналах; не слушай чепухи, звучащей по радио или по телеку, не трать жизнь на разговоры ни о чем. Пусть жизнь твоя не будет бесполезной.
Должно быть, мне всегда хотелось жить в соответствии с этими принципами; я смутно верила во все это еще до встречи с ним. Но он заставил меня принять эти взгляды; и мысль о нем заставляет меня испытывать чувство вины, если я нарушаю правила.
И если благодаря ему я поверила, что все это правильно, то, значит, именно он создал мое новое "Я", во всяком случае, огромную его часть.
Если бы у меня, как у Золушки, была волшебница-крестная… Пожалуйста, сделай Ч.В. на двадцать лет моложе. И, пожалуйста, пусть он станет немного привлекательнее внешне!
Как презрительно засмеялся бы он, услыхав такое!
Как странно. Я даже чувствую себя немножко виноватой: сегодня у меня легче и радостнее на душе, чем за все время пребывания здесь. Такое чувство, будто все в конце концов образуется, все кончится хорошо. Это потому - отчасти, - что я что-то сделала сегодня утром. Попыталась бежать. Кроме того, Калибан принял навязанные ему условия. То есть теперь ясно, что если он когда-нибудь и набросится на меня, то только если я сама вызову его гнев. Как сегодня. Он иногда способен совершать чудеса самоконтроля.
Я знаю - у меня радостно на душе еще и потому, что почти целый день я была не здесь. Я все время мысленно была с Ч.В. В его мире. Я так много вспомнила. Мне хотелось бы все это записать. С наслаждением купалась в воспоминаниях. В этом подземелье мир Ч.В. кажется особенно реальным, выпуклым, таким живым и прекрасным. Даже его отталкивающие стороны.
Ну и отчасти потому, что я с удовольствием тешила свое тщеславие, вспоминая, что говорил Ч.В. мне и что - другим. Думала, что я все-таки человек особенный. Умный, начинающий разбираться в жизни лучше, чем многие другие в моем возрасте. Даже настолько умный, чтобы не гордиться этим, не тщеславиться, а испытывать чувство глубокой благодарности, счастья (особенно после того, что случилось), что живу на свете, что я - Миранда, что таких, как я, больше нет.
Никому никогда не покажу этих записок. Даже если это все - правда, все равно это, несомненно, звучит тщеславно.
Точно так же я никогда не показываю другим, что знаю - я хороша собой; никто даже не догадывался, как я из кожи вон лезла, чтобы не пользоваться этим своим преимуществом: ведь это было бы несправедливо. И я всегда гордо отворачивалась от восхищенных взглядов мужчин, даже самых симпатичных.
Минни. Как-то раз, когда я выражала бурный восторг по поводу ее нового платья (она шла на танцы), она сказала:
- Замолкни. Ты такая хорошенькая, тебе и наряжаться не надо.
А Ч.В. сказал мне: "Ваше лицо может быть всяким".
Жестоко.
21 октября
Заставляю его готовить получше. Запретила кормить меня морожеными продуктами. Очень нужны фрукты, зелень, свежие овощи. Он приготовил бифштекс. Купил осетрину. А вчера я заказала икру. Зло берет: не хватает фантазии придумать, каких еще никогда в жизни не пробованных деликатесов я могу потребовать.
Все-таки я - свинья.
Черная икра - это потрясающе.
Сегодня снова принимала ванну. Он не решился отказать мне. Он, кажется, полагает, что, если "леди" не могут принять ванну, когда им этого хочется, они тут же падают и умирают.
Бросила в унитаз письмо. В маленьком пластмассовом флакончике. Обмотала флакончик красной лентой. Может быть, лента размотается и ее заметит кто-нибудь. Где-нибудь. Когда-нибудь. Дом очень легко найти. Калибан сделал глупость, сказав мне про год над входной дверью. Пришлось закончить письмо словами: ЭТО НЕ РОЗЫГРЫШ. Очень трудно написать так, чтобы это не выглядело глупой шуткой. Написала:
"Всякий, кто позвонит и сообщит П., получит
Он убрал всю медную мишуру с лестницы и с площадки. А из холла - ужасные картины в голубовато-зеленых, оранжевых и ядовито-красных тонах, изображающие рыбацкие деревни на Майорке. Бедный дом вздохнул с облегчением.
Люблю бывать наверху. Ближе к свободе. Все заперто. Все окна, выходящие на дорогу, закрыты внутренними ставнями. Остальные заперты на засовы. (Сегодня мимо дома прошли две машины, но, видимо, дорога совсем захолустная.)
Начала заниматься его образованием. Сегодня в "зале" мы с ним (руки у меня были связаны, разумеется) просмотрели альбом репродукций. Никакого собственного мнения. Кажется, большую часть времени он и не слушает, что я говорю. Думает о том, как бы, сидя рядом со мной, не дай Бог ко мне не прикоснуться. И непонятно, боится ли он, что не совладает с собой или что я затеваю какую-то пакость.
Если он все же сосредоточивается на картинах, то принимает на веру все, что я говорю. Если бы я заявила, что Давид Микеланджело похож на сковородку, он ответил бы: "Да, конечно".
Какие есть люди! Ведь я стояла рядом с ними в метро, проходила мимо на улице, слышала их разговоры и, разумеется, знала об их существовании. Но никогда по-настоящему не верила, что они реально существуют. Слепые и глухие ко всему на свете. Это казалось совершенно невозможным.
Диалог. Он сидел очень тихо, уставившись в альбом и всем своим видом демонстрируя, что ИСКУССТВО ПРЕКРАСНО (ради моего удовольствия, а вовсе не потому, что сам так думает).
М. Знаете, что кажется самым странным в этом доме? В нем совершенно нет книг. Кроме тех, что вы купили для меня.
К. Наверху есть.
М. Про бабочек.
К. И другие.
М. Несколько жалких детективов. Вы хоть когда-нибудь читаете хорошие книги? Настоящие? (Молчание.) Книги о важных вещах, написанные людьми, которые по-настоящему чувствуют и понимают жизнь? Не ту дешевку, которую берут с собой, чтобы убить время в метро или электричке. Понимаете - книги?!
К. Легкое чтение мне больше по душе. (Он вроде тех боксеров, которым от всей души желаешь нокаута.)
М. Вам бы почитать "Над пропастью во ржи" {"Над пропастью во ржи" (1951) - роман современного американского писателя Дж. Д. Сэлинджера (р. 1919).}.
Я уже почти дочитала. Знаете, я эту книгу уже два раза прочла, а ведь я младше вас на целых пять лет.
К. Обещаю прочесть.
М. Это вовсе не наказание.
К. Я ее посмотрел, когда купил.
М. И она вам не понравилась.
К. Попробую прочесть.
М. Вы мне надоели.
Наступило молчание. Мне казалось, все это происходит не на самом деле. Словно разыгрывается пьеса, а я не могу вспомнить, кого же я в ней играю.
А еще раньше я спросила его, зачем он коллекционирует бабочек.
К. Это дает возможность встречаться с более приличными людьми.
М. Но не может же человек только из-за этого заниматься коллекционированием.
К. У меня был учитель. Я был совсем мальчишкой. Он показал мне, как надо. Сам не очень-то много про это знал. По-старому их накалывал. (Речь идет о том, под каким углом располагать крылья. Современный способ требует, чтобы угол был прямой.) И еще - дядюшка. Он интересовался природой. Всегда мне помогал.
М. Он, видно, был очень хороший.
К. Люди, которые интересуются природой, всегда хорошие. Возьмите нашу секцию жесткокрылых. Это энтомологическая секция Общества естественной истории в нашем городе. Они относятся к человеку так, как он того заслуживает. Не смотрят на вас сверху вниз. Ничего такого и в помине нет.
М. И среди них - не все хорошие. (Но до него не дошло!)
К. Вы имеете в виду снобов. Но большинство - хорошие. Поприличнее тех, с которыми приходится… то есть приходилось… обычно иметь дело. Я, конечно, про себя говорю.
М. А ваши друзья не смеялись над вами? Не считали, что это детское занятие?
К. У меня не было друзей. Просто сослуживцы. (Потом он признал, что над ним глупо подшучивали.)
М. Что же это были за шутки?
К. Просто - глупые шутки.
Я не стала продолжать. Хотя иногда испытываю непреодолимое желание докопаться до самой глубины, извлечь на свет Божий то, о чем он не желает говорить. Но это дурно. Можно подумать, что меня заботит он и его жалкая, промозглая, никчемушная жизнь.
Описания. Какая пропасть между мыслью и словом. Например, как Калибан сидит - очень напряженно и слегка пригнувшись. Почему так? От смущения? Или он всегда готов к прыжку, если я вдруг брошусь бежать? Я могу это нарисовать. Могу нарисовать его лицо, выражение глаз, рта. Но слова… Их столько раз использовали для описания других людей, других предметов, что они словно стерлись от употребления. Я пишу: "Он улыбнулся". Что это означает? Словно детсадовский плакатик: репка с улыбкой-полумесяцем посередине. А вот если бы я нарисовала эту улыбку…
Слова так невыразительны, неточны, так ужасно примитивны в сравнении с рисунком, живописью, скульптурой. "Я сидела на кровати, а он - у двери, и мы беседовали, и я пыталась уговорить его использовать деньги для самообразования, и он сказал, что согласен, но я не была убеждена, что это действительно так". Словно жалкая пачкотня на чистом листе.
Словно пытаешься рисовать тупым карандашом. Все это - мои собственные соображения. Мне нужен Ч.В. Он назвал бы мне десяток книг, в которых все это сказано гораздо лучше.
Ненавижу невежество! Невежество Калибана, собственное невежество, невежество всего мира! О, я могла бы учиться без конца. До слез хочется - учиться, учиться, учиться, учиться.
Кляп во рту и связанные руки.
Уложу дневник спать, он живет у меня под матрасом. И стану молиться Богу, пусть даст мне возможность учиться.
22 октября
Сегодня - две недели. Отмечаю дни на раме ширмы, словно Робинзон Крузо.
Подавлена. Не сплю. Я должна, должна, должна бежать.
Стала очень бледной. Все время чувствую себя больной и слабой.
Эта ужасная тишина.
Он совершенно лишен чувства сострадания. Безжалостен. Непонятен. Чего он хочет? Что должно произойти?
Ведь он видит, что я заболеваю.
Сегодня вечером сказала ему, что мне необходим дневной свет. Сказала, посмотрите на меня! Видите, какая я бледная?
- Завтра, завтра. - Он никогда не отказывает сразу.
Сегодня я подумала, что он может продержать меня здесь всю жизнь. Это будет не очень долго, я скоро умру. Абсурд, дьявольщина какая-то, но бежать отсюда невозможно. Я опять пыталась обнаружить плохо пригнанные плиты. Я могла бы сделать подкоп рядом с дверью или прорыть туннель прямо наружу. Но тогда он должен быть длиною метров пять. Столько земли! Оказаться под землей, как в ловушке! Не могу. Лучше умереть. Так что нужно сделать подкоп рядом с дверью. Но для этого мне нужно время. Я должна быть уверена, что он не появится по крайней мере часов шесть. Три часа - на туннель, два - чтобы выломать наружную дверь. Я чувствую, это мой единственный шанс, я не должна его потерять, не должна спешить, чтобы не провалить все дело из-за плохой подготовки.
Не могу спать.
Надо что-то делать.
Напишу о том, как в первый раз встретилась с Ч.В. Это было как-то в субботу утром, в магазине. Кэролайн сказала: "О, это Миранда. Моя племянница". И отвратительнейшим образом продолжала рассказывать ему обо мне, я прямо не знала, куда глаза девать, хоть давно уже хотела с ним познакомиться. Кэролайн много рассказывала мне о нем.
Мне сразу понравилось, как он ведет себя с Кэролайн, холодновато, не скрывая, что ему скучно. Не стараясь подстроиться к ней, как это обычно бывает. На обратном пути она говорила о нем не умолкая. Я видела, он ее шокировал, хоть она и не хотела в этом признаться. Два развода, и кроме того, было совершенно очевидно, что он о ней самой не очень высокого мнения. Так что с самого начала мне захотелось броситься на его защиту.
Потом встретила его в парке. Очень хотела его встретить. И очень стыдно было, что хотела.
Как он шел. Погруженный в свои мысли. Очень собранный, все движения удивительно точные. В замечательной старой куртке. Почти ничего не говорил, я поняла, ему не очень-то хотелось идти с нами (с Кэролайн), но он нагнал нас, просто шел в ту же сторону, а сзади он не сразу понял, что это мы. И может быть (все-таки я тщеславна), все началось из-за того, что произошло, когда Кэролайн снова заговорила в этом дурацком стиле "женщины весьма передовых взглядов". Он посмотрел на меня, я - на него. Я поняла, что он раздражен, а он понял, что мне стыдно. И он пошел с нами в Кенвуд {Кенвуд - дворец-музей в английском неоклассическом стиле на северо-западе Лондона. Имеет богатое собрание картин, особенно работ английских портретистов, и мебели. В дворцовом парке летом даются концерты. Построен в XVIII в. Робертом Адамом.}, а Кэролайн продолжала разглагольствовать. До тех пор пока не произнесла, остановившись перед Рембрандтом: "Вам не кажется, что ему становится чуть-чуть скучновато писать где-то посередине работы? Понимаете, что я хочу сказать? Мне никогда не удается почувствовать то, что я должна была бы почувствовать, глядя на его полотна. Понимаете?" И она издала глупенький смешок, словно бы говоря: "Ах, послушать только, что я такое мелю!"
А я смотрела на него, и вдруг его лицо на мгновение застыло, затвердело, словно его застали врасплох. Он не предполагал, что я вижу: что-то чуть-чуть изменилось в складке рта. Он бросил на нее быстрый взгляд. Глаза его будто бы даже смеялись. Но тон был совершенно ледяной: "Я должен идти. Прощайте".
"Прощайте" было предназначено мне. Зачеркивало меня напрочь. Или говорило: "Ты можешь мириться с этим?" Мне кажется (теперь, когда я об этом вспоминаю), он хотел дать мне урок. Следовало выбрать, за кем идти: за Кэролайн или за ним.
И он ушел, мы даже не успели ничего сказать в ответ, а Кэролайн глядела ему вслед, пожимая плечами. А потом взглянула на меня и произнесла: "Ну и ну!"
Я смотрела, как он уходил, засунув руки в карманы. Чувствовала, что покраснела до корней волос. Кэролайн была просто в ярости, не знала, как покрасивей выпутаться из этой неловкости.
- Он всегда такой. Нарочно так себя ведет. И всю дорогу домой издевалась над его манерой писать картины:
- Второсортный Пол Нэш {Нэш Пол (1889-1946) - английский художник-сюрреалист, один из первых представителей так называемого "магического" реализма.} (до смешного несправедливо).
А я так злилась на нее и в то же время - жалела. Не могла ни слова произнести. Я не должна была жалеть ее, но не могла сказать ей, что он прав.
М. и Кэролайн обладают всеми женскими качествами, которые так противны мне в других. После этого случая очень долго, целые дни напролет, я приходила в отчаяние от мысли, сколько во мне должно быть претенциозности и притворства, унаследованного вместе с их дурной кровью. Конечно, временами я восхищаюсь Кэролайн. Ее живописью. Энтузиазмом. Добротой. И даже ее претенциозностью, которая так страшна рядом с чем-то истинным, настоящим, - ну, все равно это гораздо лучше, чем пустота. Когда она приезжала к нам, я была от нее без ума. Очень любила у нее гостить. Она встала за меня горой, когда разгорелась Великая семейная война из-за моих планов на будущее. Я любила ее. Но все это - до тех пор, пока не стала жить с ней вместе и не разглядела ее как следует. Пока не повзрослела. (Рассуждаю как Серьезная Молодая Женщина.)
Потом, через неделю, я оказалась с ним вместе в лифте метро. Мы были вдвоем. Я сказала: "Привет!" - таким это веселеньким тоном. И опять покраснела. Он лишь кивнул в ответ, не хотел разговаривать. Когда мы спустились, я сказала, мне очень жаль, что тетушка сказала такое тогда в Кенвуде. (Чистейшее тщеславие: мне было невыносимо, что он может подумать, будто мы с ней из одного теста.)
Он ответил:
- Она меня ужасно раздражает.
Я поняла, ему не хочется говорить об этом. Когда мы шли к платформе, я сказала, просто она очень боится отстать от времени.
- А вы? - И он улыбнулся мне, довольно сухо. Я подумала, ему не нравится, что я пытаюсь объединить "нас с ним" против "нее", вроде бы пытаюсь сыграть на этом.
Мы прошли мимо киноафиши. Он говорит:
- Очень хороший фильм. Видели? Посмотрите.
Когда вышли на платформу, он сказал:
- Приходите как-нибудь. Только без этой чертовой тетки.
И улыбнулся. Такой веселой, заговорщической улыбкой. Совсем как мальчишка. И ушел. Совершенно сам по себе. Даже не оглянулся.
Ну конечно, я пришла. Как-то в субботу, утром. Он очень удивился. Пришлось просидеть целых двадцать минут молча: он слушал странную индийскую музыку. Открыл дверь, повернулся, прошел прямо к дивану и улегся с закрытыми глазами, будто мне вовсе не следовало приходить, и я сразу почувствовала, что и не надо было приходить (особенно не предупредив К.), и еще я почувствовала, что он немножко переигрывает, что на самом деле это - поза. Никак не могла расслабиться. Ну, под конец он попросил меня рассказать о себе, довольно сухо, будто все это ему вовсе не интересно. И я по-глупому попыталась произвести впечатление. Единственное, чего не следовало делать. Красовалась, разглагольствовала. Меня не покидала мысль, что он вовсе не хотел, чтобы я пришла.
Вдруг он меня перебил и повел по студии. Заставил увидеть то, что там было.
Студия Ч. В. Самая замечательная комната на свете. Там я всегда чувствовала себя счастливой. Все так гармонично. Все выражает самую его суть. (Это не специально, он терпеть не может "декорированные интерьеры", безделушки, ухищрения в стиле "Vogue" {"Vogue" - журнал для женщин; печатает моды, советы по домашнему хозяйству, косметике и другие материалы.}.) Но его студия - это он сам. Туанетта, с ее бабскими представлениями о строгом вкусе (из журнала "Дом и сад"), утверждает, что комната "захламлена". Я готова была ей голову оторвать. Чувствуешь, что здесь человек живет полной жизнью, здесь работает, здесь мыслит, что это все - часть его самого.
И мы оттаяли. Я больше не старалась казаться умнее, чем на самом деле.
Он показал, как он добивается эффекта "дымки". Особая гуашь. И всякие сделанные собственными руками инструменты.
Пришли его друзья, Барбер и Франсис Крукшэнк. Он произнес, это Миранда Грей, терпеть не могу ее тетку, - все на одном дыхании, и они рассмеялись, они давно его знают, старые друзья. Я собралась уходить. Но они шли гулять и хотели, чтоб он пошел с ними - потому и зашли, - и меня позвали с собой. Это Барбер Крукшэнк настоял; он смотрел на меня особым "мужским" обольстительным взглядом.
- А вдруг тетка нас увидит? - сказал Ч. В. - У Барбера - самая грязная репутация в Корнуолле {Корнуолл - исторический район и графство на юго-западе Великобритании; крупный центр туризма.}.
Я ответила:
- Она моя тетка, а не дуэнья.
Мы все отправились в бар "Долина здоровья", а потом пошли в Кенвуд. Франсис рассказала мне, как они живут там, в Корнуолле, и я впервые в жизни почувствовала себя своей среди взрослых. Это были люди старшего поколения, но я понимала их, мы говорили на одном языке. Настоящие люди. В то же время я не могла не видеть, что Барбер притворяется, играет некую роль. Все эти его смехотворные злодейские истории… а вот все серьезные разговоры начинал Ч.В. Я вовсе не хочу сказать, что он был скучный и не участвовал в общем веселье. Только у него такая удивительная особенность - докапываться до самой сути, до самого важного. Когда в баре Ч.В. пошел принести всем выпить, Барбер спросил, вы давно знаете Ч.В.? Потом сказал, Господи, как жалко, что я не встретил кого-нибудь вроде Ч.В., когда учился. А тихая маленькая Франсис добавила, мы считаем, что он - просто замечательный человек. Один из немногих. Она не уточнила, каких "немногих", но я поняла, что она хотела сказать.
В Кенвуде Ч.В. сделал так, что мы отделились. Повел меня прямо к той картине Рембрандта и стал говорить о ней не понижая голоса, а у меня хватило низости смутиться, потому что другие посетители разглядывали нас. Я подумала, мы выглядим, как отец с дочерью. Он рассказал мне об обстановке, в которой была написана картина; что, по всей вероятности, чувствовал Рембрандт, когда ее писал; что пытался выразить и как сумел это сделать. Как будто я вообще ничего не знаю. Как будто он хочет избавить меня от густого тумана ложных представлений об искусстве.
Мы вышли из дворца и стали поджидать Крукшэнков. Ч.В. сказал:
- Эта картина очень меня трогает. - И посмотрел так, будто думал, я стану над ним смеяться. У него иногда бывают такие приступы неуверенности в себе.
А я сказала, теперь она трогает и меня.
Он усмехнулся.
- Вряд ли. Слишком рано. Это придет с возрастом.
Откуда вы знаете?
Он ответил:
- Я думаю, есть люди, которых просто трогают великие произведения искусства. Но я никогда не встречал таких среди художников. Я и сам не такой. Когда я смотрю на эту картину, все, о чем я могу думать, - это великое мастерство ее творца. Мастерство, достичь которого я стремился всю жизнь. И знаю теперь, что никогда не достигну. Никогда. А вы молоды. Вы можете это понять. Но не можете этого чувствовать. Пока. Я сказала, нет, кажется, могу.
- Тогда это очень плохо, - ответил он. - Вы должны легко относиться к неудачам. В вашем-то возрасте. - Потом добавил: - Не старайтесь казаться такой же взрослой, как мы. Это нелепо. Вы словно ребенок, который тянется заглянуть за высокий глухой забор.
