Фундаментальное ограничение для материалистов
Итак, выше мы исследовали некоторые ограничения свободы, рассмотрев их с точки зрения нашего действия, выбора и желания. Все три данных аспекта в большей степени относятся к субъективной составляющей. А есть ли некие фундаментальные ограничения, претендующие на объективный статус? В пределах материалистического мировоззрения – есть! И это довольно существенное обстоятельство. И несмотря на то, что некоторые материалисты понимают суть проблемы достаточно ясно, для большей части материалистов это неочевидно, да и мировоззрение обывателей преимущественно материалистично, поэтому покажем, почему их миропонимание не предполагает свободы.
Для начала вспомним, что такое материализм. Его можно рассматривать как «убежденность познающего сознания в его производности от природной и социальной реальности, которая для материалистов самоценна и самодостаточна, никем не сотворена, т.е. существует вечно!» [47;27]. Или, выражаясь строже, «материализм (от лат. materialis – вещественный) – воззрение, которое видит основу и субстанцию всей действительности – не только материальной, но и душевной и духовной – в материи… Для материализма характерно уважение к естественным наукам и технике и прославление человеческого разума… Материализм - образ мышления, предпочитаемый массами, поскольку они надеются осуществить свои цели прежде всего благодаря своему «весу», своему большому количеству и ощущают себя как нечто более или менее телесное» [48;259]. В противоположность ему «идеализм есть такой тип и такой способ философствования, который активную, творческую роль в мире отводит исключительно духовному началу, лишь за ним признавая способность к саморазвитию» [47;27].
Заметим, что доминанта материалистической составляющей в нашей стране, по-видимому, обусловлена не только тем, что материалистическое мировоззрение тяготеет к массам, в то время как идеалистическое к людям развитым и высокодуховным. Имеет значение, что материализм Карла Маркса более 70 лет довлел над Россией, исподволь заражая умы, проникая в картину мира советского человека и прочно укореняясь – его внедрение начиналось чуть ли не с детского сада. Сейчас, утратив актуальность, учение Маркса еще не утратило своего влияния – оно стало подспудным. Для себя я ввел такое понятие – неявные марксисты. Это люди, прочно усвоившие многие ключевые идеи марксизма, но не подозревающие об этом, иногда даже считающие себя «антимарксистами». Действительно, прочно усвоить идеи им было нетрудно, ведь в советское время марксизм-ленинизм изучали все, таким образом, основы этой философии достаточно эффективно внедрялись в сознание народа. В то же время, в представлении неявных марксистов учение Маркса обычно сводится к нескольким тривиальным идеям, не всегда имеющим отношение к реальному наследию философа. Их они и отрицают, отождествляя со всей системой. Однако остальные идеи Маркса входят в основу их мировоззрения, поскольку они не в состоянии провести сравнительный анализ, который требует знания альтернативных концепций, учений других философов.
В общем, учитывая то, что в силу разных причин материализм популярен, с материалистической позицией надо считаться. Считаясь, рассмотрим, в силу чего она не допускает реализации свободного выбора личности. Для этого приведем несколько тезисов материалистов, как Нового времени (приблизительно, с конца XVI до начала XVII века), так и современности.
В Новое время господствовал механистический материализм, характерный для классической науки. Рассматривая мир как гигантскую машину, подобную сверхсложному часовому механизму, в его основе видели «протяженность и движение» (Декарт), «тела, не зависящие от нашего сознания и совпадающие с частью пространства, и механическое перемещение» (Гоббс) и т.п. Рене Декарт, Томас Гоббс, Джон Локк – лишь несколько имен в ряду выдающихся мыслителей той поры. Предоставим слово одному из них. В своей работе «О теле» Т.Гоббс рассуждает: «И свобода воли или желания не присутствует в человеке больше, чем у других существ. Действительно, желанию предшествует собственная причина этого желания и поэтому сам акт желания… не мог бы не следовать за ней, то есть он следует неизбежно. Значит, ни воле людей, ни воле животных не свойственно, чтобы подобная свобода была свободной от необходимости. Если под свободой мы понимаем способность не желать, а делать то, что хочется, тогда наверное такую свободу можно предоставить как первым, так и вторым, а когда она существует, она одинакова и у людей, и у животных» [36;313].
Согласимся, свобода разрушает механическую причинную связь, нарушает логику теории материальных тел, не совместима с онтологией материализма. Несложно множить подобные примеры обращаясь к наследию иных авторов – выводы будут идентичными. Так, может, что-либо интересное нам предложат современники? Может быть, по прошествии веков материализм решил проблему свободы? Отнюдь.
«Принятие решения рассматривается как селективное возбуждение командного нейрона, ответственного за данную реакцию». При этом под принятием решения понимается «…выбор одной из возможных реакций», - повествует Е.Н. Соколов, анализируя акт выбора «в рамках концептуальной рефлекторной дуги» [41;75,81,82]. Неизбежное отождествление сознания и мозга переводит разговор на уровень физиологии. Хотя некоторые ведущие исследователи мозга утверждали: «Я посвятил этому всю свою жизнь и уверен – в мозге сознания нет!», для современного технократа, как правило, мозг и сознание - это одно и то же. Но применительно к обсуждаемой проблеме нас интересуют закономерности более общего характера. Это важно, ибо наиболее чистое решение может быть найдено лишь на философском уровне. Редукция к частным дисциплинам неизбежно приведет к вступлению в зачастую бесцеремонную схватку разрозненных доктрин, нередко несовместимых и объединенных лишь тем, что все они, внешне насмехаясь над философией, завистливо претендуют на ее роль, т.е. на целостный охват проблемы, вскрытие не только существенного, но сущностного. Однако, видит Бог, никаким психологиям, физиологиям, анатомиям, биотехнологиям не по зубам категории сознания, свободы и проч. Они открываются лишь философствующему уму. А философствуя, хоть и на практическом уровне, я вижу следующее.
Вторичен вопрос, каков «субстрат сознания», движением каких частиц и каким типом этого движения естественнонаучные корифеи объясняют мысль. Будь то механическое перемещение частиц, сложное биохимическое движение еще чего-то, электрические пульсации или функционирование нейронов – на исходный принцип это не влияет. Важно, что мысль полагается материальной (Как вариант – полагаются материальными процессы, отвечающие за воспроизводство мышления).
В отличие от оккультной трактовки «ментальной» материи, здесь картина следующая. Когда-то мне долго объяснял технократ, какие именно изменения в нейронах происходят в процессе мышления. По-видимому, столь же подробно мне могли бы объяснить сей процесс и в XVII веке, окажись я там. Суть же одна – если мышление есть следствие какого-либо материального процесса – любого, то и само мышление есть материальный процесс. Следовательно, оно находится в жесткой (на условиях детерминизма) связи со всей окружающей действительностью. И полностью зависит от условий материальной данности.
Действительно, предположить существование материального (читай - природного) процесса, свободного от природы, независимого от нее, находясь в здравом рассудке, невозможно. Природные процессы протекают, подчиняясь законам природы (Чему же еще?). Как механическое, так и биологическое и химическое движение бывает неспроста, оно включено в событийную цепь, которая отнюдь не ограничивается телесными пределами мыслящего индивида. Проиллюстрируем сказанное.
 |
То есть, полагаю, у Вас не вызывает сомнения, что в природе процессы взаимосвязаны – одни порождаются другими, существует причинно-следственная зависимость. Б имеет место тогда, когда происходит А, и продуцирует В, которое, в свою очередь, является причиной Г.
Например, предположим существование некоего дерева. Когда падает температура окружающей среды (А), изменяется поступление питательных веществ к его листьям (Б), что вызывает изменение химического состояния листа (В), за чем следует физическая трансформация системы крепления листа к дереву (Г) и он отрывается (Д), падает вниз (Е), попадая в алчный глаз любителю пива «Клинское» (Ж), который повернул кепку козырьком назад, насмотревшись идиотских рекламных роликов («Мы так носим кепки потому, что так мы пьем наше пиво!»).
В этом примере события А, Е и Ж не имеют отношения к дереву, являясь для него внешними. Даже самому могучему дубу не подвластно осеннее изменение температуры, и даже самой последней липе наплевать, по какой траектории падает ее лист, и попадет ли он в глаз пивному тинэйджеру. События же Б, В, Г, Д являются, условно говоря, внутренней жизнью дерева, они происходят в нем. Но, происходя в нем, они порождаются независимыми причинами вне его. Эта мысль верна и в том случае, если мы чего напутали в примере. Может быть, пожелтение листа происходит несколько иначе, может, кепка прохожего была завернута козырьком назад не потому, что он действовал, как в рекламе, а из-за того, что, упав, уронил ее, а надеть правильно не смог по причине частичной дезориентации в пространстве и нарушений координации. Не суть важно.
Аналогичная схема применима и к человеку. Только здесь внутренние процессы обозначены на схеме М1, М2, М3 и представляют собой движение, например, нейронов или еще чего-нибудь. Последовательность М1 ® М2 ® М3 представляет развертывание акта выбора. Но, как мы уже констатировали, материальный процесс не может происходить вне связи с природой. А значит, и в этом случае имеет место свое А ® Б ® В ® Г ® Д ® Е, происходящее вне индивида, но путем материальных закономерностей оказывающее влияние на процессы в его мозгу. От изменений во внешнем мире зависит и изменение М1 ® М2 ® М3. Да и что же еще в рамках материализма может оказать влияние на один материальный процесс, как не другой материальный процесс!
Например, дядя на мяскокомбинате неправильно приготовил колбасу, которую употребил мыслитель, в результате чего у него изменился состав крови, которая поступила к мозгу и слегка изменила происходящие там процессы. В результате стали немного иными мысли, действия и поступки поедателя колбасы. То есть, получается, что рассматривая мыследеятельность человека в лоне материалистического учения, мы вынуждены согласиться с ее зависимостью от вещей, не связанных с человеком. А значит, и «свободный выбор» определяется не столько самим субъектом, сколько окружающими его условиями. По меньшей мере, влияние их сильно, обосновано и неустранимо.
Сказанное относится к материализму вообще, на этом мы и остановимся, хотя возможен анализ и различных его видов, как то физического материализма, биологического, этического, диалектического, исторического. Но результаты не претерпят принципиальных изменений. Не только в силу описанных нами, но и в силу других причин, будет справедлив вывод, согласно которому свободы в пределах материализма НЕТ. Это подтверждают выводы современных исследователей – см. например, В. Куприй, «Зло, которое правит миром», особенно раздел «Судьба и свобода», главу «Миф о свободе воли» (М: Авваллон, 2002). Поэтому для собственного освобождения нам необходимо включение в идеалистическое мировоззрение. Но при этом нужно учитывать, что мир бизнеса, техники и технологий зиждется на материализме, и значит, ему гарантирована весомая поддержка.
С нашей точки зрения, неверно утверждение, что мышление и, шире, сознание есть следствие какого-либо материального процесса. (Материалисты же, как древние, так и современные, ничего другого предложить не могут). Мы утверждаем обратное: материальный процесс есть следствие мышления, сознания.
Данная предпосылка избрана осознанно, но здесь мы не станем ее доказывать, не только потому, что этот вопрос выходит за рамки нашей темы, но и потому, что аргументации на этот счет предостаточно, ведь материалистические и идеалистические течения для мыслящего человечества существуют уже тысячи лет. Напомним лишь, что пережившие силу духовной интенции знают, сколь сильно бывает наше духовное воление, сколь явственно оно воздействует на материальное, порой переворачивая традиционные представления, удивляя, вдохновляя, заставляя верить в силу духа, разума, иногда даже высшего, в силу добра, свободы и красоты.
Формирование отношения к вопросу свободы
Итак, наши рассуждения позволяют зафиксировать следующие положения:
- Разговор о свободе выбора предполагает обсуждение трех моментов: свободы реального действия, самого акта выбора и нашей возможности управлять собственными желаниями.
- Свобода реального действия ограничена и зависит от окружающей среды и текущей ситуации.
- Сам выбор возможен только тогда, когда наша свобода уже нарушена – мы хотим иметь или сделать одновременно то, что одновременно иметь или сделать не можем – следовательно, нужно выбирать. Возможность выбора порождается ограниченностью свободы действия.
- Непосредственная свобода в акте выбора ограничивается, с одной стороны, материальной данностью (поскольку выбирают из наличного, из того, что есть, а не из виртуального) и, с другой стороны, информационным полем, знаниями (поскольку неизвестный вариант не может быть избран).
- Наши желания точно так же предопределены ситуацией, как и варианты выбора. Только варианты выбора регулируются текущей ситуацией (что съесть: банан или морковь? – выбор из данного), а варианты желаний – ситуациями, возникавшими в прошлом (могу выбрать банан, но не выберу, ибо не люблю бананы, а не люблю потому, что объелся их в детстве).
- В этой связи утверждения об абсолютной свободе выбора, от которых мы оттолкнулись, справедливо считать опровергнутыми – поскольку мы выявили достаточно существенные ее ограничения. И это при том, что мы не рассматривали все возможные ограничения, только некоторые.
Однако пессимистичный характер выводов, приведенных в пунктах 1-6, не позволяет поставить точку. Напротив, он стимулирует поиск конструктивного решения.
Займемся этим. Для начала – эмоциональное замечание. Решительно невозможно, чувствуя себя самобытным, мыслящим существом, принять фундаментальность собственной ограниченности как в действиях, так и в помыслах. Совсем не хочется ощущать себя результатом конечно-конкретной данности.
Ведь «с древнейших времен, на заре культуры и философского мировоззрения человек находил в самом себе стремление превозмочь конечность своего бытия – свою ограниченность и локальность, прикрепленность к заставаемым условиям, свою вынужденную «частность» и разрушимость в потоке времени. Это не было просто-напросто выражением до-человеческого, до-культурного и слепого в его инстинктивности порыва к саморасширению, экспансии вовне и самоопределению, т.е. желания быть пространственно больше и пребыть дольше во времени. Это было с самого начала смысловым тяготением выйти за локальные пределы и границы преходящего, не затеряться и не запропасть посреди гигантского многообразия и чудовищной мощи обступающего его со всех сторон иного и инакового бытия, не остаться заточенной в свое здесь-и-теперь и постольку лишь исчезающей и незначимой микродеталью – и выйти к чему-то неисчезающему и непреходящему, значимому везде и всегда, вне зависимости от социально-житейского контекста, от условностей исторически заданного положения, от всех сетей детерминаций и предписанности окружением, от тождественности самому себе как предуготованному быть не чем иным, кроме как тем, что в себе застаешь и что втиснуто в пленяющие обстоятельства» [2;37]. Или, говоря поэтическим языком,
Всю жизнь готов дробить я камни,
Пока семью кормить пригоден.
Свобода вовсе не нужна мне,
Но нужно знать, что я свободен.
Поэтому для нас жизненно необходимо найти решение, позволяющее примирить жажду свободы и лимит ее доступности. Как гласит зодиакальный оракул, «мир меняется по мере того, как сменяют одно другое времена года, и то, что было бесплодным, уже несет плоды. Из ничего возникают все щедроты природы. Отдельно друг от друга слово и явление растут в унисон, следуя предначертанному пути, которого никогда не изменить человеку. С пути нельзя свернуть, но его можно понять. С пониманием появляется знание, из знаний вытекает решение /курсив мой – Д.П./».
Вероятно, понимание наших ограничений позволит увидеть и окончание этих границ, за которыми открывается свобода. Ведь разве следует из того, что она не абсолютна, то, что ее вообще нет?
Да, действительно, у большинства популярных авторов, указывающих на безграничность человеческой свободы, отсутствует сколько-нибудь серьезная аргументация, подкрепляющая их мнение. В целом их тезисы носят назидательный или декларативный характер, не выдерживают напора последовательной критики и не могут быть приняты за основу читателями, строящими свою жизнь осознанно и поэтому противящимися навязчивым прорицаниям и многозначительным пророчествам.
Противоположная, фаталистичная позиция, которую мы не разбирали на этих страницах, хотя и бывает более обоснованна, но также для нас неприемлема.
В этой связи справедливо следующее уточнение. Определенно можно сказать, что наше исследование вскрыло зависимость желаний и поступков человека от его личной истории. Но далеко не столь определенным представляется ответ на вопрос: какова мера этой зависимости? Действительно ли человек – лишь слепой продукт своих прошлых ситуаций, или же присутствует какой-то люфт, допускающий известные флуктуации? Проще говоря, выяснив, что поводок есть, мы не выяснили, какова длина этого поводка – тащит ли нас судьба, ухватив волосатой лапой прямо за ошейник, или же мы имеем возможность трусить на определенном радиусе от нее, выбирая траекторию самостоятельно? Отметим еще несколько моментов.
Выше мы говорили об опыте. Но было бы ошибкой сводить всю многомерность человеческого опыта к какой-либо линейной системе. Выбор – не механический акт и в терминах механицизма не объясняется. Сложное, взаимозависимое влияние огромного количества разноплановых факторов не поддается ни учету, ни исчислению. Результирующая их воздействия, хотя и проявляется с очевидностью, начисто лишена ее в вопросе о собственном происхождении. Поэтому, даже зная, что одна группа факторов более влиятельна, нежели другая, мы не можем прозрачно и отчетливо описать процедуру принятия решения.
Очень важно, что указанную неопределенность не следует понимать всего лишь как плод нашей неосведомленности. Значение ее много больше. Дело в том, что существуя в нашем сознании, она есть и в реальности, имеет онтологический статус, как нечто, присущее бытию по его собственной природе. Рассматривая же неопределенность как следствие неполноты знания, мы тем самым не признаем ее реально существующей – дескать, в реальности-то все однозначно, это просто мы не все знаем. Последнее неправомерно.
Такой подход был присущ классической науке XVII – XVIII веков, когда доминировал механицизм. В эпоху неклассики произошли фундаментальные трансформации миропонимания, иной стала и трактовка неопределенности. «Демон Лапласа» умер. Не будем здесь углубляться в этот вопрос, тем более, что он уже был рассмотрен в разделе, посвященном оценке наших возможностей по предсказанию будущего. Интересующимся затронутой проблематикой рекомендую обратиться к специальной литературе (Ильин В.В. Теория познания: эпистемология. Издательство Московского университета, 1994; Гречанова В.А. Неопределенность и противоречивость в концепции детерминизма. Л.: Изд. Ленинградского университета, 1990; Лешкевич Т.Г. Неопределённость в мире и мир неопределённости (философские размышления о порядке и хаосе). Ростов-на-Дону: Изд. Ростовского университета, 1994). Отметим лишь по ходу, что понимание мира как гигантской машины, прозрачной и однозначной по своей сути, рассмотрение целого как простой суммы частей и т.д. характерно для классической науки, восходящей в своих основах к Декарту, Ньютону и другим деятелям того времени. В настоящее время такое понимание безнадежно устарело, будучи замещенным неклассическим, где неопределенность рассматривается как фундаментальное свойство мира.
Из сказанного вытекает, что несмотря на то, что в процессе нашего выбора мы оказываемся под влиянием множества факторов, нельзя получить однозначный вывод о результатах этого влияния, и, следовательно, какая-то степень свободы возможна.
Второй момент состоит в необходимости более строгого подхода к понятию «абсолютная свобода». Как было сказано выше, те, кто провозглашает ее абсолютность, не утруждают себя наработкой логически строгой аргументации, а потому и сам этот термин чаще всего остается неопределенным. Но, согласитесь, странно говорить, что мы чем-то обладаем, если не определено, чем именно. Нужно хотя бы в первом приближении зафиксировать наше понимание. Попробуем сделать это сами, заодно прояснив, насколько глубок смысл данного понятия.
Как справедливо отмечал В.Виднельбанд, свобода всегда является относительной, «в подлежащей опыту действительности нет примера абсолютной свободы, свободы от всякого определения и всякой зависимости, ни в деятельности, ни в состоянии, ни в вещи» [9;15]. Говоря о свободе, всегда подразумевают зависимость от чего-либо, и эта зависимость тем более явная, чем глубже понимание человека. Так, есть животные домашние, а есть, условно говоря, свободные. Но свободное животное, на самом деле, отнюдь не свободно, поскольку всецело подчинено своей природе, включено в сети видовых, родовых и т.п. закономерностей. Свободным же называют то животное, которое проявляя свою жизненную энергию (дикую и необузданную), не находится под властью человека, независимо от него. Или еще:
«Свободна летящая птица
Никому, ничему не верна» [16;177].
Да, она реализует свою свободу, если понимать последнюю как следование собственной природе. Но эта свобода «ни в коем случае не есть свобода как таковая» [9;12]. Ведь сама возможность полета обусловлена притяжением земли, и сам полет весьма зависит от объектов на земле и в воздухе. То есть, высказывание о свободе всегда подразумевает свободу от чего-либо, от каких-то классов ограничений, при том, что в других отношениях актуальна зависимость.
В этой связи упомянутый нами Виндельбанд называет свободой выбора возможность определения поступков характером, т.е. преодоление постоянными мотивами (интенциями) мимолетных. Поскольку постоянные мотивы обычно отождествляются с самой личностью человека, их доминирование создает предпосылку для того, чтобы осуществленный с их помощью выбор был назван свободным. То есть, имеет место признание зависимости от факторов, описанных нами ранее.
При таком подходе к определению свободы в абсолютном толковании она выглядит как беспричинность. Поясним. В относительном понимании характеристика чего-то как свободного означает независимость от определенного класса влияний, в данном ракурсе рассматриваемых как существенные, и зависимость от остальных влияний, к этому классу не относящихся. Полезно помнить, что совершаемое действие, не будучи зависимо от первого типа влияний, все же будет определяться вторыми. В свою очередь, абсолютное предполагает независимость и от вторых. А значит, поскольку первым и вторым исчерпываются все влияния (логически корректное деление), оно не зависит ни от чего, не имеет причины, т.е. беспричинно. Или случайно.
Вообще, в словаре С.И. Ожегова случайное, применительно к нашему контексту, трактуется как непредвиденное. Непредвиденное возникает тогда, когда мы лишены информации о причинах, могущих инициировать событие, поименованное случайным. Иными словами, даже незнание о причинах возникновения события позволяет причислить его к категории случайных. Что уж говорить о событии, причины которого не только «не лежат на поверхности» и обывателю не очевидны, но вовсе отсутствуют! Это уже не просто случайное событие, это случайность в квадрате!
Соответственно, абсолютно свободный индивид в таком случае оказывается носителем абсолютной случайности, события его жизни происходят совершенно беспричинно, безотносительно к внешней действительности, внутренним целям, ценностям и пристрастиям. Очевидна не только невозможность такой ситуации, но и вопиющая ее абсурдность.
Ну представьте, например, двух соседей, имеющих общее прошлое и разное настоящее: один – махровый коммунист, мечтающий о водке по 3,62; другой – если и не демократ, то коммунистов не любит. У каждого достаточно своей истории, которая и определяет их реакции на мир. И в этом случае довольно естественно, по меньшей мере, объяснимо, когда они встретившись у ларька, предались жарким словопрениям, закончившимся остервенелым мордобоем. Иное, если бы они были абсолютно свободными людьми, и их поступки не несли бы груза причинных объяснений, гнета личной истории. Тогда словопрения и мордобой начались бы спонтанно, совершенно свободно, повинуясь принципу «беспричинного хотения». Если скажете, что тогда бы они не начались, значит тем самым признаете детерминированность прошлой историей, зависимость от внутренних причин и, таким образом, поставите под вопрос абсолютную свободу.
Вот что получается, когда мы стремимся к абсолютной свободе при условии определения ее как независимости от чего-либо. Таким образом, либо термин «абсолютная свобода» имеет условный смысл, либо он бессмысленнен.
Разумеется, это понимание свободы не единственно. Например: «Свобода – понятие не негативное; она – свобода “для”, “к“, а не “от“» [16;193]. Такой подход открывает иные перспективы. Но это уже будет взгляд в ином ракурсе.
3. Однако проблематичные следствия имеет не только полюс свободы, но и полюс, ему противоположный. Ведь если мы признаем нашу несвободу, зависимость от прошлой истории, внешней ситуации и других вещей, то рационально обосновать ответственность за наши действия уже нельзя. Действительно, могу ли я отвечать за то, что от меня не зависит? Я не несу никакой ответственности за то, что на улице внезапно пошел дождь, за то, что в мире живут большие черепахи, за то, что ворона каркнула (во все воронье горло!), обронив увесистый кусок сыра, и за многое другое, на что я не влияю и причиной чего не являюсь. Признавая отсутствие свободы выбора, я снимаю с себя всякую ответственность: пусть кто выбирал, тот и отвечает. А у меня такой возможности не было!
Справедливости ради надо сказать, что на практическом уровне такая проблема не стоит: для оправдания собственной деятельности ссылок на личную историю недостаточно. Например, если на улице, не пожалев ценную стеклотару, вас ударил по голове бутылкой бомж и объяснил это своей нетерпимостью к интеллигентам, проистекающей из его личной истории, вы, вероятно, выдвинете возражения, предполагающие некоторое долженствование со стороны бомжа (должен соответствовать определенным стандартам и нормам вне зависимости от своей истории).
Таким образом, сказанное позволяет заключить, что несмотря на присутствие целого ряда факторов, ограничивающих нашу свободу, нельзя с уверенностью говорить о том, что человеческая жизнь полностью детерминирована, целиком является следствием сторонних факторов. Более правильным представляется мнение, согласно которому свободе все же уделяется место в нашем существовании. При этом признается существование как тех ограничений, что преодолеть мы не можем, так и тех, что вполне преодолимы. И прежде, чем сделать окончательные выводы, бросим краткий взгляд на эти ограничения.
Итак, естественные ограничения. Здесь мы скажем несколько слов о так называемых неизбежных зависимостях, то есть зависимостях, для преодоления которых не существует общедоступного эффективного способа. Например, это материальные ограничения нашего тела. Выше, рассуждая о неабсолютности нашей свободы, этот момент мы обошли стороной, и, видимо, не совсем справедливо, потому что не весь массив факторов, ограничивающих нашу свободу, формируется личной историей.
Наша материальная структура нам изначально задана. Под ней мы подразумеваем не только визуально наблюдаемые, телесные параметры, но и интеллектуальные способности, характер, отдельные врожденные склонности и т.п. Конечно, относительно последних можно спорить, насколько их природа материальна. Мы думаем, что вряд ли тип характера, к примеру, определяется строением тела. Но, согласитесь, доказать тезис о наличии врожденной духовной структуры значительно труднее, тем более, что наличие врожденной материальной структуры абсолютным большинством не подвергается сомнению. Поэтому здесь, условно, отнесем все перечисленные и подразумевающиеся категории в область материального. Ведь для нас важнее другое.
Оставляя в стороне антропометрические данные, акцентируем внимание на главном: каждый из нас несет в себе априорный предел собственных возможностей и предпочтений. В плане возможностей наглядна аналогия с телесным. Бывает так, что один рождается сильным - способен завалить быка ударом по лбу, если посчастливится попасть. Не то другой, не напрасно трепещущий от страха при виде куда менее сильного животного. Подобное и в части умственных способностей. Один низвергает соперников громадой ментальной мощи, другой демонстрирует интеллектуальную дистрофию.
В сфере предпочтений картина не менее очевидна. В зависимости от своего характера человек не только действует теми или иными методами, но и ставит те или иные цели. Ясно, что смелый, решительный и авантюрный человек примется за реализацию задач иных, нежели его спокойный, неизобретательный и туповатый коллега. А такие различия в характерах часто имеются уже при рождении. Автор неоднократно наблюдал развитие котят, с удивлением отмечая, сколь разными в психологическом плане могут быть родившиеся одновременно дети одной матери, как разнятся их характеры и поведение. Или собаки - одна родилась злой, кусает всех подряд, другая добрее, кусает избирательно. Что уж говорить про человека! Ведь здесь, в отличие от кота, в игру вступают сотни новых факторов: например, один склонен к аналитическому мышлению, другой - к художественному, образному. Нет смысла описывать все многообразие - полагаю, читатель исполнен собственных мыслей на этот счет. И кто бы что бы ни говорил об абсолютности свободы, с ограничениями на этом уровне придется смириться. Как и с некоторыми другими.
Ведь говорить об абсолютной свободе, подобно Ричарду Баху, можно только признав, будто бы единичный человек является чем-то совершенно независимым от общества, истории, системы отношений и т.п. Наш анализ показал, что предпосылка неверна. На самом деле человек неразрывно связан с другими, настолько неразрывно, что трудно определить, где же кончается он и начинаются другие.
Примечательно, что иллюстрация всеобщего единства не была целью нашего исследования, но явилась попутным его результатом. Сказанное не означает, что ценность этого результата тоже побочная – она вполне реальна. Если же говорить о специальных работах, посвященных отстаиванию этой позиции, то они представлены в изобилии и предлагают десятки вариантов доказательств и иллюстраций.
В самом деле, заявления индивида о полной собственной автономности абсурдны и безответственны, не имеют под собой реальных оснований. С самого начала жизни ребенок вовлекается в тесную связь с человеческим. Ведь современник рождается не столько в природной среде, сколько в социальной. Ключевую роль в становлении личности играет вовлечение в поле социальных смыслов. Этот процесс представляется совершенно необходимым, и вне его человек немыслим.
Известны многочисленные примеры взращивания человеческого детеныша в звериной среде (как Маугли). В качестве воспитателей выступали не обязательно волки, но и рыси, а также другие, более экзотические животные. Получив огласку, такие случаи вызывали большой интерес не только со стороны любопытствующих, но и специалистов. Исследования последних показали, что процесс деградации человека с таким детством необратим. В зависимости от времени пребывания в животном царстве и, по-видимому, усердия воспитателей, различается только ее степень. Одни, вернувшиеся в мир homo sapiens достаточно скоро, благодаря стараниям людей обрели-таки человеческий облик. Тем не менее, большая часть их интеллектуальных и духовных способностей оказалась безвозвратно утрачена. В течение всей своей жизни они отставали в развитии от сверстников. Другие же, пробывшие под опекой животных долее, даже титаническими усилиями не могли быть возвращены к человеческой жизни, оставаясь обреченными проводить ее в условиях спецприюта. По облику они походили на дегенератов или умалишенных.
То есть, опыт свидетельствует, что человек не может состояться без общества, в этой связи он изначально от него зависим, несвободен, ибо им же и порождается, является его дитем и продолжением. А можно ли быть свободным от собственного первоначала? И более того, мы считаем, что процесс становления личности, очеловечевания ребенка является одновременно и процессом присвоения, трансляции опыта поколений, установления сущностной связи с другими людьми, впитывания их опыта, мировоззрения и культуры.
Ведь что окружает современного ребенка, в каких духовных и душевных ландшафтах формируется его самосознание? Каково их содержание? Как было сказано, становление происходит далеко не в природных ареалах. Налицо иное. К настоящему моменту природа столь «окультурена», что в первую очередь мы сталкиваемся не с ней, а с продуктами жизни наших предков. Фактически, окружающая среда представляет собой их личную историю. Ведь характер деятельности наших предшественников направлялся их видением мира, пониманием своего места в нем, представлением о целях и ценностях собственного бренного бытия, мнениями о надлежащем и ненадлежащем. Все это нашло свое воплощение в конечных результатах труда, которые и составляют так называемый «ландшафт» жизни.
Сказанное относится как к материальной сфере, так и к духовной. В материальной речь идет об окружении и обустройстве нашей жизни. Методы, способы и формы преобразования природы, цели и задачи таких преобразований – все это уже имеется в мире, когда его начинает постигать неофит. Рождаясь, мы попадаем в готовые города с известной архитектурой и инфраструктурой, вовлекаемся в определенный тип материального воспроизводства и обеспечения жизнедеятельности и т.п. Для существования в этой среде мы усваиваем опыт прошлых поколений, их подход и образ действия. Работает следующая цепочка. Созданный материальный объект призван реализовать какую-то цель. Цель задана воззрениями на мир и пониманием его. Осваивающий объект неизбежно приобщается к целям, ценностям и мировоззрению его создателя. Что касается духовной сферы, здесь преемственность еще более очевидна. Воспитание делает нас членами одного культурного сообщества, способными воспринимать и понимать друг друга, без чего невозможно не только решение совместных задач, но и вообще совместное бытие.
В этой связи отметим важное. Во-первых, не будет преувеличением сказать, что вовлечение в мир данного начинается раньше, чем сознательная жизнь. Усвоенное укореняется чрезвычайно глубоко и не может быть элиминировано полностью последующими усилиями. Имеются научные исследования, показывающие, что даже глубокие психотехники оказываются не в состоянии проникнуть в закрома человеческой души далее поверхностных уровней. К тому же, помимо индивидуального бессознательного существует и коллективное со своими архетипами, и генетическая память. То есть, сменить свою культурную матрицу невозможно. Мы не свободны сделать это. /Примечание: попытка подобного освобождения предпринимается в доктрине американского мистика Карлоса Кастанеды. Интересны его рассуждения о свободе. Однако отметим, что достижение абсолютной свободы у Кастанеды (по учению дона Хуана) предполагает длинный, всепоглощающий путь, один из шагов которого - освобождение и от так называемой «человеческой формы», то есть, по сути говоря, переход в нелюди – в смысле превращения в существо, в своей духовной и душевной основе не имеющее ничего общего с представителями человечества/.
Во-вторых, какая-либо культурная матрица совершенно необходима. Вне ее нет и человека (см. про детей-маугли). Авторы, утверждающие относительность культурных (нравственных, этических) норм со ссылками на то, что в разных культурах они разные и родившись в Африке мы были бы иными, правы только отчасти. Действительно, многие типы поведения, приятные и нормальные для одних народов (культур), для других нетерпимы. То есть, утверждение об относительности культуры верно в моральном аспекте: показывает неединственность нашей нравственной позиции, призывая тем самым к плюрализму. Понимание этого удерживает от абсолютизации собственных воззрений – известно, что люди, полагавшие себя носителями единой и абсолютной (например, христианской) истины, были готовы вырезать полмира ради ее гегемонии. Но данное утверждение ошибочно применительно к реальному бытию, когда полагают, что из относительности следует возможность легкой смены или выбора собственной культурной матрицы, а также признание самого факта ее существования малозначимым. Относительность здесь не играет никакой роли. Пусть существуют сотни очень разных культур – но мы-то родились в одной, мы сами являемся ее частью. И нам она нужна.
Резюмируем кратко:
- в современной ситуации человек не может состояться вне общества;
- формируясь в рамках общества, он впитывает в себя опыт (и культуру в целом) предыдущих поколений, становясь таким образом их продолжением;
- личность не может существовать автономно от культуры.
Поэтому справедливо считать, что культурная матрица существует внутри нас и, хотя является чем-то относительным, тем не менее выступает нашим условием самотождественности, для нас – она абсолютна и является частью нашей сущности. Не стоит из-за этого переживать. Как говорили восточные мудрецы, оттого, что мы являемся частью общего, мы не становимся меньше – напротив, мы становимся больше.
