Общий обзор интровертированных рациональных типов
Оба упомянутых выше типа могут быть названы рациональными, так как они основываются на функциях рационального суждения. Рациональное суждение опирается не только на объективные, но и на субъективные данные. Однако преобладание того или другого фактора в результате душевной предрасположенности, существующей часто смолоду, придает суждению соответствующий уклон. Действительно рациональное (=разумное) суждение будет в равной мере обращаться к объективному и субъективному факторам и отдавать должное им обоим. Но это было бы идеальным случаем и предполагало бы одинаковое развитие экстраверсии и интроверсии. На практике же любой из этих двух ходов исключает противоположный, и пока эта дилемма сохраняется, они не могут существовать бок о бок и, в лучшем случае, следуют друг за другом. Поэтому, при обычных условиях идеальная рациональность попросту невозможна, и у рационального типа рациональность всегда имеет типический уклон. Так, суждение интровертированных рациональных типов несомненно рационально, только оно в большей степени ориентируется по субъективному фактору. Это вовсе не обязательно подразумевает наличие какого-то логического "перекоса", так как этот "перекос" уже заложен в определенной предпосылке. А предпосылка состоит в превосходстве субъективного фактора еще до всех суждений и умозаключений. Большая ценность субъективного фактора в сравнении с объективным кажется самоочевидной с самого начала. И дело заключается не в приписывании этой ценности, а, как мы уже сказали, в естественном предрасположении, существующем до всякой рациональной оценки. Отсюда, для интроверта рациональное суждение имеет множество нюансов, отличающих его от рационального суждения экстраверта. Сошлемся лишь на самый общий случай: цепь умозаключений, которая ведет к субъективному фактору, кажется интроверту в чем-то более разумной, чем цепь умозаключений, которая ведет к объекту. Это различие, вообще говоря, незначительное и практически незаметное в отдельных случаях, в конечном счете, создает непреодолимые разногласия, вызывающие тем большее раздражение, чем меньше человек сознает этот минимальный сдвиг точки зрения, вызванный психологической предпосылкой.
Здесь систематически вкрадывается принципиальная ошибка, ибо вместо признания различия посылок человек пытается доказать ошибку в выводе противной стороны. Признание различия посылок с трудом дается всякому рациональному типу, поскольку оно подрывает якобы абсолютную законность его собственного принципа и ставит его перед антитезисом, который для него равнозначен катастрофе.
Интроверт подвержен неправильному пониманию гораздо больше, чем экстраверт, и не столько потому, что экстраверт оказывается для него более безжалостным или критически настроенным противником, чем он сам мог бы быть, сколько потому, что тот стиль эпохи, которому он тоже подражает, действует против него. Он, судя по его чувству, оказывается в меньшинстве, но не сравнительно с числом экстравертов, а относительно общепринятого западного мировоззрения. Насколько он является убежденным последователем этого общего стиля, настолько он подрывает свои собственные устои, ибо современный стиль, признающий, так сказать, только зримые и осязаемые ценности, оказывается противным его "видовому" принципу. Невидимость последнего принуждает его умалять значение субъективного фактора, и потому он должен заставить себя присоединиться к экстравертированной переоценке объекта. Он сам слишком низко оценивает субъективный фактор, а расплатой за этот грех становится комплекс неполноценности. Поэтому неудивительно, что именно в наше время и, особенно, в авангардных движениях субъективной фактор обнаруживается в преувеличенных, безвкусных формах выражения, граничащих с карикатурой. Я отсылаю читателя к современному искусству.
Недооценка своего собственного принципа делает интроверта эгоцентричным и навязывает ему психологию побежденного. Чем эгоцентричнее он становится, тем сильнее ему кажется, будто те другие, способные вроде бы без всяких сомнений подчиняться общепринятому стилю, и есть его притеснители, от которых он должен защищать себя. В большинстве случаев он не видит, что его главная ошибка заключается в том, что он не полагается на субъективный фактор с такой же верой и преданностью, с какой экстраверт полагается на объект. Недооценивание своего собственного принципа делает его склонность к эготизму неизбежной, и именно за это он вполне заслуживает осуждения экстраверта. Если бы он оставался верен своему принципу, позиция эготизма оказалась бы совершенно ложной, ибо его установка оправдывалась бы тогда ее общей эффективностью и рассеяла бы неправильное понимание.
Ощущение, которое по самой природе своей зависит от объекта и объективных раздражителей, при интровертированной установке подвергается значительному изменению. Оно тоже имеет в споем составе субъективный фактор, ибо кроме ощущаемого объекта существует и ощущающий субъект, который прибавляет свое субъективное предрасположение к действию объективного стимула. При интровертированной установке ощущение основывается преимущественно на субъективном компоненте перцепции. То, что я подразумеваю пол этим, лучше всего проиллюстрировать на примере произведений изобразительного искусства, воспроизводящих объекты внешнего мира. Если, скажем, несколько художников захотели бы написать один и тот же пейзаж, стараясь достоверно его передать, то каждая картина имела бы отличия от других, и не просто из-за различия в способностях, но, главным образом, из-за различных способов видения; вполне возможно, что в некоторых картинах проявится отчетливое психическое различие в настроении и в отношении к цвету и форме. Эти качества выдают влияние субъективного фактора. Субъективный фактор в ощущении, по существу, тот же самый, что и в других функциях, которые уже обсуждались. Это есть не что иное, как бессознательное предрасположение, изменяющее чувственную перцепцию в ее истоках и тем самым лишающее эти истоки характера чисто объективного воздействия. В этом случае ощущение первым делом соотносится с субъектом; и только затем - с объектом. Какой необычайной силы может быть субъективный фактор, лучше всего видно на примере искусства. Преобладание субъективного фактора иногда доходит до полного подавления влияния объекта, - и все-таки ощущение остается ощущением, даже если оно стало перцепцией субъективного фактора, а объект опустился до уровня простого раздражителя. Интровертированное ощущение ориентируется в соответствии с этим фактором. Правильная чувственная перцепция несомненно имеет место, но она всегда выглядит так, как если бы не объект по праву титула проникал в субъекта, а субъект видел бы объект совершенно иначе, или видел бы совсем другое, чем видят остальные люди. Впрочем, интроверт воспринимает те же самые вещи, что и всякий другой, только не останавливается на чисто объективном воздействии, а занимается субъективной перцепцией, вызванной данным объективным раздражителем.
Субъективная перцепция заметно отличается от объективной.
Воспринимаемое либо вовсе не находится в объекте, либо, самое большее, только подсказывается им. Другими словами, хотя такая перцепция может иметь сходство с перцепцией других людей, она не извлекается непосредственно из объективного хода событий. Не производит она и впечатление простого продукта сознания, - для этого она слишком правдива. Субъективная перцепция создает определенное духовное впечатление, потому что в ней различимы элементы высшего психического порядка. Однако, этот порядок не соответствует содержаниям сознания. Он связан с предпосылками или предрасположениями коллективного бессознательного, мифологическими образами, изначальными возможностями представлений. Субъективная перцепция характеризуется значением, привязанным к этому порядку. Она значит больше, чем просто образ объекта, хотя и только для того, для кого субъективный фактор вообще что-то значит. Другому же кажется, будто воспроизведенное субъективное впечатление страдает тем, что недостаточно походит на объект, - и потому не достигло своей цели.
Интровертированное ощущение схватывает скорее истоки физического мира, чем его поверхность. Решающей вещью здесь является не реальность объекта, а реальность субъективного фактора, тех изначальных образов, которые в их целокупности составляют психическое зеркало мира. Это зеркало обладает своеобразной способностью отражения наличных содержаний сознания не в их знакомой и привычной форме, а, так сказать, с точки зрения вечности, то есть примерно так, как могло бы их видеть сознание, которому миллион лет. Такое сознание видело бы становление и исчезновение вещей одновременно с их преходящим существованием в настоящем, и не только это; оно увидело бы, кроме того, что было до их становления и что будет после их исчезновения. Разумеется, это только метафора, но она необходима мне для того, чтобы хоть как-то наглядно пояснить своеобразную сущность интровертированного ощущения. Можно было бы сказать, что интровертированное ощущение передает образ, который не столько воспроизводит объект, сколько покрывает его патиной многовекового субъективного опыта и распространяет мерцающий спет еще не произошедших событий. Здесь голое чувственное впечатление развивается в глубину, простираясь в прошлое и будущее, тогда как экстравертированное ощущение схватывает преходящее существование вещей, открывающееся при свете дня.
Интровертированный ощущающий тип
Преобладание интровертированного ощущения создает определенный тип, отличающийся известными особенностями. Это иррациональный тип, потому что он ориентируется среди потока событий, руководствуясь не рациональным суждением, а просто тем, что случается в тот или иной момент. Тогда как экстравертированный ощущающий тип направляется интенсивностью объективных воздействий, интровертированный направляется интенсивностью субъективного ощущения, вызванного объективным раздражителем. Очевидно, потому и не существует пропорционального отношения между объектом и ощущением, - оно, по-видимому, совершенно произвольно и непредсказуемо. Поэтому со стороны никогда нельзя узнать заранее, что произведет впечатление а что - не произведет. Если бы существовала способность выражения, сколько-нибудь пропорциональная интенсивности его ощущений, то иррациональность этого типа была бы совершенно ошеломляющей. Это и случается, когда, например, индивидуум оказывается творческим художником. Но поскольку такой случай - скорее исключение, то характерное для интроверта затруднение в выражении своего внутреннего мира маскирует и его иррациональность. Наоборот, он может обращать на себя внимание своим спокойствием и пассивностью или разумным самообладанием. Эта особенность, которая часто вводит в заблуждение поверхностное суждение, на самом деле обусловлена его несвязанностью с объектами. Обычно, объект сознательно и не обесценивается вовсе, однако его влияние в качестве раздражителя устраняется и немедленно замещается субъективной реакцией, более не связанной с реальной природой объекта. Конечно, это приводит к тому же результату, что и обесценивание. Такой тип легко может заставить кого-то засомневаться в том, почему тот вообще должен существовать или почему объекты вообще должны иметь какое-то оправдание своему существованию, если все существенное происходило и продолжает происходить без них. Это сомнение может быть оправданным в крайних случаях, но не в норме, так как объективное раздражение абсолютно необходимо для ощущения, но просто производит нечто отличное от того, что внешняя ситуация могла бы заставить ожидать.
Со стороны это выглядит так, как если бы воздействие объекта вовсе не проникало в субъекта. Такое впечатление, в, общем, правильно, поскольку приходящее из бессознательного субъективное содержание, фактически, вмешивается в процесс и останавливает воздействие объекта. Вмешательство может быть настолько внезапным, что кажется, будто индивидуум укрывается за защитным экраном сразу от всех объективных воздействий. В более серьезных случаях такое защитное ограждение действительно имеет место. Даже при очень незначительном увеличении власти бессознательного, субъективный компонент ощущения становится настолько дееспособным, что почти полностью затмевает влияние объекта. Если объектом оказывается человек, то он чувствует себя совершенно обесцененным, тогда как субъект наделяется иллюзорной концепцией действительности, которая в патологических случаях искажается до такой степени, что он больше не способен проводить различие между реальным объектом и субъективной перцепцией. И хотя это жизненно важное различение полностью исчезает только в околопсихотических состояниях, уже задолго до этого субъективная перцепция способна оказывать сильнейшее влияние на мышление, чувство и действие, несмотря на то, что объект еще ясно виден во всей своей действительности. Когда воздействие объекта, - вследствие его особой силы или полной аналогии с бессознательным образом, - все же проникает в субъекта, даже нормальный тин и то будет принуждаться к действию в соответствии с данным бессознательным образцом. Такой поступок обычно носит иллюзорный характер, не имеющий отношения к объективной действительности, и потому вызывает крайнее замешательство. Ибо он сразу вскрывает отчуждающую реальность субъективность этого типа. Но в тех случаях, когда воздействие объекта проникает не полностью, он наталкивается на благожелательный нейтралитет, хотя и не обнаруживающий особой симпатии, однако постоянно стремящейся успокоить и примирить. Слишком низкое немного возвышается, слишком высокое несколько принижается, энтузиазм - охлаждается, экстравагантность - сдерживается, а неординарность подводится под правильную формулу, - и все это для того, чтобы удерживать влияние объекта в необходимых границах. Тем самым этот тип становится опасным для своего окружения, потому что его полная безвредность отнюдь не всегда оказывается выше всяких подозрений. И в таком случае он легко становится жертвой агрессивности и деспотичности других. Такие люди сначала позволяют плохо обращаться с собой, а затем мстят обидчикам с удвоенной тупостью и упрямством в самых неподходящих для этого ситуациях.
Если нет способности к художественному выражению, то все впечатления погружаются вглубь и удерживают сознание в плену своих чар, не давая ему, возможности справиться с их очарованием посредством сознательного выражения. Вообще, этот тип способен организовывать свои впечатления только архаическими способами, потому что его мышление и чувство относительно бессознательны и, стань они даже полностью сознательными, имеют в своем распоряжении лишь самые необходимые, банальные, повседневные средства выражения. Как сознательные функции. они совершенно неспособны к адекватному воспроизведению его субъективных перцепций. Поэтому этот тин необычайно труден для объективного понимания, да и сам он обычно не лучше понимает себя.
Больше всего развитие этого типа отчуждает его от действительности объекта, оставляя во власти субъективных перцепций, ориентирующих его сознание на архаическую действительность, хотя этот факт совершенно не сознается им из-за недостатка компаративного суждения. Фактически, он живет в мифологическом мире, в котором люди, животные, локомотивы, дома, реки и горы представляются либо благожелательными божествами, либо злобными демонами. То, что они представляются ему таковыми, - эта мысль никогда не приходит ему в голову, хотя именно такое действие они оказывают на его суждения и поступки. Он судит и действует так, как если бы ему приходилось иметь дело с такими силами, но начинает замечать это, к своему великому изумлению, только когда открывает, что его ощущения совершенно отличны от действительности. Если он сколько-нибудь склонен к объективным доводам, то сочтет это расхождение нездоровым; если же он, оставаясь верным своей иррациональности, с легкостью наделяет свои ощущения ценностью реальности, то объективный мир становится для него просто игрой фантазии и забавой. Однако до этой дилеммы дело доходит лишь в крайних случаях. Обыкновенно человек этого типа примиряется со своей изоляцией и банальностью мира, который он, сам того не сознавая, сделал архаическим.
Его бессознательное отличается, главным образом, вытеснением интуиции, которая в результате приобретает экстравертированный и архаический характер. Тогда как настоящая экстравертированная интуиция обладает необычайной находчивостью, "хорошим чутьем" на все объективно существующие возможности, эта архаизированная интуиция обладает поразительным чутьем ко всем сомнительным, призрачным, связанным с подлостью и риском возможностям, сокрытым в тени этого мира. Истинные и сознательные намерения объекта для такой интуиции ничего не значат, ибо, взамен, она стремится разнюхать всякий мыслимый архаический мотив, скрывающийся за таким намерением. Поэтому в ней заключено опасное и разрушительное качество, которое резко контрастирует с благожелательной безвредностью сознательной установки. Пока индивидуум не слишком отдаляется от объекта, бессознательная интуиция оказывает благотворное компенсирующее действие на несколько нереалистическую и чрезмерно доверчивую установку сознания. Но как только бессознательное становится антагонистическим, архаические интуиции выходят на поверхность и оказывают свое пагубное влияние, насильственно навязываясь индивидууму и вызывая у него компульсивные идеи самого извращенного толка. Обычно это заканчивается компульсивным неврозом, в котором истерические черты маскируются симптомами истощения.
Интуиция
Интровертированная интуиция направляется на внутренний объект (термин, который можно было бы с полным правом применить к содержаниям бессознательного). Отношение внутренних объектов к сознанию совершенно аналогично отношению к нему внешних объектов, пусть даже они обладают не физической, а только психической реальностью. Они выступают для интуитивной перцепции субъективными образами вещей, которые, хотя и не встречаются во внешнем мире, составляют содержание бессознательного, в особенности, коллективного бессознательного. Эти содержания сами по себе, в чистом виде, конечно, не доступны опыту, - свойство, общее у них с внешними объектами. Ибо подобно тому как внешние объекты лишь относительно соответствуют нашему восприятию их, так и феноменальные формы внутренних объектов являются столь же относительными - продуктами их недоступной (нам) сущности и специфической природы интуитивной функции.
Как и ощущение, интуиция имеет свой субъективный фактор, который подавляется, насколько это возможно, при экстравертированной установке, но становится решающим в интуиции интроверта. Хотя его интуиция может возбуждаться внешними объектами, она интересуется не внешними возможностями, а тем, что внешний объект высвободил в субъекте. Тогда как интровертированное ощущение ограничивается, главным образом, перцепцией - через бессознательное - феноменов иннервации и задерживается на них, интровертированная интуиция подавляет эту сторону субъективного фактора и постигает образ, который вызвал эту иннервацию. Предположим, например, что человек испытывает приступ психогенного головокружения. Ощущение приковывается специфическим характером этого расстройства иннервации, различает все его качества, его интенсивность и течение, отмечает как оно возникло и как прошло, но не выходит за эти рамки к его содержанию, к тому, чем вызвано это расстройство. Интуиция же, напротив, получает от ощущения только импульс к немедленной собственной активности: она заглядывает за "декорации", быстро воспринимая тот внутренний образ, который дал начало этой особой форме выражения - приступу головокружения. Она видит образ шатающегося человека, пораженного стрелой в сердце. Этот образ зачаровывает интуитивную активность; интуиция задерживается на нем и стремится исследовать каждую его деталь. Она прочно держится за это видение, с живейшим интересом наблюдая за тем, как возникшая картина изменяется, развертывается и, наконец, постепенно исчезает.
Таким образом, интровертированная интуиция воспринимает все "закулисные" процессы сознания почти с той же ясностью, с какой экстравертированное ощущение запечатлевает внешние объекты. Поэтому для интуиции бессознательные образы приобретают статус вещей. Но так как интуиция исключает сотрудничество с ощущением, то она не приобретает никакой, или почти никакой, информации о расстройствах иннервации или о физических эффектах, производимых бессознательными образами. Эти образы выглядят как бы отдельными от субъекта, как бы существующими сами по себе, безо всякого отношения к нему. А потому в вышеупомянутом примере интровертированный интуитивный тип, поведись ему испытать головокружение, никогда бы и не подумал, что воспринятый им образ мог бы иметь какое-то отношение к нему самому. Для рассудительного типа такое, конечно, кажется почти непостижимым, но это, тем не менее, факт, на который я часто наталкивался в своих отношениях с интуитивными типами.
Удивительное безразличие экстравертированного интуитивного типа к внешним объектам вполне разделяется интровертированным интуитивным типом, правда, по отношению к внутренним объектам. Подобно тому, как экстравертированный интуитивный тип беспрестанно разнюхивает новые возможности, за которыми он гонится, нисколько не заботясь ни о своем, ни о чужом благополучии, перешагивая через людей и обстоятельства, спешно что-то создавая и тут же, к вечной жажде перемен, разрушая созданное, так и интровертированный интуитивный тип движется от образа к образу, охотясь за каждой возможностью в битком набитом ими чреве бессознательного, но не устанавливая никакой связи между ними и самим собой. Так же как видимый мир никогда не может стать моральной проблемой для того, кто просто ощущает ею, так мир внутренних образов никогда не становится моральной проблемой для интуитивного типа. Как для одного, так и для другого мир являет собой эстетическую проблему, предмет перцепции, "сенсацию". Вследствие этого интровертированный интуитивный тип почти не сознает своего телесного существования или того, как оно воздействует на других. Экстраверт сказал бы: "Действительность для него не существует, он предается бесплодным фантазиям". Перцепция образов бессознательного, производимых в таком неисчерпаемом изобилии творческой энергией, жизни, конечно же бесплодна с точки зрения непосредственной полезности. Но поскольку эти образы репрезентируют возможные взгляды на мир, которые могут дать существование новому потенциалу, то и интровертированная интуитивная функция, среди всех других самая чуждая внешнему миру, так же необходима в целостной психической организации, как необходим соответствующий человеческий, тип в духовной жизни народа. Если бы этот тип не существовал, не было бы и пророков Израиля.
Интровертированная интуиция схватывает образы, возникающие из унаследованных основ бессознательного. Эти архетипы, чья глубочайшая сущность недоступна опыту, являются осадком психического функционирования целой наследственной линии, аккумулированным опытом органической жизни вообще, миллионы раз повторенным и сконденсированным в типах. Следовательно, в этих архетипах репрезентирован весь опыт жизни, имевший место на этой планете с первобытных времен. Чем более частым и сильным был тот или иной опыт, тем более четко сфокусированным он оказался в архетипе. Таким образом, архетип является как бы (заимствуя термин Канта) ноуменом того образа, который интуиция постигает и, постигая, создает.
Так как бессознательное не есть нечто покоящееся подобно психической "Мертвой голове" (т. е. чему-то мертвому, лишенному живого содержания), но сосуществует с нами и постоянно подвергается трансформациям, которые внутренне связаны с главным течением событий, интровертированная интуиция, благодаря своей перцепции этих внутренних процессов, способна поставлять данные, имеющие иногда крайне важное значение для понимания того, что происходит в мире. Интровертированная интуиция может даже с большей или меньшей отчетливостью предвидеть новые возможности, равно как и те события, которые впоследствии действительно происходят. Ее пророческое предвидение объясняется ее связью с архетипами, которые репрезентируют законы, управляющие ходом всех доступных опыту событий.
Отправить на печать