Покушение на КПСС
И опять же неясно, по какой причине, принято считать, что весной 1953 года борьба развернулась между личностями в схватке за личную власть. Как будто бы не было в стране группировок, все едины и монолитны, партия —наш рулевой, просто на шоферском сиденье происходит возня вокруг того, кто именно схватит руль. Между тем разве так бывает? Смерть лидера всегда приводит к схватке не между людьми, а между группировками. Если в стране нет разных партий, значит, есть партии внутри партии. А что мы о них знаем?
Итак, что мы имеем «наверху» в конце 40‑х годов? Начиная с конца 30‑х годов Сталин стал всемерно укреплять режим личной власти. В начале войны эта власть стала абсолютной. Вождь, оставаясь главой партии, стал еще и председателем Совнаркома, председателем ГКО, министром обороны и Верховным Главнокомандующим. Во время войны это была необходимая мера, с коллективным руководством Гитлера не разобьешь, это тебе не Югославию бомбить или Ирак захватывать.
Но война прошла, а вождь не спешил восстанавливать коллегиальность, оставаясь по‑прежнему и фактическим главой партии, и председателем Совнаркома, и сложив с себя лишь пост министра обороны. Тогда же — это отмечают многие, хотя упоминают об этом глухо, он начинает постепенно перемещать центр тяжести в управлении страной из ЦК партии в Совнарком. Перемещать потихоньку, по‑прежнему не выпуская из рук абсолютную власть. Все реже собирается Политбюро — это не значит, что к управлению страной пришли другие люди, просто со своими соратниками Сталин теперь встречался на заседаниях Совнаркома. Политбюро теряет свое значение как властная структура, и партийные аппаратчики наблюдают за этим с явной тревогой.
А Сталин давно уже был недоволен партийным аппаратом, новыми барами и господами Страны Советов<Подробно о взаимоотношениях Сталина и партаппарата, XIX съезде, обстоятельствах смерти вождя — в книге: Прудникова Е. Сталин: второе убийство.> . Тут надо помнить, когда и как партия получила свою «руководящую и направляющую» роль. Во время Гражданской войны, когда ни в одной из важных областей государственной жизни, будь то госслужба, армия, промышленность и пр., большевики не имели своих кадров, им поневоле приходилось пользоваться услугами царских специалистов. «Спецы» были квалифицированны, но ненадежны, собственные выдвиженцы работали вообще кто во что горазд. И вот для того, чтобы присматривать за всей этой публикой и как‑то организовывать ее, и использовалась партия, как этакий глобальный комиссар.
Но время шло, постепенно вырастали кадры народного хозяйства и государства, и надобность в партийном пригляде уменьшалась — но партаппарат‑то не собирался отдавать свою «руководящую и направляющую» роль. Тем более что к тому времени он успел видоизмениться. И вождь не мог не вступить по этому поводу в конфликт с аппаратом КПСС.
Косвенно о недовольстве Сталина свидетельствует сцена, которую в своих воспоминаниях привела Светлана Аллилуева. В конце октября 1941 года она ненадолго приехала из Куйбышева в Москву повидаться с отцом и, между делом, рассказала ему, что в Куйбышеве организовали специальную школу для эвакуированных детей. «Отец вдруг поднял на меня быстрые глаза, как он делал всегда, когда что‑либо его задевало: „Как? Специальную школу? — Я видела, что он приходит постепенно в ярость. — Ах вы! — он искал слова поприличнее, — ах вы, каста проклятая! Ишь, правительство, москвичи приехали, школу им отдельную подавай!“»
Конечно, это свидетельство девочки, которая не очень‑то поняла, что произошло, и просто изложила то, что увидела. Но эта вспышка, как молнией, освещает внутреннюю, не декларируемую позицию вождя,
И ведь тот аппарат, к которому мы привыкли, партийные боссы брежневских времен — это совсем не те люди, которые заправляли партией в сталинские годы. Это как российская купеческая династия — дед разбойничал, отец торговал, а сын выучился в университете, свихнулся, половину состояния отдал на революцию, вторую пропил и с перепою застрелился. При финале мы присутствовали лично. Давайте посмотрим, что представляли собой первые два поколения: разбойников и торговцев.
…До революции это была радикальная партия, которая совершенно не готовилась к власти. В нее собирались оппозиционеры‑экстремалы, борцы с режимом, то есть, по психологическому типу, разрушители, созидателей там было крайне мало. А потом, паче всякого чаяния, партия большевиков взяла власть, и из этих партийных бойцов с дореволюционным стажем начал формироваться аппарат. За редким исключением, к созидательному труду они были неспособны — психологически неспособны, а это не лечится.
Жизнь у них была трудная. Разрушать им не давали, созидать они не умели. Что оставалось? Можно было еще воевать с остатками «классового противника», и они воевали — сначала с оппозицией, затем с кулаками, потом с «врагами народа». Кончилось это тем, что в конце 30‑х годов, в ходе репрессий, партия с яростью безумца набросилась на себя самое, и большая часть «верных ленинцев» друг друга перестреляла, к сожалению, прихватив с собой и множество посторонних людей.
Репрессии 1930‑х годов выбили большинство старых революционеров, оставив на аппаратных должностях кого попало: иной раз случайных людей, иной раз — карьеристов. Первые для государственного строительства были бесполезны, вторые — опасны, но и те, и другие быстро адаптировались и задавали теперь уже новый тон. На место разрушителей постепенно приходили господа.
Серго Берия приводит характерный эпизод. Они были хорошо знакомы с матерью Алексея Аджубея, зятя Хрущева, которая была очень хорошей портнихой.
«…Когда мы вместе обедали у нас дома, Нина Матвеевна неожиданно вновь вернулась к больной для себя теме. Видимо, просто хотела с кем‑то поделиться:
— Ужасная семья, Нина! Они меня не принимают. Я для них всего лишь портниха. Мама опешила:
— Да что ты такое говоришь!.. Этого не может быть.
— Еще как может. Вы исходите из своего отношения к людям, а там совершенно другое. Они — элита, а я всего лишь портниха, человек не их круга…»
Все это началось еще в 30‑х годах и расцвело пышным цветом уже во время войны — новая «элита» со своими спецдомами, спецшколами, спецмагазинами и пр. И если бы от них хотя бы была адекватная польза!
Правда, Сталин еще с начала 30‑х годов ввел номенклатурный принцип, фактически назначая работников на ответственные должности — но у него катастрофически не хватало кадров. Тем более что нормальный профессионал и сам не пойдет работать в партаппарат, он предпочтет заниматься делом. Да, были такие люди, как Берия, как сам Сталин, но это были исключения. А в остальном — увы…
И, что хуже всего, потеря своего места в жизни означала для аппаратчика потерю всего. Директор завода, будучи снят со своего поста, пойдет работать рядовым конструктором или инженером, но он не пропадет, потому что дело знает. А куда пойдет уволенный аппаратчик? Улицы подметать? А на что он еще годен?
Нет, один конкретно взятый аппаратчик может быть замечательным человеком, исполненным самых высоких идеалов и добродетелей. Но идеалы есть идеалы, а интересы есть интересы. А спинной мозг — он к конечностям‑то ближе…
Уже к концу 30‑х годов новое барство сплотилось, а через десять лет это была единая и монолитная сила. У этой силы имелись свои вполне определенные интересы. Очень показательно в этом смысле выступление на июльском Пленуме 1953 года бывшего наркома танкостроения, а в то время министра транспортного и тяжелого машиностроения Малышева. Мучительно выискивая, что бы плохого сказать про Берия, он не нашел ничего, кроме обвинения в непартийности. Но посмотрите, как этот человек, не представитель аппарата, а смотрящий на него со стороны, понимает партийность! Золотые ведь слова говорит!
«Не было у него партийности никогда. Он как‑то настраивал или толкал не прямо, а косвенно, что партийная организация должна услуги оказывать, когда были приказы секретарям областных комитетов партии, то они скажут, что было понукание — ты то‑то сделай, другое сделай.
Голоса: Правильно.
Малышев. Не было положения, чтобы он нас учил, чтобы у партийной организации попросил помощи организовать партийную работу и так далее. Он считал секретарей областных комитетов диспетчерами. За какое дело он возьмется, по такому делу секретарь обкома — диспетчер…»
Вдумайтесь, что он говорит. Идет война. Вся страна работает на победу, двенадцатилетние дети по 12 часов стоят за станками. А партийцев оскорбляет, что их заставляют быть «диспетчерами» в работе на оборону, то есть выполнять те функции, для которых они и существовали в СССР. Они уже тогда хотели заниматься исключительно «партийной работой»: на митингах кричать, собрания проводить — и ничего не делать… Вот ведь сукины дети‑то а?! Впрочем, за что суку обижать, собака — существо верное и честное…
…Таков был противник, с которым предстояло столкнуться Сталину в задуманных им реформах.
…Итак, в конце 40‑х годов — это отмечают многие исследователи — он начал постепенно смещать центр тяжести от партии к Совету Министров. То есть от идеологии — к промышленности, от внеконституционного к конституционному органу управления государством.
Тринадцать лет не собирался партийный съезд. Почти перестали проводиться заседания Политбюро. Да и слова, что ЦК должен заниматься кадрами и пропагандой, принадлежат вовсе не Берия, а Сталину, об этом тоже есть свидетельства. Берия эти слова только повторил, и у него были на то основания.
А решающий бой Сталин дал партии в октябре 1952 года, на XIX съезде, том самом, на котором попросил освободить его от должности партийного секретаря. Учитывая, что он по‑прежнему оставался председателем Совета Министров, нетрудно было догадаться, что это вовсе не означало намерения вождя уйти на пенсию. В таком случае, что же это значило?
Хотя Сталин и повторял все время: «партия, партия…», но партия без Сталина была ничем. Заседания Политбюро без него ничего не решали и ничем не руководили, кроме внутрипартийных дел. У нас был культ личности — то есть, культ и личность, а весь прочий антураж мог варьироваться. И партия без этой личности сразу стала бы просто общественной организацией. То есть просьба Сталина означала не его отставку, а отставку партии от руководства страной. А уж кому руководить, найдется и без секретарей…
Да и сама развернувшаяся впоследствии борьба с культом личности, кроме расправы с мертвым врагом, имела еще один смысл — да, кстати, именно так она и начиналась, этот смысл был не «еще одним», а изначальным, Сталина сюда приплели потом. Смысл был: сделать так, чтобы лидер никогда больше ие смог противопоставить себя партии. Те из читателей, кто вырос при социализме, должны помнить, что авторитет Генерального секретаря никогда не переходил определенных пределов. Он был уже не «вождем и учителем», а первым среди равных.
…Итак, на Пленуме ЦК, состоявшемся после съезда, Сталин попросил освободить его от должности секретаря ЦК. Писатель Константин Симонов, присутствовавший на этом съезде, вспоминал позднее:
«На лице Маленкова я увидел ужасное выражение — не то чтоб испуга, нет, не испуга, а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других… осознавшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина…»
Это «ужасное выражение» трактуют так, словно Маленков боялся репрессий, того, что если отставка Сталина будет принята, то их всех ждет ужасная смерть. Да бросьте вы! Кого из ближайших соратников Сталин предал смерти? Да и при чем тут отставка? Что, перед расстрелом Тухачевского или Бухарина Сталин в отставку подавал? Что за персона такая Маленков, что для его ликвидации вождю надо было выйти из секретариата партии?
Нет, Маленков осознал другую угрозу: это был критический момент, партию пытались лишить власти и, по сути, будущего. Точнее, не саму КПСС, а, пользуясь терминологией Оруэлла, «внутреннюю партию», то есть партноменклатуру, партаппарат. И Сталин проиграл этот бой, покинуть ряды секретарей ЦК ему не дали. Он кое‑чего добился, расширив состав высшего органа КПСС, Президиума ЦК, за счет людей из промышленности и партийного контроля, но главная задача не была решена. Партия коммунистов по‑прежнему сидела на шее страны и народа, представляя собой смертельную опасность.
Почему это было опасно? Да очень просто. Возьмем директора завода. Это власть? Да, но и ответственность.
Директор отвечает за свои решения, вплоть до суда и тюрьмы. А возьмем секретаря обкома. Власть у него огромная, куда больше, чем у директора. Попробуй не послушайся — слетишь, ибо партия ведает кадрами. А кто будет отвечать в случае неудачи? Правильно, директор. Вплоть до суда и тюрьмы. Власть без ответственности. Вспомним, как Каганович на Пленуме говорил:
«Партия для нас выше всего. Никому не позволено, когда этот подлец говорит: ЦК — кадры и пропаганда. Не политическое руководство, не руководство всей жизнью, как мы, большевики, понимаем…».
Вот за это‑то руководство всей жизнью и бился партаппарат. А что, этого мало? Такая власть стоит того, чтобы за нее вцепиться зубами в горло кому угодно, хоть бы и товарищу Сталину.
О том, как дальше пошло бы единоборство вождя и партии, можно только гадать — времени Сталину отпущено не было. Но в одном можно быть уверенными — намерений своих он бы не оставил. Не тот человек. Ясно было, что это только начало, что вождь не успокоится, пока не сделает из СССР нормальное конституционное государство.
…Такой вот в конце 1952 года был расклад сил. С одной стороны — не «тандем Берия — Маленков», а Сталин, за которым стояло народное хозяйство, возглавляемое Совнаркомом, формирующийся нормальный государственный аппарат и, естественно, Берия. С другой — партаппарат, выразителем интересов которого в разной мере были старые соратники. К тому времени Сталин отставил из первого, самого узкого круга, а значит, и от решения вопроса о власти, «старых большевиков» Моло‑това, Кагановича и Ворошилова, оставив относительно молодого, не имевшего дореволюционного партийного стажа Маленкова.
…Самым активным из «партии аппарата» был Хрущев, профессиональный партийный деятель, к тому времени секретарь ЦК, странный гибрид двух поколений аппаратчиков: по духу — мещанин, а по психологическому типу — разрушитель, митинговый крикун, в молодости причастный к троцкизму. Кстати, крохотный штрих, но показательный: именно при нем были не только реабилитированы, но и подняты на щит, как чуть ли не военные гении, Тухачевский и другие расстрелянные маршалы. А знаете, кто первый, еще в 1937 году, выдвинул тезис об их гениальности и уничтожении цвета Красной армии? Троцкий! Сразу же после их расстрела!
Сценарий Сталина
А теперь перенесемся в зиму 1952/53 года. В ту зиму Сталин мало появлялся в Кремле. «Старел…» — впоследствии, качая головами, говорили соратники, намекая, что вождь в последний год жизни отошел от дел. Ну да, старел, никто с годами не молодеет, но ведь в маразм‑то не впадал, нет об этом свидетельств, даже Хрущев не решился такое написать, лишь намекал по‑немножку Серго Берия пишет, что в 1952 году он видел Сталина раз пятнадцать — даже он, далеко не входивший в «близкий круг» — в том числе и на заседаниях Политбюро по военно‑техническим вопросам, и далеко не в качестве «свадебного генерала». Так что вождь и не думал отходить от дел.
На самом‑то деле у Сталина были серьезные причины особо не показываться на людях. После 17 февраля он вообще не приезжал в Кремль, почему, о том еще будет речь. Не доверял он и врачам — впрочем, не всем. Серго Берия вспоминает такой факт: как‑то раз Сталин обратился к его матери с просьбой пригласить в Москву врача, который курировал семью Берия. Жил тот в Тбилиси, фамилия его была Кипшидзе. Он приехал, осмотрел вождя, получил даже предложение стать его личным врачом, но отказался, сославшись на возраст. Серго приводит этот эпизод между делом, «среди текста», не придавая ему особого значения, а между тем эпизод замечательный. Из него видно, что, во‑первых, вождь не доверял не всем вообще врачам, а кремлевским врачам, а во‑вторых — что Берия он доверял полностью.
Итак, Сталин сидел на даче, там у него был и кабинет, и зал заседаний, и туда к нему постоянно ездили четверо из государственной верхушки: Маленков, Берия, Хрущев и Булганин. Они все время о чем‑то совещались. Молотов, Каганович, Ворошилов к тому времени от самой «верхушки» были отставлены, но продолжали оставаться на Олимпе, вроде бы в запасе.
Совещалась «пятерка» помногу. Хрущев в своих мемуарах неявно внушает мысль, что занимались они в основном застольями и «общением» — но позвольте все‑таки не поверить. Есть много данных, свидетельствующих о том, что Сталин явно готовил какие‑то кардинальные преобразования в государстве.
А теперь давайте попробуем предположить, какие преобразования мог готовить Сталин. Посмотрим сначала на состав участников «пятерки». Мне он с самого начала казался странным. Это ведь не были совещания единомышленников, да и фигуры были очень уж разновеликими. Сталин и Берия были объединены общими интересами и замыслами, и Берия действительно был очень крупным государственным человеком. Маленков был первым заместителем председателя Совмина и, кроме того, явно находился «при Сталине», вместо Молотова. Булганин — заместитель предсовмина, хоть и фигура совсем иного масштаба, чем первые трое. Критерий тут простой: они во время войны были членами ГКО, а Булганин — всего лишь членом Военного совета фронта. Ну да ладно, в конце концов, он тоже заместитель Сталина. А что здесь делает Хрущев? Кто он такой?
В своих мемуарах Никита Сергеевич представляет дело таким образом, словно бы он на равных входил в государственную «верхушку». На самом деле это совершенно не так. Хрущев — партаппаратчик, перед войной «слетевший» с должности первого секретаря МК на должность Первого на Украине, в войну — член Военного совета фронта. Лишь в 1949 году он смог вернуть себе утраченное перед войной положение, снова дослужившись до первого секретаря МК и секретаря ЦК КПСС. Член Президиума ЦК? Да их, таких членов, двадцать пять человек! Секретарь ЦК? Да в ЦК одиннадцать секретарей! К Совету Министров ни малейшего касательства не имеет. Так что его привычка говорить «мы» собирательно с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым просто смешна. Кто они — и кто Хрущев!
Так что же делал Хрущев зимой 1952/53 года на сталинской даче?
Он мог быть там лишь в одном качестве — как «полномочный представитель» противной стороны, той политической силы, которой Сталин хотел обрезать крылья. А Булганин, кстати, кроме того, что заместитель Сталина — старый, еще по работе в Московском комитете партии, друг Хрущева. Да и 26 июня он выступил на его стороне.
Вот теперь, четко прослеживаются «связки», но совсем не те, о которых все пишут. Одна из них: Хрущев — Булганин, за которыми стоит партаппарат. Вторая: не Берия — Маленков, как говорят, а Сталин — Берия, и при них Маленков, «писарь». Маленков‑то им зачем, какова его роль в том сценарии, который придумал для страны Сталин?
А вот в этом‑то все и дело — зачем им Маленков и почему он участвовал в этих совещаниях по поводу грядущих преобразований! У него была своя, совершенно особая роль. Вождь был уже стар и болен. Он не мог знать, сколько ему осталось, но не мог и не понимать, что случиться, в общем‑то, может всякое. И должен был позаботиться о том, что после его смерти станет со страной.
Сколько раз мне приходилось читать об очередном открытии: обнаружен некий загадочный преемник Сталина! Каждый раз называлась какая‑нибудь малоизвестная тогда фамилия из состава ЦК или Президиума ЦК. Между тем преемника Сталина искать не надо, он на виду, как слон в кунсткамере, а слона‑то и не приметили.
В 1953 году только один человек мог быть преемником Сталина. По той простой причине, что только один из окружающих вождя людей, по опыту работы и положению пригодных для поста главы государства, мог эту работу «потянуть» по деловым качествам и по интеллекту. Более того, управляя в 30‑х годах Грузией, он продемонстрировал блестящие результаты. И, забегая вперед, можно сказать, что и за свои «сто дней» он продемонстрировал не менее блестящие возможности. Не согласны? А кто еще? Назовите имя! Кстати, косвенным доказательством этого опять же может служить тот факт, что, когда совещания на сталинской даче заканчивались, Берия часто задерживался. Потом это подавали так, словно бы он наушничал вождю на соратников и готовил репрессии. Но это чушь полная. Берия не мог сообщить Сталину об этих людях ничего такого, чего вождь не знал бы сам, а возможности собирать негласную информацию и готовить репрессии у него не было — в органах сидели сначала Абакумов, потом Игнатьев, которые и близко не подпустили бы Берия к Лубянке. Но ведь есть и другое объяснение — Сталин просто передавал Берия опыт, готовя его для роли главы государства.
Но у Берия имелся один серьезнейший недостаток — национальность. Один грузин следом за другим в качестве главы империи — это было исключено. Но ведь этот недостаток можно компенсировать простым приемом — если сделать Берия первым по значимости, а по положению — вторым, поставив во главе страны слабую фигуру, ничего не значащую, но зато нужной национальности. Наши господа «политологи» до этого не додумались, но забавно, что это заметил сидящий в эмиграции Авторханов. Точно такой же механизм применялся в некоторых национальных республиках, когда во главе ЦК или обкома ставили человека коренной национальности, а замом к нему — русского, чтобы работал. По‑видимому, для этого и был нужен Маленков, который после смерти Сталина стал бы номинальным лидером государства, хотя бы на какое‑то «буферное» время. Самостоятельную игру вести он не мог, не был способен, так что самодеятельности тут можно было не опасаться. А выждав положенный приличием срок, главой государства мог бы стать и Берия.
И, кстати, ему предстояло снова взять органы, для удобства и единоначалия объединив их в одно министерство, и еще раз навести там порядок, а то абакумовско‑игнатьевские умельцы опять черт знает чего наворотили.
А что же делали на сталинской даче Хрущев и Булганин?
Об этом тоже нетрудно догадаться.
Хотела ли партия власти? И да, и нет. Как Хрущев: с одной стороны, по инстинктивному стремлению, спинным мозгом, хотел власти и рвалась к ней. Но, с другой стороны, власть ведь предполагает ответственность, предполагает проблемы своего сохранения и много других неприятных вещей. Да и просто — тот, кто властвует, должен работать! А ведь тогдашний аппарат — это уже не пассионарные, хотя и безбашенные, «старые большевики», а «элита» второго набора, сытая и ленивая. Они не собирались ничего преобразовывать, строить какой‑то «новый мир», у них не было даже инстинкта разрушения. Так что насчет власти с ними можно было торговаться.
Тут можно вспомнить послеленинское Политбюро первой половины 20‑х годов, где Зиновьев, Каменев, Бухарин всячески воевали со Сталиным, требуя коллегиальности руководства. Когда Сталину все это очень уж надоедало, он демонстративно предлагал свою отставку — справляйтесь, мол, сами. И те же критики принимались уговаривать его остаться и, в конечном итоге, шли на его условия. Почему? Да все очень просто! У них было своеобразное понимание «коллегиальности»: они все вместе будут руководить, а Сталин — работать, ибо у них были смутные подозрения, граничащие с уверенностью, что без него они управление страной завалят. Угроза отставки — это было то, чем смиряли своих соратников не только Сталин, но и Ленин, Мао и многие другие.
Как видим, это еще вопрос — так ли уж страстно партия хотела государственной власти как таковой. А вот что у нее можно было вырвать лишь с руками — так это влияние. Об этом же, кстати, проговорился Каганович, когда после своей эпохальной фразы на июльском Пленуме о «политическом руководстве, руководстве всей жизнью» сразу же оговорился: «Но это не значит, что ЦК должен заменять Совет Министров, обком — облисполком и т.д., но мы должны концентрировать, политическое руководство…». Вот она, мечта партийного секретаря любого уровня — руководить, но не работать, указывать, но не отвечать… Но получить это право они могли лишь из рук Сталина… или подобрать с его могилы.
После XIX съезда в верхах сложилась патовая ситуация: никто не мог одолеть. С одной стороны, в делах управления государством Сталину с Берия партаппарат не был конкурентом. С другой, он мог бы торпедировать любые преобразования. Сталин уже попробовал помериться с ним силами и проиграл в открытом бою. Идеальная ситуация для переговоров, и, скорее всего, той зимой на сталинской даче как раз и происходили такие переговоры — если хотите, о разделе сфер влияния. Поэтому‑то и присутствовал там Хрущев, хотя ему встречи такого уровня были явно не по чину.
Опять же косвенно о том, что расклад сил был именно такой, говорит тот факт, что уже 14 марта на внеочередном пленуме ЦК Маленков, как утверждается в документах, «по его собственной просьбе», был освобожден от обязанностей секретаря, «имея в виду нецелесообразность совмещения функций председателя Совета Министров и секретаря ЦК КПСС». Для Сталина такое совмещение никоим образом не было «нецелесообразно», а Маленкову оно не годилось!
Это было теперь уже формальное разделение властей. Маленков оставался членом Президиума ЦК и даже председательствовал на его заседаниях, но реальной власти в партии он больше не имел. Зато Хрущев стал руководителем секретариата — фактически первой фигурой в КПСС.
На каких условиях они договорились со Сталиным, тоже можно догадаться, партийные об этом постоянно пробалтываются. Партии — кадры и пропаганда, Сталину и Берия — управление государством. Вероятно, изначально Сталин предполагал оставить партии одну лишь пропаганду, но, проиграв на съезде, пришлось отдать и кадровую политику. Это много, это огромное влияние, это коррупция и взятки, но тут уж ничего не поделаешь, надо было давать отступного.
Косвенно об этом свидетельствует разговор, приведенный в книге воспоминаний Судоплатова. Разговор этот известен, автора мемуаров поразило тогда то, что Берия обращается к Хрущеву на «ты», а саму реплику министра он приводит для иллюстрации. Между тем, тот говорил Хрущеву:
— Послушай, ты сам просил меня найти способ ликвидировать Бандеру, а сейчас ваш ЦК препятствует назначению в МВД компетентных работников, профессионалов по борьбе с национализмом!
Кадровая политика была громадной уступкой, но ее пришлось отдать в качестве репарации. А поскольку Сталин получал контроль над МВД, то партийные выторговали себе министерство обороны, которое получил хрущевский друг Булганин. Поэтому‑то и неудивителен тандем партийцев и генералов, который организовал расправу над Берия. Если бы министром обороны продолжал оставаться маршал Василевский, то пришлось бы приплетать к «заговору Берия» и его тоже…
В общем, расклад понятен, и кто скажет, что он невозможен?
Но Сталин умер значительно раньше, чем предполагал. Говорят: мол, удивительно, как это соратники так быстро поделили власть после смерти вождя — уже к 5 марта все назначения были проведены, без шума и споров. Да потому и быстро, что ничего они не делили, а попросту автоматически реализовали уже готовый сценарий. Маленков стал предсовмина, Булганин — министром обороны, Берия — заместителем Маленкова и министром внутренних дел.
Он совершил одну ошибку — повел себя слишком уверенно. Кстати, его властность и уверенность после 5 марта тоже косвенно говорят о том, что он чувствовал себя первым в стране. Сценарий‑то существовал, и в нем ему отводилось место реального главы государства. Кстати, о том же самом негласном договоре говорит возмущение соратников после его смерти — да, он проводил черт знает какие решения, он нас заставлял… Заставишь их, как же! Нет, не заставлял он их, а просто проводил преобразования в стране, а когда заходил за границу раздела, ему тут же показывали его место.
Однако ситуация была форс‑мажорной, и Берия вполне могло иной раз заносить на поворотах. С другой стороны — а кого бы в такой ситуации не занесло? Это все корректируется просто, не стали бы его из‑за этого не то что убивать, но даже смещать, поговорили бы на Президиуме, одернули, показали, что он в их власти, и все, притих бы и успокоился, снова был бы прежний корректный Берия. Впрочем, имея представление о характере и уровне вранья, вылитого на голову этого человека, вполне можно предположить, что не был он с соратниками ни грубым, ни высокомерным, что и это было задним числом придумано, как и все остальное.
Думаю, что вряд ли кто‑нибудь из соратников на его место претендовал — кроме Хрущева. Но кто доверил бы Хрущеву пост главы государства? Да вы что, смеетесь? Если бы вопрос о власти решался обычным образом, ему этого поста не видать бы, как своих ушей!
Что же случилось потом? Поведение Берия говорит о том, что он не ждал удара, все произошло абсолютно неожиданно. Что он сделал не так?
