– Я пропустила свой любимый праздник, Андреа, – причитала она, – не пришла на собственный день рождения, потому что должна была искать ей самолет!
– Они что, не могли переночевать в гостинице, как все нормальные люди? – спросила я, пытаясь уложить происшедшее в рамки здравого смысла.
– Думаешь, я это ей не говорила? Уже через семь минут после ее звонка я зарезервировала пентхаусы в «Шор‑клубе», «Альбионе» и «Делано» – я и представить себе не могла, что она и вправду хочет, чтобы я заказывала ей чартер, ведь это была ночь с субботы на воскресенье. Ведь просто невозможно заказать чартер в ночь с субботы на воскресенье.
– Она, похоже, думала по‑другому? – спросила я мягко, искренне жалея, что не смогла помочь, но и радуясь, что не на мою голову выпало такое страшное испытание.
– Да, еще бы. Звонила каждые десять минут, спрашивала, почему я копаюсь, а я как раз разговаривала с нужными людьми, и мне приходилось переводить их в режим ожидания, а они обижались и вешали трубку. – Она судорожно всхлипнула. – Это был кошмар.
– И чем все закончилось? Даже спрашивать страшно.
– Чем закончилось? А как ты думаешь? Я обзванивала все частные авиакомпании штата Флорида, и они не отвечали на мои звонки, ведь, сама понимаешь, была ночь с субботы на воскресенье. Я звонила пилотам, работающим по частному договору, звонила в компании Нью‑Йорка, чтобы узнать, нет ли у них каких‑нибудь рекомендаций, я даже дозвонилась до какого‑то ночного диспетчера международного аэропорта Майами. Сказала ему, что в ближайшие полчаса мне нужен самолет для отправки двух пассажиров из Майами в Нью‑Йорк. И знаешь, что он ответил?
– Что?
– Он засмеялся. Захохотал как ненормальный. Говорил, что я не иначе как террористка или перевожу наркотики. Сказал, что мне легче увидеть без зеркала собственные уши, чем в такое время получить самолет с пилотом, и ему было плевать, сколько я готова за это заплатить. Сказал, что если я еще позвоню, то он будет вынужден сообщить о моей настырности в ФБР. Представляешь! – Она уже кричала. – Нет, ты представляешь?! В ФБР!
– Миранде это наверняка не понравилось?
– Нет, ей еще как понра‑а‑авилось! Двадцать минут она отказывалась верить, что достать для нее самолет невозможно. Я убеждала ее, что это не оттого, что все самолеты уже расхватали, а оттого, что просто ночь с субботы на воскресенье – неподходящее время.
– И что же дальше? – Я уже знала, что ничего хорошего.
– В половине второго она наконец смирилась с тем, что этой ночью она домой не попадет – страшного в этом, конечно, ничего не было, потому что девочки были со своим родным отцом, да и Аннабель могла подъехать в любое время, и тогда она велела заказать билеты на первый утренний рейс.
Странное дело. Если ее рейс отменили, авиакомпания сама должна была отправить ее первым же утренним рейсом; памятуя о ее супер‑пупер‑статусе и тех сотнях тысяч миль, которые она уже проделала самолетами этой авиакомпании, я в этом даже не сомневалась. Я так и сказала Эмили.
– Да, «Континентал» предоставила им места на первый же рейс, в шесть пятьдесят утра. Но Миранда где‑то услышала, что кто‑то полетит «Дельтой» в шесть тридцать пять, и пришла в ярость. Назвала меня некомпетентной идиоткой и снова и снова бубнила, что раз я не могу сделать даже такой пустяк, как заказать частный самолет, значит, я никуда не годная секретарша. – Она всхлипнула и глотнула чего‑то, наверное, кофе.
– Господи, я знаю, что было дальше. Скажи мне, что ты этого не делала!
– Я сделала.
– Да нет, ты шутишь! Из‑за пятнадцати минут?
– Я сделала! Разве у меня был выбор? Она была так расстроена, и все из‑за меня… По крайней мере так казалось. На это ушло еще несколько тысяч баксов, но какая разница! Под конец она была уже почти довольна, так чего же еще надо?
И мы обе засмеялись. Я и без слов знала – и Эмили знала, что я знаю, – что она действительно приобрела два билета в бизнес‑класс на рейс авиакомпании «Дельта», два дополнительных и совершенно ненужных билета – только для того, чтобы заставить Миранду наконец заткнуться.
Я уже задыхалась от смеха.
– Подожди‑ка. К тому времени, как ты нашла машину, чтобы отвезти ее в «Делано»…
– …было уже почти три утра, и с одиннадцати до трех она позвонила мне на мобильник двадцать два раза. Водитель подождал, пока они примут душ и переоденутся, а потом повез их назад в аэропорт, на их ранний рейс.
– Перестань! Да перестань ты! – давилась я, смакуя каждое слово. – Ты все это выдумала!
Эмили перестала смеяться и притворилась серьезной.
– Да неужели? Так это все только цветочки. Ты еще не знаешь, какие были ягодки.
– Ох, давай, давай скорее ягодки! – Я была в восторге оттого, что мы с Эмили наконец‑то нашли общий язык. Наконец‑то мы одна команда, плечом к плечу против общего врага. Я вдруг впервые почувствовала, что этот год мог быть совсем другим, если бы только мы с Эмили сразу подружились и доверяли бы друг другу, защищали и подстраховывали бы друг друга и вместе давали отпор агрессору. И вполне вероятно, жизнь тогда стала бы намного легче и радостнее, но за исключением таких вот редких моментов, как этот, мы на все смотрели разными глазами.
– Так тебе нужны ягодки? – Она помолчала, растягивая удовольствие. – Она этого, конечно, не знала, но хотя самолет «Дельты» улетал раньше, садился он на восемь минут позже, чем ее родной «Континентал»!
– Перестань! – застонала я, наслаждаясь этим новым известием, как великолепным вином. – Ты меня разыгрываешь!
Когда мы наконец распрощались, я была удивлена, увидев, что мы проболтали больше часа, словно закадычные подруги. Конечно, уже в понедельник мы вернулись к привычной, едва скрываемой неприязни, но с тех пор я стала чуть теплее относиться к Эмили. Разумеется, до этого звонка. Несмотря на вышеупомянутую тень симпатии, я вовсе не была расположена выслушивать назойливые требования, которые она собиралась обрушить на мою бедную голову.
– Ну и голос у тебя. Ты что, больна? – Я честно попыталась придать голосу оттенок сочувствия, но вопрос прозвучал агрессивно и подозрительно.
– Да, – выдавила она и разразилась сухим, надсадным кашлем, – очень больна.
Я никогда не верила тем, кто утверждал, что они очень больны: если врач не определил какое‑нибудь непосредственно угрожающее жизни заболевание, значит, на работу идти ты можешь. Поэтому, когда Эмили перестала кашлять и заявила, что она очень больна, у меня и мысли не возникло, что в понедельник ее не будет на рабочем месте. Кроме того, двенадцатого октября она должна была лететь с Мирандой в Париж на весенние дефиле, а до двенадцатого оставалось всего четыре дня. Да и сама я перенесла на ногах две ангины, несколько бронхитов, множество пищевых отравлений и привыкла не обращать внимания на частые мучительные приступы «кашля курильщика».
Единственный раз я улизнула к врачу во время ангины, когда мне отчаянно нужны были антибиотики (я прошмыгнула мимо очереди и попросила осмотреть меня сразу же, без предварительной записи, а Миранда и Эмили думали, что я поехала искать новую машину для мистера Томлинсона). Для какой бы то ни было профилактики времени вовсе не оставалось. Я получила с дюжину многообещающих намеков от Маршалла, несколько записок от администраторов различных курортов, которым бы секретарша Миранды оказала честь своим посещением, и множество приглашений от специалистов по маникюру, педикюру и макияжу, но уже год не была даже у гинеколога и дантиста.
– И что я могу сделать? – спросила я, стараясь, чтобы это прозвучало непринужденно, но терялась в догадках, с чего это она звонит мне и говорит, что больна. Ведь мы и так обе знаем, что это совершенно не важно. Больна или нет, а в понедельник она должна быть на работе.
Она тяжело закашлялась, и я услышала, как булькает мокрота у нее в горле.
– Да, сейчас скажу. Господи, и ведь надо же, чтобы это случилось именно со мной!
– Да что? Что случилось?
– Я не могу поехать в Европу с Мирандой. У меня мононуклеоз.
– Что?
– Ты слышала. Ехать я не могу. Врач звонил, готовы анализы крови. Мне три недели нельзя выходить из дому.
Три недели! Это шутка, не иначе. Мне было не до сочувствия – я уже несколько месяцев только и жила мечтой о том, что обе они – Эмили и Миранда – уедут и оставят меня в покое.
– Эм, да она убьет тебя – тебе придется ехать! Она вообще знает?
На другом конце провода воцарилось зловещее молчание. Потом прозвучал ответ:
– Да, она знает.
– Ты ей звонила?
– Да. То есть на самом деле ей звонил мой врач, потому что мне бы она не поверила. Он сказал, что я могу заразить ее и всех остальных, и, в общем… – Она помедлила; по ее тону можно было предположить самое худшее.
– Что «в общем»? – ляпнула я, забыв об осторожности.
– В общем, она хочет, чтобы с ней поехала ты.
– Она хочет, чтобы с ней поехала я? Надо же! Что именно она сказала? Она не угрожала тебя уволить?
– Андреа, я… – Эмили судорожно закашлялась, и на мгновение я подумала, что она запросто может умереть там, на другом конце провода. – Я не шучу… Не шучу. Она сказала, что ей там всегда в помощники дают таких тупиц, что даже ты справишься лучше, чем они.
– Ну если так, то я, конечно, не против! Нет ничего лучше старой доброй лести, чтобы заставить человека что‑нибудь сделать. Нет, правда, ей не стоило так меня нахваливать. Я вся краснею! – Я не знала, что сейчас для меня важнее: что Миранда хочет, чтобы я ехала с ней в Париж, или что она хочет этого только потому, что я чуть менее безнадежная идиотка, чем изможденные французские секретарши.
– Да хватит тебе, – прохрипела она, надсадно кашляя, что теперь уже начало меня раздражать, – ты просто счастливица. Я два года – целых два года – ждала этой поездки, и вот я не еду. Ты хоть понимаешь, какая это несправедливость?
– Еще бы! Это всеобщий закон подлости: эта поездка – твоя мечта, а для меня она – несчастье, и вот еду я, а не ты. Весело, да? Мне так смешно, прямо до чертиков, – бубнила я, не ощущая никакой радости.
– Ну хорошо, я понимаю, что тебе это не очень приятно, но ты же все равно ничего не можешь поделать. Я уже позвонила Джеффи, чтобы он заказывал для тебя одежду. А тебе много чего понадобится – для показов, ужинов, приема, который Миранда дает в отеле «Костес», – каждый раз все новое. Элисон займется косметикой. Стеф – обувью, сумочками и украшениями. У тебя всего четыре дня, так что завтра прямо с этого и начни, ладно?
– Поверить не могу, что она собирается взять с собой меня.
– Придется поверить, она явно не шутила. Меня всю неделю не будет в офисе, поэтому тебе еще надо…
– Что? Ты не будешь ходить даже в офис?
У меня никогда не бывало больничных и прогулов, но то же самое можно было сказать и об Эмили. Единственный раз, когда она чуть было не опоздала – но не опоздала! – был, когда умер ее прадедушка. Она тогда как‑то сумела слетать домой в Филадельфию, побывать на похоронах и вернуться на работу – минута в минуту. Так и только так здесь все и делалось. Точка. Единственным основанием для невыхода на работу могли быть скоропостижная смерть (кого‑нибудь из самых близких членов семьи), паралич (ваш собственный) и ядерная война (но только если правительство Соединенных Штатов официально объявило, что она коснется непосредственно Манхэттена). Таково было священное и нерушимое правило Миранды Пристли.
– Андреа, у меня мононуклеоз. Это очень заразно. И очень опасно. Я не могу выйти даже за кофе, не то что на работу. Миранда это понимает, поэтому тебе придется все взять на себя. А дел очень много.
– Понимает, говоришь? Да брось! Ну‑ка, ну‑ка, что конкретно она сказала? – Я никак не могла поверить, что Миранда сочла такую прозаическую вещь, как мононуклеоз, достаточным основанием для того, чтобы оставить человека в покое. – Доставь мне это маленькое удовольствие. Ведь мне теперь не позавидуешь.
Эмили вздохнула и – я не сомневалась – закатила глаза.
– Ну, она не была в восторге. Сама я с ней не говорила, но доктор сказал, она то и дело спрашивала: что, мононуклеоз – это «настоящая» болезнь или нет? Но когда он заверил ее, что это очень опасно, она проявила понимание.
Я расхохоталась:
– Не сомневаюсь, Эм, не сомневаюсь. В общем, не волнуйся ни о чем. Поправляйся, а я обо всем позабочусь.
– Я пришлю тебе список. Просто чтоб ты ничего не забыла.
– Ничего не забуду. В этом году она была в Европе четыре раза, я все усвоила. Я сниму деньги со счета, пару тысяч поменяю на франки и еще пару тысяч – на дорожные чеки и трижды перепроверю все ее встречи с парикмахерами и визажистами. Что еще? Да, и удостоверюсь, что на этот раз «Ритц» дал ей нужный мобильник, и поговорю со всеми водителями, чтобы они знали, что ни в коем случае нельзя заставлять ее ждать. Я уже думаю, кому оставить экземпляр ее расписания – его я тоже напечатаю, нет проблем, – и прослежу, чтобы все прошло как по маслу. Да, и ей, конечно, понадобится подробное расписание для близняшек – когда они учатся, когда делают уроки, когда играют, – а также расписания рабочего дня всех ее домочадцев. Вот видишь! Тебе нечего волноваться, у меня все под контролем.
– И не забудь про бархат, – выдавила она и привычно добавила: – И про шарфы.
– Ну конечно, не забуду! Они уже у меня в списке.
Когда Миранда собиралась паковать вещи – точнее, конечно, не она, а ее экономка, – мы с Эмили закупали объемистые рулоны бархата и привозили его к ней на квартиру. Там мы вместе с экономкой резали бархат и аккуратно упаковывали в него все вещи (каждую по отдельности), которые она намеревалась взять с собой. Затем бархатные свертки бережно укладывались в бесчисленные чемоданы от Луи Вюиттона вместе со множеством дополнительных отрезов – ведь первую партию бархата она выкинет сразу же, как только откроет в Париже свои чемоданы. В довершение ко всему половина одного чемодана бывала занята несколькими десятками оранжевых коробочек – в них содержались белые шарфы, каждый из которых будет вскоре потерян, умышленно где‑нибудь оставлен или попросту выброшен.
Изо всех сил стараясь изобразить сочувствие, я распрощалась с Эмили и пошла на поиски Лили. Та пластом лежала на диванчике, курила и потягивала из стакана для коктейлей прозрачную жидкость, которая явно не была водой.
– А я думала, мы решили не курить дома. – Я шлепнулась рядом с ней и тут же водрузила ноги на обшарпанный деревянный кофейный столик, который подарили нам мои родители. – Я, в общем, не против, но это было твое решение.
Лили нельзя было назвать заядлой курильщицей, как вашу покорную слугу; она курила, только когда была в подпитии, но никогда не покупала сигареты. А сейчас из нагрудного кармана ее не по размеру большой домашней сорочки выглядывала коробочка только что появившихся в продаже «Кэмел экстра‑лайтс». Я слегка толкнула Лили ногой в шлепанце и показала глазами на сигареты; она протянула мне их вместе с зажигалкой.
– Я так и знала, что ты не будешь против, – она лениво затянулась, – у меня тут кое‑какой должок, а это помогает сосредоточиться.
– Что еще за должок? – Я закурила и перебросила ей зажигалку. Она сильно отстала весной и в этом семестре. Если она хотела подтянуться и улучшить свой средний балл, ей надо было сдать семнадцать зачетов. Я посмотрела, как она снова затянулась, а потом запивает это удовольствие здоровенным глотком явно не безобидной жидкости. Что‑то не похоже, что моя Лили на правильном пути.
Она тяжело, выразительно вздохнула и заговорила, даже не потрудившись вынуть изо рта сигарету. Сигарета подрагивала, сгоревший кончик грозил осыпаться в любой момент, и тогда она – с немытыми нечесаными волосами и размазанной косметикой – стала бы вылитой ответчицей из телешоу «Судья Джуди» (а может, истицей, все они одинаковые – беззубые, с сальными волосами, пустыми глазами и убогим словарным запасом).
– Статейку для какого‑то академического журнала, которую никто никогда не будет читать, но которую я все равно должна написать, чтобы можно было сказать, что я публикуюсь.
– Ничего себе. И к какому это числу?
– К завтрашнему. – Абсолютное безразличие, полнейшая прострация.
– Завтрашнему? Ты серьезно?
Она бросила на меня предостерегающий взгляд – напоминание, что я на ее стороне.
– Да. Именно завтрашнему. И я правда попала, если учесть, что редактировать это должен был Мальчик‑Фрейдист. Никому нет дела, что он спец в психологии, а не в русской литературе, он – кандидат, вот его и назначили. Но как ни бейся – в срок я не успеваю. Ну и хрен с ним.
И Лили снова отхлебнула из своего стакана. Она старалась глотать жидкость сразу, чтобы не чувствовать ее вкуса, но все равно поморщилась.
– Лил, что случилось? В последний раз, я помню, ты говорила, что вы решили не торопить события и что он – просто чудо. Это, конечно, было до появления в нашей квартире того урода, но…
Еще один предостерегающий взгляд, на этот раз довольно злой. Я и прежде заговаривала с ней о Чокнутом Панке, но так получалось, что мы никогда не оставались с глазу на глаз, да и времени на разговоры по душам ни у одной из нас не было.
Несколько раз я пыталась завести об этом речь, но она тут же меняла тему. Она, конечно, была смущена и пристыжена и согласилась с тем, что он отвратителен, но неизменно уходила от разговоров о том, что всему виной – неумеренность в выпивке.
– Да, похоже, в ту ночь я звонила Мальчику‑Фрейдисту из «О‑бара» и упрашивала прийти ко мне. – Она избегала смотреть мне в глаза и притворялась занятой пультом музыкального центра; все последнее время в квартире звучали одни и те же заунывные песни Джеффа Бэкли.
– И что? Он пришел и увидел, что ты с кем‑то… э… разговариваешь? – Я старалась быть помягче, чтобы она не отдалилась от меня еще больше. В ее душе шла явная борьба. У нее были проблемы с учебой, выпивкой и парнями, и мне хотелось поговорить с ней. До сих пор она ничего от меня не скрывала – я была ее единственной близкой подругой, – но в последнее время она мало что мне рассказывала.
– Да нет, – горько проговорила она, – он примчался аж с Морнингсайд‑Хайтс, но меня в «О‑баре» уже не было. После этого он, похоже, позвонил мне на сотовый, и вышло так, что ответил Кении, и вообще все это…
– Кении?
– Ну, тот хмырь, которого я притащила к нам тогда, помнишь? – В ее голосе слышался сарказм, но на этот раз она улыбнулась.
– Ага. И наверное, Мальчику‑Фрейдисту это не очень понравилось?
– Да, не слишком. Ну и ладно, легко началось, легко и закончилось, верно? – Ее бокал опустел, она побежала на кухню, и я увидела у нее в руках полупустую бутылку водки. Едва разбавив водку содовой, она снова плюхнулась на диван.
Я как раз собиралась осторожно спросить, почему она накачивается водкой, в то время как ее ждет несделанная работа назавтра, но тут раздался звонок домофона: я нажала кнопку и соединилась с консьержем.
– Кто это? – спросила я.
– Мистер Файнеман пришел навестить мисс Сакс, – объявил Джон официальным тоном, демонстрируя «мистеру Файнеману», а возможно, и кому‑то еще, свою деловитость.
– Вот как? Хм, здорово. Пусть поднимается.
Лили взглянула на меня, подняла брови, и я поняла, что разговора у нас снова не выйдет.
– Ну и вид у тебя, – саркастически произнесла она. – Что, не очень‑то ты рада, что твой парень преподнес тебе сюрприз?
– Конечно, рада, – защищаясь, возразила я, но обе мы знали, что я лгу.
Наши с Алексом отношения в последнее время были напряженными. Действительно напряженными. Мы прошли через все стадии романтических отношений и проделали это великолепно: спустя три года каждый из нас знал, что любит и в чем нуждается другой. Но в то время, что мы проводили порознь, он всего себя отдавал школе – брался за любую работу, занимался с ребятами после уроков и подхватывал всякую инициативу, какая только приходила кому‑нибудь в голову. И когда мы наконец встречались, с ним было так же «занятно», как если бы мы были женаты тридцать лет. По общему молчаливому соглашению мы ждали конца этого года – года моего рабства, но я предпочитала не думать о том, какими станут наши отношения по истечении этого срока. Но все‑таки почему два близких мне человека – сначала Джил (она на днях тоже позвонила мне посреди ночи, чтобы обсудить какие‑то пустяки государственной важности), а теперь и Лили – намекают на то, что мы с Алексом в последнее время не ладим? В глубине души я признавала, что от Лили, несмотря на внушительные количества поглощаемого ею алкоголя, не укрылось главное: я вовсе не обрадовалась известию о приходе Алекса. Я страшно боялась сказать ему, что уезжаю в Европу, боялась бури эмоций, которая неизбежно за этим последует и которую я бы с удовольствием отложила на несколько дней. Лучше всего до того времени, как буду уже в Европе. Но ничего не поделаешь, вот он, уже стучит в мою дверь.
– Привет! – произнесла я, пожалуй, с чрезмерным энтузиазмом, открывая дверь и обнимая его за шею. – Какая приятная неожиданность!
– Я на минутку, ты ведь ничего не имеешь против, верно? Мы тут были неподалеку с Максом, и я подумал: забегу поздороваюсь.
– Ну конечно, какое там «против», я так рада! Заходи, заходи.
Я чувствовала, что тараторю как ненормальная, и любой психотерапевт с легкостью бы определил, что мое напускное оживление в действительности скрывало отсутствие эмоций.
Он схватил бутылку пива, поцеловал Лили в щеку и уселся в оранжевое кресло, которое мои родители сохранили в более или менее приличном состоянии еще с семидесятых, словно зная, что придет время презентовать его одному из своих отпрысков.
– Это по какому поводу? – кивнул он на стерео, откуда доносились надрывные завывания «Аллилуйи».
– Медитирую. А что? – отозвалась Лили.
– У меня есть кое‑какие новости, – объявила я, стараясь, чтобы мой голос звучал радостно, и желая тем самым убедить и себя, и Алекса в том, что все идет как нельзя лучше. Он с таким удовольствием готовил нашу предстоящую встречу выпускников – я сама всячески его к этому поощряла, – и теперь, когда до нее оставалось меньше недели, было до безобразия жестоко ломать его планы и надежды. Мы однажды всю ночь напролет обсуждали, кого пригласить на нашу большую воскресную пирушку, и уже точно решили, где и с кем пропустим по маленькой перед субботним матчем между «нашими» и «Корнеллом».
Они оба выжидающе и не чувствуя никакого подвоха смотрели на меня, наконец Алекс спросил:
– Да? И какие?
– Мне только что позвонили – я на неделю лечу в Париж! – В эти слова я вложила преувеличенный восторг гинеколога, объявляющего бездетной паре, что у них будет двойня.
– Куда ты едешь? – переспросила Лили рассеянно и безо всякого интереса.
– Зачем это ты едешь? – одновременно с ней спросил Алекс, и вид у него был примерно такой, как если бы я объявила, что у меня положительный тест на сифилис.
– У Эмили мононуклеоз, и Миранда хочет, чтобы на показы с ней поехала я. Потрясающе, да? – Я улыбнулась фальшивейшей из улыбок. Господи, как тяжело. Мне и самой страшно не хотелось ехать, но хуже всего было то, что приходилось убеждать его, какая это чудесная возможность.
– Не понимаю. Разве она не ездит на эти показы по восемь раз в год? – спросил Алекс.
Я кивнула.
– Так почему же вдруг ни с того ни с сего ей понадобилась ты?
Лили не обращала на нас внимания и, казалось, всецело была поглощена старым номером «Нью‑Йоркера». У меня были все экземпляры за последние пять лет, и с тех пор, как я поступила на работу в «Подиум», я заставляла себя прочитывать даже оперные рецензии и «Финансовую страницу». Каждое слово.
– На весенних показах она всегда дает большой прием, и ей нужно, чтоб с ней была какая‑нибудь секретарша из Америки. Чтобы позаботиться обо всем.
