Мокрая трава
Я долго сидел, прижавшись в спинке, и молчал. Сережка наконец сказал через динамик!
– Приехали. Выбирайся.
Я расстегнул ремни. Толкнул легкую дверцу. И стало страшно: вот попробую шевельнуть ногами, а они… опять мертвые.
– Выбирайся, Рома, – повторил Сережка. И ласково, и строго. – Теперь ты можешь.
Я… двинул одной ногой. Другой… Могу! Я опустил ноги из кабины. Зажмурился (и глазами, и внутри себя) и прыгнул. Упал на четвереньки. Но тут же понял: ноги живые! По ним бежали мурашки. Я ощутил ими мокрую густую траву.
Я встал. Покачался. Шагнул. Ноги слушались. И с каждой секундой в них нарастала упругая сила! Если захочу, могу запрыгать, как жеребенок! Только страшновато поначалу…
Толчок воздуха качнул меня, и оказалось, что Сережка рядом. Не самолет уже, а просто Сережка.
Он обнял меня, крутнул за плечи:
– Вот видишь! Все получилось!
А я словно немой сделался от радости.
– Пошли! – велел Сережка.
Я сделал шаг, другой… Влажные листья и стебли прилипали к ногам, это было такое счастье – чувствовать траву.
Травы раскинулись до горизонта. Они были в мелких капельках, и эти капельки блестели под луной. Луна теперь казалась очень маленькой, она быстро бежала среди клочковатых облаков.
Кое-где торчали каменные глыбы, похожие на идолов и заколдованных чудовищ. Но редко друг от друга, поэтому я ни одну не зацепил при посадке.
– Сережка, где мы?
– Не все ли равно? Главное, что ты на ногах!
– Но все-таки… здесь Безлюдное пространство? – Для меня это было почему-то очень важно.
– Конечно, – успокоил меня Сережка. – Только я не знаю, какой это слой. Занесло нас после штопора…
– Как хорошо, что ты успел меня подхватить!
– Ага! Я почуял, что ты в провале – и к окну. Грянулся пузом о раму, о стекла и сразу – лечу! И ты кувыркаешься рядом…
– Ты прыгнул прямо из башни Старика?
– С четвертого этажа…
– Вот это да!.. Старик, наверно, до сих пор сидит с разинутым ртом…
Сережка помолчал и выговорил, словно стыдясь чего-то:
– Не думаю… Мне кажется знаешь что? Скорее всего, Старик это все и подстроил.
– Зачем?!
– Ну… решил помочь тебе, а открыто это делать не хотел.
– Ничего себе помощь!
– А разве нет? – виновато рассмеялся Сережка. – Ведь ты же встал на ноги…
– Это я с перепугу!
– А перепуг-то благодаря Старику! Я ему как раз говорил про тебя, а он сидел насупленный, не отвечал, и вдруг…
– А если бы я не сумел нажать на педаль?!
– Значит, Старик знал, что сумеешь…
Не хотелось мне, чтобы мое счастье, мое спасение было заслугой какого-то Старика. Меня вылечил Сережка! Только он!
Однако Сережка настойчиво сказал:
– Надо быть справедливым. Старик не такой уж злой.
И тогда я хмуро попросил:
– Расскажи о нем…
Как хорошо было брести по бескрайней ночной степи, где пахло прохладной полынью и еще какими-то горькими травами. И ощущать в ногах живую силу. И раздвигать ногами влажные колосья. И слушать Сережку. Хотя рассказ его был печальным…
Дорогу в Заоблачный город Сережка нашел прошлым летом. Бродил по заброшенной заводской территории, забрался на ржавую эстакаду и там увидел, что с нее уходит в закатное небо длинный дощатый тротуар. И пошел. Замирал от страха, зажмуривался, чтобы не видеть пустоту вокруг, но все же шагал…
– А потом уже стало все равно. Что вперед, что назад – одинаково страшно… Ну, и в конце концов оказался я в этом Городе… Сижу на Бульваре, кругом люди гуляют, все такие довольные, а я голодный. Не знаю – то ли обратно идти, то ли постараться еду какую-нибудь добыть? А как ее добудешь?.. И тут подходит он. Я тогда еще не знал, что он маг и ученый…
– Значит, не похож на обычного колдуна?
– Конечно, нет! Он знаешь на кого похож? На старого артиста или дирижера. Такой худой, высокий, выбритый. С галстуком-бабочкой… Ну, и говорит мне: «Молодой человек, вы голодны. Пойдемте со мной…» Привел к себе, накормил, расспросил: кто, откуда. Вежливо так. А потом: «У вас несомненные способности, раз вы сумели проникнуть в здешнее Пространство. Хотите заниматься в моей школе?». Ну я и стал приходить, учиться у него. Два раза в неделю. У него двадцать три ученика. Семнадцать пацанов и шесть девчонок. А я был двадцать четвертым…
Дальше Сережка рассказал, как Старик учил ребят тайнам разных измерений и пространств – Запредельных, Безлюдных, Придуманных… Раскрывал природу человеческих снов. Объяснял, как эти сны, выведенные за пределы трехмерного пространства, могут сделаться настоящей жизнью. Только…
– Что «только»? – тревожно спросил я. Стало неуютно. Длинные тени двигались перед нами по верхушкам травы, накрытой переменчивым лунным светом.
– Я до конца в этом не разобрался. Он меня прогнал…
– Почему?!
– Я же говорил. Потому что я трус…
– Неправда!
– Правда. Я испугался выполнить учебное задание…
– Какое?
– Упражнение. Переход из одного сна в другой. Надо было выйти на Туманный луг, найти провал и прыгнуть. И если не испугался – очнешься в своей постели. Будто проснулся…
– А если испугался?
– Не испугался никто. Кроме меня… А я как почуял, что падаю, такой ужас во мне! Как спастись?! И превратился в самолет. Чтобы не разбиться…
– Это же здорово! Чудо такое!
– Я тоже сперва обрадовался. Показал старику, как это у меня получается. А он… прямо весь накалился от гнева. «Я, – говорит, – не позволял соваться в те сферы, которые вы знать пока не должны. Вы просто-напросто струсили и не сдали экзамен. И потому – можете быть свободны…» Ну… я и ушел… Потом еще хотел вернуться, не к Старику, а просто так, чтобы побродить по городу, но дороги от той эстакады уже не было. Хорошо, что ты нашел другой путь – от Мельничного болота…
– Сережка! А почему ты говоришь, что Старик – не злой? Если он так с тобой…
– Может быть, он сам испугался…
– Чего?
– Того, что я сунулся в эти… запретные сферы.
– Ты же не нарочно!
– Вот именно. Из-за страха. А трусы ему не нужны…
– Нет, Сережка. Ты ведь ну нисколечко не трус. Ты – наоборот… – выговорил я с отчаянной искренностью. – А Старик… Да он просто тебе позавидовал! Сам-то небось не умеет так!
– Кто его знает… Вообще-то он меня с самого начала недолюбливал. Все остальные у него – из того Города, а я – чужак. Ни бархатной курточки у меня, ни хороших манер… Ну и ладно! Конец-то у этой истории самый счастливый! Верно?
– Разве… счастливый?
– А разве нет?.. Когда Старик прогнал меня, я начал искать новых друзей. И встретил тебя.
Я засопел, и опять вокруг сделалось тепло и сказочно… И почему-то вспомнилось Сойкина песня:
Сказка стала сильнее слез,
И теперь ничего не страшно мне…
Подольше бы не кончался этот сон! Хотя… Ведь когда я проснусь утром, в понедельник, Сережка прибежит ко мне наяву!
Он шелестящим шепотом сказал мне на ухо:
– Ромка, пора…
Мы взялись за руки и забрались на глыбу – круглую и теплую, как спящий гиппопотам. Сказали «раз, два, три» и прыгнули.
…И я услышал, как в маминой комнате звенит будильник.
Две палочки
Я проснулся и несколько секунд чувствовал, будто в моей руке рука Сережки.
Другое ощущение держалось дольше – гудящая усталость в ногах. Я не сразу понял, что это уже не сон. А понял – и обмер от радости: раз гудят, чувствуют, значит… И шевельнул ногами. Вернее, попробовал шевельнуть. И тут пропало все – и усталость, и сами ноги. То есть стало привычно казаться, что их нет.
«Сейчас разревусь!» Я уткнулся лицом в подушку… А какой смысл плакать-то? Мало, что ли, я уже слез пролил на больничных койках и дома?
Я полежал, подышал тихонько и почувствовал, как горе уходит. Что ни говорите, а все-таки мне повезло! Ведь во сне-то я стал здоровым! И снова будет ночь, и снова мы с Сережкой пойдем по Туманным лугам и, может быть, опять окажемся в Заоблачном городе – таком красивом, таком загадочном…
Вошла мама. С этого дня она была в отпуске и собиралась в профилакторий. А перед отъездом, как известно, масса хлопот.
– Вставай и завтракай без меня, я стираю… Дай-ка и рубашку твою выстираю. Почему она у тебя такая мятая и в мусоре? Трава какая-то прилипла… – (В самом деле, почему?) И в кармане сор… – Мама вытряхнула на одеяло плоскую желтую палочку. С мелкими черными буквами!
Белый свет поплыл вокруг меня.
– Мама, не выбрасывай!! Дай!..
Палочка – длиной с мизинец. Один конец закругленный, другой обломан. И отпечаток на свежем дереве: «…бр. Сидоровыхъ».
– Собираешь всякую дрянь, – вздохнула мама. А я стиснул плоскую лучинку в кулаке. Кулак прижал к груди. А сердце там: бух!.. бух!.. бух!.. Словно эхо гулких барабанов Космоса…
После этого я все утро жил как во сне. Вернее, в полуобмороке. Вроде бы все делал как надо: отвечал на мамины вопросы, умывался, разогревал гречневую кашу, жевал ее… Но мысли были об одном: скорее бы пришел Сережка!
И он пришел! Веселый такой, чуть запыхавшийся.
– Здрасте, Ирина Григорьевна! Ромка, привет…
Мама заулыбалась – Сережка явно ей нравился, хотя сегодня явился он не в «парадном виде», а обычный, слегка растрепанный.
Я молча потянул его в свою комнату.
– Садись…
Он послушно сел на край моей постели, понял что-то. Я разжал кулак. Палочка лежала на ладони буквами вверх.
Сережка с полминуты смотрел на палочку, и лицо его делалось все строже, тоньше как-то. Даже красивее.
Потом он запустил два пальца в свой нагрудный карман и достал такую же плоскую лучинку.
Мы не сговариваясь соединили обе палочки. «Компанiя бр. Сидоровыхъ» было написано на них.
Сережка чуть улыбнулся, поскреб своей щепочкой подбородок и глянул мне в глаза: «Ну, вот видишь! Теперь ты все знаешь…»
Гулкие барабаны Космоса снова зазвучали во мне.
– Значит, не сон? – шепотом сказал я.
– Значит…
– А почему ты сразу не объяснил?
– Ну… – Он опять заскреб подбородок. – Я думал, вдруг ты не поверишь, если узнаешь раньше срока… Да я ведь намекал!
– Когда?
– Да тыщу раз! Объяснял, что сон бывает не просто сон, а переход в другое пространство…
Да, правда. Но тогда… Однако спросить о себе сразу я не решился. Спросил про другое – и с легкой опаской:
– Сережка, ты кто?.. Инопланетянин?
Он округлил глаза, белесые ресницы растопырились.
– Я?.. Ты с какой печки упал? Я – Сережка Сидоров с улицы Партизанской. И больше никто… Просто мне повезло: забрался однажды на эстакаду и нашел дорогу в Заоблачный город…
– Я не про Город. Ты умеешь превращаться в самолет!
Сережка пфыкнул губами. Скинул кроссовки, сел на моей тахте по-турецки. С подчеркнуто небрежным видом.
– Подумаешь! Да это каждый пацан сможет, если приспичит… Ну, не каждый, но многие… Я же объяснял – это с перепугу!
– Не ври, что с перепугу… Разве ты каждый раз пугаешься перед тем, как превратиться?
– Теперь-то нет, конечно! Теперь это просто… Ты тоже сможешь научиться, если захочешь.
Горькая печаль накатила на меня. И я спросил наконец и о том, что мучило:
– Но если это не сон, если все по правде… тогда почему там я хожу, а здесь не могу?
Сережка сразу затуманился. Спустил с тахты ноги:
– Я не знаю… Наверно, это зависит от Старика. Там он решил тебе помочь, а про тут не подумал. Что ему до наших забот? Они ведь просто капелька среди всех его космических проблем… А может быть, есть и другая причина…
– Какая?
– Может быть, Старик не всесилен. В том пространстве сумел тебя вылечить, а до нашего его сила не достает…
– Сережка… а он кто?
– Не знаю, – сказал Сережка неохотно. – Он изучает Безлюдные пространства и, кажется, даже управляет ими. То есть не совсем управляет, но пытается там что-то переделать… какие-то структуры… Он сам такая же загадка, как эти пространства.
– А они… Пространства эти… Сережка, они зачем?
Сережка опять сел по-турецки – ноги калачом. Но уже не с дурашливым видом, а серьезный такой, будто маленький мудрец.
– Это, наверно, неправильно спрашивать: зачем?.. А зачем Земля, звезды? И все на свете?.. Оно есть, вот и все. И эти Пространства – тоже… Старик говорил, что сейчас они отдыхают. Как поля…
– Какие поля?
– Ну, когда идет весенний сев, не все поля засевают, некоторые оставляют, чтобы земля отдохнула! Называется – пар… Старик объяснял, что и пространства в разных измерениях должны отдыхать от людей. Тем более, что люди постоянно делают глупости: воюют, природу портят… Второй раз пустынные пространства вредных людей на себя не пустят. Знаешь почему? Потому что каждое Безлюдное пространство сделалось живым. Люди ушли, а оно как бы сохранило человеческую душу…
– Да, ты говорил…
– Ну вот! Злых людей Пространство будет отталкивать!
– Сережка! А нас-то почему башни не пускают в проход между собой? Ведь от тебя и от меня – никакого зла…
– Дело не в нас. Просто главный вход заперт для всех. Чтобы люди там раньше срока не разгадали тайны.
– Какие?
– Кабы знать…
Мне отчаянно захотелось опять туда, на заброшенную заводскую территорию, с ее дремлющими нераскрытыми тайнами.
И как раз мама заглянула в комнату.
– Милостивые государи! Я не буду возражать, если вы отправитесь на прогулку. Сейчас придет Надежда Михайловна, и мы займемся генеральной уборкой.
– Мы можем помочь! – героически предложил Сережка (вот уж усердие не по разуму!).
– Конечно, можете! Самая лучшая помощь, если вы исчезнете из дома до обеда и не будете путаться под ногами.
Сначала мы отправились к Сойке – я взял для нее «Остров погибших кораблей» (она ведь любит про море).
На крыльце бревенчатого, осевшего в землю Сойкиного дома стояла седая старуха в засаленном бархатном халате. Она была похожа на актрису-пенсионерку, которая на старости лет приохотилась к выпивке. Сразу ясно – Сойкина бабушка.
Сережка бесстрашно сказал:
– Здрасте! Сойка дома?
Старуха глянула на нас с горделивой скорбью:
– Да, молодые люди, да! Моя девочка дома. Но общение с ней, к сожалению, невозможно. Врач признал у нее корь. Моя кормилица схватила инфекцию, когда пыталась добыть для меня кусок насущного хлеба… А теперь нам не на что даже купить лекарство…
Она явно врала. Но Сережка деловито сказал:
– Давайте рецепт.
Мы лихо смотались в аптеку. У Сережки и у меня нашлись кое-какие деньги, на таблетки и порошки хватило. Мало того, мы у лоточницы на углу Сварщиков и Паровозной купили желтый банан. И отдали его Сойкиной бабке вместе с книгой и лекарствами.
Отставная театральная контролерша благодарила нас величественно, как народная артистка. Мы обещали заглянуть завтра и наконец отправились туда, куда так стремились моя душа…
По правде говоря, я был даже доволен, что Сойки нет с нами. Жаль, конечно, что она заболела, но… зато никто не помешает нам с Сережкой быть вдвоем и говорить о самом главном – о тайнах Безлюдных пространств и о полетах в заоблачных мирах.
Чтобы успокоить совесть, я сказал:
– Корь – это ведь не очень опасно. Только красная сыпь появляется, и надо, чтобы в комнате не было много света. Я болел, знаю…
Сережка промолчал. Он, кажется, читал все мои мысли.
Мы прошли на заброшенную территорию в обход башен и опять оказались в стране уснувших механизмов, замерших локомотивов, пустых цехов и ржавых эстакад. Опять – звенящая тишина, бабочки, чертополох и розовый кипрей выше головы.
Мы находили удивительные вещи.
В каменной будке тихо качался большущий – от пола до потолка – маятник с чугунным, изъеденным оспинами диском. Качался сам собой, без всякого механизма и гирь.
– Не трогай, – прошептал Сережка, когда я хотел коснуться толстого стержня. Я отдернул руку.
Потом мы увидели бетонную трубу – с метр в поперечнике и метров пять длиной. Труба наклонно лежала на подпорках с поржавевшими роликами и была похожа на громадный, нацеленный в небо телескоп. Мы заглянули в трубу снизу… и разом ойкнули. Небо, которое виднелось в трубе, было темно-синим и звездным! Среди звезд неспешно проплыл светящийся диск. Летающая тарелка?
Мы говорили вполголоса, и ощущение, то что всюду с нами ходит кто-то третий – молчаливый хозяин, – не оставляло нас…
В просторных цехах с пробитыми крышами и сводчатых ангарах чуткое эхо повторяло наш самый тихий шепот. А рупор-динамик на решетчатой мачте сварливо сказал:
– Московское время четырнадцать часов. Передаем последние известия… Обедать не пора, а?
Мы даже присели.
По знакомому телефону в кирпичной будке я позвонил маме, сказал, что мы гуляем по окрестным переулкам, немного увлеклись и поэтому опоздаем к обеду. Мама не рассердилась.
Мы выбрались на просторную, в белых зонтичных цветах лужайку, Сережка закатил меня с креслом в тень пробитой цистерны, а сам сел напротив – на вросшее в землю вагонное колесо.
И тогда я сказал то, что раньше никак не решался. Потому что, если Сережка откажется, значит, никаких Туманных лугов, и Заоблачного города, и Старика – ничего нет. Сломанная палочка – разве доказательство?
– Ты можешь прямо сейчас… вот здесь… превратиться в самолет?
Сережка отозвался совсем обыкновенно:
– Превратиться-то – пожалуйста. Только взлететь нельзя, мало места. Да и опасно – увидят…
– Не взлетай, просто превратись! Хоть на секунду!
Он вскочил, отбежал… И появился над соцветиями-зонтиками бело-голубой самолет! С блестящими лобовым стеклом, с надписью «L-5» и белой морской звездой на борту. И с такой же звездой на стабилизаторе – голубой в белом круге. И все это – в один миг, бесшумно, только воздух качнулся, пригнул траву.
А потом – опять настоящий Сережка. Бежит ко мне, смеется:
– Ну как?
– Чудо!.. Сережка, но если это были не сны… тогда, в те ночи… то…
– Что?
– Значит, когда мы летали, меня в постели не было?
– Не было.
– А если бы мама вошла ночью в комнату?
Сережка сдвинула бейсбольную кепку на лоб, заскреб затылок:
– Вообще-то я кой-какие меры принял. Чтоб она спала покрепче. Сказал одно заклинание, которое в школе у Старика выучил…
– Какое там заклинание, если мама почует, что со мной что-то не так!
– Да-а… Это я дал маху. Вот бестолочь…
– Ну, ничего, – утешил я Сережку. – Мама скоро уедет. А тетя Надя по ночам спит как убитая…
Самостоятельная жизнь
Мама перед отъездом оставила мне тысячу наставлений, велела неукоснительно выполнять режим дня и беспрекословно («Слышишь? Бес-пре-ко-словно!») слушаться Надежду Михайловну. И обещала звонить каждый вечер. Евгений Львович на такси увез маму на вокзал. А мы с тетей Надей остались вдвоем.
Она была полная, добродушная. Стеснялась спорить со мной, когда я хотел сделать что-нибудь по-своему. Только качала закутанной в клетчатую косынку головой:
– Ох, Ромушка, гляди, узнает мама, попадет нам обоим…
Сережка появлялся каждый день, а иногда и оставался ночевать. До сих пор это время у меня в памяти как солнечная и лунная карусель. Днем – путешествия по окраинам, ночью – полеты…
Иногда мы забегали к Сойке. В дом к ней было нельзя, карантин. Мы передавали ей в форточку книжки и пакетики с карамелью, она улыбалась, нерешительно махала ладошкой. Бабка ее, стоя на крыльце, величественно говорила:
– Какие преданные кавалеры. Шарман…
По-моему, она была немного сумасшедшая.
Гуляли мы с Сережкой до пяти часов (в этот час обязательно звонила мама: тут уж будь дома как штык). Маму я уверял, что живу дисциплинированно и по распорядку. Да, гуляю с Сережкой, но в меру. Что ты, мама, никаких приключений!
А Сережка между тем за два приема научил меня плавать. За городом, на Платовском озере был малолюдный пляж, и там Сережка затаскивал меня в прогретую жарким солнцем воду:
– Не бойся, работай руками. Ноги при плавании не обязательны, главное – не выдыхай до конца воздух…
Я тихонько вопил от восторга. И… плыл.
Несколько раз я был у Сережки дома. Видел отца и тетку. Тетка – деловитая, молчаливая, но, по-моему, не сердитая. А отец – тоже неразговорчивый, тихий и как будто виноватый – все время возился с какой-нибудь домашней работой. Со мной ни о чем не говорил, только неловко улыбался…
По ночам улетали мы на Туманные луга или на поле, где стояли каменные идолы и чудовища. Это была древняя степь какого-то исчезнувшего народа. Самое настоящее Безлюдное пространство. Я любил подолгу ходить среди травы и камней. Просто ходить. Это была такая радость…
А через неделю наша с Сережкой счастливая жизнь нарушилась. Ночью у тети Нади схватило живот, она промаялась до утра, а когда я поднялся, не выдержала:
– Ох, Ромушка, беда-то какая… «Скорую» надо, а то помру. Наверно, аппендицит.
Делать нечего, я набрал на телефоне «03». Там, конечно, сперва: «Мальчик, не хулигань, знаем мы эти шуточки». Потом все-таки спросили наш номер, перезвонили и через час приехали. Тетя Надя еле шевелила губами:
– Ромушка, скажи маме, чтобы приезжала, а то как ты тут один-то…
Но я к тому времени был не один, уже появился Сережка. Часа через два он умело дозвонился до больницы, узнал, что у Надежды Михайловны Соминой не аппендицит, а воспаление кишечника и что сейчас ей лучше, опасности нет, но полежать придется недели две.
– Полетел мамин отпуск, – вздохнул я.
– Ромка, а почему полетел? Разве мы одни не проживем? Я могу совсем перебраться к тебе.
Это была мысль! Но…
– Ох, а мама потом все равно узнает…
– Но это же потом! Она увидит, что все в порядке, и не рассердится. Разве что для вида…
«В самом деле, – подумал я. – Даже обрадуется, что я такой самостоятельный!»
Но самостоятельный был, конечно, не я, а Сережка. Я только и делал, что слушался его. Мы ездили на рынок и в магазин, готовили завтраки и обеды, мыли посуду, каждый день вытирали пыль в комнатах. И успевали побывать в больнице – отвезти для тети Нади передачу с фруктовым соком (остальное было запрещено). Заглядывали и к Сойке.
Сережка оказался гораздо строже тети Нади, все время находил какое-нибудь домашнее дело, и времени для приключений у нас почти не оставалось. Это днем. А к вечеру мы так выматывались, что летать уже не хотелось. Ляжем в моей комнате (я – на тахте, Сережка – на раскладушке), поболтаем немного – и в сон…
Маме я голосом примерного мальчика сообщал каждый раз, что все у нас «в самом замечательном порядке, отдыхай спокойно».
– А где Надежда Михайловна?
– Ушла сдавать молочную посуду.
– Почему она обязательно уходит, когда я звоню? То в магазин, то к себе домой, то еще куда-то…
– Ну… у нее такой распорядок. Тоже режим дня.
На четвертый день мама не выдержала:
– Вот что, голубчик! Ты, наверно, что-то натворил, и Надежда Михайловна уходит нарочно, чтобы не выдавать тебя. Я ее знаю: и врать не хочет, и тебя жалеет.
– Да ничего я не натворил! Честное слово!
– Попроси ее завтра в пять часов быть дома обязательно.
Вот и все! Куда денешься? Можно протянуть еще сутки, но это будет сплошная маята, ожидание маминого негодования.
– Что ты там сопишь в трубку? А?.. Ро-ман…
– Мам… я уж лучше сразу признаюсь…
И признался.
Ох что было! И какой я бессовестный обманщик, и от интерната мне теперь не отвертеться никакими способами, и не будет мне прощения до конца жизни, и…
– Ну, мама! Ну, я же хотел, чтобы ты отдыхала спокойно!
– Я совершенно спокойна! Потому что сию минуту иду на станцию и утром буду дома!
– Господи, да зачем? Мы с Сережкой тут управляемся совершенно отлично! И еду готовим, и деньги экономим, и…
– Передай своему Сережке, что вздрючка вам будет одинаковая! По первому разряду!
Я передал тут же: Сережка стоял рядом.
– Подумаешь, – вздохнул он. – Мамина вздрючка не страшная…
Он словно забыл, что мама-то – не его. Или не забыл, но все равно… Вспомнил, как был когда-то Лопушком?
– Мама, не надо приезжать!.. Ну, позвони тете Эле, пусть она с Ванюшкой у нас поживет!
– Тетя Эля на даче! У нее-то есть полная возможность отдыхать по-человечески!
Мама велела нам запереться, никому не открывать, не высовываться из квартиры и ждать ее возвращения. «И уж тогда я поговорю с тобой как полагается!» Запищали короткие гудки.
– Вот так… – Я поник, будто приговоренный преступник.
– Обойдется, – отозвался Сережка. Не очень, правда, уверенно. – Я вызову огонь на себя…
– У мамы хватит огня на двоих.
– Лишь бы не сказала, чтобы я больше здесь не появлялся…
– За что?! – взвился я. – За то, что ты со мной нянчился?!
Он ответил еле слышно:
– Не нянчился, а дружил.
– Если она что-нибудь… я тогда… куда-нибудь… Вместе с тобой! В самое дальнее пространство, навсегда!
– От мамы-то? – грустно усмехнулся Сережка.
Мы с полчаса сидели молчаливые и подавленные. И вдруг опять затрезвонил телефон.
– Здравствуйте, Рома! Это вас беспокоит Евгений Львович. Мне только что звонила ваша мама и обрисовала, так сказать, ситуацию… Она в большом расстройстве…
– Ну и зря, – буркнул я.
– Совершенно с вами согласен! Понимаю, что вы вполне могли бы вести самостоятельный образ жизни. Но мы должны учитывать свойства женского характера. Поэтому возник такой вариант: что если мне поквартировать у вас, пока Ирина Григорьевна отдыхает? Разумеется, если вы не возражаете…
Конечно, я не возражал! Вариант был не самый приятный, но все же лучше, чем завтрашнее возвращение мамы.
И Сережа вроде бы обрадовался:
– Вот и ладно. А то тетя Настя уже ворчит, что я от дома отбился.
– Но приходить-то будешь? – всполошился я.
– Каждый день!
Евгений Львович перебрался к нам в тот же вечер. С «командировочным» чемоданчиком. Вел себя очень скромно. Опять сказал, что верит в мою самостоятельность, но мужчины должны уступать женщинам в их слабостях. Заявил, что ни в коем случае не ляжет на мамину кровать, будет спать на раскладушке.
– Я ведь, Рома, человек неприхотливый…
Сережа торопливо попрощался и убежал.
А я в тот же вечер убедился, какой замечательный человек Евгений Львович.
Раньше я относился к нему прохладно. Поведение его казалось мне наигранным. А теперь я понял: просто у него такое воспитание, такие манеры. И что ни говорите, а он спас меня сегодня.
Перед ужином он сходил на вечерний рынок, принес помидоры и научил меня делать с ними вкуснейшую яичницу. «По-испански!» Потом заварил очень душистый чай. «Учитесь, Рома, чай – это совершенно мужское дело». А после ужина сели мы за шахматы.
Сережка в шахматах был слабоват, и я соскучился по настоящей игре. А сейчас отвел душу. Правда, не выиграл ни разу, но зато Евгений Львович показал мне два интересных дебюта…
Перед сном он зашел ко мне, присел в бабушкино кресло, мы слово за слово разговорились о всяких делах. Евгений Львович вспомнил, как был мальчишкой, как они с ребятами из просмоленного картона смастерили индейскую пирогу и потерпели на ней кораблекрушение во время грозы и ливня.
– Но все обошлось без драматических последствий, все умели плавать… Кстати, Рома, вы не пробовали учиться плаванию? Я понимаю, что… известные обстоятельства… они затрудняют дело, но тем не менее.
– А я умею! Меня Сережка научил недавно!.. Ой, вы только не проговоритесь маме…
– Ни в коем случае… А что за Сережка?
– Но вы же его видели! Сегодня!
– А! Выходит, вы хорошие приятели? А я, признаться, думал, это случайный мальчик, сосед со двора…
– Почему вы так решили?!
– Ну… по правде говоря, мне показалось…
– Что?! – насторожился я.
– Да ничего. Я, видимо, ошибся… Показалось, что у него с вами мало общего. Почудился, так сказать, недостаток интеллигентности в облике этого молодого человека…
А какой у Сережки облик? Самый для меня хороший – Сережкин!
Я сказал очень твердо:
– Евгений Львович, внешний вид тут ни при чем. Сережка – мой лучший друг. Вернее – он единственный.
– Понимаю вас, Рома. Извините… Но вы неправы в одном: Сережа, возможно, ваш лучший друг, но не единственный. Вам не следует сбрасывать со счетов меня… Спокойной ночи, Рома.
– Спокойной ночи…
Утром Сережка появился рано. Евгений Львович только еще приготовил завтрак (я бессовестно проспал).
– Ромка, привет! – И Евгений Львовичу: – Здрасте…
– Здравствуйте, молодой человек. Позавтракаете с нами?
Сережка не отказался. Охотно умял свою порцию салата и пшенную кашу с тушенкой. Но завтрак прошел в молчании.
Потом я и Сережа отправились на озеро. Я крутил колеса, Сережа топал рядом. И вдруг сказал:
– Как-то странно он ко мне приглядывался…
– Кто?
– Этот… Евгений Львович.
– Он тебе не нравится, да?
– Ну, почему не нравится? Не знаю… Мы же совсем не знакомы.
– По моему, он хороший дядька.
– Тебе виднее… – Это у Сережки прозвучало примирительно. И все же я почуял: что-то здесь не то.
Но потом было озеро, брызги, горячий песок. Счастье…
А вечером, за ужином, Евгений Львович обронил:
– Гуляли с вашим другом?
– Естественно…
– Кстати… кто его родители?
– Не все ли равно? – Я малость ощетинился.
– Да нет, я без всякого умысла. Просто из любопытства…
– Мамы у него нет. А папа… он, по-моему, плотник. Ну и что?
– Абсолютно ничего, почтенная и древняя профессия, сам Иисус Христос был плотником… Только посоветуйте Сереже – чисто по дружески – не втягивать воздух, когда он ест помидорные ломтики. Из-за этого летят брызги, и… ну, вы понимаете.
Я сказал напрямик:
– Евгений Львович! Почему вы его невзлюбили? Так сразу!
– Я? Бог с вами, Рома! Я готов согласиться, что у вашего друга масса достоинств. Но меня тревожит вот что…
– Что «вот что»?
– Мне кажется, вы слишком подчинены его влиянию. Это при вашем-то развитии! Ваш интеллект не должен быть закрепощен.
– Я нисколько не подчинен! Наоборот! Сережка, что я скажу, то и делает! Даже не знаю почему!..
– Это внешне, Рома. А по сути дела…
– И по сути! И по-всякому!.. Вы же его совсем не знаете!
В самом деле! Знал бы он, что умеет Сережка!
– Ну, хорошо, хорошо. Простите ради Бога! Я не коснусь больше этой темы, раз она вам неприятна.
Я промолчал: в самом деле, мол, неприятна, учтите это.
Он, однако, не учел:
– Впрочем, несмотря на внешнее отсутствие просвещенности, внутри у этого мальчика чувствуется нечто…
– Что именно?
– Трудно сказать… например, какие у него глаза! Он просвечивал меня как рентгеном.
По-моему, нормальные были у Сережки глаза. Зеленовато-серые, добрые. Меня он никогда ими не просвечивал. Я так и сказал. Евгений Львович добродушно засмеялся:
– Ну и ладно. Ваша преданность дружбе делает вам честь. И ваше доверие… Вы, кажется, дали ему ключ от квартиры?
– Вовсе нет! Почему вы решили?
– Но утром Сережа появился без звонка.
Тогда засмеялся и я:
– А у него свой ключ! Волшебный! Походит ко всякому замку! – И это была правда.
Больше мы о Сереже не говорили и вечер провели как добрые знакомые, за шахматами. И я выиграл одну партию из четырех.
В общем, все было не так уж плохо. И мы с Сережкой жалели только, что нельзя теперь летать по ночам. Евгений Львович – не тетя Надя, спал чутко, вставал ночью по несколько раз. И Сережка говорил, что «сонное» заклинание вряд ли на него подействует.
Но случилось так, что выпала нам свободная ночь! Как-то вечером Евгений Львович предложил:
– Рома, не могли бы вы пригласить Сережу переночевать у вас? Дело в том, что у меня нынче дежурство в институте, и оставлять вас одного… сами понимаете…
Ишь ты! Когда приспичило, забыл и о Сережкиной «неинтеллигентной» внешности и о «влиянии» на меня.
– Хорошо, – отозвался я сухо. – Возможно, он согласится.
А в душе возликовал!
И вот, как раньше, помчались мы к школьному стадиону – нашей взлетной площадке. Все было чудесно!
Случилось одна только маленькая неприятность: на полпути слетела с педальной шестерни цепь.
Сережка посадил меня в траву, перевернул велосипед и стал натягивать цепь на зубчики. Тихонько чертыхался.
А мне было хорошо. Я сидел, привалившись к штакетнику, и слушал ночных кузнечиков. За спиной у меня, через дорогу, был сквер, там громко журчал фонтан – его забыли выключить на ночь. Я завозился, чтобы оглянуться: видно ли струю над кустами? Если она высокая, то должна искриться под фонарем.
Сережка вдруг быстро сказал:
– Ромка, смотри! Двойная звезда, летучая!
– Где?
– Да вот же, правее антенны… Не видишь?.. Ну, все, улетела… Два таких огонька были. Может, НЛО?
Он как-то чересчур громко и возбужденно говорил. А я пожал плечами. Подумаешь, НЛО! Мало мы разве видели всяких чудес?
– Готова цепь-то?
– Поехали, Ромка!
Полеты в эту ночь были хорошие, но от прежних ничем особенно не отличались. Поэтому не очень запомнились. Зато запомнился разговор, когда мы уже вернулись и легли.
– Сережка! Безлюдные пространства – он сказочные?
– Это как посмотреть… – Сережка зевнул.
– Я вот о чем! Наверно, их кто-то придумал! Вместе со сказками. На каждом – своя. Так здорово придумал, что они появились на самом деле… А потом сказка кончилась, и Пространства остались…
Сережка хмыкнул:
– А заводская территория? Там тоже, что ли, сказка была? Танк делали, чтобы людей утюжить…
Я сник. Лопнула моя теория. Сережка сказал задумчиво:
– Хотя, конечно, бывают и придуманные Пространства.
– Вот видишь!
– Да… Есть люди… выстраиватели таких Пространств.
Он так и сказал – не «строители», а «выстраиватели». И мне почему-то неуютно сделалось. А Сережка – дальше:
– Ромка, они ведь всякие, эти люди. И придумывают всякое…
– Какое «всякое»?
– Вранье, например… Притворится человек хорошим, а сам все время врет. И вокруг него целое пространство… обманное.
– Ты… это про Евгения Львовича, что ли?
Сережка сел на скрипучей раскладушке:
– Ромка… это не мое дело, я понимаю. Но вот он женится на твоей маме…
– Ну и что?
– Если не хочешь слушать, скажи.
– Нет, говори! – Я тоже сел.
– Он женится, а потом разведется… И сразу: «Размениваем квартиру! На две части!» Ему ваша жилплощадь нужна, вот и все!
Я даже задохнулся! Конечно, Евгений Львович и Сережка не терпят друг друга, но додуматься до такого!..
– Ты… что, из провала свалился, да? Он любит маму!
– А если любит…
– Что? Говори!
– Я не знаю, Ромка… Получается, будто я шпион и доносчик. А если не скажу – тогда будто тебя предал…
– Что случилось-то?! Не тяни резину!
– Наверно, не надо было мозги тебе пудрить с этой двойной звездой. Надо было, чтобы ты сам увидел. А я испугался…
– Чего испугался?
– Что ты заметишь… Ромка, если человек на ночном дежурстве, почему он тогда гуляет с какой-то теткой?
Я сдержал всякие вскрики и расспросы. Помолчал. Подумал.
– Ну и что?.. Сережка, может, он просто сотрудницу с кафедры домой провожал. Потому что поздно и она боится…
– Ага, провожал… – У Сережки прорезались какие-то злые, «уличные» нотки. – А на фига тогда лапать и целовать?.. А как услышал меня – сразу за угол… Может, думаешь, что я его не узнал, перепутал? Или вру?
Я понимал, что он не врет. И не знал, что сказать.
– Сережка, да ну его к черту. Давай спать.