Глава 8. Поединок между профессором и поэтом
Как раз в то время, когда сознание покинуло Степу в Ялте, то есть около половины двенадцатого дня, оно вернулось к Ивану Николаевичу Бездомному, проснувшемуся после глубокого и продолжительного сна. Некоторое время он соображал, каким это образом он попал в неизвестную комнату с белыми стенами, с удивительным ночным столиком из какого-то светлого металла и с белой шторой, за которой чувствовалось солнце.
Иван тряхнул головой, убедился в том, что она не болит, и вспомнил, что он находится в лечебнице. Эта мысль потянула за собою воспоминание о гибели Берлиоза, но сегодня оно не вызвало у Ивана сильного потрясения. Выспавшись, Иван Николаевич стал поспокойнее и соображать начал яснее. Полежав некоторое время неподвижно в чистейшей, мягкой и удобной пружинной кровати, Иван увидел кнопку звонка рядом с собою. По привычке трогать предметы без надобности, Иван нажал ее. Он ожидал какого-то звона или явления вслед за нажатием кнопки, но произошло совсем другое. В ногах Ивановой постели загорелся матовый цилиндр, на котором было написано: "Пить". Постояв некоторое время, цилиндр начал вращаться до тех пор, пока не выскочила надпись: "Няня". Само собою разумеется, что хитроумный цилиндр поразил Ивана. Надпись "Няня" сменилась надписью "Вызовите доктора".
- Гм… - молвил Иван, не зная, что делать с этим цилиндром дальше.
Но тут повезло случайно: Иван нажал кнопку второй раз на слове "Фельдшерица". Цилиндр тихо прозвенел в ответ, остановился, потух, и в комнату вошла полная симпатичная женщина в белом чистом халате и сказала Ивану: - Доброе утро! Иван не ответил, так как счел это приветствие в данных условиях неуместным. В самом деле, засадили здорового человека в лечебницу, да еще делают вид, что это так и нужно! Женщина же тем временем, не теряя благодушного выражения лица, при помощи одного нажима кнопки, увела штору вверх, и в комнату через широкопетлистую и легкую решетку, доходящую до самого пола, хлынуло солнце.
За решеткой открылся балкон, за ним берег извивающейся реки и на другом ее берегу - веселый сосновый бор.
- Пожалуйте ванну брать, - пригласила женщина, и под руками ее раздвинулась внутренняя стена, за которой оказалось ванное отделение и прекрасно оборудованная уборная.
Иван, хоть и решил с женщиной не разговаривать, не удержался и, видя, как вода хлещет в ванну широкой струей из сияющего крана, сказал с иронией: - Ишь ты! Как в "Метрополе"! - О нет, - с гордостью ответила женщина, - гораздо лучше. Такого оборудования нет нигде и за границей. Ученые и врачи специально приезжают осматривать нашу клинику. У нас каждый день интуристы бывают.
При слове "интурист" Ивану тотчас же вспомнился вчерашний консультант.
Иван затуманился, поглядел исподлобья и сказал: - Интуристы… До чего же вы все интуристов обожаете! А среди них, между прочим, разные попадаются. Я, например, вчера с таким познакомился, что любо-дорого! И чуть было не начал рассказывать про Понтия Пилата, но сдержался, понимая, что женщине эти рассказы ни к чему, что все равно помочь она ему не может.
Вымытому Ивану Николаевичу тут же было выдано решительно все, что необходимо мужчине после ванны: выглаженная рубашка, кальсоны, носки. Но этого мало: отворив дверь шкафика, женщина указала внутрь его и спросила: - Что желаете надеть - халатик или пижамку? Прикрепленный к новому жилищу насильственно, Иван едва руками не всплеснул от развязности женщины и молча ткнул пальцем в пижаму из пунцовой байки.
После этого Ивана Николаевича повели по пустому и беззвучному коридору и привели в громаднейших размеров кабинет. Иван, решив относиться ко всему, что есть в этом на диво оборудованном здании, с иронией, тут же мысленно окрестил кабинет "фабрикой-кухней".
И было за что. Здесь стояли шкафы и стеклянные шкафики с блестящими никелированными инструментами. Были кресла необыкновенно сложного устройства, какие-то пузатые лампы с сияющими колпаками, множество склянок, и газовые горелки, и электрические провода, и совершенно никому не известные приборы.
В кабинете за Ивана принялись трое - две женщины и один мужчина, все в белом. Первым долгом Ивана отвели в уголок, за столик, с явною целью кое-что у него повыспросить. Иван стал обдумывать положение. Перед ним было три пути. Чрезвычайно соблазнял первый: кинуться на эти лампы и замысловатые вещицы, и всех их к чертовой бабушке перебить и таким образом выразить свой протест за то, что он задержан зря. Но сегодняшний Иван уже значительно отличался от Ивана вчерашнего, и первый путь показался ему сомнительным: чего доброго, они укоренятся в мысли, что он буйный сумасшедший. Поэтому первый путь Иван отринул. Был второй: немедленно начать повествование о консультанте и Понтии Пилате. Однако вчерашний опыт показал, что этому рассказу не верят или понимают его как-то извращенно. Поэтому Иван и от этого пути отказался, решив избрать третий: замкнуться в гордом молчании.
Полностью этого осуществить не удалось и, волей-неволей, пришлось отвечать, хоть и скупо и хмуро, на целый ряд вопросов.
И у Ивана выспросили решительно все насчет его прошлой жизни, вплоть до того, когда и как он болел скарлатиною, лет пятнадцать тому назад. Исписав за Иваном целую страницу, перевернули ее, и женщина в белом перешла к расспросам о родственниках Ивана. Началась какая-то канитель: кто умер, когда да отчего, не пил ли, не болел ли венерическими болезнями, и все в таком же роде. В заключение попросили рассказать о вчерашнем происшествии на Патриарших прудах, но очень не приставали, сообщению о Понтии Пилате не удивлялись.
Тут женщина уступила Ивана мужчине, и тот взялся за него по-иному и ни о чем уже не расспрашивал. Он измерил температуру Иванова тела, посчитал пульс, посмотрел Ивану в глаза, светя в них какою-то лампой. Затем на помощь мужчине пришла другая женщина, и Ивана кололи, но не больно, чем-то в спину, рисовали у него ручкой молоточка какие-то знаки на коже груди, стучали молоточками по коленям, отчего ноги Ивана подпрыгивали, кололи палец и брали из него кровь, кололи в локтевом сгибе, надевали на руки какие-то резиновые браслеты…
Иван только горько усмехался про себя и размышлял о том, как все это глупо и странно получилось. Подумать только! Хотел предупредить всех об опасности, грозящей от неизвестного консультанта, собирался его изловить, а добился только того, что попал в какой-то таинственный кабинет затем, чтобы рассказывать всякую чушь про дядю Федора, пившего в Вологде запоем.
Нестерпимо глупо! Наконец Ивана отпустили. Он был препровожден обратно в свою комнату, где получил чашку кофе, два яйца в смятку и белый хлеб с маслом.
Съев и выпив все предложенное, Иван решил дожидаться кого-то главного в этом учреждении и уж у этого главного добиться и внимания к себе, и справедливости.
И он дождался его, и очень скоро после своего завтрака. Неожиданно открылась дверь в комнату Ивана, и в нее вошло множество народа в белых халатах. Впереди всех шел тщательно, по-актерски обритый человек лет сорока пяти, с приятными, но очень пронзительными глазами и вежливыми манерами. Вся свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и вход его получился поэтому очень торжественным. "Как Понтий Пилат!" - подумалось Ивану.
Да, это был, несомненно, главный. Он сел на табурет, а все остались стоять.
- Доктор Стравинский, - представился усевшийся Ивану и поглядел на него дружелюбно.
- Вот, Александр Николаевич, - негромко сказал кто-то в опрятной бородке и подал главному кругом исписанный Иванов лист.
"Целое дело сшили!" - подумал Иван. А главный привычными глазами пробежал лист, пробормотал: "Угу, угу…" И обменялся с окружающими несколькими фразами на малоизвестном языке.
"И по-латыни, как Пилат, говорит…" - печально подумал Иван. Тут одно слово заставило его вздрогнуть, и это было слово "шизофрения" - увы, уже вчера произнесенное проклятым иностранцем на Патриарших прудах, а сегодня повторенное здесь профессором Стравинским.
"И ведь это знал!" - тревожно подумал Иван.
Главный, по-видимому, поставил себе за правило соглашаться со всем и радоваться всему, что бы ни говорили ему окружающие, и выражать это словами "Славно, славно…".
- Славно! - сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и обратился к Ивану: - Вы - поэт? - Поэт, - мрачно ответил Иван и впервые вдруг почувствовал какое-то необъяснимое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут же собственные его стихи показались почему-то неприятными.
Морща лицо, он, в свою очередь, спросил у Стравинского: - Вы - профессор? На это Стравинский предупредительно-вежливо наклонил голову.
- И вы - здесь главный? - продолжал Иван.
Стравинский и на это поклонился.
- Мне с вами нужно поговорить, - многозначительно сказал Иван Николаевич.
- Я для этого и пришел, - отозвался Стравинский.
- Дело вот в чем, - начал Иван, чувствуя, что настал его час, - меня в сумасшедшие вырядили, никто не желает меня слушать!..
- О нет, мы выслушаем вас очень внимательно, - серьезно и успокоительно сказал Стравинский, - и в сумасшедшие вас рядить ни в коем случае не позволим.
- Так слушайте же: вчера вечером я на Патриарших прудах встретился с таинственною личностью, иностранцем не иностранцем, который заранее знал о смерти Берлиоза и лично видел Понтия Пилата.
Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.
- Пилата? Пилат, это - который жил при Иисусе Христе? - щурясь на Ивана, спросил Стравинский.
- Тот самый.
- Ага, - сказал Стравинский, - а этот Берлиоз погиб под трамваем? - Вот же именно его вчера при мне и зарезало трамваем на Патриарших, причем этот самый загадочный гражданин…
- Знакомый Понтия Пилата? - спросил Стравинский, очевидно, отличавшийся большой понятливостью.
- Именно он, - подтвердил Иван, изучая Стравинского, - так вот он сказал заранее, что Аннушка разлила подсолнечное масло… А он и поскользнулся как раз на этом месте! Как вам это понравится? - многозначительно осведомился Иван, надеясь произвести большой эффект своими словами.
Но эффекта не последовало, и Стравинский очень просто задал следующий вопрос: - А кто же эта Аннушка? Этот вопрос немного расстроил Ивана, лицо его передернуло.
- Аннушка здесь совершенно не важна, - проговорил он, нервничая, - черт ее знает, кто она такая. Просто дура какая-то с Садовой. А важно то, что он заранее, понимаете ли, заранее знал о подсолнечном масле! Вы меня понимаете? - Отлично понимаю, - серьезно ответил Стравинский и, коснувшись колена поэта, добавил: - Не волнуйтесь и продолжайте.
- Продолжаю, - сказал Иван, стараясь попасть в тон Стравинскому и зная уже по горькому опыту, что лишь спокойствие поможет ему, - так вот, этот страшный тип, а он врет, что он консультант, обладает какою-то необыкновенной силой… Например, за ним погонишься, а догнать его нет возможности. А с ним еще парочка, и тоже хороша, но в своем роде: какой-то длинный в битых стеклах и, кроме того, невероятных размеров кот, самостоятельно ездящий в трамвае. Кроме того, - никем не перебиваемый Иван говорил все с большим жаром и убедительностью, - он лично был на балконе у Понтия Пилата, в чем нет никакого сомнения. Ведь это что же такое? А? Его надо немедленно арестовать, иначе он натворит неописуемых бед.
- Так вот вы и добиваетесь, чтобы его арестовали? Правильно я вас понял? - спросил Стравинский.
"Он умен, - подумал Иван, - надо признаться, что среди интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!" - и ответил: - Совершенно правильно! И как же не добиваться, вы подумайте сами! А между тем меня силою задержали здесь, тычут в глаза лампой, в ванне купают, про дядю Федю чего-то расспрашивают!.. А его уж давно на свете нет! Я требую, чтобы меня немедленно выпустили.
- Ну что же, славно, славно! - отозвался Стравинский, - вот все и выяснилось. Действительно, какой же смысл задерживать в лечебнице человека здорового? Хорошо-с. Я вас немедленно же выпишу отсюда, если вы мне скажете, что вы нормальны. Не докажете, а только скажете. Итак, вы нормальны? Тут наступила полная тишина, и толстая женщина, утром ухаживавшая за Иваном, благоговейно поглядела на профессора, а Иван еще раз подумал: "Положительно умен".
Предложение профессора ему очень понравилось, однако прежде чем ответить, он очень и очень подумал, морща лоб, и, наконец, сказал твердо: - Я - нормален.
- Ну вот и славно, - облегченно воскликнул Стравинский, - а если так, то давайте рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день, - тут он повернулся, и ему немедленно подали иванов лист. - В поисках неизвестного человека, который отрекомендовался вам как знакомый Понтия Пилата, вы вчера произвели следующие действия, - тут Стравинский стал загибать длинные пальцы, поглядывая то в лист, то на Ивана, - повесили на грудь иконку.
Было? - Было, - хмуро согласился Иван.
- Сорвались с забора, повредили лицо? Так? Явились в ресторан с зажженной свечой в руке, в одном белье и в ресторане побили кого-то.
Привезли вас сюда связанным. Попав сюда, вы звонили в милицию и просили прислать пулеметы. Затем сделали попытку выброситься из окна. Так? Спрашивается: возможно ли, действуя таким образом, кого-либо поймать или арестовать? И если вы человек нормальный, то вы сами ответите: никоим образом. Вы желаете уйти отсюда? Извольте-с. Но позвольте вас спросить, куда вы направитесь отсюда? - Конечно, в милицию, - ответил Иван уже не так твердо и немного теряясь под взглядом профессора.
- Непосредственно отсюда? - Угу.
- А на квартиру к себе не заедете? - быстро спросил Стравинский.
- Да некогда тут заезжать! Пока я по квартирам буду разъезжать, он улизнет! - Так. А что же вы скажете в милиции в первую очередь? - Про Понтия Пилата, - ответил Иван Николаевич, и глаза его подернулись сумрачной дымкой.
- Ну, вот и славно! - воскликнул покоренный Стравинский и, обратившись к тому, что был с бородкой, приказал: - Федор Васильевич, выпишите, пожалуйста, гражданина Бездомного в город. Но эту комнату не занимать, постельное белье можно не менять. Через два часа гражданин Бездомный опять будет здесь. Ну что же, - обратился он к поэту, - успеха я вам желать не буду, потому что в успех этот ни на йоту не верю. До скорого свидания! - и он встал, а свита его шевельнулась.
- На каком основании я опять буду здесь? - тревожно спросил Иван.
Стравинский как будто ждал этого вопроса, немедленно уселся опять и заговорил: - На том основании, что, как только вы явитесь в кальсонах в милицию и скажете, что виделись с человеком, лично знавшим Понтия Пилата, - как моментально вас привезут сюда, и вы снова окажетесь в этой же самой комнате.
- При чем здесь кальсоны? - растерянно оглядываясь, спросил Иван.
- Главным образом Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь казенное же белье мы с вас снимем и выдадим вам ваше одеяние. А доставлены вы были к нам в кальсонах. А между тем на квартиру к себе вы заехать отнюдь не собирались, хоть я и намекнул вам на это. Далее последует Пилат… И дело готово! Тут что-то странное случилось с Иваном Николаевичем. Его воля как будто раскололась, и он почувствовал, что слаб, что нуждается в совете.
- Так что же делать? - спросил он на этот раз уже робко.
- Ну вот и славно! - отозвался Стравинский, - это резоннейший вопрос. Теперь я скажу вам, что, собственно, с вами произошло. Вчера кто-то вас сильно напугал и расстроил рассказом про Понтия Пилата и прочими вещами.
И вот вы, разнервничавшийся, издерганный человек, пошли по городу, рассказывая про Понтия Пилата. Совершенно естественно, что вас принимают за сумасшедшего. Ваше спасение сейчас только в одном - в полном покое. И вам непременно нужно остаться здесь.
- Но его необходимо поймать! - уже моляще воскликнул Иван.
- Хорошо-с, но самому-то зачем же бегать? Изложите на бумаге все ваши подозрения и обвинения против этого человека. Ничего нет проще, как переслать ваше заявление куда следует, и если, как вы полагаете, мы имеем дело с преступником, все это выяснится очень скоро. Но только одно условие: не напрягайте головы и старайтесь поменьше думать о Понтии Пилате. Мало ли чего можно рассказать! Не всему надо верить.
- Понял! - решительно заявил Иван, - прошу выдать мне бумагу и перо.
- Выдайте бумагу и коротенький карандаш, - приказал Стравинский толстой женщине, а Ивану сказал так: - Но сегодня советую не писать.
- Нет, нет, сегодня же, непременно сегодня, - встревоженно вскричал Иван.
- Ну хорошо. Только не напрягайте мозг. Не выйдет сегодня, выйдет завтра.
- Он уйдет! - О нет, - уверенно возразил Стравинский, - он никуда не уйдет, ручаюсь вам. И помните, что здесь у нас вам всемерно помогут, а без этого у вас ничего не выйдет. Вы меня слышите? - вдруг многозначительно спросил Стравинский и завладел обеими руками Ивана Николаевича. Взяв их в свои, он долго, в упор глядя в глаза Ивану, повторял: - Вам здесь помогут… Вы слышите меня?.. Вам здесь помогут… вам здесь помогут… Вы получите облегчение. Здесь тихо, все спокойно. Вам здесь помогут…
Иван Николаевич неожиданно зевнул, выражение лица его смягчилось.
- Да, да, - тихо сказал он.
- Ну вот и славно! - по своему обыкновению заключил беседу Стравинский и поднялся, - до свиданья! - он пожал руку Ивану и, уже выходя, повернулся к тому, что был с бородкой, и сказал: - Да, а кислород попробуйте… и ванны.
Через несколько мгновений перед Иваном не было ни Стравинского, ни свиты. За сеткой в окне, в полуденном солнце, красовался радостный и весенний бор на другом берегу реки, а поближе сверкала река
Глава 9. Коровьевские штуки
Никанор Иванович Босой, председатель жилищного товарищества дома N 302-бис по садовой улице в Москве, где проживал покойный Берлиоз, находился в страшнейших хлопотах, начиная с предыдущей ночи со среды на четверг В полночь, как мы уже знаем, приехала в дом комиссия, в которой участвовал Желдыбин, вызывала Никанора Ивановича, сообщила ему о гибели Берлиоза и вместе с ним отправилась в квартиру N 50.
Там было произведено опечатание рукописей и вещей покойного. Ни Груни, приходящей домработницы, ни легкомысленного Степана Богдановича в это время в квартире не было. Комиссия объявила Никанору Ивановичу, что рукописи покойного ею будут взяты для разборки, что жилплощадь покойного, то есть три комнаты (бывшие ювелиршины кабинет, гостиная и столовая), переходят в распоряжение жилтоварищества, а вещи покойного подлежат хранению на указанной жилплощади, впредь до объявления наследников.
Весть о гибели Берлиоза распространилась по всему дому с какою-то сверхъестественной быстротою, и с семи часов утра четверга к Босому начали звонить по телефону, а затем и лично являться с заявлениями, в которых содержались претензии на жилплощадь покойного. И в течение двух часов Никанор Иванович принял таких заявлений тридцать две штуки.
В них заключались мольбы, угрозы, кляузы, доносы, обещания произвести ремонт на свой счет, указания на несносную тесноту и невозможность жить в одной квартире с бандитами. В числе прочего было потрясающее по своей художественной силе описание похищения пельменей, уложенных непосредственно в карман пиджака, в квартире N 31, два обещания покончить жизнь самоубийством и одно признание в тайной беременности.
Никанора Ивановича вызывали в переднюю его квартиры, брали за рукав, что-то шептали, подмигивали и обещали не остаться в долгу.
Мука эта продолжалась до начала первого часа дня, когда Никанор Иванович просто сбежал из своей квартиры в помещение управления у ворот, но когда увидел он, что и там его подкарауливают, убежал и оттуда. Кое-как отбившись от тех, что следовали за ним по пятам через асфальтовый двор, Никанор Иванович скрылся в шестом подъезде и поднялся на пятый этаж, где и находилась эта поганая квартира N 50.
Отдышавшись на площадке, тучный Никанор Иванович позвонил, но ему никто не открыл. Он позвонил еще раз и еще раз и начал ворчать и тихонько ругаться. Но и тогда не открыли. Терпение Никанора Ивановича лопнуло, и он, достав из кармана связку дубликатов ключей, принадлежащих домоуправлению, властной рукою открыл дверь и вошел.
- Эй, домработница! - прокричал Никанор Иванович в полутемной передней. - Как тебя? Груня, что ли? Тебя нету? Никто не отозвался.
Тогда Никанор Иванович освободил дверь кабинета от печати, вынул из портфеля складной метр и шагнул в кабинет.
Шагнуть-то он шагнул, но остановился в изумлении в дверях и даже вздрогнул.
За столом покойного сидел неизвестный, тощий и длинный гражданин в клетчатом пиджачке, в жокейской шапочке и в пенсне… ну, словом, тот самый.
- Вы кто такой будете, гражданин? - испуганно спросил Никанор Иванович.
- Ба! Никанор Иванович, - заорал дребезжащим тенором неожиданный гражданин и, вскочив, приветствовал председателя насильственным и внезапным рукопожатием. Приветствие это ничуть не обрадовало Никанора Ивановича - Я извиняюсь, - заговорил он подозрительно, - вы кто такой будете? Вы - лицо официальное? - Эх, Никанор Иванович! - задушевно воскликнул неизвестный. - Что такое официальное лицо или неофициальное? Все это зависит от того, с какой точки зрения смотреть на предмет, все это, Никанор Иванович, условно и зыбко. Сегодня я неофициальное лицо, а завтра, глядишь, официальное! А бывает и наоборот, Никанор Иванович. И еще как бывает! Рассуждение это ни в какой степени не удовлетворило председателя домоуправления. Будучи по природе вообще подозрительным человеком, он заключил, что разглагольствующий перед ним гражданин - лицо именно неофициальное, а пожалуй, и праздное.
- Да вы кто такой будете? Как ваша фамилия? - все суровее стал спрашивать председатель и даже стал наступать на неизвестного.
- Фамилия моя, - ничуть не смущаясь суровостью, отозвался гражданин, - ну, скажем, Коровьев. Да не хотите ли закусить, Никанор Иванович? Без церемоний! А? - Я извиняюсь, - уже негодуя, заговорил Никанор Иванович, - какие тут закуски! (Нужно признаться, хоть это и неприятно, что Никанор Иванович был по натуре несколько грубоват). - На половине покойника сидеть не разрешается! Вы что здесь делаете? - Да вы присаживайтесь, Никанор Иванович, - нисколько не теряясь, орал гражданин и начал юлить, предлагая председателю кресло.
Совершенно освирепев, Никанор Иванович отверг кресло и завопил: - Да кто вы такой? - Я, изволите ли видеть, состою переводчиком при особе иностранца, имеющего резиденцию в этой квартире, - отрекомендовался назвавший себя Коровьевым и щелкнул каблуком рыжего нечищенного ботинка.
Никанор Иванович открыл рот. Наличность какого-то иностранца, да еще с переводчиком, в этой квартире явилась для него совершеннейшим сюрпризом, и он потребовал объяснений.
Переводчик охотно объяснился. Иностранный артист господин Воланд был любезно приглашен директором Варьете Степаном Богдановичем Лиходеевым провести время своих гастролей, примерно недельку, у него в квартире, о чем он еще вчера написал Никанору Ивановичу, с просьбой прописать иностранца временно, покуда сам Лиходеев съездит в Ялту.
- Ничего он мне не писал, - в изумлении сказал председатель.
- А вы поройтесь у себя в портфеле, Никанор Иванович, - сладко предложил Коровьев.
Никанор Иванович, пожимая плечами, открыл портфель и обнаружил в нем письмо Лиходеева.
- Как же это я про него забыл? - тупо глядя на вскрытый конверт, пробормотал Никанор Иванович.
- То ли бывает, то ли бывает, Никанор Иванович! - затрещал Коровьев, - рассеянность, рассеянность, и переутомление, и повышенное кровяное давление, дорогой наш друг Никанор Иванович! Я сам рассеян до ужаса.
Как-нибудь за рюмкой я вам расскажу несколько фактов из моей биографии, вы обхохочетесь! - Когда же Лиходеев едет в Ялту?! - Да он уже уехал, уехал! - закричал переводчик, - он, знаете ли, уж катит! Уж он черт знает где! - и тут переводчик замахал руками, как мельничными крыльями.
Никанор Иванович заявил, что ему необходимо лично повидать иностранца, но в этом получил от переводчика отказ: никак невозможно. Занят. Дрессирует кота.
- Кота, ежели угодно, могу показать, - предложил Коровьев.
От этого, в свою очередь, отказался Никанор Иванович, а переводчик тут же сделал председателю неожиданное, но весьма интересное предложение.
Ввиду того, что господин Воланд нипочем не желает жить в гостинице, а жить он привык просторно, то вот не сдаст ли жилтоварищество на недельку, пока будут продолжаться гастроли Воланда в Москве, ему всю квартирку, то есть и комнаты покойного? - Ведь ему безразлично, покойнику, - шепотом сипел Коровьев, - ему теперь, сами согласитесь, Никанор Иванович, квартира эта ни к чему? Никанор Иванович в некотором недоумении возразил, что, мол, иностранцам полагается жить в "Метрополе", а вовсе не на частных квартирах…
- Говорю вам, капризен, как черт знает что! - зашептал Коровьев, - ну не желает! Не любит он гостиниц! Вот они где у меня сидят, эти интуристы! - интимно пожаловался Коровьев, тыча пальцем в свою жилистую шею, - верите ли, всю душу вымотали! Приедет… и или нашпионит, как последний сукин сын, или же капризами все нервы вымотает: и то ему не так, и это не так!.. А вашему товариществу, Никанор Иванович, полнейшая выгода и очевидный профит.
А за деньгами он не постоит, - Коровьев оглянулся, а затем шепнул на ухо председателю: - Миллионер! В предложении переводчика заключался ясный практический смысл, предложение было очень солидное, но что-то удивительно несолидное было и в манере переводчика говорить, и в его одежде, и в этом омерзительном, никуда не годном пенсне. Вследствие этого что-то неясное томило душу председателя, и все-таки он решил принять предложение. Дело в том, что в жилтовариществе был, увы, преизрядный дефицит. К осени надо было закупать нефть для парового отопления, а на какие шиши - неизвестно. А с интуристовыми деньгами, пожалуй, можно было и вывернуться. Но деловой и осторожный Никанор Иванович заявил, что ему прежде всего придется увязать этот вопрос с интуристским бюро.
- Я понимаю, - вскричал Коровьев, - как же без увязки, обязательно.
Вот вам телефон, Никанор Иванович, и немедленно увязывайте. А насчет денег не стесняйтесь, - шепотом добавил он, увлекая председателя в переднюю к телефону, - с кого же взять, как не с него! Если б вы видели, какая у него вилла в Ницце! Да будущим летом, как поедете за границу, нарочно заезжайте посмотреть - ахнете! Дело с интуристским бюро уладилось по телефону с необыкновенной, поразившей председателя, быстротою. Оказалось, что там уже знают о намерении господина Воланда жить в частной квартире Лиходеева и против этого ничуть не возражают.
- Ну и чудно! - орал Коровьев.
Несколько ошеломленный его трескотней, председатель заявил, что жилтоварищество согласно сдать на неделю квартиру N 50 артисту Воланду с платой по… - Никанор Иванович замялся немножко и сказал: - По пятьсот рублей в день.
Тут Коровьев окончательно поразил председателя. Воровски подмигнув в сторону спальни, откуда слышались мягкие прыжки тяжелого кота, он просипел: - За неделю это выходит, стало быть, три с половиной тысячи? Никанор Иванович подумал, что он прибавит к этому: "Ну и аппетитик же у вас, Никанор Иванович!" - но Коровьев сказал совсем другое: - Да разве это сумма! Просите пять, он даст.
Растерянно ухмыльнувшись, Никанор Иванович и сам не заметил, как оказался у письменного стола, где Коровьев с величайшей быстротой и ловкостью начертал в двух экземплярах контракт. После этого он слетал с ним в спальню и вернулся, причем оба экземпляра оказались уже размашисто подписанными иностранцем. Подписал контракт и председатель. Тут Коровьев попросил расписочку на пять…
- Прописью, прописью, Никанор Иванович!.. Тысяч рублей, - и со словами, как-то не идущими к серьезному делу: - Эйн, цвей, дрей! - выложил председателю пять новеньких банковских пачек.
Произошло подсчитывание, пересыпаемое шуточками и прибаутками Коровьева, вроде "денежка счет любит", "свой глазок - смотрок" и прочего такого же.
Пересчитав деньги, председатель получил от Коровьва паспорт иностранца для временной прописки, уложил его, и контракт, и деньги в портфель, и, как-то не удержавшись, стыдливо попросил контрамарочку…
- О чем разговор! - взревел Коровьев, - сколько вам билетиков, Никанор Иванович, двенадцать, пятнадцать? Ошеломленный председатель пояснил, что контрамарок ему нужна только парочка, ему и Пелагее Антоновне, его супруге.
Коровьев тут же выхватил блокнот и лихо выписал Никанору Ивановичу контрамарочку на две персоны в первом ряду. И эту контрамарочку переводчик левой рукой ловко всучил Никанору Ивановичу, а правой вложил в другую руку председателя толстую хрустнувшую пачку. Метнув на нее взгляд, Никанор Иванович густо покраснел и стал ее отпихивать от себя.
- Этого не полагается… - бормотал он.
- И слушать не стану, - зашипел в самое ухо его Коровьев, - у нас не полагается, а у иностранцев полагается. Вы его обидите, Никанор Иванович, а это неудобно. Вы трудились…
- Строго преследуется, - тихо-претихо прошептал председатель и оглянулся.
- А где же свидетели? - шепнул в другое ухо Коровьев, - я вас спрашиваю, где они? Что вы? И тут случилось, как утверждал впоследствии председатель, чудо: пачка сама вползла к нему в портфель. А затем председатель, какой-то расслабленный и даже разбитый, оказался на лестнице. Вихрь мыслей бушевал у него в голове.
Тут вертелась и вилла в Ницце, и дрессированный кот, и мысль о том, что свидетелей действительно не было, и что Пелагея Антоновна обрадуется контрамарке. Это были бессвязные мысли, но в общем приятные. И тем не менее где-то какая-то иголочка в самой глубине души покалывала председателя. Это была иголочка беспокойства. Кроме того, тут же на лестнице председателя, как удар, хватила мысль: "А как же попал в кабинет переводчик, если на дверях была печать?! И как он, Никанор Иванович, об этом не спросил?" Некоторое время председатель, как баран, смотрел на ступеньки лестницы, но потом решил плюнуть на это и не мучить себя замысловатым вопросом.
Лишь только председатель покинул квартиру, из спальни донесся низкий голос: - Мне этот Никанор Иванович не понравился. Он выжига и плут. Нельзя ли сделать так, чтобы он больше не приходил? - Мессир, вам стоит это приказать!.. - отозвался откуда-то Коровьев, но не дребезжащим, а очень чистым и звучным голосом.
И сейчас же проклятый переводчик оказался в передней, навертел там номер и начал почему-то очень плаксиво говорить в трубку: - Алло! Считаю долгом сообщить, что наш председатель жилтоварищества дома номер триста два-бис по Садовой, Никанор Иванович Босой, спекулирует валютой. В данный момент в его квартире номер тридцать пять в вентиляции, в уборной, в газетной бумаге четыреста долларов. Говорит жилец означенного дома из квартиры номер одиннадцать Тимофей Квасцов. Но заклинаю держать в тайне мое имя. Опасаюсь мести вышеизложенного председателя.
И повесил трубку, подлец.
Что дальше происходило в квартире N 50, неизвестно, но известно, что происходило у Никанора Ивановича. Запершись у себя в уборной на крючок, он вытащил из портфеля пачку, навязанную переводчиком, и убедился в том, что в ней четыреста рублей. Эту пачку Никанор Иванович завернул в обрывок газеты и засунул в вентиляционный ход.
Через пять минут председатель сидел за столом в своей маленькой столовой. Супруга его принесла из кухни аккуратно нарезанную селедочку, густо посыпанную зеленым луком. Никанор Иванович налил лафитничек, выпил, налил второй, выпил, подхватил на вилку три куска селедки… и в это время позвонили, а Пелагея Антоновна внесла дымящуюся кастрюлю, при одном взгляде на которую сразу можно было догадаться, что в ней, в гуще огненного борща, находится то, чего вкуснее нет в мире, - мозговая кость.
Проглотив слюну, Никанор Иванович заворчал, как пес: - А чтоб вам провалиться! Поесть не дадут. Не пускай никого, меня нету, нету. Насчет квартиры скажи, чтобы перестали трепаться. Через неделю будет заседание…
Супруга побежала в переднюю, а Никанор Иванович разливательной ложкой поволок из огнедышащего озера - ее, кость, треснувшую вдоль. И в эту минуту в столовую вошли двое граждан, а с ними почему-то очень бледная Пелагея Антоновна. При взгляде на граждан побелел и Никанор Иванович и поднялся.
- Где сортир? - озабоченно спросил первый, который был в белой косоворотке.
На обеденном столе что-то стукнуло (это Никанор Иванович уронил ложку на клеенку).
- Здесь, здесь, - скороговоркой ответила Пелагея Антоновна.
И пришедшие немедленно устремились в коридор.
- А в чем дело? - тихо спросил Никанор Иванович, следуя за пришедшими, - у нас ничего такого в квартире не может быть… А у вас документики… я извиняюсь…
Первый на ходу показал Никанору Ивановичу документик, а второй в эту же минуту оказался стоящим на табуретке в уборной, с рукою, засунутой в вентиляционный ход. В глазах у Никанора Ивановича потемнело, газету сняли, но в пачке оказались не рубли, а неизвестные деньги, не то синие, не то зеленые, и с изображением какого-то старика. Впрочем, все это Никанор Иванович разглядел неясно, перед глазами у него плавали какие-то пятна.
- Доллары в вентиляции, - задумчиво сказал первый и спросил Никанора Ивановича мягко и вежливо: - Ваш пакетик? - Нет! - ответил Никанор Иванович страшным голосом, - подбросили враги! - Это бывает, - согласился тот, первый, и опять-таки мягко добавил: - Ну что же, надо остальные сдавать.
- Нету у меня! Нету, богом клянусь, никогда в руках не держал! - отчаянно вскричал председатель.
Он кинулся к комоду, с грохотом вытащил ящик, а из него портфель, бессвязно при этом выкрикивая: - Вот контракт… переводчик-гад подбросил… Коровьев… в пенсне! Он открыл портфель, глянул в него, сунул в него руку, посинел лицом и уронил портфель в борщ. В портфеле ничего не было: ни Степиного письма, ни контракта, ни иностранцева паспорта, ни денег, ни контрамарки. Словом, ничего, кроме складного метра.
- Товариши! - неистово закричал председатель, - держите их! У нас в доме нечистая сила! И тут же неизвестно что померещилось Пелагее Антоновне, но только она, всплеснув руками, вскричала: - Покайся, Иваныч! Тебе скидка выйдет! С глазами, налитыми кровью, Никанор Иванович занес кулаки над головой жены, хрипя: - У, дура проклятая! Тут он ослабел и опустился на стул, очевидно, решив покориться неизбежному.
В это время Тимофей Кондратьевич Квасцов на площадке лестницы припадал к замочной скважине в дверях квартиры председателя то ухом, то глазом, изнывая от любопытства.
Через пять минут жильцы дома, находившиеся во дворе, видели, как председатель в сопровождении еще двух лиц проследовал прямо к воротам дома.
Рассказывали, что на Никаноре Ивановиче лица не было, что он пошатывался, проходя, как пьяный, и что-то бормотал.
А еще через час неизвестный гражданин явился в квартиру номер одиннадцать, как раз в то время, когда Тимофей Кондратьевич рассказывал другим жильцам, захлебываясь от удовольствия, о том, как замели председателя, пальцем выманил из кухни Тимофея Кондратьевича в переднюю, что-то ему сказал и вместе с ним пропал