Лирическое отступление
Я отступаю. После сумбурного выступления, решительного наступления, бескровного преступления и тихого исступления я отступаю. В отступлении моем нет ничего драматического: это лирическое отступление.
Я отступаю. Всегда, когда в литературе герой успевает выскочить из-под обломков, читатели запаздывают… Он возвращается к своей литературной действительности, а мы остаемся в реальной, которая тем и отличается от литературной, что среди всех предлагаемых ею исходов нет ни одного иррационального. В литературе же возможность для такого исхода есть у писателя на крайний случай всегда. И если в жизни, попав в тупик, мы можем выйти из него только ценой какой-нибудь серьезной потери, то в литературе всегда остается последний шанс - на крыльях вылететь через печную трубу.
Может быть, это - единственное, что следует знать, обращаясь к литературе. Знание такое, по всей вероятности, и определяет наше отношение к произведению как к не-жизни как к чему-то иному- подчиненному высшим законам Искусства. А все Высшие Законы Искусства иррациональны.
Но я отступаю. Всякое повествование однажды кончается - и тогда писатель отпускает героев на свободу. Там они и будут жить, уже не подвластные ничьей воле - тем более воле интерпретаторов, от которых они всегда сумеют ускользнуть. Ведь интерпретаторы живут в иной реальности, - правда, они не часто понимают это. И начинают судить произведение обычным, юридическим образом. Они задают очень много вопросов в надежде выяснить, бывает ли так на самом деле и бывает ли так вообще.
Мне легко ответить на эти вопросы: ведь я отступаю. Я говорю, что ничего этого не было и что это вообще не бывает на самом деле. Потом я улыбаюсь и беру на себя смелость заявить от имени каждого, кто причастен к искусству: всего этого не было и всего этого вообще не бывает на самом деле. Такова уж Художественная Неправда. Что же делать с Художественной Неправдой? Оставим ее как она есть: воспринять литературное произведение значит не понять его до конца, все время обращаться к нему в надежде понять до конца… а не понять. Ведь даже сами герои не всегда понимают себя - и, когда Петропавел, прижав зеленую травинку к сердцу, бежит туда, откуда еще полчаса назад едва унес ноги, - он, наверное, тоже плохо понимает себя. Но мы не можем ему помочь. Самое большее, на что мы способны, - это проводить его до яркой лужайки… ну, может быть, чуть дальше. Проводить его, проводить нашу повесть…
Минувшая жизнь, имперфект и аорист,
- подумайте, что за дела!..
Я вдаль проводил мою Повесть, как поезд, -
И Повесть, как поезд, ушла.
Зеленый фонарик далекой свободы
уже догорает - и вот
затеплился красный фонарик субботы
и прежних домашних забот:
убрать со стола, заварить себе кофе
и долго смотреть из окна
на двор в голубях, на качели в покое,
на облако в виде слона…
И вдруг отойти от окна - беспокоясь,
как с этого самого дня
невнятная совесть по имени Повесть
одна проживет, без меня.
И уже не имеет никакого значения, кто написал это: ведь я отступаю. Важно вовремя сдать позиции.
Я отступаю на глазах у вас, любезные читатели, отступаю просто: не сопротивляясь больше и ни о чем не жалея - перед этой вечной загадкой. Загадкой Художественности. Я отступаю.
Об этой книге (аннотация к изданию 1989 года)
К. И. Чуковский рассказывал: в одной школе учитель решил объяснить детям, что такое акула. Ведь акула не совсем обычная рыба, не то, что килька - и размеры другие, и поведение особенное, акулье. Но оказывается, детей постоянно воспитывали в убеждении, будто в мире нет ничего удивительного. Все привычно, шаблонно: надо привыкнуть к этой неподвижной обыденности и жить себе припеваючи. Поэтому школьники недоверчиво выслушали рассказ об акулах, а один даже заявил: "Акулов не бывает!"
Чуковский пояснял: "Эти несчастные дети так подозрительно относятся ко всякому - самому поэтичному вымыслу, что все, сколько-нибудь выходящее за черту обыденности, считают наглой и бессмысленной выдумкой… Ибо ничего диковинного для них вообще на земле не бывает, а есть только хлеб, да капуста, да сапоги, да рубли".
Годы, которые мы прожили и которые теперь называют годами застоя, были особенно враждебны признанию, что акулы бывают. Шаблонная мысль, инструктивный подход к жизни, господство стереотипов в теории… - все это ушло в прошлое. Но может быть, не так уж далеко ушло?
Пожалуй, привычка идти проторенными путями мысли, ни на шаг от них не отступая, нередко еще подавляет нашу инициативу, наши поиски. Отсюда - стремление вырваться из плена шаблонности, тяга к необычному, раздвигающему заученные ходы рассуждения и воображения.
А хорошо бы, какой-нибудь дотошный автор составил учебник или задачник: позаниматься по нему - и стряхнуть с себя оцепенение мысли!.. Нет, такой учебник невозможен. Видимо, само это желание: усвоить по авторитетной книжке, выполнить определенный круг заданий - и зажить в мире динамичной, творческой мысли! - само это желание свидетельствует о той же скованности. Нужна другая книга - такая, в которой преодоление стереотипов было бы ее художественной целью, которая не учила бы, а вызывала стремление предполагать, выдумывать, комбинировать выдумки, углубляться в неожиданные мысли.
Как раз это и делает книга Е. В. Клюева "Между двух стульев". Она ведет нас в мир… причудливых фантазий? игры? развлечения? Да, конечно, но авторские фантазии именно потому вызывают активность мышления, что они не только фантазии, но и серьезные раздумья - прежде всего о строении естественного языка, о его роли в познании мира, в общении людей. Это чрезвычайно важная сегодня область научных и прикладных исследований, в которой сосредоточены интересы психологов, философов, лингвистов, логиков, специалистов по информатике, - ее называют "когнитивная наука" и сулят ей невиданно широкие перспективы. К концу XX века человечество наконец - пусть и с некоторым опозданием - отчетливо осознало, что люди плохо понимают друг друга и что язык далеко не всегда служит взаимопониманию.
В этой книге нет ничего случайного, необязательного. И даже если подчас кажется, что автор ее немножко озорничает, озорство это имеет под собой прочную научную основу. В "несерьезных" диалогах героев ставятся и остроумно решаются фундаментальные проблемы психолингвистики, лингвистической прагматики, теории речевых актов - тех дисциплин, которые в последнее время наиболее интенсивно стимулируют развитие гуманитарных наук. Нужно только уметь увидеть эти проблемы, а спрятаны в тексте они бывают довольно хитро. "Я существую, но я с этим не согласна, - заявляет одна из героинь и добавляет: - Мур-р-р…" Нам известно уже о странной ее манере сопровождать высказывания то хрюканьем, то мяуканьем, а то и "конским храпом с перемежающейся хромотой", но в данном случае мы имеем дело с ловко зашифрованным в тексте знаменитым парадоксом Мура (Дж. Мур - один из видных представителей современной философии) - "Идет дождь, но я с этим не согласен" - парадоксом, послужившим отправной точкой авторам многих известных в настоящее время научных концепций. При каких обстоятельствах возможны высказывания подобного типа (если они вообще возможны), чем они мотивируются или, по крайней мере, оправдываются - вот что составляет проблему, одно из нетривиальных решений которой предлагается в этой книге.
Способы шифровки, к которым прибегает автор, исключительно многообразны и зачастую сложны. Но излюбленный способ - преобразование устойчивых, застывших словосочетаний, когда властелин мира легко и свободно превращается в Пластилина Мира, Дон Жуан становится Бон Жуаном… За этим стоит размышление об условности словесного выражения, о том, что значение и звучание связаны лишь постольку, поскольку объединены в составе одного слова. Недаром в книгу то и дело врывается строго терминологическое выражение "асимметричный дуализм языкового знака": в контексте эти серьезные слова приобретают забавное звучание, оставаясь все же терминологичными.
Важная мысль о необходимости для всякого наименования устойчивости, постоянной связи с денотатом (наименованным объектом) подвергается не менее озорному исследованию: Пластилин Мира с каждым своим новым появлением оказывается совершенно "преобразованным", ничуть не похожим на самого себя в "предыдущем предъявлении". Читатель раздумывает: почему это все-таки одно и то же существо - Пластилин Мира?
Читателю о многом придется раздумывать: сама книга настраивает на размышления, причем размышления активные и постоянные. Появление каждого нового героя - своеобразная загадка, которую требуется разгадать немедленно, иначе поведение его покажется абсурдным. Но автор всецело доверяет читателю: в книге есть прямой расчет на эрудированного, оригинально мыслящего и веселого собеседника, готового вступить в игру, правила которой, как настаивает автор, создаются по ходу самой игры, и готового играть всерьез. Правда, предлагаемая игра непроста. Участники ее должны обладать все еще довольно редким, к сожалению, качеством - широтой взгляда на мир, принимая как данность не только то, что бывает не часто, но и то, чего не бывает никогда, ибо и небываемое бывает - если не в реальном, то, по крайней мере, в одном из возможных миров. При такой установке читатель гарантирован от недоразумений, подстерегающих его на каждом шагу, поскольку идея возможных миров - чрезвычайно популярная в современной науке - составляет цементирующую основу книги. "Все возможно", - убеждает нас автор, предлагая тем самым свободу индивидуального выбора, свободу самостоятельных решений, которой подчас так недостает нашему современнику. "Философские и логико-лингвистические парадоксы семантики возможных миров" - таким подзаголовком можно было бы сопроводить название этой книги.
"Играют" даже детали. Автор пишет: "Лес густел медленно и незаметно, как кисель". Вот хорошее сравнение - забавное и легкое! Без натуги, хотя очень неожиданное. Читатель остановится и перед ним, подумает. Конечно, естественно сказать и "Лес густел", и "Кисель густел". Но значения глаголов не совпадают: лес густел - "становился менее редким"; кисель густел - "становился менее жидким". Отсюда - скрытый каламбур в этом сравнении: читателя приглашают подумать об омонимии и полисемии в языке, о полезной роли совпадения разных языковых знаков.
Стало быть, для кого-то эта книга - размышление о языке. А другой читатель увидит в ней повод для раздумий о теории познания, третий - о психологии восприятия искусства… Сама книга - в известной степени Пластилин Мира: она каждый раз меняется в зависимости от того, что в ней сможет и захочет найти читатель.
Наконец, последнее. Независимо от всего, что сказано, книга Е. В. Клюева - просто талантливое художественное произведение. От этого никуда не уйдешь. Конечно, найдутся и такие читатели, которые скажут: "Нас не надо тренировать в интеллектуальной динамичности и раскованности! Мы и так не задавлены стереотипами, не хотим тренироваться!.." А интересную книжку хотите прочесть? Художественную? То-то… Тогда берите и читайте. Вот она, перед вами.
К чему ведут привычные стереотипы мышления и восприятия художественной литературы?
Автор книги в остросюжетной форме демонстрирует нам те парадоксальные ситуации, в которые попадает герой, пытаясь найти "здравый смысл" в классических произведениях, исходя лишь из привычных, бытовых представлений. Приключения героя служат поводом для серьезного разговора о природе художественной условности, о сложных взаимоотношениях между реальной и художественной действительностью.
