Иная жизнь
В тот вечер я лег рано, солнце еще светило в мамину комнату с северо-западной стороны, я видел это в приоткрытую дверь. Мама зашла ко мне.
– Ох, чувствую я, нагулялся ты со своим Сережкой. Даже загорел, будто в турпоходе.
– Ага…
– А вот на даче ты мог бы целые дни проводить на воздухе… Ну, не буду, не буду, не буду! Мы договорились.
– Ты когда уезжаешь в свой профилакторий?
– Через неделю… – Мама поцеловала меня и ушла. А я стал старательно засыпать. Не только для того, чтобы поскорее пришло утро и я увиделся с Сережкой. Мне казалось, что после такого славного дня ночь будет тоже хорошая. С моими снами.
…Лишь бы не напали снова тени черных орлов!
Именно тени. Самих орлов, которые могут такие тени отбрасывать, я никогда не видел и не знаю даже, есть ли они на свете (хотя смешно говорить «есть» или «нет», когда речь идет про сон). Это были похожие на громадных птиц силуэты, словно вырезанные великанскими ножницами из непроницаемого мрака. С распахнутыми крыльями, с хищными головами на длинных шеях.
Я понимал, что повредить самолет эти чудовища не могут, – они же просто видения. Но от них летел черный ветер. Он ощущался не телом, не кожей, а нервами. Этот ветер был Страх. Иногда я со съежившимся сердцем, со стиснутыми зубами пробивался сквозь крылатую круговерть Страха. Главное – выдержать одну-две минуты, до первого кучевого облака. В его просвеченный луною туман тени орлов лететь боялись. И я нырял туда, как в спасение.
Однако случалось и так, что пробиться я не мог. Бросал ручку управления, закрывал руками лицо, и начиналось падение. Я знал, что сейчас проснусь – с колотящимся сердцем и с каплями на лбу, но невредимый. И все равно в этом падении был ужас.
Впрочем, тени нападали не всегда. Чаще я достигал облачной гряды без всяких приключений, а за ней было уже безопасно. Там было счастье!
Первый раз я увидел такой сон в новогоднюю ночь, после того как отдал Ванюшке модель. Иногда я думал, что это судьба наградила меня. Вот, мол, за то, что не пожадничал, сделал радость малышу, получай вместо модели настоящий самолет.
Он и в самом деле был настоящий! Легонький, трепещущий, словно живой. Я изучил его, как самого себя.
Правда, я никогда не видел свой самолет со стороны. Во время таких снов я сразу оказывался в кабине. Но уж кабину-то знал до каждой заклепки, до каждой царапинки на приборном щитке.
Наверно, потому, что я прочитал толстенную книгу о всяких самолетах, мне было понятно, как пользоваться приборами. Я видел их совершенно отчетливо, как наяву. Черные циферблаты в никелированных зубчатых ободках, с фосфорическими цифрами. Здесь был показатель высоты – альтиметр, искусственный горизонт, маленький шариковый компас с белыми делениями на пояске-экваторе, счетчик горючего (которое никогда не кончалось), показатель скорости… Была и рукоятка триммера с поцарапанным эбонитовым шариком на конце (это такое устройство, чтобы облегчать управление рулем и элеронами).
Желтая лампочка в пластмассовом колпаке светила у меня над головой. Она укреплена была на плоскости верхнего сплошного крыла, которое нависало над кабиной, словно крыша.
Кабина была одноместная, открытая, только спереди ее защищало очень выпуклое (как половинка шара) оргстекло.
Перегнувшись через борт, я мог увидеть небольшое, туго надутое колесо на оттопыренной лапе шасси. Посмотрев назад, мог разглядеть высокое перо руля. И знал: на нем написано «L-5» (хотя самолет был мало похож на дяди Юрину модель).
А глянув перед собой, видел я бетонную дорожку из квадратных плит – она уходила в лунный искрящийся туман.
Я поворачивал ключ стартера. «Чух-чух…» – несколько редких взмахов винта сотрясали кабину и плоскость. Но сразу винт превращался в почти невидимый мерцающий круг, и вместо тряски появлялась мелкая щекочущая дрожь. Воздух начинал свистеть вдоль бортов. Стрелки на циферблатах вздрагивали, как усики проснувшихся бабочек.
И вот он – миг, от которого замирает сердце.
Я тяну рычажок газа. Еще… Поехали… Колеса подрагивают на стыках плит. Еще газу! Ручку управления – потихоньку на себя… «Ф-ф-ф!» – шипит воздух, и крылья мягким взмахом поднимают машину над бетоном. Я вжимаюсь в клеенчатое сиденье. Посильнее тяну к себе обмотанную синей изолентой рукоять…
Как быстро остается внизу земля! Слева белый шар луны светит изо всех сил. Справа и впереди стоят, как острова, кучи белых облаков. Мотор гудит ровно и негромко, а встречный воздух шумит изо всех сил. Струнно звучат стальные растяжки между крыльями. Дребезжат жестяные колечки брезента.
Стенки у кабины снизу дюралевые, а выше – из прочной парусины, пришнурованной к металлическим трубкам. Парусина мелко трепещет. В щели на днище врывается ветер, бьет по ногам. Резко, зябко… Но это же замечательно! Ноги у меня чувствуют! Потому что здесь я не дома, не на земле! Здесь иная жизнь.
Я совсем здоровый! И я умею управлять самолетом. Знаю все его привычки.
Знаю, например, что, когда жмешь на левую педаль, ее шатун слегка цепляет край отверстия в полу. Нервничать и крепко давить нельзя, а следует качнуть ступней вправо… Нельзя слишком сильно брать ручку на себя: самолет задирает нос и мотор «тух-тух-тух» – как у дяди Юриного «жигуленка» на крутом подъеме… Когда делаешь поворот, вести ручку управления в сторону и нажимать педаль надо одновременно. И плавно, плавно – машина не терпит рывков.
Если ручку двинуть вперед, машина – носом вниз и пошла, пошла к земле. Иногда я с обмиранием в душе вводил самолет в пике. Скорость – сумасшедшая, растяжки воют и даже выгибаются от встречного ветра, а по ногам словно лупят гибкие ледяные пропеллеры. И вот теперь, на такой скорости, если ручку потянуть к себе, можно запросто взмыть к зениту и войти в мертвую петлю… Но я на это не решился ни разу. Я же всего-навсего Ромка Смородкин, а не штабс-капитан Нестеров…
По правде говоря, больше крутых пике и виражей мне нравились плавные полеты, когда внизу, вверху, по сторонам – лунный и звездный простор, ватные горы облаков. Горы эти медленно проплывают назад, а ты сидишь, откинувшись к спинке и только чуть пошевеливаешь педали, выравнивая нечаянный крен, умело играешь с пространством.
Я забавлялся тем, что менял масштабы мира.
Знаете, бывает иногда так, что большое, но далекое кажется маленьким и близким. Видимый за окном автомобиль можно представить жучком, бегущим по подоконнику, а колокольню «поставить» на ладонь, будто карандашик. Где-то я читал, что это называется «эффект линейного зрения». Но наяву это обманный эффект – не на самом деле, а «как будто». А во сне я научился по правде приближать и уменьшать то, что видел.
Например, Луну (она всегда светила во время моих полетов) я часто представлял размером с глобус. В поле зрения при этом она занимала столько же места, сколько и раньше, но оказывалась всего в двадцати метрах от меня. И я облетал ее по орбите, как шмель облетает висящий в саду фонарь.
Я придвигал взглядом далекое облако, оно делалось величиной с варежку, и я насаживал его на палец, словно комок пуха. И дул на него, и оно разлеталось на клочки, таяло.
Я шептал звездам: «Летите ко мне». И они из громадных, висящих в непостижимой дали огненных шаров превращались в искрящуюся вокруг меня метель. Звездные искры пролетали рядом, покалывали ладони, когда я высовывал руки из кабины…
Но при всем этом окружающий мир не делался тесным. Ведь он бесконечен.
Эту бесконечность я ощущал всей душой. Нет, страха не было, но в меня входило понимание, какая она, эта бесконечность, непостижимая и загадочная. И еще – она была живая. Она то ли дышала, то ли пульсировала. Равномерный пульс доносился из самого-самого далека, из-за пределов звездного пространства. Словно короткие вздохи сверхгромадного дремлющего существа или эхо великанских барабанов. Вроде бы и неслышные, они отдавались внутри меня мягкими «замирательными» толчками.
Я думал про них: «Гулкие барабаны Космоса…»
Но эти барабаны звучали не всегда. Я слышал их лишь в те моменты, когда залетал слишком далеко и начинал задумываться о бескрайности мира.
…А в тот вечер я ни о чем таком не думал. Увидев себя в кабине, запустил мотор и после короткого разбега круто и весело пошел в высоту. Мне повезло: тени черных орлов не напали. И уже через минуту я летел среди лунно-серебристых груд, похожих на пушистые айсберги.
Все было прекрасно. Я наслаждался полетом, встречным ветром и послушностью самолета. Сбросил кроссовки и носки, чтобы босыми ступнями чувствовать рубчатую резину педалей. Слегка покачивал свой «L-5» и держал курс прямо на нижнюю звезду в хвосте Большой Медведицы.
И вдруг все пространство пересекла изломанная диагональ! Я то ли увидел, то ли просто понял – в один миг! – что это с земли в высоту уходит узкий деревянный тротуар! Тот, что начинался у коллектора на Мельничном болоте.
Он был бесконечный и прошивал облака.
И я мчался прямо на него.
Я качнул вправо рычаг управления, надавил правую педаль и понял – поздно! Сейчас будет удар, треск, вспышка, чернота!
…Но ничего такого не было. Просто я лежал в постели и таращился в полутемный потолок. За окном светилась бледная июньская ночь. А сердце под ребрами: бух-бух-бух… Даже в ушах отдавалось.
А когда перестало отдаваться, я услышал шорох на балконе.
Хотите верьте, хотите нет, но я не испугался. Ничуть! Я почему-то сразу догадался, кто это.
Он осторожно отодвинул балконную дверь. И громким шепотом:
– Ромка…
– Сережка!
– Я… Видишь, я обещал прийти раньше, чем завтра, и вот…
– Какой ты молодец… Ой, а как ты сюда пробрался?
– По веревочной лестнице. Закинул и раз-раз…
– Но ведь решетка-то заперта!
Сережка заулыбался, я разглядел это в серых сумерках.
– У меня ключ, вот… – Он выдернул из-за ворота квартирный плоский ключик на шнурке. – Открывает любые замки. Почти волшебный… – Шепот у Сережки был особый, таинственный.
«Сон, – понял я. – Ну и что? Все равно хорошо…»
Сережка сел на край постели. Мы помолчали с полминуты.
– Ромка, пойдем погуляем, а?
– Кресло не вытащить, мама проснется…
– А кресло нам и не нужно, – все тем же шепотом объяснил Сережка. – Главное – спуститься с балкона…
Я ничего не успел сказать, как очутился у него на руках. Уже одетый. Он легко вынес меня на балкон.
– Сможешь спуститься на руках? Ты же умеешь подтягиваться на турнике, а здесь не труднее…
К перилам крючьями была прицеплена веревочная лесенка. С круглыми перекладинами. Поскольку это был сон, я не очень боялся. Позволил Сережке опустить себя за перила и, перехватывая палки, ловко добрался до земли. Сел в прохладную траву.
Сережка тут же оказался рядом. Качнул лесенку, она упала к его ногам.
– Ой, а как обратно?
– Об этом не заботься…
– А как же я без колес-то?
– Колеса есть! Сейчас…
Он отбежал и тут же вернулся с большим позвякивающим велосипедом, от которого пахло смазкой и пыльной резиной.
– Сможешь держаться на раме?
– Смогу! Меня уже катали! Вовка Кислицын…
Я не стал уточнять, что с Вовкой мы загремели в кювет. Знал, что с Сережкой не загремлю.
Рама была обмотана чем-то мягким. Красота! Сережка усадил меня боком, я ухватился за руль. Ноги нечувствительно заболтались впереди педалей.
– Поехали! – Сережка позади меня прыгнул на седло. Теплый воздух качнулся навстречу. Я услышал, как головки травы защелкали по моим кроссовкам. Тряхнуло. Я засмеялся от радости.
Продолжение счастья
Куда мы едем, я не спрашивал. Не все ли равно! С Сережкой я ничего не боялся. Правда, был внутри щекочущий холодок, но не от страха, а от предчувствия приключений.
Пахло тополями и нагретым за день асфальтом. Где-то трещал ночной кузнечик. Однако настоящей ночи не было, на севере в просветах среди многоэтажек неярко желтела июньская заря.
Мы ехали недолго, остановились у забора. Сережка ссадил меня в бурьян, раздвинул доски. Сперва протащил в широкую щель велосипед, потом меня. Устроил меня на деревянной скамейке со спинкой.
Мы были на краю большой площадки с футбольными воротами. Справа подымалось трехэтажное здание, в его квадратных окнах блестело отражение зари. Я понял, что Сережка привез меня на школьный стадион.
Он присел рядом, сказал деловито:
– Подходящее место.
– Для чего подходящее-то? – Я понял, что Сережка под деловитостью прячет беспокойство. Он ответил напряженно:
– Для взлета…
– Для чего? – Это я почти крикнул. Потому что… да, в самом деле я ожидал чего-то такого.
Сережка тихо и словно виновато посапывал рядом. Тогда я спросил шепотом:
– У тебя есть самолет?
– Нет… То есть да… То есть…
– Ну что? – У меня неожиданно прорвалась досада. – То «нет», то «да». Есть или нету?
Сережка не обратил внимания на мой тон:
– Ромка… ты только не удивляйся. Понимаешь, я сам… умею превращаться в самолет. Честное слово…
«Игра такая!» – подумал я. И почему-то пожалел Сережку. И чтобы загладить недавнюю раздражительность, сказал, как маленькому фантазеру:
– Ну что ж… это бывает. Конечно…
– Я сейчас покажу. – Он встал. – Ты только не пугайся. И еще…
– Что?
– Когда я превращусь, тебе надо будет забраться в кабину. Самому. Помогать-то будет некому…
– Ладно. Уж как-нибудь… – Я вдруг сразу поверил Сережке. И даже испугался оттого, что поверил так быстро и крепко. Но тут же старательно вспомнил опять, что это сон. И повторил веселее: – Ладно!.. А говорил, что у тебя никаких талантов!
Сережка отозвался серьезно, грустно даже:
– Я не знаю, талант это или наоборот. Но тут уж, видать, судьба, раз мы встретились.
Я не успел ничего ответить. Сережка отошел. В светлых сумерках я видел, как он встал прямо, приподнялся на цыпочках, раскинул руки… И через миг на школьном стадионе стоял самолет.
Размах крыльев занимал в моем поле зрения столько же места, сколько за секунду до того занимали раскинутые Сережкины руки. Поэтому самолет оказался не там, где только что стоял Сережка, а дальше, метрах в двадцати. «Эффект линейного зрения!»
Я съехал со скамейки на землю и пополз к самолету. Понимал, что крошки гравия обдирают мне ноги, но не чувствовал этого.
Самолет выглядел не так, как тот, на котором я летал в своих прежних снах. Крыльев было не две пары, а одна. Они торчали из бортов и сильно сужались к округлым концам. Но все равно это был, как и у меня, одноместный легкий самолетик – словно специально для мальчишки. И на серебристой, светящейся в сумерках ткани я различил знакомый знак «L-5». А еще – силуэт морской звезды с пятью изогнутыми щупальцами.
От самолета пахло бензином, теплым дюралем и резиной маленького тугого колеса. Сон, а все так подробно, реально.
Дверца была раскрыта, от нее спускался дюралевый трап с тремя дырчатыми ступеньками. Вот на этом трапе я помучился. Но Сережкин голос (немного изменившийся) подбадривал меня. Когда я оказался в кабине, на вогнутом пластиковом сиденье, то понял, что голос этот – из динамика на приборном щитке.
– Все в порядке? – спросил Сережка с виноватой ноткой.
– В порядке. Руки-то у меня сильные… – (И я тихонько плюнул через левое плечо, чтобы в локтях и пальцах не появилась пугающая слабость.)
– Значит, полетим?
– Давай…
– Нет уж, это ты «давай», – вздохнул Сережка в динамике.
– Почему я?!
– Ну… такое правило. Если я один, я могу управлять собой сам, а если кто-то у меня в кабине, то я уже не могу. Должен тот, кто в пилотском сиденье… Да чего ты боишься? – В голосе зазвенела привычная веселая струнка, Сережкина. – Ты же умеешь! Столько раз летал на своем самолете!
Я не принял его бодрого тона:
– Тогда у меня ноги работали. А сейчас-то как?
– Можно ведь и без педалей! Будешь делать крен свои телом.
– Я так не умею…
– Сумеешь. Туловищем направо-налево… Я же легкий.
«Это ведь сон, – уже который раз напомнил я себе. – Во сне все получается, если он хороший… А это хороший сон, раз я с Сережкой!»
Но следом подумалось: «А если хороший, почему не работают ноги? Будто наяву…»
Но эту мысль я прогнал.
– Хорошо, Сережка! Я попробую! – И даже пошутил: – Только не превратись в себя самого в воздухе. А то мне придется лететь на тебе верхом. Как кузнец Вакула на черте!
Сережка посмеялся, но как-то нервно:
– Ромка, торопись. Ночь-то короткая…
Приборная доска была почти такая же, как в моем самолете. Только ключ зажигания похож был на обычный плоский ключик от квартирного замка (уж не тот ли, что Сережка носил на шее?). Я повернул его.
Пропеллер махнул узкими лопастями, растворился в воздухе, самолет-Сережка задрожал. Мотор загудел негромко и уверенно.
– Поехали? – деловито спросил я.
– Давай!.. Сразу бери круче вверх, здесь мало места для разбега.
Я разогнал самолет и крепко потянул на грудь рычаг с резиновой велосипедной рукояткой. Оторвался от земли.
– Ой! – вдруг тонко сказал динамик сквозь шум мотора.
– Что?
– Говорил ведь: бери круче! Левым колесом штангу на воротах зацепил. Крутится, как сумасшедшее…
– Я нечаянно… Больно, да?
– Не так уж… Но если бы оно оторвалось, как бы ты меня посадил? На одно-то колесо!
– Ой, а разве придется садиться?
– А как же!
В своих прежних снах я ни разу не сажал самолет. Взлетать взлетал, а посадок не было, я всегда просыпался до окончания полета. Так я и объяснил Сережке. Он отозвался насуплено:
– Сейчас другой сон. Даже и не совсем сон… Если грохнемся, ты, может, и проснешься как ни в чем не бывало…
– А ты?!
– А от меня – щепочки. И уж завтра я к тебе не приду…
У меня ослабели руки.
– Тогда зачем ты… такое дело…
Сережка откликнулся так, словно вез меня в коляске:
– Да не бойся. Ведь все в порядке.
И правда все пока было в порядке. Страхи страхами, но я машинально работал ручкой управления, ровно набирал высоту. Желтые крохотные лампочки уютно светились над приборами. Воздух привычно свистел, обтекая изогнутое лобовое стекло. Впереди в бледном небе проступили звезды Большой Медведицы.
– Теперь попробуй поворот, – посоветовал Сережка. – Крен налево и… ну, ты знаешь.
Я плечом лег на левый борт кабины, высунул голову из-за прозрачного щитка. Ветер крепко рванул волосы, ударил по щекам, по глазам… Но даже сейчас встречный воздух был теплым. И с уютным, спокойным таким запахом полыни…
Сережка-самолет послушался, крылом наклонился к земле. Я повел рычаг влево, и самолет вошел в плавную дугу. У меня из-за плеча выкатилась розовая, на три четверти полная Луна. Я осторожно выпрямил машину. Луна повисла неподвижно. Она быстро желтела, делалась ярче. Небо вокруг нее темнело.
– Видишь, получилось, – одобрительно сказал Сережка.
– Ага… Смотри! – Я взглядом привычно приблизил Луну, уменьшил ее до размеров арбуза и, снова накренившись влево, повел самолет вокруг этого ноздреватого глобуса.
– Чудеса! – искренне восхитился Сережка.
А я осмелел еще больше. Подвинул к себе Луну так, что она стала вроде елочного шарика. И я… ухватил это космическое яблоко ладонью!
«Яблоко» было тяжелым, теплым и шероховатым.
– Сережка, я поймал Луну! Вот!
– Молодец… – В Сережкином голосе были и одобрение, и осторожность. – Ты не кузнец Вакула, а сам черт, который украл месяц… Только не держи долго. А то сдвинется что-нибудь в космическом механизме…
Я выпустил увесистый шарик. Он умчался в дальнюю даль и превратился в обычную луну. А мне показалось, что ладонь у меня светится, словно я стер с шарика фосфорическую краску.
Я пригляделся. Нет, краски не было. Но при свете приборных лампочек я увидел на ладони розовые колечки – отпечатки лунных кратеров.
А в воздухе в это время выросли облачные столбы. Этакие гигантские застывшие смерчи из просвеченного луною пара. Я лавировал между ними, а Сережка в динамике легкомысленно мурлыкал старую, слегка переделанную песенку:
Потому, да потому что мы пилоты,
Небо наш, эх небо наш родимый дом.
Мы с тобою превратимся в самолеты,
Чтоб на землю не свалиться кувырком…
Превратился-то он один, но я не стал спорить. Мне было хорошо. Так же, как днем, когда гуляли по окраинам. Даже еще лучше, просторнее. Это было продолжение дневного счастья…
Светлые облачные колонны стали раздвигаться, отходить назад, а впереди открылось черное пространство, а в нем горели редкие звезды – такие далекие, что я не смог бы придвинуть их никаким усилием. Пространство это мягко вздрогнуло, отозвалось во мне толчком. Раз, другой, третий…
– Гулкие барабаны Космоса, – сказал я. Шепотом сказал. Но Сережка услышал.
– Ромка, туда не надо… пока. Это уже… другие миры.
– Безлюдные пространства? – вспомнил я. И стало тревожно.
– Ну… всякие там пространства.
– Туда нельзя?
– Можно, только не сейчас…
– Ты, наверно, устал! – спохватился я.
– Не в этом дело. Просто пора. Поворачивай.
Тут я растерялся:
– А куда поворачивать?
В самом деле: где наш город, где стадион?
– На сто восемьдесят градусов! По компасу.
Я положил Сережку на правое крыло. Деления на шарике-компасе побежали за курсовой чертой, и я выровнял полет, когда вместо «150» появилось «330».
– Вот так и держи. Только давай ближе к земле…
Я послушно снизился. Теперь надо мной снова было обычное небо июньской ночи, впереди тлела заря, а внизу мерцали редкие огоньки. С десяток огоньков – красных, дрожащих – вытянулись в две параллельные цепочки.
– Ромка, смотри! Это чуки зажгли для нас посадочные костры!
Я ничуть не удивился, порадовался только, что садиться буду не в темноте. Сделал круг над огнями и стал снижаться, чтобы попасть между линиями костров.
– Смелей, смелей… Убери газ! – командовал Сережка. – Выпусти закрылки! Выключай… На себя чуть-чуть… Хорошо…
Колеса толкнулись в землю, нас мелко затрясло, пропеллер замелькал, замер. Замер и самолет. С двух сторон от него металось костровое пламя. Я разглядел, как от огня заспешили в темноту маленькие косматые существа.
– Ну вот, удрали, – с досадой сказал Сережка. – Я думал, они помогут тебе вылезти.
– Это чуки?
– Ну да! До того боязливые, даже тошно…
– Ничего, сам вылезу… – И я скатился по трапу.
Думал – попаду на каменную крошку стадиона. А оказалось – ласковый прохладный песок. Ой, да мы сели не у школы! Я узнал это место – мы были на краю Мельничного болота!
– Ромка, отползи подальше, – попросил самолет.
Я отполз к ближнему костру. В зябкости болотистого воздуха тепло от огня было таким приятным (даже ноги его почувствовали). Я с полминуты заворожено смотрел в пламя, потом оглянулся на самолет. Но самолета не было. Сквозь отпечатки огня я увидел, как бежит ко мне освещенный костром Сережка.
Подбежал, сел на корточки, засмеялся.
– Вот и приземлились! Хорошо, да?
– Да! – Я хотел, чтобы этот сон никогда не кончался.
Сережка обнял меня за плечи:
– Ты молодец. Ас…
– Ну уж ас!.. Ты же помогал мне! И не только советами!
– Самую чуточку…
– А почему мы сели здесь, а не на стадионе?
– Там же нельзя разводить костры! А здесь безлюдное пространство…
– Да, верно… Но смотри, впереди деревянный тротуар. Тот, что идет от коллектора. Еще бы немного и мы в него – колесами.
– Не-а, – беспечно отозвался Сережка. – Он еще далеко…
– А я недавно грохнулся об него в полете! – И рассказал я Сережке про свой сон с аварией.
– Ромка, значит, этот тротуар шел вверх среди облаков?
– Ну да! Я же говорю!..
– Так вот где начинается другая дорога, – шепотом сказал Сережка. – Как я раньше-то не догадался…
– Какая дорога?
– Я потом объясню, ладно?
– Ладно… – Я не обиделся. Мне так хорошо было с Сережкой у огня, среди этой ночи, где никого, кроме нас. Да кроме спрятавшихся чук и ночной птицы, которая вскрикнула в камышах.
Луна выглянула из-за развалин мельницы. С надутой щекой, важная, недоступная, словно я не держал ее недавно в ладони.
– Пора нам… – Сережка поднялся.
– Ой, а как ты потащишь меня отсюда? Велосипеда-то нет!
– А тут недалеко! Ну-ка… – Сережка подхватил меня на руки. Как младенца.
Неподалеку лежал полузарытый в песок барабан от кабеля. Этакая громадная, сколоченная из досок катушка. Сережка легко вспрыгнул со мной на круглую наклонную площадку.
– Зажмурься, Ромка.
Я доверчиво зажмурился.
– Раз, два, три! – И он прыгнул.
До земли было всего полметра, но я ощутил, что лечу. Вниз, вниз! Однако испугаться по-настоящему я не успел. Очнулся под своим одеялом…
