Это надо было видеть! Холодное, неподвижное сердце готово к операции… Оно не бьется!.. Разве это еще не смерть?! Сердце, всегда горячее, сейчас охвачено холодом. В него не поступает кровь, оно не гонит ее во все уголки человеческого тела! Если это не смерть, что же тогда смерть?! Мозг?! Но он тоже сейчас холодный и недеятельный?! На аппарате прямая линия: биотоки мозга отсутствуют, никаких процессов в нем не происходит!
Со сложным чувством прикасаюсь к замершему сердцу ребенка, а сам ни жив ни мертв, в жутком напряжении: возвратим ли Глебушке остановленную нами же его жизнь? А если не сумеем? Ведь тут опять для нас все впервые…
Рассекаю стенку правого желудочка у места выхода из него легочной артерии. Она невероятной толщины. Мышца сердца образовала здесь как бы большой вал, затрудняющий проход крови и суживающий просвет легочной артерии! Его нужно иссечь… Да с такой высокой точностью, которой вообще требуют все сердечные операции. Здесь недопустимы никакие «чуть» (чуть в сторону, чуть глубже, чуть выше)! Если иссечь мало, сужение не будет устранено; если же много — поранишь аорту у места выхода из левого желудочка, поскольку валик располагается на межжелудочковой перегородке.
Справился. Однако не передохнешь! Впереди еще более трудная и более ответственная часть работы: устранить дефект — отверстие в межжелудочковой перегородке. Оно располагается глубоко под тем самым мышечным валиком, который хотя теперь и иссечен, однако представляет собой серьезное препятствие, как бугор на ровном месте! И чтобы обнаружить отверстие, надо с силой оттягивать этот вал крючками…
Отверстие оказалось большим: 2х3 сантиметра. Здесь нужна заплатка. Без этого его края стянуть невозможно. Но сердце уже давно не получает крови. Хотя оно и охлаждено, все же сердечная мышца страдает от кислородного голодания, тем более что температура тела несколько поднялась. Даю указание вновь подключить аппарат и продолжить охлаждение…
Как ни растягивай края раны, все равно получается узкая трубка, в глубине которой не только нужно отыскать края дефекта, но и прошить их. Я должен буду наложить десять — двенадцать швов, каждый из которых сам по себе проблема. Ведь там, в глубине, так легко прошить совсем не то, что нужно! А если ты, допустим, ошибся и прошил нервные центры, нормальный ритм работы сердца будет нарушен. Придется все расшивать, удалять все нитки, так как трудно определить, который из швов прошел по нервным волокнам…
Но вот концы ниток с иголками выведены наружу и уложены в строгом порядке. Теперь выкраиваю заплатку из прочного и не дающего вокруг себя воспаления материала, в данном случае — дакрона. Через ее край прошиваются все двенадцать нитей… Теперь начинаем погружать заплату на место и один за одним завязываем узлы — в той самой, пугающей глубине. Завязать надо прочно, чтобы между стенкой и заплаткой не было зазора. А натягивать нитку особенно сильно нельзя, можешь прорезать мышцу сердца или порвать нитку. Замени-ка ее тогда попробуй! Намучаешься и время потеряешь…
Наконец, и это преодолели… Опять запускаем систему искусственного кровообращения, проверяем герметичность заплаты. Все хорошо. Поступления крови из левого желудочка в правый нет! Порок устранен! Теперь — ушивать рану сердца… Но не тут-то было! После иссечения мышечного валика попытки стянуть края раны приводят опять к сужению легочной артерии. Если сшить так, снова воссоздадим порок!
Как быть? Наверно, единственный выход — заплата. Выкраиваю ее опять из дакроновой ткани, вшиваю в край разреза мышцы сердца. Две заплаты в одном сердце! Но благодаря этому сужения нет.
В теплообменник вместо холодной была налита теплая жидкость +40°. Кровь, проходя через этот аппарат, нагревалась и, поступая в организм ребенка, согревала и его. Датчики стали показывать повышение температуры во всем теле. И тут же откликнулось сердце! Дернулось, задрожало, стало биться бурно, но не в ритме, а беспорядочно…
Один электрод аппарата в виде лопасти — прямо на сердце, второй подложен под спину мальчика… Электрический удар… Еще один! Не только сердце, но и все тело ребенка подпрыгнуло и раз, и два… Сердце перестало так бурно и неравномерно сокращаться. Оно остановилось и как будто бы на минуту задумалось: что же делать?.. Затем последовало небольшое, но правильное сокращение… еще… еще… и сердце энергично заработало, сохраняя свой нормальный ритм!
Если было б можно — наверно, ликуя, мы закричали бы «ура!» Ведь могло быть и по-другому. На операции у прославленного хирурга из Бостона профессора Харкена я видел, как после внутрисердечной операции с охлаждением сердцебиение у больного никак не хотело восстанавливаться. Харкен раз десять применял электрический удар: он делал его двойным и даже тройным, и лишь после такой усиленной бомбардировки, когда хирург уже был в отчаянии, сердце все же заработало и сохранило нормальный ритм…
Мы не спешим отключать второе, «искусственное сердце». Требуется убедиться, нет ли каких дефектов, которые надо исправить… Мышца сердца Глебушки расправилась и действует хорошо, но кое-где нитки все же прорезались, так как она, мышца, от длительного кислородного голодания стала дряблой. Приходится наложить дополнительные швы… Вынужден взять капроновую ткань и, прошивая ее матрасным швом, заштопать кровоточащие места…
И не скоро еще будет окончена эта операция!
Аппарат отключен полностью, отсоединены все шланги, соединяющие его с ребенком. Зашиваем рану грудной стенки… К сердцу подведена трубка для контроля — не будет ли кровотечения? Прекратили наркоз и — ребенок проснулся. Он узнал нас! Мы это поняли по его глазам… Значит, со стороны коры головного мозга осложнений у Глебушки нет.
Работа по усовершенствованию методов операции продолжалась, не ослабевая. Оперировали мы теперь надежно, научились справляться с любыми осложнениями… А по мере того, как расширяли диапазон операций на сердце, к нам все чаще стали поступать или приходить на консультацию. Среди других появились больные с инфарктом или с сердцем в предынфарктном состоянии. И поскольку последних было особенно много, а лечить их и предупредить инфаркт почти никто не умел, нам пришлось изучить и этот вопрос. Мы стали применять загрудинные блокады, и у многих сотен людей предупредили развитие этого грозного заболевания, каким является инфаркт миокарда. Впрочем, подробнее об этом позже…
Успехи в лечении подобных больных еще больше усилили поток желающих побывать в нашей клинике, сердце болело у многих, а участковые врачи не всегда могли поставить правильный диагноз. Вот и искали люди помощи у хирурга, полагая, что тот, кто может разрезать грудь и пощупать сердце рукой, легче определит болезнь, чем тот, кто просто слушает трубочкой… Порой один только спазм сосудов ставит человека на край могилы.
А видеть такую смерть при хорошо проходимых, целых сосудах от спазма, после снятия которого сердце может быть вновь совершенно здоровым, обидно. И примириться с подобной смертью трудно.
Поэтому хирургов давно привлекала эта проблема, и они пытались, по-разному воздействовать на нервные сплетения сердца с тем, чтобы прекратить поток раздражителей, идущих к мозгу.
Существует теория, что повторно возникающий раздражитель создает рефлекторную дугу: раздражитель — мозг — сердце. Эта дуга имеет ту особенность, что нередко самого раздражителя может уже не быть, а патологическая связь сохраняется. И если тут применить новокаиновую блокаду, она прервет эту дугу, что даст человеку стойкое излечение… Основываясь на таком понимании сущности патологического процесса, хирурги решили вводить новокаин в околосердечную клетчатку, в которой заложены крупные нервные центры. Опыт показал, что новокаин действительно при этом блокирует нервные центры, которые заведуют сосудистым тонусом, и надолго снимает сосудистый спазм.
Методика введения новокаина подвергалась значительным изменениям и усовершенствованию. Первое время это делалось с помощью операции: производился разрез кожи над грудиной, в кости просверливалась дырка и через нее иглой новокаин подводился непосредственно к сердцу. Эффект, как правило, получался хороший, но сама методика была слишком сложна. Поэтому врачи стали высказывать многочисленные предложения подводить новокаин к сердцу с помощью лишь одной иглы…
Заинтересовавшись этим вопросом у себя в клинике, мы проверили все известные способы и нашли, что наиболее эффективен и сравнительно безопасен (при правильном проведении!) тот, при котором новокаин вводится через надгрудинную ямку с помощью длинной иглы, изогнутой под тупым углом. В это же время мы установили результативность различных доз и концентраций новокаина для больных с различной степенью спазма. Убедились, что для получения стойкого эффекта нужна большая доза — от шестидесяти до ста двадцати миллилитров пол-процентного, а при хорошей переносимости и при тяжелой форме спазма — до восьмидесяти миллилитров однопроцентного новокаина.
Ликвидируя спазм, мы тем самым в значительной мере предупреждали возникновение инфаркта у больного и, снимая боли в сердце, восстанавливали трудоспособность, давали возможность человеку чувствовать себя здоровым.
Как-то ко мне обратился один старый партийный работник Константин Ионович Ф. с жалобами на то, что боли в сердце стали непереносимыми, он боится, что не сегодня-завтра случится инфаркт. Дело было в санатории, где мы оба лечились.
Посмотрев Константина Ионовича, серию его электрокардиограмм, я без труда установил, что боли в сердце у него — результат спазма, что инфаркта еще нет, но изменения уже значительные и их можно трактовать как предынфарктное состояние.
Я предложил ему сделать загрудинную блокаду. Он согласился без колебаний. Обычно в клинике мы проводим такие блокады несколько раз, с промежутками в четыре-пять дней. Начинаем с более слабой концентрации и переходим к большим. Но тут мне уже предстояло уезжать из санатория, имелся в распоряжении всего один день… А помочь человеку хотелось!
Получив согласие местной больницы, уложил туда Константина Ионовича и сделал ему загрудинную блокаду однопроцентным растворам новокаина, сразу введя максимальную дозу — восемьдесят миллилитров.
Больной перенес ее очень тяжело! Субъективно было ощущение сдавливания сердца, тяжести, головокружения. Объективно — у него была высокая температура, редкий пульс, рвота, то есть те явления, которые мы при обычной методике почти никогда не наблюдали. Кое-кто из персонала больницы поглядывал на меня чуть ли не с подозрением: положил профессор в палату здорового человека, а после укола вон что с ним происходит!
Но уже на другой день Константину Ионовичу стало лучше, а к вечеру боли, которые много месяцев не покидали его, исчезли совсем… Через год он сообщил в письме, что ничто его не тревожит, и он вновь, охотно распрощавшись с пенсионным положением, пошел на ответственную работу. Совсем недавно, а после той новокаиновой блокады минуло десять лет, Константин Ионович приезжал в Ленинград, разыскал меня, и я узнал, что он перенес серьезную операцию, и сердце вело себя безупречно. Обследовав его, я тоже установил, что никаких явлений коронарной недостаточности и спазма нет. Он и поныне в семьдесят один год чувствует себя здоровым человеком. Подобные примеры многочисленны. И главное, все достигается простой и сравнительно безопасной манипуляцией, когда нет нужды в скальпеле.
А вопрос о хирургическом лечении коронарной недостаточности уже много лет не сходит с повестки дня. Многочисленные способы операций были предложены и испытаны врачами всех стран. В последнее время хирурги стали применять большую и технически сложную операцию, создавая шунт между аортой и коронарной артерией сердца с помощью вены, взятой из ноги больного. Накоплен уже значительный опыт, имеются хорошие отдаленные результаты. Де Бэки на недавнем Международном съезде кардиологов сделал блестящий доклад на эту тему, вызвав у делегатов восхищение смелостью человеческой мысли и безграничностью возможностей постоянно совершенствующейся хирургии.
Однако решить вопрос о показаниях к подобным операциям можно только после проведения контрастного исследования сосудов сердца. Следовательно, такие операции должны производиться лишь в специализированных медицинских учреждениях, занимающихся проблемами заболеваний коронарных сосудов, поскольку сама методика операции требует узкой специализации… А новокаиновая блокада, которая в огромном большинстве случаев дает положительные результаты на несколько лет, технически очень проста, ее можно делать людям даже преклонного возраста, причем при соответствующей подготовке врачей в любой клинике! К нам такие больные в поисках защиты от опасности, нависшей над их сердцем, идут один за одним, и мы никому не отказываем в помощи…
Склеротические изменения в сосудах, в частности, в аорте, предрасполагают к местному расширению. Возникает аневризма аорты. Серьезное заболевание, которое нередко заканчивается разрывом сосуда. Лечение только оперативное. И, как во все годы, мы одни из первых в нашей стране включились в разрешение этой проблемы…
Нет необходимости подробно описывать борьбу за решение всех проблем, которые ставили перед нами больные и которые мы в меру сил старались разрешить… Позволю только кратко представить наши усилия по спасению больных с поражением сосудов, питающих мозг. Дело в том, что от тех же самых причин, что приводят к преждевременному износу сосудов сердца, страдают и другие сосуды — в первую очередь мозга. Это не менее губительно для человека! Мне часто приходилось наблюдать больных, которые в молодом возрасте погибали или становились тяжелыми инвалидами от паралича… Установлено, что это заболевание возникает из-за тромбоза или поражения сосудов, питающих мозг.
Однажды ко мне пришел крупнейший наш терапевт и прекрасной души человек Пантелеймон Константинович Булатов и сказал:
— Посмотри, пожалуйста, сына моего старинного приятеля. У него нарастают явления паралича. Ты ведь этим вопросом занимаешься…
Так оказался в нашей клинике молодой ученый-физик Юрий Рылевский. Не буду рассказывать о причинах, заставивших его на каком-то жизненном этапе сильно нервничать, переживать, испытывать глубокие нравственные страдания, обращаю лишь внимание, что это было.
Первые неприятные симптомы обозначались тем, что Юрий вдруг стал плохо спать, приметил возникновение провалов в памяти, у него участились головные боли. Врачи объяснили, что это начало гипертонической болезни, посоветовали меньше работать, больше отдыхать, бросить курить. Он и сам чувствовал, что это необходимо делать, но все откладывал на завтра… А голова уже болела чаще и сильнее, он поймал себя на том, что порой не может сосредоточиться, появляется туман в глазах. Были даже моменты кратковременной потери сознания. А однажды, в самый обычный день, когда ничто не предвещало, что может быть хуже, он неожиданно упал, потеряв сознание, а когда очнулся, правая половина тела оказалась парализованной. Инсульт.
Через некоторое время появилась слабая чувствительность в непослушных теперь руке и ноге, можно было чуть-чуть пошевелить ими. Хуже обстояло дело с речью. Вначале не говорил совсем, затем еле ворочал языком: многие слова произнести ему не удавалось. Вызванный врач установил правосторонний гемипарез (неполный паралич) и порекомендовал дня три-четыре соблюдать строгий постельный режим, а затем лечь в больницу.
Однако за четыре дня пребывания дома Юрию лучше не стало. Наоборот, грозные явления нарастали: боль в голове не проходила, он часто терял сознание, язык ему не повиновался…
Мы в клинике сразу поняли, что у Юрия — картина прогрессирующей закупорки внутренней сонной артерии. Было решено провести специальное исследование, чтобы проверить наше предположение, и если все было так, как думали, то уточнить место и распространенность блокирования артерии.
Больному через бедренную артерию ввели тонкий катетер в аорту, а с его помощью — контрастное вещество. Получили серию снимков. Оказалось, что заполнение левой общей сонной артерии запаздывает, а левая внутренняя сонная артерия, идущая в мозг, закупорена полностью. Это значит, что гемипарез будет прогрессировать и в любой момент может наступить полный паралич! Посоветовавшись с родителями Юрия и с его женой, мы решили рискнуть и сделать операцию, которая сама по себе представляла большую опасность для больного.
Мы принимали все меры к тому, чтобы остановить дальнейшее развитие процесса, но удастся ли дать больному полное излечение?.. Что закрывает внутреннюю сонную артерию? Тромб или облитерирующий процесс, т. е. утолщение стенки сосуда, которое закрывает артерию на всем протяжении. Подозревали и другое: у просвета внутренней сонной артерии возникла артериосклеротическая бляшка, которая и прикрывает его, приводя к ишемии [ишемия — местное малокровие, вызываемое закупоркой или сужением питающей артерии] мозга с соответствующими последствиями…
Такие больные уже поступали к нам: у них постепенно нарастали изменения в мозгу, и мы видели их страдания. Мы уже давно начали изучать эту проблему. Осваивали методику контрастного обследования сосудов, которые питают мозг. Ее надо проводить так, чтобы установить полную картину состояния сосудов и не нанести мозгу вред контрастным веществом, вводимым через эти сосуды. Терапевтическое лечение в таких случаях мало что дает. Только операция, сделанная вовремя, может принести реальную пользу. Но операция сложна, опасна для мозга, может причинить непоправимый ущерб. Ведь придется не только вскрывать сосуд, питающий мозг, и удалять причину, создавшую угрозу, но после этого нужно будет восстанавливать целостность сосуда. Здесь много серьезных помех, и малейшая ошибка может кончиться гибелью больного на столе. А кроме того, чтобы при реконструкции сосуда не сузить его, надо вшить в разрез небольшую заплату. Но из какого материала? Лучшие результаты — при применении заплатки из вены, взятой у того же больного… Так и поступили при оперировании Юрия Рылевского.
…Сделав разрез на шее, обнажаю сосуд, питающий голову и мозг. Освобождаю его выше и подхожу к тому месту, где сосуд разветвляется на два: один для лица, другой для мозга. Этот, последний, и надо проверить. Все манипуляции требуют особых предосторожностей. Чтобы вскрыть сосуд, нужно его пережать: иначе кровь все зальет, и оперировать будет невозможно. Но пережимать сосуд нельзя даже на две-три минуты — наступит омертвение мозга, и тогда — смерть… Подвел под сосуд тесемочки. Подготовил полиэтиленовую трубочку, чтобы ввести ее в просвет сосуда и пережать его над ней — появится возможность работать, а питание мозга не нарушится…
Вскрываю сосуд. Он на самом деле закупорен тромбом, который образовался на небольшой артериосклеротической бляшке. От нее тромб потянулся в глубь сосуда по направлению к мозгу. Бляшка вместе е тромбом была отделена от стенки сосуда и захвачена пинцетом. Осторожно потянул ее. За нею вытягивается сгусток крови (это и есть тромб!), уходящий далеко в полость черепа. Медленно и осторожно, затаив дыхание, продолжаю тянуть, боясь неосторожным движением оторвать тромб. Оторвешь — и захватить этот рыхлый, мягкий ком из крови будет уже невозможно! Он станет разваливаться и рваться от соприкосновения с любым инструментом…
Вытянул 3… 4… 5… 8… 10… 12 сантиметров! Тромб вышел полностью, не разорвавшись!
А как только удалил его, из просвета сосуда показалась алая артериальная кровь… значит, теперь сосуд проходим на всем протяжении! Позволил току крови смыть возможные мелкие тромбы, затем вставил в просвет сосуда тонкую полиэтиленовую трубку и зашил рану с помощью той самой заплатки из вены. Этим окончательно восстановил нормальный ток крови по внутренней сонной артерии, то есть обеспечил питание мозга.
…Когда Юрий после операции пришел в себя, он обратил наше внимание, на отсутствие головной боли, которая мучила его в течение последних недель и даже месяцев. Речь у него стала значительно свободней и внятней, прояснилось сознание, постоянный туман и завеса, мешавшие зрению, исчезли… Через десять дней мы разрешили ему ходить, а через три недели выписали из клиники. Отдохнув несколько недель дома, а затем в санатории, Юрий Рылевский вернулся в свой НИИ полноценным человеком, таким, каким он был до болезни. Этому в немалой степени способствовало и то, что Юрий бросил курить.
В нашей клинике курение строго запрещено всем без исключения, и за нарушение этого правила больной выписывается тут же, никакие просьбы и ходатайства не в состоянии нас разжалобить. И это правило, кстати, способствовало тому, что многие больные, пролежав в клинике месяц-полтора и вернувшись домой, не возобновляли дурную привычку, расставались с курением навсегда.
Сейчас, когда прошло уже несколько лет, Юрий Рылевский чувствует себя совсем здоровым, уже, вероятно, понемногу забывает о той катастрофе, которая когда-то чуть не погубила его в тридцать шесть лет… Его научные работы по одному из узких разделов физики известны тем, кто занимается в науке подобными проблемами.
Таких операций — по защите мозга — мы проделали свыше пятидесяти. Были и блестящие результаты, как у Юрия, и даже лучше, но были и такие, где наша операция оказывалась бесполезной. Это случалось, главным образом, когда у больных процесс закрытия просвета сосуда шел по линии утолщения стенки не местно, а продолжался вглубь, до разделения сосуда на его мелкие ветви. Встречали и таких больных, у которых процесс захватывал почти все крупные сосуды, идущие к мозгу с обеих сторон, и где восстановить кровоток невозможно было ни путем удаления тромбов из просвета сосуда, ни путем обходных анастомозов. Самое большое, что мы могли тут сделать — это провести операцию на симпатических нервных узлах шеи, что давало местное расширение сосудов в этой области и тем самым некоторое улучшение состояния человека… Но если тяжелое состояние и нависшая катастрофа зависели от какой-нибудь небольшой артериосклеротической бляшки, сидящей в просвете сосуда, мы с помощью деликатной операции возвращали больному потерянное было здоровье…
В течение семнадцати лет вся наша работа проходила в здании госпитальной хирургической клиники, выстроенной сто двадцать пять лет назад, когда хирургия не имела ни тех задач, ни тех возможностей, что нынче. В 1960 году, будучи на приеме у первого секретаря Ленинградского обкома партии Ивана Васильевича Спиридонова, я пригласил его приехать в клинику и посмотреть операцию. Он принял приглашение и через несколько дней, посмотрев операцию на сердце, сказал: «Ваше большое дело находится в вопиющем противоречии с той обстановкой, в которой работаете. Вам необходимо построить новую, современную хирургическую клинику…» А буквально на следующий день мне позвонили из Совета Министров РСФСР с просьбой представить свои соображения о проекте здания хирургической клиники… Так началось это строительство, которое в течение пяти лет потребовало от меня и всего коллектива громадного напряжения. Кто сам строил когда-либо, знает, что это за хлопотное дело! Мы вынуждены были даже пойти на недозволенное: одного из ассистентов обязали осуществлять неослабный контроль за качеством и сроками строительства. Остальные безропотно взяли всю его работу на себя, лишь бы скорее иметь хорошее здание для клиники! Часто устраивали воскресники и субботники, и по существу каждый рабочий день начинался у нас с обсуждения тех трудностей, которые встретились при строительстве вчера… Зато получили такое здание хирургической клиники, которым восхищались не только свои, но и зарубежные хирурги.
После организации при нашей кафедре, уже в новом здании, института Пульманологии мы всерьез занялись изучением хронической пневмонии, которая по своей значимости выходила на одно из первых мест среди других заболеваний человека. Были открыты лаборатории по изучению патологии дыхания, и коллектив был нацелен на быстрейшее изучение этой важнейшей проблемы.
Изучая хроническую пневмонию, мы одновременно включились в исследование причин и сущности бронхиальной астмы; овладели методикой лечения острых абсцессов легкого путем введения лекарств непосредственно в легочную артерию и добились полного излечения у сотен больных, в то время как некоторые хирурги при этом удаляют все легкое.
В последние годы хирургическая и научная деятельность руководимого мною коллектива была особенно продуктивной. Мы очень близко подошли к разрешению ключевых вопросов легочной патологии. Наши сообщения привлекали внимание зарубежных ученых…
Президент секции США Международной корпорации хирургов Гарольд Холстранд, побывав в клинике и институте, рассказал об этом в бюллетене «International Surgery 54», № 2, 1970 года, где, в частности, писал:
«12 мая посетил 1-й Ленинградский медицинский институт и был приглашен на первое научное заседание, которое было открыто докладом профессора Углова Ф. Г. об оригинальных работах по пневмонии…
На следующий день мы опять посетили этот институт. В этот раз мы имели честь наблюдать, как проф. Углов резецировал аневризму левого желудочка под искусственным кровообращением. Техника и оборудование были высшего калибра, а руки проф. Углова были сказочно мягки…»
Вскоре я получил от него письмо, в котором были такие строки: «Как президент секции Соединенных Штатов Международной корпорации хирургов и от имени всех наших членов, я хотел бы пригласить Вас участвовать в нашем очередном большом конгрессе, который состоится 20 — 25 ноября сего года в Лас-Вегасе, штат Невада… Гонорар, ассигнуемый каждому приглашенному из-за границы, составляет 1000 долларов в валюте США… Для нас было бы большой честью, если бы Вы приняли наше приглашение…»
В начале 70-х годов крупный перуанский хирург Эстбан Рокка как президент XIX Международного конгресса хирургов от имени правления прислал мне приглашение на конгресс в Перу, в качестве личного гостя президента, и заочно я был избран почетным членом конгресса.
Когда-то, в сороковых годах, по статьям и книгам профессора Оверхольта я заочно учился методике операций на легких, они были первыми моими наставниками в новом, пугающе трудном и необходимом деле. И вот этот всемирно известный ученый в Ленинграде. Он сразу же отказывается от поездки в другие города, каждый день с утра до вечера в нашей клинике! Внимательно, пристрастно наблюдает за моими операциями, что-то, не уставая, записывает в блокнот, не стесняется спрашивать, когда тот или иной момент в работе хирурга и его ассистентов кажется ему непонятным…
Сердечно прощаясь с нами перед отъездом из СССР, Ричард Оверхольт скажет во всеуслышанье, что за время, проведенное у нас, он многому научился. И повторит: многому! Важное признание. Для нас это признание особенно ценно еще и потому, что сделано оно звездой хирургического мира первой величины.
