Летом, опять же с помощью заурядных кадровых назначений, началось своеобразное широкое наступление на министра Вооруженных Сил A.M. Василевского, проработавшего всю войну рука об руку со Сталиным, а теперь напрямую подчинявшегося Булганину. Поначалу, еще в середине января, заместителем министра по вооружению утвердили М.И. Неделина, командующим артиллерией — В.И. Казакова, начальником Главного артиллерийского управления — С.С. Баренцева. А 7 июля перестановка на высших командных постах возобновилась. ПБ утвердило еще двух заместителей министра: по боевой подготовке — Л.А. Говорова, по бронетанковым и инженерным войскам, автотехнике — Б.Г. Вершинина; главным инспектором Советской Армии — М.В. Захарова, начальником Главного оперативного управления Генштаба — Н.О. Павловского, начальником Оперативного управления Генштаба — А.А. Грызлова18. Такая смена, как и в МИДе, предвещала более чем возможное снятие A.M. Василевского.
Все эти действия, слишком напоминавшие перегруппировку сил перед решительным сражением, позволили Маленкову усилить свои позиции до возможного предела. 9 июля он возглавил Комиссию ПБ по подготовке изменений в уставе партии, в которую вошли Хрущев, Суслов, Шкирятов, Пегов и Громов. 15 июля Маленков оказался и в составе Комиссии по разработке пятого пятилетнего плана (Молотов, Каганович, Сабуров, Бенедиктов, Берия, Хрущев)19. С этого момента Георгий Максимилианович практически объединил под своим руководством всю предсъездовскую работу, получив возможность полностью контролировать и направлять ее.
Своеобразным же финалом серьезнейших изменений стало введение в БП СМ СССР Первухина20, явно предвосхищавшее повышение его роли до члена узкого руководства.
Перемена курса проходила, проявляясь не только во внешнеполитических инициативах, кадровых перетрясках, но и в начавшейся тогда же «оттепели», еще весьма робкой, слабой. Возвестила ее наступление писательница Вера Панова. В коротком эссе «Тост», опубликованном «Литературной газетой» 1 января 1952 г., она пожелала всем коллегам: «Чтоб не стало произведений тусклых, серых, вялых, похожих друг на друга». И задала далеко не риторический вопрос: «Почему у нас нет, например, дискуссии по вопросам формы?»
Малозаметный призыв Пановой как бы поддержала «Правда», уже 8 января опубликовав огромную, на три колонки теоретическую статью А. Вишнякова вроде бы на чисто философскую тему — «О борьбе между старым и новым». Однако в статье среди прочего содержалось и такое утверждение: «Борьба нового со старым проявляется во всех областях общественной жизни. Она идет не только в области экономики, но и в идеологии, в науке, литературе и искусстве». А 4 марта в связи со столетием со дня смерти Гоголя передовая той же «Правды» провозгласила: «Долг советской литературы состоит в том, чтобы показывать жизнь во всем ее разнообразии, в движении, беспощадно разоблачать все косное, все отсталое, все враждебное народу, что смертельно боится свежего воздуха критики и самокритики, искоренять в сознании людей пережитки капитализма, направлять на их носителей разящий огонь сатиры. Нам Гоголи и Щедрины нужны!»
Своеобразная борьба нового со старым в литературе и искусстве приняла поначалу форму уничижительного разноса тех пьес, авторы которых после разгрома театральных критиков — «космополитов» чувствовали себя хозяевами положения. Потому и стало для них полной неожиданностью выступление заведующего Отделом пропаганды и агитации МГК Б. Родионова на страницах «Литературной газеты», негативная оценка драматических произведений прежде «неприкасаемых» Софронова, Кожевникова, Михалкова, а заодно и Крона, Финна за «серость». И еще М. Белаховой, принявшей своеобразную эстафету, которая обрушилась на новую пьесу Сурова «Рассвет над Москвой». Только затем появилась в «Правде» обобщающая статья, недвусмысленно названная «Преодолеть отставание в советской драматургии», впервые использовавшая термин «теория бесконфликтности», объявленная порочной.
Критическая позиция, не став еще тогда господствующей, оказалась присущей многим публикациям: Л. Кассиль резко высказался против «лакировки» в детской литературе; А. Анастасьев в статье «О творческой смелости режиссеров» осудил театры Малый, имени Вахтангова и Транспорта за то, что спектакли по поставленной в них пьесе Вирты «Заговор обреченных» «мало чем отличались друг от друга, во всяком случае, они не выражали эстетических позиций трех театров». Появившаяся позже статья Б.С. Рюрикова, бывшего заведующего сектором искусств Агитпрома, после «дела космополитов» пониженного в должности и направленного на работу в «Литературную газету», говорила о более серьезном. «Стремление к парадному благополучию, — писал Рюриков, — проникает и в литературу. И литераторы, которые не видят (или делают вид, что не видят) реальности влияния старого, не отражают правдиво жизненных конфликтов, которые изображают жизнь как голубую и идиллическую, нарушают суровую правду нашей эпохи — эпохи трудных, но прекрасных и героических дел… Бюрократические замашки, разумеется, не типичны для передовых людей страны, но сделать из этого вывод, что вообще в образе бюрократа нет типичного содержания, — значит отрицать наличие и существенность отрицательных явлений в реальной жизни»21.
На таком весьма своеобразном и необычном фоне 5 октября 1952 г. открылся XIX съезд ВКП(б), через тринадцать лет после предыдущего, что откровенно нарушало уставные нормы. Ему предстояло решить две основные задачи. Во-первых, опять же с почти двухлетним опозданием, утвердить очередной пятилетний план. План необычный, ибо предусматривал он почти равные темпы роста производства средств производства (группа А) и предметов потребления (группа Б) — 13 и 11 процентов соответственно. Тем самым отвергалась обычная и безусловная приоритетность тяжелой промышленности. Во-вторых, съезд должен был дать обоснование этому факту, охарактеризовать положение страны, наиболее возможную и необходимую перспективу ее дальнейшего развития. Подобное всегда делалось в отчетном докладе ЦК, с которым прежде — на XVI, XVII, XVIII съездах — выступал Сталин как первый секретарь. На этот раз традиция без объяснений была нарушена. Важнейшая, даже чисто ритуальная роль впервые была доверена Маленкову, только этим существенно меняя его положение в иерархической структуре партии. Фактически это делало его при живом Сталине новым первым секретарем, а может быть, и единоличным лидером в узком руководстве.
Маленков, как прежде и Сталин, разделил свой доклад на три части: международное положение СССР; внутреннее положение; партия. Первые две он предельно насытил трафаретными, привычными для всех, не раз уже повторявшимися, ставшими потому стереотипом оценками и характеристиками, основанными на далеких от реальности показателях, на сравнительных данных. Маленков изобразил экономику США и других капиталистических стран как застойную, в которой рост присущ лишь военной промышленности. Попытался представить народное хозяйство СССР и стран народной демократии, Китая как бурно и неуклонно развивающиеся, динамичные. Словом, он повторил тезисы трех предыдущих съездов, правда, применительно лишь к Советскому Союзу. «Отчет ЦК» выразил усредненное мнение всех членов ПБ.
Однако Маленков сумел внести в доклад и свои соображения, вероятно для него принципиально важные, которые он отстоял при «обкатке» проекта текста в узком руководстве. Прежде всего, лично маленковское проявилось в оценке международной ситуации, которую ему не удалось дать 6 ноября 1949 г. «Уже сейчас, — подчеркнул Георгий Максимилианович, — более трезвые и прогрессивные политики в европейских и других капиталистических странах, не ослепленные антисоветской враждой, отчетливо видят, в какую бездну тащат их зарвавшиеся американские авантюристы, и начинают выступать против войны. И надо полагать, что в странах, обрекаемых на роль послушных пешек американских диктаторов, найдутся подлинно миролюбивые демократические силы, которые будут проводить свою самостоятельную, мирную политику и найдут выход из того тупика, в который загнали их американские диктаторы. Встав на этот новый путь, европейские и другие страны встретят полное понимание со стороны всех миролюбивых стран».
Учитывая сказанное ранее Булганиным и Берия, Маленков постарался также успокоить лидеров, общественность Западного блока. Говоря о поддерживаемом Советским Союзом движении сторонников мира, заметил: оно «не преследует цели ликвидации капитализма, так как оно является не социалистическим, а демократическим». Только так, в до предела завуалированной форме, смог он дать понять конечные цели СССР на международной арене и сразу же поспешил выразить оптимистическую уверенность в неминуемом торжестве политики мирного сосуществования. «Позиция СССР, — сказал Маленков, — в отношении США, Англии, Франции и других буржуазных государств ясна, и об этой позиции было неоднократно заявлено с нашей стороны. СССР и сейчас готов к сотрудничеству с этими государствами, имея в виду соблюдение мирных международных норм и обеспечение длительного и прочного мира… Советская политика мира и безопасности народов исходит из того, что мирное сосуществование капитализма и коммунизма и сотрудничество вполне возможны (выделено мною. — Ю.Ж.)». При этом он отметил, что основой таких отношений должны стать развитие взаимовыгодной торговли и сотрудничество.
Более того, Маленков четко указал, что третья мировая война, о неизбежности которой столь категорично заявляли Булганин и Берия, является всего лишь одной из двух возможностей развития событий. «Но существует, — пояснил он, — другая перспектива, перспектива сохранения мира, перспектива мира между народами». А она более желательна для всех, и особенно для СССР, ибо «прекратит неслыханное расходование материальных ресурсов на вооружение и подготовку истребительной войны и даст возможность обратить их на пользу народов». Таким именно образом он связал цели внешней политики страны с задачами внутренней, которые «состоят в том, чтобы на основе развития всего народного хозяйства обеспечить дальнейшее неуклонное повышение материального и культурного уровня жизни советских людей».
Весьма симптоматичным оказалось и обращение Маленкова к проблемам культуры. Он заметил, что «в литературе и искусстве появляется еще много посредственных, серых, а иногда и просто халтурных произведений, искажающих советскую действительность». Прямо заявил: «В своих произведениях наши писатели и художники должны бичевать пороки, недостатки, болезненные явления, имеющие распространение в обществе… Неправильно было бы думать, что наша советская действительность не дает материала для сатиры. Нам нужны советские Гоголи и Щедрины…» И вслед за тем, в последнем разделе доклада, посвященном партии, он фактически указал на то, что должно стать объектом разящей критики.
«Партия не могла не заметить, — отмечал Маленков, — что быстрый рост ее рядов имеет и свои минусы, ведет к некоторому снижению уровня политической сознательности партийных рядов, к известному ухудшению качественного состава партии». Увидел докладчик в партии и иное: «Создалась известная опасность отрыва партийных органов от масс и превращение их из органов политического руководства, из боевых и самодеятельных организаций в своеобразные административно-распорядительные учреждения (выделено мною. — Ю. Ж.), не способные противостоять всяким местническим, узковедомственным и иным антигосударственным устремлениям». И потому Маленков потребовал, ибо это право давал ему отчетный доклад, усилить «критику снизу» — «контроль масс за деятельностью организаций и учреждений», «повести не спадающую борьбу как со злейшими врагами партии с теми, кто препятствует развитию критики наших недостатков». Партии не нужны, в который раз провозглашал Маленков, «заскорузлые и равнодушные чиновники», которые полагают, «что им все позволено… У руля руководства в промышленности и сельском хозяйстве, в партийном и государственном аппарате должны стоять люди культурные, знатоки своего дела…»22
7 октября со всего лишь речью выступил второй член «триумвирата», Берия. Он говорил с иных позиций. Продолжая настаивать на том, что США «боятся мира больше, чем войны, хотя нет никакого сомнения в том, что, развязав войну, они только ускорят свой крах и свою гибель», он призвал всех к повышению бдительности, так как американцы «засылают в нашу страну и в другие миролюбивые страны шпионов и диверсантов». Но главной, основной даже по объему темой Берия сделал все же другое — «передовые социалистические нации», точнее, «советские национальные республики», но только союзные, которые якобы поднялись сами по себе на необычайно высокий уровень развития, уже достигли небывалых успехов в развитии экономики, науки, культуры. Разумеется, «национальной»23.
На следующий день, соблюдая, видимо, иерархию «триумвирата», выступил и Булганин. Вынужденно, вслед за Маленковым, он признал основной целью экономического развития страны «неуклонный подъем материального и культурного уровня трудящихся», но все же не удержался от выражения характерных для «ястребов» взглядов — мол, США и НАТО готовят войну против СССР, и «если они ее развяжут, то это вызовет могучий отпор всех миролюбивых народов, которые не пожалеют своих сил, чтобы навсегда покончить с капитализмом». А для этого, заявил Булганин, следует «всемерно укреплять нашу армию, авиацию и военно-морской флот. Постоянная боевая готовность наших вооруженных сил и вооруженных сил всего демократического лагеря — самая надежная гарантия от всяких случайностей»24.
Сталин же и до съезда, и во время его работы держался особняком. Летом, когда узкое руководство сотрясала борьба за лидерство, за определение линии поведения СССР на международной арене, внутриполитического курса, он неожиданно занялся сугубо теоретическими, чисто абстрактными вопросами. Принимая участие с апреля 1950 г. в дискуссии по проекту учебника политэкономии, встречаясь с Леонтьевым, Островитяновым, Шепиловым, Юдиным, Лаптевым, Пашковым, другими экономистами, Сталин углубился в весьма далекие от насущных проблем вопросы и счел их для себя первостепенными. Однако поначалу он противился раскрытию своего участия в такой работе, 15 февраля 1952 г. заметил:
«Публиковать "Замечания" в печати не следует. Дискуссия по вопросам политической экономии была закрытой, о ней народ не знает. Выступления участников дискуссии не публиковались. Будет непонятно, если я выступлю в печати со своими "Замечаниями". Публикация "Замечаний" в печати не в ваших интересах. Поймут так, что все в учебнике заранее определено Сталиным. Я забочусь об авторитете учебника. Учебник должен пользоваться непререкаемым авторитетом. Правильно будет, если то, что имеется в «Замечаниях», узнают впервые из учебника. Ссылаться в печати на "Замечания" не следует. Как же можно ссылаться на документ, который не опубликован. Если вам нравятся мои "Замечания", используйте их в учебнике. Можно использовать "Замечания" в лекциях, на кафедрах, в политкружках, без ссылок на автора»25.
Затем Сталин с той же увлеченностью вопросами политэкономии написал ответы на письма к нему: А.И. Ноткину — 21 апреля, Л.Д. Ярошенко — 22 мая, А.В. Саниной и В.Г. Венжеру — 28 сентября. И вслед за тем сам ли, по настойчивым ли просьбам руководителя авторского коллектива учебника Д.Т. Шепилова или его бывшего шефа М.А. Суслова, а быть может, и Маленкова, он вдруг изменил первоначальное намерение не публиковать «Замечания». Они, вместе с тремя ответами, буквально в канун открытия съезда появились сначала в «Правде», а потом были изданы и отдельной брошюрой под общим названием «Экономические проблемы социализма в СССР».
Эта публикация вывела Сталина из тени, в которой он находился слишком долго. Практически всех выступавших на съезде вынудили в той или иной форме обращаться к этой работе со словами восхищения. Однако участники съезда невольно подыгрывали Маленкову, ибо в «Замечаниях» Сталин так сформулировал то, что назвал «основным экономическим законом социализма»: «Обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники». Сталин утверждал, что в СССР сохраняется товарное производство, действуют закон стоимости, принцип рентабельности производства, что «борьба капиталистических стран за рынки и желание уничтожить своих конкурентов оказались практически сильнее, чем противоречия между лагерем капитализма и лагерем социализма»26. Сталин, хотел он того или нет, подкрепил позицию не Берия и Булганина, а Маленкова.
Не менее далекой от насущных забот, от реального положения страны, от борьбы в узком руководстве оказалась и речь Сталина, произнесенная в последний день работы съезда, 14 октября. Казалось бы, выступление после всех позволит подвести итог неявной, скрытой дискуссии, выразить свое мнение по основным проблемам, оказавшимся в центре внимания. Но Иосиф Виссарионович не воспользовался предоставившейся возможностью, говорил «вообще», безотносительно к происходившему на съезде: о необходимости поддержки «нашей партии», «доверия и сочувствия к ней со стороны братских партий и братских народов за рубежом»; о том, что «наша партия» не останется в долгу, в свою очередь должна «оказывать им поддержку, а также их народам в борьбе за сохранение мира». И обрушился на буржуазию, уклонившись тем самым от личного участия в борьбе за лидерство в узком руководстве, от поддержки своим авторитетом одной из двух противоборствующих групп.
Все происшедшее на съезде однозначно свидетельствовало: возможность заключения закулисных сделок окончательно исчерпала себя. Схватка — и за власть, и за определение курса для СССР — должна неизбежно, неминуемо и очень скоро прорваться наружу. Стать явной.
Глава 21
Первый пленум нового состава ЦК, собравшийся 16 октября, поспешил образовать непредусмотренное только что скорректированным уставом Бюро Президиума ЦК КПСС. Далеко не случайно повторив название высшего исполнительного органа государственных структур, он не внес ничего существенного в сложившийся баланс сил, не повлиял решительно на приоритетность любой из двух позиций, которые без явного пока успеха отстаивали те, кто встал во главе страны полтора года назад. В бюро, очередное узкое руководство — «девятку», впервые созданную легально, вошли Сталин, Маленков, Берия, Булганин, Хрущев, Ворошилов, Каганович, Первухин и Сабуров1.
В таком составе при нормальной процедуре решения вопросов с помощью голосования бюро могло распасться на несколько не имеющих явного преимущества групп: Маленков, Первухин, Сабуров; Берия, Булганин; Сталин, Ворошилов, Каганович. Следовательно, от Хрущева, от того, кого именно он поддержит, и стал зависеть баланс сил. Безусловно, при анализе расклада следовало учитывать и другое: ни Сталин, судя по его поведению на съезде, ни «тени прошлого» Ворошилов и Каганович в предстоящей схватке, скорее всего, участвовать не будут, просто примут ее исход, каким бы он ни оказался.
Иным образом выглядел Секретариат ЦК, на этот раз необычайно многочисленный. Он включал, во-первых, первого секретаря Челябинского обкома А.Б. Аристова, первого секретаря ЦК КП Молдавии Л.И. Брежнева, первого секретаря Краснодарского крайкома Н.Г. Игнатова — новичков на Старой площади; во-вторых, Н.А. Михайлова, четырнадцать лет возглавлявшего комсомол, Н.М. Пегова, прошедшего недолгую школу заведующего Отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов; в-третьих, Г.М. Маленкова, П.К. Пономаренко, И.В. Сталина, М.А. Суслова, Н.С. Хрущева, опытнейших аппаратчиков, которым и предстояло вершить здесь все дела.
Наконец, на следующем уровне власти, просто членами Президиума ЦК, оказались: С.Д. Игнатьев — министр госбезопасности, В.В. Кузнецов — председатель ВЦСПС, В.А. Малышев, А.И. Микоян, В.М. Молотов, Д.И. Чесноков — заведующий новым Отделом философских и правовых наук, Н.М. Шверник, М.Ф. Шкирятов, ставший только теперь официально председателем КПК, руководители наиболее значительных парторганизаций — В.М. Андрианов (Ленинградская область), Л.Г. Мельников (Украина) и республиканских государственных структур — Д.С. Коротченко, председатель СМ УССР, О.В. Куусинен, председатель ПВС Карело-Финской ССР.
Однако новая, весьма сложная конструкция власти просуществовала недолго. Уже несколькими неделями позже ее пришлось изменить так, чтобы она более точно соответствовала реально сложившемуся балансу сил, разграничив сферы деятельности двух теперь бесспорных лидеров Маленкова и Берия, то есть тех, кто оказался подлинным претендентом на полную власть, на наследство вождя.
То, что Сталин больше не может или просто не хочет сохранять даже видимость своего былого величия для тех, кто постоянно общался с ним, с каждым днем становилось все более очевидным. И потому Бюро Президиума ЦК пришлось воспользоваться методом решения возникшей проблемы по образцу, выработанному еще 16 февраля 1951 г., только на этот раз не ограничиваться Совмином, а распространить его и на высшие органы партии. Решением от 10 ноября устанавливалось, что председательствование поочередно возлагалось: на заседаниях Президиума ЦК — на Маленкова, Хрущева, Булганина; Секретариата — на Маленкова, Пегова, Суслова; Президиума Совета Министров — на Берия, Первухина, Сабурова. Правда, эти назначения пришлось сопроводить вполне естественной оговоркой: «в случае отсутствия тов. Сталина».
Подобное решение само по себе исключало возникновение очередного узкого руководства, дробило высшую власть, что лишний раз свидетельствовало о достигшей пика неопределенности. Вместе с тем оно содержало нечто весьма многозначительное. Только Маленков оказался в составе сразу двух «троек». Ну а то, что обе они были партийными, делало Георгия Максимилиановича фактически первым секретарем (кстати, именно так должность Маленкова в те месяцы и определяли Хрущев, Молотов, Каганович на январском 1955 г. пленуме). Взамен Берия получил возможность повседневно контролировать работу как Совмина в целом, так и отдельных министерств.
Разумеется, оба претендента на единоличное лидерство сделали все, чтобы предельно обезопасить и подстраховать себя в новых структурах. Они добились включения в каждую «тройку» соперника — как своеобразный противовес — «своих» людей. Таковыми следует считать Хрущева и Суслова, оказавшихся тогда в силу большой политической игры сторонниками Берия, и Сабурова, без сомнения, защищавшего интересы Маленкова. Ориентацию Булганина, Пегова и Первухина однозначно определить пока весьма трудно. Булганин, скорее всего, остался фигурой относительно нейтральной, самостоятельной и, быть может, являлся альтер эго Сталина, как то было в «триумвирате» 1951 г. Пегов, судя по его чисто партийной, аппаратной карьере, в большей степени должен был защищать позиции Маленкова, а Первухин, долгие годы связанный работой прежде всего с Берия, мог в то время рассматриваться сторонником прежнего шефа.
Именно такая структура власти и ее персональный состав, призванные привести хотя бы к временной стабилизации, на деле лишь осложнили ситуацию, обострили закулисную борьбу за ключевой пост — председателя Совета Министров СССР. Его уже почти получил Берия, но с не меньшим основанием на него претендовал и Маленков — по нескольким причинам. Во-первых, он оставался не просто сторонником, но и основным борцом за изменение функций партии и ее аппарата — предельно возможного понижения их роли в жизни страны, ограничения их влияния на государственные структуры. Во-вторых, как и Берия, достаточно хорошо понимал, что пост главы правительства дает возможность управлять министерствами иностранных дел, госбезопасности, обороны, внутренних дел, без чего проводить какую-либо самостоятельную политику невозможно. В-третьих, как и Берия, исходил из устоявшейся за десять лет традиции, что именно должность председателя СМ СССР свидетельствует о реальной полноте власти. Начиная с мая 1941 г., Сталин подписывал документы только как глава правительства, а не первый секретарь ЦК, и как глава правительства председательствовал на заседаниях ПБ.
В сложившемся некоем подобии «двуумвирата» для Маленкова компромисс вроде бы на невыгодных условиях — согласие ограничиться постом первого секретаря партии — все же принес небольшой перевес. Сохранявшаяся «руководящая роль» партии, а следовательно, и ее аппарата позволяла Георгию Максимилиановичу надеяться, что в нужный момент он сумеет добиться желаемого. Партийная должность создает потенциальную возможность занять, но уже вполне официально, гласно, пост главы правительства, сохранив за собою и контроль за партаппаратом. Наверное, чтобы гарантировать успех в задуманном, он согласился с введением Булганина, продолжавшего как член Президиума ЦК курировать Министерство обороны, в одну из своих «троек», исключая тем самым постоянные контакты и сговор Берия с Булганиным. Маленков надеялся, как можно догадываться, использовать армию в качестве решающего инструмента борьбы за власть, но только в будущем. Настоящее требовало иного.
Можно предполагать, что ни Маленков, ни Берия на поддержку кого-либо из вошедших в два рабочих органа партии особенно не рассчитывали. Ключевое значение они придавали МГБ, стремясь всеми доступными способами добиться подчинения его аппарата только себе. Еще летом 1951 г., при отстранении Абакумова, Маленков попытался единственно возможным способом поставить госбезопасность под свой полный контроль. Об этом свидетельствовало не только утверждение министром Игнатьева, партфункционера, давно и прочно связанного с Георгием Максимилиановичем, но и более значимое заключение, сделанное в «Закрытом письме ЦК ВКП(б)» от 3 июля 1951 г., «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности»:
«ЦК ВКП(б) надеется, что коммунисты, работающие в органах МГБ, не пожалеют сил для того, чтобы с полным сознанием своего долга и ответственности перед советским народом, партией и правительством, на основе большевистской критики, при помощи и под руководством ЦК компартий союзных республик, областных (краевых) и городских комитетов партии (выделено мною. — Ю. Ж.) быстро покончить с недостатками в работе органов МГБ, навести в них большевистский порядок, повысить партийность в работе чекистов, обеспечить неуклонное и точное выполнение органами МГБ законов нашего государства, директив партии, правительства»2.
Казались весьма странными и события, связанные со старой, давно сложившейся службой охраны высших должностных лиц страны, которая являлась, по сути, самостоятельной структурой внутри МГБ. 22 апреля решением ПБ была образована комиссия под председательством Маленкова для расследования положения в Главном управлении охраны (ГУО) МГБ. 29 апреля 1952 г., еще до завершения ее работы, с должности начальника ГУО отстранили Н.С. Власика. Спустя одиннадцать дней арестовали его первого заместителя, полковника B.C. Лынько. А 19 мая ПБ утвердило текст постановления ЦК КПСС: Власика, генерал-лейтенанта, назначили — что демонстрировало большее, нежели просто понижение, — заместителем начальника небольшого исправительно-трудового лагеря для ссыльных «Баженовский» в городе Асбест Свердловской области. Само ГУО реорганизовали в управление, одновременно сократив штаты с 14 тысяч человек до трех тысяч. При этом упразднили все хозяйственные структуры УО, включая автотранспортные (исключение составил лишь гараж особого назначения) и по снабжению боеприпасами, отделы, ведавшие обеспечением безопасности зданий ЦК ВКП(б), СМ СССР, Генштаба, МИД, правительственных залов на железнодорожных вокзалах, трасс — московских улиц и пригородных шоссе, по которым регулярно ездили члены узкого руководства, и правительственной связью, Управление по охране государственных дач на Черноморском побережье Кавказа. Последнее, кстати, и объясняет, почему Сталин в конце 1952 г. впервые после войны провел отпуск под Москвой, на своей «ближней». 28 июня в Адмотдел ЦК поступила записка начальника Управления МГБ по Львовской области Строкача. Автор уведомлял, что его коллеги по республиканскому министерству пытаются взять под свое наблюдение работу местных партийных органов. Документ призван был стать весомым доказательством того, что Берия, оправившись от удара, нанесенного ему «мингрельским» и «грузинским» делами, перешел в контратаку. Маленков сумел использовать записку Строкача — правда, несколько своеобразно.
11 июля ПБ утвердило текст постановления ЦК «О неблагополучном положении в МГБ». Оно потребовало от министра Игнатьева незамедлительно «вскрыть существующую среди врачей группу, проводящую вредительскую работу против руководителей партии и государства», установить состав и ближайшие цели этой самой «группы», на которую якобы вышел Абакумов при аресте профессора Этингера. Старому и, казалось, забытому «делу» дали ход, использовав поднятую из архива докладную записку врача Л.Ф. Тимашук.
Еще 28 августа 1948 г. Тимашук, тогда заведовавшую кардиологическим кабинетом кремлевской поликлиники, самолетом доставили на Валдай, где проводил отпуск А.А. Жданов. Проведя обследование, Тимашук установила, что у Андрея Александровича инфаркт. Однако прибывшие вместе с нею начальник Лечсанупра Кремля П.И. Егоров, профессора В.Н. Виноградов и В.Х. Василенко, а также постоянно находившийся при Жданове его лечащий врач ЕЙ. Майоров поставили иной диагноз — гипертоническая болезнь. 29 августа Тимашук снова сделала Жданову электрокардиограмму, укрепившись в прежнем заключении, но по требованию Егорова и Майорова вынуждена была письменно подтвердить не свой, а их диагноз. Тут же, дабы обезопасить свой авторитет, она написала докладную записку на имя Власика и передала ее начальнику охраны Жданова подполковнику А. М. Белову. Тот незамедлительно отвез ее в Москву и передал B.C. Лынько. Далее и произошло то самое, что впоследствии породило «дело кремлевских врачей».
Лынько доложил о происшедшем Абакумову, но было уже поздно: 30 августа Жданов умер. И все же 6 сентября руководство Лечсанупра вынуждено было провести большой консилиум, в котором участвовали П.И. Егоров, В.Н. Виноградов, В.Х. Василенко, Г.И. Майоров, А.Н. Федоров и другие. Отстаивая честь мундира, они вновь подтвердили, что смерть А.А. Жданова стала результатом именно гипертонической болезни. На следующий день дискредитированная Тимашук была уволена из Лечсанупра. А 22 сентября Власик совершил то, что стало роковым для него и для многих других. На первом листе стенограммы консилиума он сделал запись: «Министру доложено, что т. Поскребышев прочитал и считает, что диагноз правильный, а т. Тимашук не права». Так Власик определил круг тех, кто стал спустя четыре года обвиняемыми по «делу кремлевских врачей».
…1 сентября 1952 г. П.И. Егоров был снят с должности начальника Лечсанупра Кремля, а на его место по предложению Маленкова и Шкирятова назначили генерал-майора медицинской службы И.И. Куперина, до того возглавлявшего Медицинско-санитарный отдел ХОЗУ МГБ СССР. 4 октября Лынько осудили на десять лет «за злоупотребление служебным положением». 18 октября арестовали Егорова, а чуть позже — еще и его предшественника на посту начальника Лечсанупра, А.А. Бусалова, четырех врачей — В.Н. Виноградова, В.Х. Василенко, М.С. Вовси и Б.Б. Когана.
И хотя вскоре, 14 ноября, Берия удалось добиться не только отстранения Рюмина от ведения следствия по «делу кремлевских врачей», но и изгнать его из МГБ, новый куратор следствия, заместитель министра генерал-лейтенант С.А. Гоглидзе, поначалу вынужден был придерживаться все той же, первоначальной линии. 21 ноября, отозвав Власика в Москву, он начал допросы, а 15 декабря подписал ордер на его арест, сформулировав обвинение: «Будучи начальником ГУО, злоупотреблял доверием партии и Советского правительства, преступно отнесся к поступавшим к нему сигналам, чем нанес ущерб интересам Советского государства». Так Власику и Лынько была уготована главная роль на готовящемся процессе, на котором руководителям ГУО и Лечсанупра Кремля должны были инкриминировать смерть Щербакова и Жданова, подготовку убийства других членов узкого руководства, в том числе и Сталина.
Дабы всемерно укрепить наметившуюся линию, Маленков провел через ПБ два документа: постановление ЦК «О вредительстве в лечебном деле», концентрировавшее внимание на ответственности прежде всего руководства ГУО, и записку «О положении в МГБ», которая позволяла продолжить и даже усилить чистку органов госбезопасности, изгнать всех, кто в той или иной степени когда-либо был связан с Берия или Абакумовым. В скупом, двухстраничном тексте записки многократно, настойчиво повторялась одна и та же мысль:
«Партия слишком доверяла и плохо контролировала и проверяла работу Министерства государственной безопасности и его органов. Обкомы, крайкомы партии и ЦК компартий союзных республик неправильно считают себя свободными от контроля за работой органов государственной безопасности и не вникают глубоко в существо работы этих органов. Многие первичные парторганизации и секретари парторганизаций органов МГБ в центре и на местах не вскрывают недостатков в работе органов МГБ, зачастую поют дифирамбы руководству…
Считать важнейшей и неотложной задачей партии, руководящих партийных органов, партийных организаций осуществление контроля за работой органов Министерства государственной безопасности. Необходимо решительно покончить с бесконтрольностью в деятельности органов Министерства государственной безопасности и поставить их работу в центре и на местах под систематический и постоянный контроль партии, ее руководящих партийных органов, партийных организаций (здесь и далее выделено мною. — Ю. Ж.)…
В этих целях: …обязать ЦК компартий союзных республик, крайкомы и обкомы партии систематически контролировать деятельность органов МГБ, повседневно вникать по существу в их работу, периодически заслушивать отчеты и рассматривать планы работы органов МГБ, воспитывать чекистских работников в духе партийности, высокой бдительности, смелости и беззаветной преданности родине. Первые секретари обкомов, крайкомов партии и ЦК компартий союзных республик обязаны интересоваться агентурной работой органов МГБ и им должны быть известны списки всех агентов»3.
Тем временем «дело» стремительно разрасталось. Отстраняли и почти сразу же арестовывали все новых и новых высокопоставленных лиц, среди них начальника Второго главного управления (контрразведывательного) МГБ генерал-лейтенанта Е.П. Питовранова, вместе с А.Н. Поскребышевым занимавшегося проверкой «дела» Этингера и Абакумова летом 1951 г.; заместителя директора правительственного санатория «Барвиха» Р.И. Рыжикова, многих других.
Лишь в самый последний момент С.А. Гоглидзе удалось разъединить следствие по делам сотрудников МГБ и Лечсанупра, дав санкцию на арест еще двадцати двух врачей, сделав именно их вместе с уже находящимися на Лубянке профессорами инициаторами «заговора». Испытав, видимо, облегчение, Власик признал: «Я и Абакумов не приняли мер по проверке заявления Тимашук, и теперь я понимаю, что этим мы, по существу, отдали ее на расправу Егорову». Ему вторил и Бусалов, заявивший следователю: «Я — пособник вражеской группы в Лечсанупре».
Берия, торопясь закрепить сложившееся положение, добился 9 января 1953 г. согласия ПБ (на то заседание далеко не случайно не вызвали министра госбезопасности Игнатьева) срочно опубликовать во всех газетах страны «хронику» — «Арест группы врачей-вредителей» и сделать задолго до процесса, впервые после 1938 г., пресловутое «дело кремлевских врачей» достоянием широкой гласности.
Н.А. Михайлов, как секретарь ЦК курировавший со второй половины октября 1952 г. всю идеологическую работу, в том числе и средства массовой информации, сознательно или по недоразумению сразу же допустил серьезнейшую ошибку — не учел двузначности возникшего «дела». Ведь его могли в равной степени использовать в собственных интересах как Берия, так и Маленков. Первый — чтобы устранить явно мешавшего ему министра госбезопасности, человека Маленкова, Игнатьева под серьезным предлогом потери бдительности, о которой он, Лаврентий Павлович, напоминал еще с трибуны съезда. Второй — чтобы связать «заговор» кремлевских врачей против узкого руководства — через уже покойного, что было весьма удобно, Этингера — с… Берия и нанести этим последний, решающий удар по самому сильному конкуренту. Но ни тому, ни другому совершенно не требовался антисемитский поворот при расследовании «дела», он даже вредил, ибо уводил далеко в сторону от истинной цели.
По какой-то, остающейся неизвестной причине Михайлов либо не посчитал нужным уяснить, что же ждали от него, либо решил играть по собственным правилам, в свою пользу. Он позволил газетам и журналам, получившим столь сенсационную с точки зрения журналистики тему, но так и не располагавшим ни одним дополнительным фактом, который выходил бы за пределы «Хроники», отсебятину — придание всем без исключения комментариям и откликам читателей характер явного бытового антисемитизма. В публикуемых материалах акцент делался прежде всего на «чужеродных» фамилиях шести из девяти упомянутых в «Хронике» врачей, бесконечно варьировались их связи с еврейской благотворительной организацией «Джойнт», с Еврейским антифашистским комитетом, на что намекало упоминание Шимелиовича и Михоэлса. И в то же время полностью игнорировалась передовица «Правды» в трагический день, 13 января, которая четко указала: «Кроме этих врагов, есть еще один враг — ротозейство наших людей. Можно не сомневаться, что пока у нас есть ротозейство, будет и вредительство. Следовательно, чтобы ликвидировать вредительство, нужно покончить с ротозейством в наших рядах».
Непредусмотренный поворот в пропаганде вскоре заставил и самого Михайлова, и руководство Агитпропа срочно вмешаться в эту кампанию. Уже 31 января «Правда» опубликовала статью под многозначительным заголовком «Ротозеи — пособники врага». В ней была сделана попытка скорректировать погромные настроения, спровоцированные «Хроникой», весьма своеобразным способом. Призывы к бдительности относились теперь исключительно к «ротозеям», не связывая их, что являлось немаловажным, ни со шпионажем, ни с диверсиями, ни с терактами. Да еще весьма дозированно были подобраны фамилии очередных «ротозеев» — Заславский, Борисевич, Орлов, Петров, Алтузов, Морозов, Кажлаев, чтобы снизить накал черносотенных страстей. Ту же цель преследовала и еще одна «правдинская» статья, в номере от 6 февраля, — «О революционной бдительности». Она объявляла врагами вообще всех «носителей буржуазных взглядов», а в виде примера привела троцкиста Гуревича, его пособника Таратугу, уголовника Романова, дезертира Сася.
Одновременно Агитпроп стал все чаще отклонять просьбы спешивших выслужиться главных редакторов центральных газет о публикации статей, посвященных «сионистам», «Джойнту» и Израилю вкупе с американской разведкой, обязал все такого рода материалы предварительно согласовывать с МИДом. Так, 30 января заведующий сектором газет В. Лебедев, прочитав рукопись присланной главным редактором «Красной звезды» В.П. Московским статьи «Сионизм — агентура американского империализма», отклонил ее. «Полагали бы, — заключил он, — нецелесообразным публиковать ее на страницах центральной военной газеты, так как это не вызывается необходимостью, а сам факт опубликования такой статьи в «Красной звезде» может быть истолкован неправильно». 16 февраля получил фактический отказ и главный редактор "Литературной газеты" К. Симонов. Он вынужден был после беседы в Агитпропе признать: «большую статью о "Джойнте" и Израиле "редакция предполагает еще раз обсудить", проконсультировать с МИД СССР и после этого, если вопрос будет решен положительно (выделено мною. — Ю.Ж.), опубликовать на страницах газеты»".
За шумихой вокруг «дела врачей» незамеченными оказались более важные события: странное молчание лидеров — Берия, Булганина, Маленкова, а также Ворошилова, Кагановича, Первухина, Сабурова, Хрущева и внезапная активизация деятельности Сталина. 26 декабря он дал, не сказав ничего нового, интервью корреспонденту «Нью-Йорк таймс» Джеймсу Рестону; 7 февраля принял посла Аргентины Л. Браво, 17 февраля — посла Индии К. Менона. Не вызвала должной реакции неординарная передовица «Правды» за 30 ноября, решительно подытожившая газетные дискуссии по проблемам литературы и искусства: «Пишите правду! Это положение должно быть руководящим принципом для прозаиков и поэтов, драматургов и литературных критиков».
Могла насторожить, но лишь крайне небольшую группу лиц, которая получала относительно полную информацию о событиях во власти, продолжавшаяся несколько месяцев ротация высокопоставленных сотрудников МГБ. Смена республиканских министров: в июне — в Грузии; в августе—сентябре — в Армении, на Украине; в феврале — в Латвии. В сентябре — начальника Управления МГБ по Московской области5. 15 декабря — арест некогда всесильного Н.С. Власика. Наконец, событие прежде просто невозможное — отстранение в феврале 1952 г. заведующего Особым сектором ЦК, личного секретаря Сталина, А.Н. Поскребышева. Ясно было только одно — все это делалось при прямом участии руководителя созданного после съезда Отдела ЦК по подбору и распределению кадров Н.Н. Шаталина, с довоенной поры соратника Маленкова, и при прямом одобрении самим Маленковым.
Именно это и предвещало неминуемую и очень скорую развязку. И она наступила, но только не так, как, возможно, предполагали участники борьбы за власть, за единоличное лидерство.
