Поскольку матери старались ограничить применение битья как метода воспитания, чаще приходилось прибегать к крайним психологическим мерам. Так, детям постоянно грозили, что сердитый Бог покарает их за непослушание смертью: «Он держит тебя над адской бездной, как держат над огнем паука или какое-нибудь отвратительное насекомое».19 Даже на уроках чистописания порой надо было писать по многу раз одну и ту же фразу:
«Запомни, что ты родился, чтобы умереть».20 Естественным результатом такого воспитания был ребенок, который, как Давид Феррис, чувствовал смерть «привычной подругой своих мыслей», или, как двухлетняя Элизабет Батчер, лежа в колыбели, размышлял над своей «грешной развращенной природой».21 Жизнь этих детей изобиловала психотическими эпизодами. Так, парижские дети иногда «начинали вести себя очень странно… залезали в отверстия, заползали под стулья или принимали разные причудливые позы, делали странные жесты…»22
Когда мать чувствует, что ребенок достаточно запуган и находится всецело под ее контролем, наступает счастливый момент: ребенок наконец допущен к матери, и это сладостное слияние с ней в воображении ребенка часто превращается в слияние с Христом. Эдварде рассказывает о четырехлетней Феб Бартлет (
«Господи, пошли мне спасение! Молю, прости мне мои грехи!» Закончив молитву, девочка вышла из чулана, подошла к матери, села рядом и громко зарыдала… Мать спросила, боится ли она, что Бог не станет посылать ей спасение. Девочка ответила: «Да, я боюсь попасть в ад!» Мать попыталась ее утешить и сказала: «…Ты должна быть хорошей девочкой» …Девочка продолжала плакать и что-то говорить, затем перестала и начала улыбаться; наконец, сказала с улыбкой на лице: «…Мама, мое будет Царство Небесное!.. Я люблю Бога!»23 Процесс обращения и у ребенка, и у взрослого состоит из стадий ужаса, унижения и, наконец, слияния с близкой, неотступной матерью - фантазии возвращения в адское чрево и «рождения снова» в симбиотическом состоянии единства с «нежным и любимым» «Светом вечным»24. Этот свет - слияние с материнским теплом - который прежде в историй был достоянием лишь мистиков с отшельническим образом жизни, теперь, с распространением навязывающего стиля, стал целью человека в детстве, юности и зрелом возрасте. Более того, к
Американцы навязывающего стиля, достигшие процесса слияния с матерью через возвращение в чрево и рождение заново, называвшие себя Новым Светом, и стали в конце концов силой, вызвавшей Американскую революцию, которая сама по себе была групповой фантазией регрессии и рождения заново.26 Только в результате навязывающего стиля воспитания личность могла освободиться от чувства беспомощности и затерянности в непостоянном окружающем мире, вызванного жестокостью и непостоянством предыдущих стилей воспитания. Только такой человек мот начать развивать в себе сильное «я» и яркую индивидуальность - одна из главных целей личности нового времени. Благодаря навязывающему стилю, приблизившему мать к ребенку и сделавшему ее более последовательной, стала исчезать потребность в проективном самоотождествлении с ребенком - ведь в семнадцатом столетии исчез целый мир колдунов, привидений, ведьм и чертей - отколовшихся частей собственного «я» взрослых, и произошло это до внедрения научных знаний.27 Новое отношение к детям стало причиной ограничения семьи и бурного развития педиатрии - двух главных факторов великого демографического изменения, сыгравшего такую роль в истории Запада.28 Наконец, тирания родителей - надежная опора любого другого вида тирании, и поэтому только воспитанные в навязывающем стиле взрослые могли пренебречь «божественным правом повелевать и властвовать»,29отказаться от пассивного подчинения и сделать революцию, бунт против авторитета главной целью жизни.30
Лишь недавно историки начали прислушиваться к мнению, что у Американской революции не только экономические, но и психологические корни.31 В личных дневниках и письмах 1775-1776 гг.32 полностью отсутствуют упоминания об экономических выгодах революции (например, о предполагаемом разногласии по поводу налогов). Очень неправдоподобным представляется предположение, что десятки тысяч людей схватились за мушкеты и пушки только ради того, чтобы не платить грошовый налог в английскую казну - 1,2 доллара в год.33 Нет, прежде всего Американская революция была групповой фантазией, защитой независимости от матери-Англии, психотическим групповым процессом возвращения в чрево и рождения заново, похожим на Великое пробуждение с той разницей, что там мать символизировал Христос, а здесь Америка.
В предреволюционное годы путь групповой регрессии можно проследить в символике, применявшейся для описания матери-Англии. Главной групповой фантазией колониальной Америки было представление об Англии как о матери, дающей жизнь, но от которой полностью зависишь. В
«Все-таки колонии - не грудные дети, которые не могут кормиться иначе, как от материнской груди, и не в состоянии обойтись без покровительства страны-матери».34 Фантазия, рисовавшая картину зависимости от «нежной матери» Британии, служила отрицанием враждебного отношения к Англии, защитой от собственной враждебности. Например, возражая против размещения британских войск в Америке, пускали в ход такой аргумент: это нелепо, все равно, что «поставить у детской колыбельки двух лейб-гвардейцев его Величества, чтобы ребенок не вылез и не перерезал глотку своему отцу».35
В 1760-х гг., когда уже большое количество воспитанных в навязывающем стиле взрослых начало осознавать и открыто выражать свою подсознательную враждебность, символика стала меняться, и групповая фантазия постепенно продвигается ко все более и более ранним детским травмам. Первым делом вспомнились соперники - братья и сестры. Джон Отис Младший выражает недовольство:
«Каждый житель Америки содержит по меньшей мере двоих ленивых собратьев, живущих в праздности… в лоне матери Британии».36
Затем всплыли в памяти некоторые специфические приспособления, применявшиеся к детям. Американцы изображаются в рабстве у Британии, которая держит их на «помочах». Обычай надевать маленьким детям на шею железные ошейники, чтобы они прямо держали голову, трансформируется в жалобы, что американцы «покорно подставляют шею под ярмо», и что ради «будущих поколений мы не должны допустить, чтобы на наши шеи надели рабские оковы».37 В
Политические события следовали регрессивному пути групповой фантазии. Англичане все еще воображали себя строгими, но справедливыми родителями, а американские лоялисты, воспитанные еще в амбивалентном стиле, оставались верны иерархии и неспособны были воспринять образ новой нации-матери, поэтому настаивали на необходимости подчинения, иногда даже призывая мать-Англию «наказать своих непокорных, неблагодарных детей».40
Настоящим поворотным моментом этой групповой фантазии стало Бостонское чаепитие. В то время подобные бунты сотнями происходили и в Британии, и в Америке, но это происшествие имело символический смысл.41 Детско-материнская символика была очевидна обеим сторонам - Англия впихивала пищу в рот Америке, подобно тогдашним матерям, впихивавшим кашицу в рот младенцам,42 пока тех не начинало тошнить. На этот раз колонисты не стали безропотно это сносить. «Бостон ивнинг пост» назвала чай «отравленным», и американцы выплюнули его - в гавань. Британию это привело в ярость. Раньше англичане довольно равнодушно относились к потере миллионов фунтов стерлингов налога, но когда их товар был выплюнут «этой маленькой жалкой провинцией», их же «собственноручным творением»,43 в Америку были посланы войска. Последовала битва при Лексингтоне, и американская групповая фантазия претерпела окончательную регрессию к главной травме - рождению.
В, 1775-1776 гг. повседневный политический язык был пропитан символикой рождения. Как и во всех войнах, символика эта была связана с акушерскими приемами того времени.44 У нас роды принимают в больнице, и на войне мы наносим «хирургические воздушные удары», а в то время американские матери рожали дома, теряли много крови, поэтому история Американской революции пестрит образами типа: «невинная кровь младенцев», «ноги, скользящие по окровавленным камням», «улицы, залитые кровью». Один писатель использовал в метафоре даже простыню, на которой происходили роды: он сравнил надвигающуюся революцию с «большой простыней… которая трещит под тяжестью горя и притеснений… под тяжестью разрухи…»45 Другому писателю показалось, что «[британские] солдаты тащили нагую женщину, которая в этот "момент рожала, по улице» в Конкорд^ Даже изобретение того времени - линчевание смолой и перьями - было заимствовано из сцены рождения ребенка, ведь толпа фактически превращала жертву в ребенка-какашку, когда измазывали смолой и часто вываливали вдобавок в коровьем или свином навозе.47
Вот так, по выражению Джеймса Отиса Младшего, «родился ребенок Свобода»: «роды приняли» американцы, воплощая групповую фантазию войны как рождения; они пробили себе путь наружу из страшного материнского чрева, отождествляя себя с «ребенком Независимостью, борющимся за право родиться».48 Вот почему по словам Эдмунда Берка, «Америка бросилась в ужасную пропасть» войны.49 Американская революция, как и любое историческое событие, дает нам возможность осознать психогенный закон, гласящий, что история -последнее пристанище, куда мы загоняем свои детские травмы, и групповая фантазия в гораздо более крупном масштабе повторяет то, что мы стараемся забыть и отвергнуть - наше детство.
Приложение: О ДЕМОГРАФИИ ДЕТОУБИЙСТВА
Большинство положений моей психогенной теории истории вызвало озабоченность исторического сообщества, но ничто не привело в такой гнев, как мое утверждение о длительном существовании детоубийственных наклонностей родителей по отношению к собственному потомству. В тех редких случаях, когда смерть ребенка попадает в поле зрения академической науки, это рассматривается как несчастный случай, просто побочное следствие небрежного отношения, бедности или отсталости медицины - в общем, что угодно, только не результат желания родителей. Как неоднократно показывали в своих работах Дороти Блок и Джозеф Рейнгольд.50 если даже ребенок знает, что родители хотят его смерти, он изо всех сил это отрицает и охотнее взвалит на себя самые тяжкие грехи, чем признает, что его просто не желают. Во мнении историков как раз и звучит глубокое отторжение того факта, что родители часто хотят смерти своих детей.
Один пример: Джозеф Кетт, делая обзор моей работы в «Американском историческом обозрении»,51 замечает, что мое мнение о широком распространении в прошлом плохого обращения с детьми «в корне неверно», потому что
«Он приходит к выводу о том, что от детей женского пола часто избавлялись, ссылаясь всего лишь на несколько случаев сильно разбалансированного соотношения полов. При этом он игнорирует работы серьезных демографов, которые гораздо осторожнее относятся к свидетельствам о детоубийстве».
Я не знаю, что это за безымянные «серьезные демографы», о которых говорит Кетт: факты доказывают совершенно обратное из пятидесяти трех статей о детоубийстве и соотношении полов, написанных историческими демографами, все, за исключением одной, приходят к тому же мнению, что и я: уровень детоубийства действительно был высок на протяжении античности и средневековья и только в новое время стал медленно снижаться. Исключением является демограф средневековья Давид Хэрлиги, и поскольку он. несомненно, и есть тот самый авторитет, на который ссылается Кетт, говоря о «серьезных демографах», разберем его утверждения поподробнее, прежде чем приступим к рассмотрению свидетельств о неуклонном снижении уровня детоубийства на протяжении истории.
Заявление Хэрлиги, что «бросать младенцев женского пола, судя по всему, не было принято» в Италии пятнадцатого века, основано на одном-единственном предположении, что мальчики преобладают в переписи населения «преимущественно потому, что о девочках реже сообщали».52 Эта странная склонность ошибаться именно в отношении девочек загадочным образом уменьшалась после эпидемии чумы, когда девочки ценились больше. Свое допущение о равном количестве мальчиков и девочек Хэрлиги объясняет тем фактом, что «дошедшие до нашего времени проповеди, в которых перечисляются все грехи того времени, не уделяют особого внимания такому преступлению, как убийство девочек».53 Преступление могло и не привлекать «особого внимания» - эту возможность Хэрлиги почему-то не учитывает.
Данные, которые приводит Хэрлиги, показывают значительное преобладание мальчиков в Пистойе эпохи Возрождения: соотношение полов среди детей до 15 лет как для деревенского, так и для городского населения, составляет 125 мальчиков на 100 девочек. Это может отражать особенности рождаемости. Например, Джованни Биллани сообщает, что в 1330-х гг. во Флоренции из 5500-6000 младенцев, которых крестили каждый год, мальчиков было на 300-500 больше, чем девочек. Если его сообщение достаточно точно, то такое распределение может привести к тому, что отношение всех мальчиков к девочкам разных возрастов достигнет 118%.54 Такой избыток мальчиков (ведь нормальное соотношение полов у новорожденных - 105 мальчиков на 100 девочек55) - еще одно опровержение идеи Хэрлиги о «неправильном подсчете» девочек, потому что при крещении вряд ли можно избирательно ошибиться в отношении какого-то одного пола. Кроме того, девочки всегда биологически выносливее мальчиков, более устойчивых болезням,56 поэтому соотношение полов 125 к 100 в возрасте от 0 до 15 лет означает убийство порядка одной трети (или даже большей всех рождающихся девочек.57
Во всех работах Хэрлиги лишь один пример действительно поддерживает столь часто повторяемое положение об отсутствии детоубийства. Комментируя две каролингские хартии, он говорит о населении Сен-Виктуар-де-Марсель, где было 106 девочек и только 99 мальчиков, соотношение 93,4%, и делает из этого вывод, что «на убийство девочек крестьянами Сен-Виктуар указаний нет».58 В своем выводе Хэрлиги, однако, умудряется пройти мимо одного очень важного обстоятельства: больше чем для трети детей пол не указан. В данном случае мы имеем дело с маленькими выборками, поэтому заключение, что соотношение полов в той группе, где пол не указан, будет таким же, как и в группе детей с известным полом, совершенно необоснованно. Второй источник каролингского времени» на который ссылается Хэрлиги, - хартия Санта-Мария-дель-Фарфа, где детей с неуказанным полом гораздо меньше, а общая численность выборки выше, так что для демографа этот источник намного надежнее. В нем говорится о превышении числа мальчиков с соотношением 136 к 100. Хэрлиги ничего не остается, как прокомментировать это следующим образом: «Едва ли заслуживает доверия… Это еще одно указание, что о детях сообщали не всегда».59 По Хэрлиги, низкое соотношение полов в неполном отчете однозначно доказывает отсутствие детоубийства, в то время как высокое соотношение в более полном отчете служит указанием на «несообщение о детях».
В отличие от Хэрлиги, точный и обширный анализ соотношения полов при Каролингах проводит его бывшая студентка Эмили Коулмэн60 и соглашается с моим тезисом о широком распространении детоубийства. В своей работа по полиптиху Сен-Жермен-де-Пре (ок.
Источники, на которые ссылаются другие историки, дают ту же картину убийства детей родителями, распространенного до нового времени. Демографические данные по античности редки и отрывочны, и может возникнуть соблазн усомниться в достоверности сведений из работы Кирхнера «Prosopographica Attica», где приводится соотношение пять мальчиков на одну девочку в 346 семьях.62 Однако, более свежие работы тоже подтверждают массовое убийство детей в античности. Так, Уильям Тарн подводит итог данным по Элладе:
«До нас дошли подробные сведения о 79 из нескольких тысяч греческих семей, получивших гражданство Милета. В этих семьях было в общей сложности 118 сыновей и 28 дочерей (соотношение полов 421/100), многие были несовершеннолетними. Никакие естественные причины не могли вызвать такое соотношение. Из семей Эпиктета в 32 было по одному ребенку и в 31 по два; после двух сыновей детей обычно не было. Это доказывают надписи. Двое сыновей были обычнейшим явлением, иногда в семье было трое; в Эретрии в третьем веке из 19 семей по крайней мере в двух было больше одного сына - меньше, однако, чем у милетских иммигрантов. Но все источники сходятся с дельфийскими надписями в том, что… в семье практически никогда не воспитывали больше одной дочери, доказывая правоту утверждения Посейдиппа, что «даже богатые люди всегда бросали новорожденного, если это была девочка». Из 600 семей, о которых остались сведения в дельфийских надписях, лишь у 1 % было по две дочери; это согласуется с информацией о милетских семьях, а запечатленные во всем огромном количестве эллинских надписей случаи, когда у женщин были родные сестры, можно пересчитать по пальцам…»63
В объемистой книге «Людские ресурсы Италии» демограф-классик П. А. Брунт подтверждает существование массового избирательного убийства девочек: «Многие, наверное, слышали о «законе Ромула», по которому граждане были обязаны под страхом конфискации половины имущества (санкция, не имевшая силы против пролетариев) оставлять жизнь и воспитывать всех детей мужского пола и первую дочь, за исключением тех случаев, когда ребенок рождался уродливым или увечным, что должны были подтвердить пятеро соседей, после этого его бросали. Судя по всему, избавление от калечного ребенка являлось обязательным по закону двенадцати таблиц и вообще считалось нормальным».64 Демограф Дж. С. Рассел, всю жизнь изучавший античное и средневековое население, согласен, что численную диспропорцию полов в римскую эпоху можно объяснить только более или менее высоким уровнем убийства девочек, и ссылается на материал Джона из Гастингса (Англия, 1391-1392 гг.), где прослеживается тот же процесс в средневековый период (соотношение 170 мальчиков на 100 девочек).65
Такого же мнения придерживается специалист по демографии Возрождения Ричард Трекслер,66 которому принадлежит подробный анализ источников пятнадцатого века по Флоренции, освещающий важные различия между открытым детоубийством предыдущих эпох (инфантицид) и пришедшим ему на смену детоубийством позднего средневековья (филицид). Трекслер приводит выдержку из флорентийского кадастра
Такая ситуация, когда диспропорция в соотношении полов возрастает по мере того, как дети растут, была противоположна современной демографической ситуации в большинстве стран, обусловленной большей выносливостью девочек, и, как показывает Трекслер, наблюдалась только среди детей, которых воспитывала кормилица. В приютах для детей девочки выживали ничуть не хуже мальчиков, в то время как у кормилиц девочек до годовалого возраста гибло почти в два раза больше, чем мальчиков. Причиной было или разное обращение кормилиц с девочками и с мальчиками, или склонность родителей отдавать к плохо оплачиваемым нянькам скорее девочек, а не мальчиков, или и то, и другое. К новорожденным, чаще к девочкам, применяли прямой инфантицид - их душили, топили или где-нибудь бросали; в более позднем возрасте девочек чаще посылали к «нянькам-убийцам», снабжая суммой, рассчитанной лишь на несколько недель, - няньки прекрасно понимали намек, и вообще чаще отправляли к кормилицам. Все это и давало общий уровень детоубийства,67 отраженный в моем графике.
В позднесредневековых метрических книгах изредка попадаются случаи очень высокого отношения числа новорожденных мальчиков к числу девочек (Фошер: соотношение 162/100 у французской знати-самое высокое из всех, что я встретил),68 но обычно соотношение полов у новорожденных варьирует в пределах 110-120. В то же время данные переписей населения показывают еще более высокое соотношение полов, так что в такой повсеместно наблюдавшейся диспропорции полов повинен как избирательный инфантицид новорожденных, так и дальнейший филицид, действовавшие в сочетании. Пожалуй, наиболее обширное исследование этого сочетания избирательного инфантицида новорожденных и дальнейшего филицида проведено Урсулой М. Каугилл, биологом в Йеле. Она не только определила точный уровень избирательного инфантицида и филицида в Йорке (Англия) в течение трех столетий, но и непосредственно пронаблюдала действие этих механизмов в Гватемале. Работая с приходскими книгами Йорка 1538-1812 годов, Каугилл ввела в компьютер 33000 случаев рождения и составила диаграмму детской смертности, по которой было видно, что девочек в любом возрасте умирало больше, чем мальчиков. По мнению Каугилл, это «свидетельствует о том, что родители в Йорке лучше заботились о сыновьях, чем о дочерях».69 Такое разное обращение плюс инфантицид новорожденных (в шестнадцатом веке соотношение полов новорожденных было 110.8)70 приводило к общему соотношению полов 136/100. В паре прекрасных статей, написанных совместно с Дж. Э. Хатчинсон,71 Каугилл описывает наблюдения за жителями индейской деревни в Гватемале, где соотношение полов 178/100. Такая диспропорция, говорит Каугилл, объясняется исключительно склонностью родителей «благоволить к мальчикам.., дольше вскармливая грудью мальчиков, чем девочек. Попадаются, например, мальчики, которых еще кормят грудью, в то время как их младшие сестры уже отняты от груди. Если пожить среди индейцев, создается сильное впечатление, что о мальчиках и после отнятия от груди заботятся лучше, чем о девочках». Упоминания о более длительном грудном вскармливании мальчиков по сравнению с девочками встречаются в исторической литературе, как и другие сообщения о неодинаковом обращении с детьми разного пола. Интересная деталь: филицидальные индейцы Гватемалы, как и филицидальные европейцы, жившие полтысячи лет назад, одевают своих детей наподобие миниатюрных взрослых, в отличие от соседних племен, делающих меньше различий между девочками и мальчиками. Каугилл и Хатчинсон фактически высказывают идею, что сексуально провоцирующее поведение маленьких девочек по отношению к взрослым мужчинам могло служить эволюционным механизмом предотвращения «демографической катастрофы» - они вызывают к себе интерес в столь враждебной к ним культурной системе и тем самым спасаются. Выражая ту же мысль менее деликатным языком, маленьким девочкам приходилось соблазнять мужчин, чтобы те сохраняли им жизнь!
Несмотря на то, что в пьесе «Макбет» у Шекспира есть строчки, явно подразумевающие, что аудитория хорошо знакома с таким явлением, как убийство новорожденных, к началу нового времени избирательный собственно инфантицид почти полностью сменился избирательным филицидом уже немного подросших детей (все это относится только к законным детям).72 Особенно ощутим этот процесс был в Англии и в Америке. По словам Ф. Дж. Эммисона, инфантицид имел «прискорбно широкое распространение»73 в Миддлсексе и Эссексе шестнадцатого века, а Кейт Райтсон в обзорной статье по инфантициду в Англии семнадцатого века пишет, что избавление от детей «иногда принимало более привычную форму убийства непосредственно после рождения», и все же Райтсон приходит к выводу, что убийство детей в семнадцатом веке в Англии совершалось в основном «при кормлении грудью путем умышленной небрежности - форма детоубийства, которая, судя по всему, не рассматривалась как явное преступление».74
Величины соотношения полов подтверждают главный тезис моей психогенной теории эволюции детства: практика убийства детей, сознательного или неосознанного, на протяжении истории сходила на нет очень постепенно.75-91
Какие же выводы можно сделать из этой длинной истории детоубийства? Во-первых, было бы ошибкой заключить, что это был результат бедности. Из источников становится ясно, что богатые не меньше, чем бедные, убивали своих детей. Например, данные Коулмана о зависимости уровня детоубийства от размеров земельного участка показывают, что богатые крестьяне убивали девочек ненамного реже, чем бедные, а соотношение полов даже среди детей богатых фермеров достигало 130-140, не доходя лишь до самого высокого уровня - 150-200, который иногда можно было обнаружить у бедняков. Из флорентийского кадастра выводится даже более высокое соотношение для богатых (облагаемых налогом выше 400 флоринов), чем для бедных!92 Степень преобладания мальчиков отражает уровень детоубийства, и можно заключить, что рождение в богатой семье если и давало какие-то преимущества, то очень незначительные, ведь богатые родители чаще отсылали детей к кормилицам, а вся обширная литература на эту тему свидетельствует о повышенной смертности детей, находившихся на попечении кормилиц.93
Не следует также воображать, будто убивали только незаконных детей. Даже если бы у нас не было прямых свидетельств о родителях, распоряжавшихся об убийстве собственных законных детей,94 то все равно почти все дети, отправлявшиеся под присмотр кормилиц, были законными (утверждение, что в Европе всегда «терпимо» относились к незаконным детям, конечно, совершенно неверно), а последствия такого содержания вне дома были очевидны - например, в Лионе родители половину своих новорожденных отправляли в деревню к кормилицам, и из них половина умирала.95 Поэтому мне остается придерживаться своего изначального утверждения, что на протяжении античности и раннего средневековья законных детей убивали в огромном количестве. в позднее средневековье это явление пошло на убыль, но лишь к семнадцатому столетию детоубийство стало ограничиваться главным образом незаконными детьми.
