Лем и философы
В «Сумме» есть много упоминаний о различных философских течениях, в частности о современной буржуазной философии. По книге рассеяно множество критических замечаний. Лем с иронией говорит о феноменологии Э. Гуссерля и о текстах М. Хайдеггера, одного из основателей экзистенциализма . Он критически относится и к попыткам М. Таубе опереться в подходе к понятию значения на объективно‑идеалистическую философию английского логика и философа А.Н.Уайтхеда. Лем отмечает, что неубедительны и бихевиористские попытки истолковывать психику и решать проблему значения. С этой проблемой не могут управиться и направления логического позитивизма (неопозитивизма) — логический эмпиризм и «физикализм». Лем отмечает, что многовековая дискуссия о природе научного обобщения, восходящая к номинализму и реализму, не увенчалась успехом. Он указывает, наконец, на неудовлетворительность позиции конвенционализма — так называемого «радикального конвенционализма» философов и логиков польской школы.
Позиция или поза?
Критика критикой, но противостоит ли этим взглядам четкая философская позиция самого автора? Увы, нет! Манера изложения заставляет думать, будто «от имени науки» с наибольшим правом могут выступать неопозитивисты. Это скорее поза, чем позиция, а позу можно менять, но тогда различия в критикуемых позициях смазываются!
Лем затрагивает такие направления в основаниях математики, как «интуиционизм» (Э.Л.Я.Брауэр, Г.Вейль), «формализм» (Д.Гильберт) и «конструктивизм» (А.А.Марков). Однако он забывает, что исторически интуиционизм был связан с различными вариантами субъективистских теорий познания, а конструктивное направление — с диалектическим материализмом. При оценке всех этих направлений следует четко отделять сами конкретные исследования по логике, метаматематике (теории доказательства), логической семантике и т.д. от философии, на них произраставшей (логический позитивизм и пр.).
Фазы цивилизации. Умозрительные эксперименты Лема
Перейдем теперь к рассмотрению некоторых идеи из второй половины книги. Частично о них уже шла речь. Здесь полезно еще раз напомнить, что Лем рисует весьма далекое будущее. Развитие нашей цивилизации он делит на три фазы.
Первая заканчивается сейчас, в эпоху электричества, и тут же начинается вторая. В этой фазе энергетика достигнет высвобождения в двигателях мощностей, сравнимых по масштабу с явлениями природы, и кибернетика будет конструировать все более сложные «системы». Третья фаза — фаза автоэволюции вида Homo sapiens. Ко второй фазе Лем относит значительную часть своих фантастико‑гипотетических построений.
Займемся сначала ею… и тут же на нас сыплются слова: имитология, фантомология, пантокреатика, цереброматика, телетаксия и еще, и еще, и еще…
Ахти нам, да где ж словарь?!
«Имитология» — от латинского слова imitatio — подражание. Фантомология — от французского fantom — призрак, видение. (Отсюда Фантомас!)
Пантокреатика — греко‑латинский гибрид: пантоз — весь, всякий; creatio — создание, созидание. (Сказать бы короче «панкреатика» — но, увы, панкреатит — воспаление поджелудочной железы!)
Эти слова звучат зазывно, как названья далеких, еще неоткрытых стран. Кажется, будто ты — юнга на каравелле, которую ведет Колумб! Каскара саграда!
Имитология охватывает все материальные процессы и явления как естественные (звезда, извержение вулкана), так и «неестественные» (атомный реактор, цивилизация). «Совершенный имитолог, — пишет Лем, — это тот, кто сумеет воспроизвести любое явление Природы или же явление, какого Природа, правда, спонтанно не создает, но создание которого является реальной возможностью» (гл. V).
Имитология плавно переходит в фантомологию — более позднюю фазу пантокреатики. Фантомология охватывает уже создание процессов, все более отличных от естественных — «вплоть до совершенно невозможных, т.е. таких, которые ни при каких обстоятельствах произойти не могут, ибо они противоречат законам природы» (гл. V).
Начинается она с фантоматики. Это нечто вроде кинематографа , только с обратной связью . Здесь ты и зритель, и сам себе актер, а иллюзия, тобой создаваемая и переживаемая, совершенна!
Фантоматический сеанс и общая концепция
Фантоматический сеанс описан Лемом в «Возвращении со звезд». Герой — Хэл Брегг — лишь накануне вернулся на Землю, он бродит по парку большого города и попадает в фантомат. И вот он уже в лодке, на бурной африканской реке. Лодку выбрасывает на камни, и он прыгает в воду за упавшей в нее Аэн Аэнис. И… слышит смех окружающих, это иллюзия, он — в фантомате. Этот прыжок заставит потом Аэн Аэнис выпить «перто» — напиток, возвращающий страх…
Это случилось в «Возвращении со звезд», здесь же, в «Сумме», Лем излагает свою общую концепцию — основу творчества (о такой перекличке мы и говорили в начале нашего Опыта). Сначала Лем упоминает о результатах некоторых недавних экспериментов по исследованию «рая» и «ада» в мозгу.[67] Затем он рассматривает «цереброматику», «телетаксию», «фантопликацию»… Страницы, посвященные всем этим «предметам», — одни из наиболее занятных в книге… но не всегда убедительных!
Две математики?
Пантокреатическая деятельность в целом слагается из добывания информации и из ее использования. «Автоматическое» добывание информации войдет, согласно Лему, в имитологию.
«Имитология с помощью бесчисленных процессов… дает нам различные связи, „теории“ и свойства явлений» (гл. VII). Но как же создать эти «имитологические машины»? Нужно — «выращивать информацию»! Естественнонаучный генезис этой идеи мы проследили выше. Здесь же мы дадим некоторую оценку самой идеи и того, с чем ее связывает автор.
Схема рассуждений Лема приблизительно следующая. Технология будущего будет руководствоваться математикой будущего. Пользуясь математическими системами, конструкторы смогут производить «наперед заданные миры». Нынешняя математика с ее аналитическими методами и символическими языками, по мнению Лема, не годится для этой цели. Нужна другая математика. Какая же именно? Математика, которую «без всякого формализма реализует оплодотворенное яйцо»; математика, которая «управляет процессами в хромосомах и звездах, обходясь без всяких формализмов». Эта‑то «математика» и будет создаваться путем выращивания молекул — носительниц теорий на «информационной ферме».
Рассмотрим эту идею Лема. Надо прежде всего сказать, что ее реализация уже начата… современной математикой. Только вместо «молекул в чане» математики используют «программы в вычислительной машине». И эти программы не столь уж «малы», они «сравнимы по длине» с молекулами нуклеиновых кислот. С микроминиатюризацией машин и с развитием принципов программирования подобные «длины» будут быстро превзойдены. В самом деле, вот что пишет Ф.Крик[68] (один из авторов спиральной модели «ДНК») о длине этих молекул:
«Общая длина цепи ДНК в клетке составляет: для фага Т—4, инфицирующего кишечную палочку Escherichia coli, примерно 2*105 пар оснований; для самой кишечной палочки — вероятно 107 , а для человека 2—3*109 в каждой клетке (этого вполне достаточно для миллиона с лишним генов, если считать, что длина каждого гена соответствует нескольким тысячам пар оснований)».
Число хромосом у человека около 50, и, значит, в среднем на молекулу приходится около 108 пар оснований и такое же по порядку число битов информации, ибо пара оснований несет 2 бита.
А вот что пишут о машинах Е.А.Жоголев и Н.П.Трифонов: «Самой быстродействующей машиной в мире в настоящее время является машина Си‑Ди‑Си‑6600, построенная в
Вдумаемся в эти числа (они на самом деле уже устарели, ибо сейчас действует машина со скоростью 12 млн. операций в секунду!). Емкость оперативной памяти машины равна 131072*60 примерно 6*106 битов. Она превосходит количество информации в ДНК фага Т—4 и приближается к количеству информации в ДНК кишечной палочки. Молекулы такой длины уже можно «записать» в памяти СиДиСи‑6600!
Мы, наверно, сильно занизим «цифры», если будем считать, что в каждое десятилетие емкость оперативной памяти машин будет повышаться на один порядок. Но и тогда всего лишь через 30 лет можно будет записать в оперативной памяти машины уже всю цепь ДНК человека! Подчеркиваем — в оперативной , т.е. в «быстрой» памяти.
Время обращения в 1 мксек у СиДиСи‑6600 означает, что «молекулу» длиной в 106 бит машина может «прочитать» за одну секунду. (Вряд ли натуральные «биохимические считчики» в клетке — рибосомы — считывают наследственную информацию с такой быстротой.) Наконец, быстродействие в 3*106 операций в секунду означает, что «переработка» «молекулы» длиной в 106 бит также будет длиться около одной секунды. Можно думать — и это скорее пессимизм, чем оптимизм, — что к 2000 году аналогичные времена считывания и переработки будут относиться уже к «человеческим» молекулам, т.е. к молекулам «длиною» в 109 битов. (Надо, конечно, учитывать, что память машины должна загружаться не только самой «молекулой», но и программой для ее переработки.)
Еще по прошествии некоторого времени оперативная память машин вместит уже целые «популяции» таких молекул, популяции численностью в 103 , 106 , а затем и в 109 «особей». Одна «приличная» цифровая вычислительная машина сможет моделировать запас генотипов всего человечества.
Выращивать информацию можно уже сегодня. Но, быть может, это выращивание еще не начато? Нет! Уже начато! И никаких ограничений типа «формализации» оно не имеет! И на самом деле уже сегодня оно богаче по своим возможностям, чем «химия ДНК». Программы, «эволюционирующие» в машине, уже сегодня самоперестраиваются, ветвятся, производят случайный выбор. И если поначалу машины решали чисто вычислительные задачи, то теперь интенсивно исследуются принципы решения задач эвристики.[70]
Выводы
Итак, сама идея выращивания информации вполне здравая. Ее реализация уже началась. Дойдет ли это выращивание до «молекулярного уровня»? По‑видимому, дойдет. Примет ли оно формы «эволюции» молекул в чанах или в биосистемах или останется эволюцией программ, т.е. «состояний» машин — систем «типа мозга», покажет будущее.
Все это не вызывает сомнений. Сомненье вызывает взгляд Лема на природу математического «предсказания».
Куриное яйцо. «Математика» хромосом и Эйнштейн
Автор настойчиво, вновь и вновь, обращается к образу оплодотворенного яйца, он пишет:
«Полагаю, что язык биохимии должен будет подвергнуться весьма радикальной перестройке. Возможно, появится некий физико‑химико‑математичеекий формализм. Но это не наше дело. Ведь если кому‑нибудь „понадобится“ живой организм, то вся эта писанина будет вовсе не нужна. Достаточно взять сперматозоид и оплодотворить им яйцеклетку, которая через определенное время „сама“ преобразуется в „искомое решение“» (гл. VII).
И дальше:
«…Производственный рецепт означает более высокий уровень овладения материальным явлением, чем научная теория; этим объясняется и некоторое (по крайней мере потенциальное) превосходство технологии, которая охотно освободилась бы от существующего главенства науки».
А теперь уж «яйцо» contra Е=mc2 :
«Попробуем теперь сопоставить формулу теоретической физики Е=mc2 с генотипом оплодотворенного куриного яйца. Чему соответствует «в яйце данная формула, если и ее, и генотип рассматривать как алгоритмы» (гл. VII).
И еще раз «яйцо», чтоб окончательно сразить читателя:
«Так что этому самому куриному яйцу как информационной структуре, предсказывающей будущее состояние, эквивалентна „лишь вся физика с физиками“».
Мы занимаем в этом вопросе «твердую позицию ретроградов».
Нет! Теория была и будет объясняющей! Оплодотворенная яйцеклетка не есть теория! «Физика со всеми физиками» — сложнее «яйца»! Наука всегда дралась за объяснение! Вся армия ученых, движущаяся лавиной, дралась и дерется за объяснение!
Что же касается рецептов типа «развивающегося яйца», то они хорошо знакомы современной математике и физике.
Вывод
Если постулат, третий постулат самого же Лема, о сохранении человеком разумности будет выполнен, то человек будет стремиться к объяснению, к дискурсивным теориям, хотя дать определение дискурсивности еще труднее, чем решить проблему значения.
Такова наша позиция!
Два типа языков
Аналогично двум «типам» теорий Лем вводит в рассмотрение два типа языков. Это — дискурсивный (мыслительный) язык и операциональный язык (язык действий). Было бы удивительно, если бы Лем вдруг «предпочел» дискурсивные языки. Если бы он стал обсуждать способы «повышения дискурсивности». А здесь есть что обсуждать!
Лем, разумеется, верен себе. Операционный язык — хорошо, мыслительный — плохо!
Мы не станем разбирать всю аргументацию автора в связи с языком; это было бы повторением. Мы разъясним лишь два понятия, к которым он прибегает, — понятие монады по Г.В.Лейбницу и понятие синтетического априорного суждения по И.Канту.
Лейбниц и субстанция. «Коконы души»
Термин «субстанция» в истории философии обычно служил для обозначения неизменной первоосновы всего сущего, бытие которой постулировалось. Есть меняющиеся состояния и свойства , а в противоположность им — говорили философы — неизменная первооснова — субстанция. Некоторые философы считали, что такая субстанция — одна, другие — что их две или три. Иные же считали, что таких субстанций много или даже бесконечно много. Эти воззрения получили названия монизма, дуализма и плюрализма.
Плюралистом и был как раз Лейбниц, он верил, что число субстанций бесконечно. А свои субстанции называл «монадами» . Вдобавок он считал, что монады не обладают протяженностью, что это, так сказать, метафизические точки. (Мы используем доступное сравнение с материальными точками механики.) Монады были к тому же «простыми». Их единственным атрибутом являлось мышление (тогда как единственным атрибутом материальной точки является ее масса). И, наконец, монады не взаимодействовали друг с другом: Лейбниц говорил, что они «не имеют окон».
Короче, это были эдакие «коконы души», «дифференциалы духа». Но даже и без окон каждая монада обладала способностью отражать всю Вселенную.
Этот образ и привлекает Ст. Лем, чтобы проиллюстрировать чисто мыслительный (скверный!) язык.
За цитатой читатель может обратиться к тексту автора.
Рассел о Канте
Второе понятие, которое мы разъясним, это понятие синтетического априорного суждения по И.Канту (1724—1804). Мы процитируем с некоторыми сокращениями Б.Рассела[71]:
«Наиболее важной книгой Канта является „Критика чистого разума…“ Цель этой работы состоит в том, чтобы доказать, что хотя никакое наше знание не может выйти за пределы опыта, тем не менее оно частично априорно и не выводится индуктивно из опыта. Априорная часть нашего знания охватывает, согласно Канту, не только логику, но многое такое, что не может быть включено в логику или выведено из нее. Он выделяет два различения, которые у Лейбница смешаны. С одной стороны, существует различие между „аналитическими“ и „синтетическими“ суждениями, с другой стороны — различие между „априорными“ и „эмпирическими“ суждениями…».
«Аналитическое» суждение — это такое суждение, в котором предикат является частью субъекта. Например, «высокий человек есть человек» или «равносторонний треугольник есть треугольник». Все такие суждения следуют из закона противоречия: утверждать, что высокий человек не есть человек, было бы внутренне противоречиво. «Синтетическое» суждение — это такое суждение, которое не является аналитическим. Все суждения, которые мы знаем только благодаря опыту, являются синтетическими. Мы не можем просто путем анализа понятий открыть такие истины, как «вторник был дождливый день» или «Наполеон был великим полководцем». Но Кант в отличие от Лейбница и всех других предшествовавших ему философов не допускает обратного, т.е. того, что все синтетические суждения известны только благодаря опыту. Это приводит нас ко второму из вышеуказанных различий.
«Эмпирическое» суждение — это суждение, которое мы не можем знать, кроме как с помощью чувственного восприятия, либо нашего собственного, либо чувственного восприятия тех, чье словесное свидетельство мы принимаем. Факты истории и географии относятся к этому типу; такими же являются законы науки — всякий раз наше знание их истины зависит от данных наблюдения. «Априорные» суждения, с другой стороны, являются такими, которые, хотя они и могут быть извлечены из опыта, когда они известны, имеют, по‑видимому, другую основу, чем опыт.
Ребенку, изучающему арифметику, может помочь восприятие двух шариков и двух других шариков, и, наблюдая их вместе, он воспринимает четыре шарика. Но когда он усвоит общее суждение «2+2=4», ему не потребуется больше подтверждения примерами; суждение имеет достоверность, которую индукция никогда не может дать общему закону. Все суждения чистой математики являются в этом смысле априорными».
Это деление Кант создал в рамках своей философии. Характеристику философии Канта — родоначальника немецкого классического идеализма читатель может найти в «Философских тетрадях» В. И. Ленина. Сама же идея Лейбница — Канта о различии аналитических и синтетических суждений продолжает свою жизнь в современной логике.
Вот к каким представлениям кантовской философии прибегает Лем, когда говорит, что организм своими зародышевыми клетками высказывает синтетические априорные суждения. Они «синтетические», потому что новые и справедливые (так как обеспечивают выживание) и априорные (ибо верны до опытной проверки ).
Здесь мы приспустим занавес и перейдем к оценке последней главы книги «Пасквиль на эволюцию», а затем и к нашим общим замечаниям и оценкам.
Взгляд Лема. Начало
Речь пойдет об автоэволюции человека. Сама эта идея вряд ли может вызвать возражения с методологической точки зрения.
Лем рассматривает автоэволюцию с позиций футурологии, он относит ее к третьей фазе цивилизации. Лем выделяет различные ступени автоэволюции. Сначала — «консервативная техника» — пересадка органов и протезирование. Когда Лем еще писал свою «Сумму», эта ступень уже началась.
Около двух тысяч человек в мире живут с пересаженной почкой, делаются попытки пересаживать печень, и, наконец, сенсационные пересадки сердца. Мир, затаив дыханье, следил за выздоровлением Филиппа Блайберга — второго пациента, прооперированного Кристианом Бернардом. На очереди — пересадка целого «блока» сердце — легкое. Медицина обретает свободу пластики. Надпись на воротах заводов Форда «Помни, что Бог создал человека без запасных частей» — начинает устаревать.
Эксперименты доктора Л.Петруччи из Милана по выращиванию человеческих зародышей in vitro потрясают сознание людей. По страницам газет мелькает имя Олдоса Хаксли, а социологи, кибернетики и биологи спорят о социальных и моральных последствиях экспериментов Л.Петруччи. Автоэволюция началась!
Но пока это первая ступень, начало первой ступени. Пока это «одобрение», как говорит Лем, основного «конструктивного плана», данного природой. Вторая, более далекая ступень — реализация программы‑максимум биотехнологии, т.е. формирование все более совершенных типов человека. Это растянутый на столетия и тысячелетия план создания «следующей модели» Homo sapiens.
Чтобы начать вторую ступень, надо знать слабые пункты в «конструкторской деятельности» Природы, и Лем дает обзор возможных «обвинений».
Новый персонаж
Зная недостатки, можно начать перестройку. И здесь Лем выводит на сцену еще один персонаж — терапию генотипов.
Мы говорили уже об открытии Менделя и о последующем натиске ученых на проблему жизни. Мы упоминали о работах по расшифровке генетического кода. Терапия генотипов — еще одно следствие из работ Уотсона и Крика.
Идея здесь чрезвычайно проста и наглядна.
Нужно найти специфические «агенты» (скажем, молекулы или вирусы), которые исправляли бы дефектные хромосомы — дефектные нуклеиновые кислоты. Такой «агент» должен был бы «присоединяться» к ДНК, «вырывать» из нее «испорченный блок» и вставлять на его место «исправный».
Подобный «ремонт» может производиться как в отдельных клетках, скажем в наследственных (замена рецессивных летательных генов на «здоровые»), так и в целом организме, т.е. во всех его клетках или в некоторой их части.
Для чего это нужно?
«В настоящее время известно, — пишет Н.П.Дубинин[72], — более 500 болезней человека, причиной которых служат молекулярные нарушения наследственной структуры человека. Среди этих болезней мы встречаем появление скелетных и соединительнотканных дефектов, дефектов мышечной системы, сердечно‑сосудистой системы, системы кроветворения, пищеварительной системы, центральной нервной системы, органов чувств, процессов обмена и т.д.».
Речь идет о хромосомных болезнях человека!
Для их лечения и нужна в первую очередь терапия генотипов. Всю же проблему наследственности человека в целом призвана охватить особая наука. Мы скажем о ней несколько слов.
