Глава тринадцатая
Возвращаюсь в редакцию. Уилсон из международного отдела интересуется, видел ли я сегодня Хендерсона. Бейкер из литературной редакции говорит, что Хендерсон не звонил, чтобы предупредить, что он болен. Ему звонили домой, но к телефону никто не подходит. Олифант из редакции спецрепортажей говорит:
- Стрейтор, ты это видел?
Он показывает мне объявление:
ВНИМАНИЮ КЛИЕНТОВ ФРАНЦУЗСКОГО САЛОНА КРАСОТЫ
В объявлении сказано: “Вы посетили тамошнего косметолога и у вас на лице остались рубцы и шрамы?”
Номер, который стоит в объявлении, - новый. Я его раньше не видел. Я звоню по указанному телефону, и мне отвечает женщина:
- “Гренка, Грымза и Гаррота”, юридические услуги.
Я вешаю трубку.
Олифант подходит к моему столу и говорит:
- Пока ты не ушел, скажи что-нибудь хорошее про Дункана. - Он говорит, они готовят статью памяти Дункана, человека и журналиста, и собирают добрые отзывы сослуживцев. Кто-то из отдела искусства рисует его портрет по фотографии с пропуска. - Только с улыбкой, - говорит Олифант. - С улыбкой и больше похожим на человека.
По дороге сюда из бара на Третьей я считал шаги. Чтобы чем-то занять свои мысли. Я насчитал 276 шагов, а потом, на углу, парень в черной кожаной куртке просвистел мимо меня со словами:
- Проснись, придурок. Пешеходам зеленый.
Все происходит само собой. Непроизвольно, как зевок. Я смотрю парню в спину, и баюльная песня звучит у меня в голове.
Он идет впереди, переходит улицу. Заносит ногу, чтобы ступить на тротуар на той стороне, но нога ударяется о поребрик, и он плашмя падает на асфальт. Ударяется головой. Звук такой, как будто на пол упало яйцо - только очень большое яйцо с мозгами и кровью внутри. Его руки безвольно лежат вдоль тела. Носки его черных ботинок свешиваются с края тротуара и нависают над водостоком.
Я переступаю через него и считаю - 277. Считаю - 278, считаю - 279…
За квартал до редакции улица перекрыта барьером для скачек. Офицер в темно-синей форме трясет головой:
- Вам надо вернуться и перейти на ту сторону улицы. Эта сторона закрыта. - Он говорит: - Там фильм снимают. Прохода нет.
Все происходит само собой. Непроизвольно, как судорога в ноге. Я смотрю на его полицейский значок, и баюльная песня звучит у меня в голове.
Глаза у него закатились - видны только белки. Рука тянется к груди, колени подгибаются. Падая, он ударяется подбородком о верхний край барьера с такой силой, что слышно, как клацнули зубы. Изо рта вылетает что-то розовое и влажное. Кончик откушенного языка.
Я считаю - 345, считаю - 346, считаю - 347. Перелезаю через барьер и иду дальше.
Мне заступает дорогу женщина с портативной рацией в руке. Она вытягивает свободную руку, чтобы меня остановить. Но не успевает схватить меня за руку. Рот скрылся, глаза закатились. Изо рта потекла тонкая струйка слюны. Она падает на тротуар. В ее рации звучит голос:
- Джин? Джин, ты где? Ты нам нужна.
Последняя строчка баюльной песни замирает у меня в голове.
Я считаю - 359, считаю - 360, считаю - 361. Я иду дальше, а люди бегут мне навстречу и проносятся мимо. Женщина с экспонометром на шее говорит:
- Кто-нибудь вызвал “скорую”?
Люди в живописных лохмотьях, в густом гриме, с бутылками питьевой воды в руках сгрудились у магазинных тележек, набитых всяким мусором, под яркими прожекторами. Они тянут шеи - посмотреть, что случилось. Вдоль тротуара стоят трейлеры и фургоны. В воздухе пахнет дизельными моторами. Вся улица заставлена бумажными стаканчиками из-под кофе.
Я считаю - 378, считаю - 379, считаю - 380. Перелезаю через барьер на той стороне и иду дальше. 412 шагов до редакции. Поднимаюсь на лифте. Лифт, как всегда, переполнен. Он останавливается на пятом, и в кабину пытается втиснуться еще один человек.
Все происходит само собой. Непроизвольно, как это бывает, когда тебя вдруг бросает в жар. Я стою, прижатый к дальней стене кабины, и баюльная песня звучит у меня в голове так настойчиво, что мои губы шевелятся, беззвучно артикулируя слова.
Мужчина обводит взглядом кабину и отступает назад. Как будто в замедленной съемке. Мы не успеваем увидеть, как он падает на пол - двери лифта закрываются, и мы едем вверх.
В редакции все на месте. Нет только Хендерсона. Олифант подходит, когда я собираюсь звонить. Напоминает мне про статью о Дункане. Чтобы я сказал про него что-то хорошее. Он сует мне под нос объявление. Про Французский салон красоты и рубцы на лице. Он ненавязчиво интересуется, где моя очередная статья из серии про смерть в колыбельке.
Держа телефонную трубку в руке, я считаю - 435, считаю - 436, считаю - 437…
Олифанту я говорю: не зли меня.
Женский голос на том конце линии говорит:
- Элен Бойль. Продажа недвижимости. Чем могу вам помочь?
А Олифант говорит:
- А ты не пробовал досчитать до десяти?
Подробности об Олифанте: он очень толстый, и у него вечно потеют ладони. На гранках, которые он мне сует под нос, смазанные отпечатки. Пароль у него на компьютере - “пароль”.
И я говорю: до десяти я давно уже досчитал. Женщина на том конце линии говорит:
- Алло?
Прикрыв рукой трубку, я говорю Олифанту, что в городе эпидемия гриппа. Может быть, Хендерсон заболел. Сейчас я иду домой, но клятвенно обещаю, что пришлю статью после обеда.
Олифант произносит одними губами: четыре часа - крайний срок. - и стучит пальцем по циферблату своих часов.
Я спрашиваю у женщины на том конце линии, на месте ли Элен Гувер Бойль. Я говорю, что меня зовут Стрейтор и мне нужно срочно с ней поговорить.
Я считаю - 489, считаю - 490, считаю - 491…
Женщина на том конце линии говорит:
- А она знает, о чем пойдет речь?
Да, говорю, она знает, но сделает вид, что не знает.
Я говорю, она должна меня остановить, пока я не убил кого-нибудь еще.
И Олифант пятится от меня, и отводит взгляд лишь через пару шагов, и убегает в редакцию спецрепортажей. Я считаю - 542, считаю - 543…
По пути в риэлторскую контору я прошу таксиста остановиться у моего дома и пару минут подождать.
Я поднимаюсь к себе. Мокрое пятно на потолке расползлось еще больше. Размером с автомобильную покрышку, только с ножками и ручками.
Я возвращаюсь в такси, пытаюсь пристегнуться, но ремень слишком короткий. Он больно врезается мне в живот, и я вспоминаю, как Элен Гувер Бойль говорит:
“Средних лет. Рост пять футов и десять дюймов, вес… фунтов стосемьдесят. Белый. Шатен, зеленые”. Я вспоминаю, как она мне подмигивает из-под взбитого облака розовых волос.
Я называю таксисту адрес риэлторской конторы и говорю, что он может гнать хоть со скоростью реактивного самолета, главное, чтобы он меня не раздражал.
Подробности о такси: там воняет. Сиденья - черные и липкие. В общем, такси как такси.
Я говорю, что я жутко злой и раздражительный.
Таксист глядит на меня в зеркало заднего вида и говорит:
- Может, вам стоит пойти на курсы “Как контролировать раздражительность”.
И я считаю - 578, считаю - 579, считаю - 580…
Глава четырнадцатая
Согласно “Архитектурному дайджесту”, жить надо в большом особняке с частным садом и примыкающей коневодческой фермой. Согласно “Городу и деревне”, отдыхать надо на побережье. Согласно “Туризму и отдыху”, лучший способ расслабиться - пройтись на собственной яхте вдоль солнечных берегов Средиземноморья.
В приемной риэлторской конторы Элен Гувер Бойль это проходит за экстренное сообщение. Сенсационные новости.
Экземпляры всех этих пафосных изданий лежат на низком кофейном столике. Диван с выгнутой спинкой “Честерфилд” обтянут розовым шелком в полоску. Рядом с диваном - еще один столик на “львиных” ножках со стеклянными шарами в когтях. Я смотрю на все это и думаю: сколько мебели попало сюда в “ободранном” виде - без металлических ручек и фурнитуры. Проданную за бесценок, ее привезли сюда, где Элен Гувер Бойль собрала ее снова.
Совсем молодая женщина, вдвое младше меня, сидит за резным столом в стиле Людовика XIV, вперив взгляд в электронные часы с радио. На табличке, что стоит у нее на столе, написано: Мона Саббат. Рядом с часами - радиосканер, пеленгующий полицейскую частоту, трещит статическими помехами.
По радио, что на часах, передают какое-то ток-шоу. Пожилая женщина ругается на молодую. Насколько я понимаю, молодая забеременела, не будучи замужем, и по этому поводу пожилая обзывает ее шлюхой, и потаскухой, и еще дурой в придачу - потому что дать-то она дала, а взять денег ума не хватило.
Женщина за столом, эта самая Мона, выключает радиосканер и говорит:
- Вы не против, надеюсь? Мне очень нравится это шоу.
Эти звуко-голики. Эти тишина-фобы.
Потребители массовой информации.
Пожилая женщина на радио говорит молодой потаскушке, чтобы та отдала ребенка в детдом, если не хочет ломать себе жизнь. Она говорит, что молодой шлюшке надо подумать о будущем: окончить университет по курсу микробиологии, потом выйти замуж, и до замужества - никакого секса.
Мона Саббат достает из-под стола пакет из плотной бумаги и вынимает из него какую-то штуку, завернутую в фольгу. Она разворачивает фольгу, и по комнате разносится запах чеснока и ноготков.
Беременная потаскушка на радио только рыдает в голос.
Палки и камни могут покалечить, а слова могут и вовсе убить.
Согласно “Городу и деревне”, личную переписку следует вести на качественной почтовой бумаге, обязательно от руки и красивым почерком. В свежем номере “Недвижимости” я натыкаюсь на объявление:
ВНИМАНИЮ КЛИЕНТОВ КОННО-СПОРТИВНОГО КОМПЛЕКСА “НОРОВИСТАЯ ЛОШАДКА”
В объявлении сказано: “Вы заразились кожной инфекцией?”
Номер, который стоит в объявлении, - новый. Я его раньше не видел.
Пожилая женщина на радио говорит молодой потаскушке, чтобы она прекратила реветь.
Большой Брат поет и пляшет. Насильно кормит тебя с большой ложки, чтобы твой разум не изголодался по мысли, чтобы не дать тебе время задуматься.
Мона Саббат кладет локти на стол и наклоняется ближе к радио. Звонит телефон, она поднимает трубку:
- Элен Бойль. Продажа недвижимости. Подходящий дом - на любой вкус. - Она говорит: - Ой, это ты, Устрица. Ты извини, тут как раз “Доктор Сара”. - Она говорит: - Увидимся на церемонии.
Пожилая женщина на радио обзывает молодую сукой.
На обложке “Первого класса” написано: “Соболь. Узаконенное убийство”.
Все происходит само собой. Непроизвольно, как это бывает, когда на тебя нападает икота. Краем уха я слушаю радио, краем глаза читаю журнал, и баюльная песня звучит у меня в голове.
Из динамика радио слышны только безудержные рыдания.
А вместо реплики пожилой - тишина. Приятная, благословенная тишина. Совершенная тишина. Такой тишины не бывает, если поблизости есть кто-то живой.
Молоденькая потаскушка с шумом вдыхает воздух и говорит:
- Доктор Сара? - Она говорит: - Доктор Сара, вы здесь?
Ей отвечает глубокий и звучный голос. Шоу доктора Сары Ловенштейн прерывается по техническим причинам. Глубокий и звучный голос извиняется перед “уважаемыми радиослушателями”. Включается легкая танцевальная музыка.
На обложке “Особняка” написано: “Бриллианты - это становится легкомысленным”.
Со стоном я закрываю лицо руками.
Мона вгрызается в свои сандвич. Выключает радио и говорит:
- Бездельники.
Тыльные стороны ее ладоней разрисованы замысловатым узором - ржаво-коричневой хной. Пальцы - даже большие пальцы - унизаны серебряными перстнями. На шее - многочисленные серебряные цепочки. Ядовито-оранжевое платье. Ткань на груди топорщится из-за многочисленных тяжелых кулонов, спрятанных под платье. Красные с черным дреды собраны в небрежный высокий пучок. В ушах - огромные серьги, серебряная филигрань. Глаза, похоже, янтарно-желтые. Лак на ногтях - черный.
Я интересуюсь, давно ли она тут работает.
Она говорит:
- Вы имели в виду по земному времени?
Она достает из ящика стола книжку в мягкой обложке, вынимает оттуда желтый фломастер, который вместо закладки, и открывает книжку.
Я интересуюсь, любит ли миссис Бойль говорить о поэзии.
А Мона говорит:
- Вы имели в виду Элен?
Да, читает ли она стихи? Вслух? Было такое, чтобы она позвонила кому-нибудь и прочитала по телефону стихи?
- Не поймите меня неправильно, - говорит Мона, - но миссис Бойль недосуг заниматься такой ерундой. Она делает деньги.
И я считаю - раз, я считаю - два…
- Тут все очень просто, - говорит Мона. - Когда на улицах пробки, миссис Бойль заставляет меня ехать домой вместе с ней - чтобы она могла пользоваться полосой для служебного транспорта. А потом мне приходится добираться до дому на трех автобусах. Понимаете?
Я считаю - четыре, считаю - пять…
Она говорит:
- Однажды мы с ней разделили великое знание о силе кристаллов. Как будто мы наконец обрели связь на каком-то уровне, но потом оказалось, что мы говорили о двух совершенно разных реальностях.
Я встаю и подхожу к ее столу. Достаю из кармана листок бумаги, разворачиваю и показываю ей стишок. Может быть, он ей знаком?
В книге, раскрытой у нее на столе, подчеркнуто желтым: Магия есть обращение необходимой энергии на достижение естественных сдвигов.
Она пробегает стихотворение глазами. Глаза у нее - янтарно-желтые. Чуть выше выреза платья, над правой ключицей, я замечаю татуировку - три крошечные звездочки. Она сидит нога на ногу. Сидит босиком. У нее грязные ноги. На больших пальцах - по большому серебряному кольцу.
- Я знаю, что это, - говорит она и тянет руку к листочку.
Но я быстро складываю листок и убираю обратно в карман.
Все еще держа руку на весу, она тычет в меня указательным пальцем и говорит:
- Я знаю, что это такое. Это баюльное заклинание, правильно?
В книге, раскрытой у нее на столе, подчеркнуто желтым: Конечный продукт смерти - последующее возрождение.
На дальнем конце полированного стола из вишневого дерева - длинная глубокая царапина.
Я спрашиваю, что ей известно про баюльные заклинания.
- Про них говорится в литературе всех народов мира, - говорит она, пожимая плечами. - Но предполагается, что они утеряны. - Она протягивает руки ладонями вверх. - Дайте мне посмотреть еще раз.
Я говорю: а как они действуют?
Она быстро сгибает и разгибает пальцы.
Я качаю головой: нет. Я говорю: почему эти баюльные чары убивают других людей, но не того, кто их произносит?
И Мона слегка наклоняет голову набок и говорит:
- А почему пистолет не убивает того, кто жмет на курок? И здесь действует тот же принцип. - Она поднимает руки над головой и потягивается, направив ладони к потолку. Она говорит: - Не существует рецепта, как их составить. Их нельзя препарировать с помощью электронного микроскопа.
Ее платье без рукавов. Волосы у нее в подмышках банального русого цвета.
Но как получается, говорю я, что они действуют на человека, который их даже не слышит? Я смотрю на радиоприемник. Почему они действуют даже тогда, когда ты произносишь их про себя - не вслух?
Мона Саббат вздыхает. Переворачивает раскрытую книжку обложкой вверх и затыкает желтый фломастер за ухо. Потом достает из ящика стола блокнот и ручку и говорит:
- Вы не знаете, да?
Она что-то пишет в блокноте и говорит параллельно:
- Когда я была католичкой, давным-давно, я могла прочитать “Аве Мария” за семь секунд. За девять секунд - “Отче наш”. Когда на тебя налагают такое количество епитимий, поневоле научишься скорочтению. - Она говорит: - При таком темпе это уже не слова, но молитва все равно остается молитвой.
Она говорит:
- Заклинания нужны для того, чтобы сфокусировать наше намерение. - Она произносит все это медленно, словно за словом, и умолкает, как будто ждет, что я что-то скажу. Она смотрит мне прямо в глаза и говорит: - Если намерение исполнителя обладает достаточной силой, объект заклинания уснет независимо от того, где он в данный момент находится.
Она говорит, что чем больше эмоций человек вкладывает в заклинание, тем сильнее получаются чары. Мона Саббат щурится и говорит:
- Когда вы в последний раз чувствовали себя легко и непринужденно?
Почти двадцать лет назад. Но ей я этого не говорю.
- Мне кажется, - говорит она, - что вас что-то гнетет. Причем постоянно. Печаль. Или злость. Ну, в общем, что-то. - Она прекращает писать и берет свою книжку с подчеркнутыми желтым малопонятными фразами. Находит нужную страницу, на пару секунд погружается в чтение, потом листает дальше. - Уравновешенному человеку, - говорит она, - человеку спокойному, человеку, который внутренне не напряжен, пришлось бы прочесть песню вслух, чтобы кого-нибудь усыпить.
Продолжая читать, она хмурится и говорит:
- Если ты хочешь владеть собой, сначала следует разобраться со своими внутренними проблемами.
Я говорю: это из вашей книги?
- Из шоу доктора Сары, - говорит она.
А я говорю, что баюльная песня не только усыпляет.
- В смысле? - не понимает она.
В смысле, что от нее умирают. Я говорю: вы уверены, что у Элен Бойль нету книги “Стихи и потешки со всего света”?
Мона Саббат роняет руки на стол и берет сандвич, завернутый в фольгу. Подносит его ко рту, смотрит на радиоприемник. Она говорит:
- Сейчас, на радио. - Она говорит: - Это вы сотворили?
Я молча киваю.
- Вы отправили доктора Сару в следующую инкарнацию?
Я говорю, может быть, вы позвоните Элен Гувер Бойль на сотовый - мне надо срочно с ней поговорить.
У меня бибикает пейджер.
А Мона говорит:
- То есть вы утверждаете, что Элен использует эту самую баюльную песню?
Сообщение на пейджере: срочно перезвонить Нэшу. Срочно.
Я говорю, что не могу ничего доказать, но я уверен, что миссис Бойль знает, как с ней обращаться. Я говорю: мне нужна ее помощь, чтобы я научился себя контролировать. Чтобы я научился владеть собой.
Мона Саббат прекращает писать и вырывает листок из блокнота. Протягивает его мне, но пока не отдает. Она говорит:
- Если вы это серьезно… насчет научиться, как контролировать эту силу… приходите на нашу викканскую церемонию. Это древний языческий культ. - Она машет листком у меня перед носом и говорит; - Тысячелетний магический опыт. - Она включает радиосканер.
Я беру у нее листок. На нем - адрес, дата и время.
Радиосканер трещит:
- Подразделение Браво-девять, ответьте на вызов по коджу девять-четырнадцать, Лумис-плейс, подразделение пять-D.
- Целой жизни не хватит, чтобы познать мистические глубины этого древнего знания, - говорит Мона и опять принимается за свой сандвич. - Да, и еще, - говорит она, - принесите свое любимое горячее блюдо, но только без мяса.
И радиосканер трещит:
- Как понял?
Глава пятнадцатая
Элен Гувер Бойль достает мобильный из своей белой с зеленым сумочки. Потом достает визитку и набирает номер, сверяя каждую цифру. В приглушенном свете маленькие зеленые кнопочки кажутся особенно яркими. Ярко-зеленые кнопочки под ярко-розовым ногтем. Визитная карточка - с золотым обрезом.
Она подносит телефон к уху под взбитым облаком розовых волос. Она говорит в трубку:
- Да, я на вашем чудесном складе и боюсь, что мне нужна помощь, чтобы найти выход.
Она наклоняется к табличке на огромном платяном шкафу, который выше нее в два раза. Она говорит в трубку:
- Я стою рядом… - она читает с таблички, - с платяным шкафом в неоклассическом стиле под Роберта Адама с орнаментальными арабесками из позолоченной бронзы.
Она смотрит на меня и закатывает глаза. Она говорит в трубку:
- Написано: семнадцать тысяч долларов.
Она снимает зеленые туфли на высоких каблуках и стоит в белых чулках прямо на голом бетонном полу. чулки ослепительно белые, но не как нижнее белье, а скорее как кожа под этим бельем. Они непрозрачные, и поэтому пальцы у нее на ногах кажутся перепончатыми.
Сегодня на ней костюм с облегающей юбкой. Он зеленый, но не зеленый, как лайм, а скорее как лаймовая начинка для пирога. Он не зеленый, как авокадо, а скорее как авокадовый суп-пюре с тоненьким завитком цедры лимона сверху, который подают охлажденным в ярко-желтой тарелке Cristel de Sevres.
Он зеленый, как сукно на бильярдном столе под желтым шаром - именно под желтым, а не под красным.
Я спрашиваю у Элен Гувер Бойль, что такое код девять-четырнадцать.
И она говорит:
- Мертвое тело. Труп.
Я говорю, что я так и думал.
Она говорит в трубку:
- Так, а теперь - налево или направо возле палисандрового буфета Hepplewhite с резным цветочным орнаментом и шелковым напылением?
Прикрыв рукой трубку, она говорит мне:
- Ох уж мне эта Мона. - Она говорит: - Представляю себе это сборище колдунов: хиппи, пляшущие голышом вокруг какого-нибудь плоского камня, - вот и весь ритуал.
Теперь мне видно, что ее волосы - не сплошь розовые. Пряди различных оттенков, чуть светлее и чуть темнее. А если как следует присмотреться, то видны даже оттенки красного, персикового и малинового.
Она говорит в трубку:
- Ага, понятно. Если мне попадется кромвельское кресло атласного дерева с орнаментом из слоновой кости, значит, надо идти назад.
Мне она говорит:
- Господи, и зачем вы все рассказали Моне?! Мона расскажет своему бойфренду, и конца этому не будет.
Лабиринт мебели смыкается вокруг нас. Красное дерево, черное дерево, коричневая полировка. Позолота и зеркала.
Она проводит пальцем по кольцу с бриллиантом у себя на руке. Камень массивный и острый. Она переворачивает кольцо, так что бриллиант возвышается над ладонью. Она прижимает ладонь к полированной дверце шкафа. На дверце остается глубокая царапина в виде стрелки налево.
Она отмечает дорогу.
Оставляет свой след в истории.
Она говорит в трубку:
- Большое спасибо. - Она заканчивает разговор и убирает мобильный обратно в сумочку.
Бусы у нее на шее - из какого-то непонятного зеленого камня. Зеленые бусины перемежаются с золотыми. Под ними - еще одни бусы, жемчужные. Раньше я их на ней не видел.
Она надевает туфли и говорит:
- Отныне и впредь моя основная задача - держать вас с Моной подальше друг от друга.
Она взбивает волосы над ухом и говорит:
- Идите за мной.
Она проводит ладонью по поверхности столика - рисует еще одну стрелку. Дубовый карточный столик Шератон с раздвижными ножками к откидной крышкой, как написано на табличке.
Теперь - искалеченный.
Элен Гувер Бойль идет впереди. Она говорит:
- И зачем вы вообще занялись этим делом?! - Она говорит: - Вас оно не касается.
Потому что я - репортер, она это имеет в виду? Потому что я - репортер, который взялся расследовать что-то такое, о чем нельзя никому рассказать? Потому что это рискованно. Потому что я в лучшем случае выставляю себя вуайеристом. А в худшем - стервятником.
Она останавливается перед большим гардеробом со стеклянными дверцами, и я вижу свое собственное отражение у нее за плечом. Она открывает сумочку и достает маленький золоченый цилиндр. Губную помаду. - Именно это я и имею в виду, - говорит она. Стиль французский ампир с египетскими мотивами в переплетающемся разноцветном орнаменте, как написано на табличке.
В зеркале - Элен Гувер Бойль открывает помаду. Помада - ядовито-розовая.
Я говорю у нее за спиной: а если это не только работа?
Может быть, я не только газетный хищник, который гоняется за сенсацией.
Совершенно без всякой связи мне вспоминается Нэш. Я говорю, может быть, я узнал про книгу, потому что когда-то она была и у меня. Может быть, у меня были жена и дочь. Что, если я прочитал им на ночь этот проклятый стишок, чтобы они побыстрее заснули? Давайте представим себе ситуацию. Разумеется, гипотетически. Что, если я их убил? Если ей нужно что-то вроде рекомендательного письма, такое признание подойдет?
Она растягивает губы и подкрашивает их по новой - розовым поверх розового.
Я подхожу еще ближе и говорю: как на ваш взгляд, я достаточно настрадался?
Она поджимает губы, а потом медленно приоткрывает. В последний момент они залипают на долю секунды.
Не дай бог никому выстрадать столько, сколько выстрадала Элен Гувер Бойль.
И я говорю, может быть, я потерял не меньше. Она закрывает помаду. Убирает обратно в сумочку и оборачивается ко мне.
Она стоит передо мной, вся блистательная и спокойная, и говорит:
- Гипотетически?
Я выжимаю улыбку и говорю: разумеется.
Она прижимает ладонь к зеркальной дверце. На зеркале остается глубокая царапина в виде стрелки направо. Она идет дальше, но медленно, ведя рукой по буфетам, трюмо и комодам, по навощенному дереву, по полировке - идет, разрушая все, к чему прикасается.
Она говорит:
- А вы никогда не задавались вопросом, откуда оно вообще появилось, это стихотворение?
Африканский фольклор, говорю я, стараясь не отставать от нее ни на шаг.
- Я говорю про книгу. Книгу заклинаний. - Она идет мимо бюро и сервантов, мимо кресел Farthingale. Она говорит: - “Книгу теней”, как ее называют ведьмы. У каждой колдуньи она своя.
“Стихи и потешки со всего света” вышли одиннадцать лет назад, говорю я. Я кое-что разузнал. Тираж был совсем небольшой - пятьсот экземпляров. Издатель, “KinderHaus Press”, вскорости обанкротился, и права на переиздание и печатные формы с набором перешли к некоему человеку, который купил их вместе со всей остальной обстановкой, когда покупал дом автора-составителя, который скоропостижно скончался - безо всякой видимой причины - три года назад. Я не знаю, как сейчас обстоит дело с правами. Может, со смертью автора-составителя они переходят во всеобщее пользование. Я гак и не выяснил, кому они принадлежат сейчас.
Элен Гувер Бойль замирает на месте, ладонь с бриллиантом останавливается точно посередине широкого зеркала. Она говорит:
- Права сейчас у меня. Я знаю, каким будет следующий вопрос, поэтому отвечаю сразу. Я их купила три года назад. Мне удалось разыскать триста из первоначальных пятисот экземпляров, и я все их сожгла.
Она говорит:
- Но это не самое главное.
Я соглашаюсь с ней. Да. Самое главное - разыскать оставшиеся экземпляры и остановить эту чуму. Принять срочные меры по борьбе со стихийным бедствием. Самое главное - найти способ, как забыть песню самим. Может быть, Мона Саббат и ее компания нам в этом помогут.
- Господи, - говорит Элен, - только, пожалуйста, не говорите, что вы собираетесь посетить это шаманское сборище. - Она говорит: - Вы, как я понимаю, наводили справки о составителе? И что удалось узнать?
Его звали Бэзил Франки, и человек он был вполне заурядный. Он собирал старые литературные произведения, которые давно не переиздавались или не издавались вообще и на которые ни у кого не было авторских прав, и составлял антологии. Средневековые сонеты, непристойные лимерики, детские стишки. Кое-что он брал из старых букинистических книг. Кое-что - из Интернета. Он был не особо разборчив. Все, что можно было добыть бесплатно, он включал в свои сборники.
- Но откуда он взял этот конкретный стишок? - говорит она.
Я не знаю. Может быть, из какой-нибудь старой книги, которая до сих пор лежит где-то в подвале. Может быть, даже в его старом доме.
- Нет, там ее нет, - говорит Элен Гувер Бойль. – Я купила его старый дом. Со всем, что в нем было. В ведре в кухне под раковиной еще оставался мусор, в шкафах лежали его трусы. Но книги там не было.
Вопрос напрашивается сам собой: не она ли его убила? - Давайте представим себе ситуацию, - говорят она. - Разумеется, гипотетически. Если я убила своего мужа и своего сына, разве я бы не разъярилась на какого-то безответственного, жадного и ленивого дурака плагиатора, из-за которого я лишилась всех своих близких?
Точно так же, как - чисто гипотетически - она убила. Стюартов.
Она говорит:
- Я убеждена, что изначальная “Книга теней” не исчезла. Она где-то есть.
Я согласен. И нам надо найти ее и уничтожить.
И Элен Гувер Бойль улыбается своей ядовито-розовой улыбкой. Она говорит:
- Вы, наверное, шутите. - Она говорит: - Власть над жизнью и смертью - это еще не все. Неужели вам не интересно, какие там есть еще заклинания?
Все происходит внезапно. Непроизвольно, как это бывает, когда на тебя нападает икота. Я переношу весь свой вес на здоровую ногу. Я смотрю на Элен Гувер Бойль и говорю ей: нет.
Она говорит:
- Может, там есть заклинание, чтобы жить вечно.
И я говорю: нет.
А она говорит:
- Может, там есть заклинание, чтобы заставить любого тебя полюбить.
Нет.
И она говорит:
- Может, там есть заклинание, чтобы превращать солому в золото.
И я говорю: нет - и отворачиваюсь от нее.
- Может, там есть заклинание, чтобы добиться мира во всем мире, - говорит она.
Я говорю: нет - и иду прочь по узкому коридорчику между глухими стенами из книжных шкафов и гардеробов, письменных столов и спинок кроватей. По каньонам старинной мебели.
Она говорит у меня за спиной:
- Может, там есть заклинание, чтобы превращать песок в хлеб.
Я иду прочь, припадая на больную ногу. И она говорит:
- Вы куда? Выход - в другой стороне.
У застекленного шкафчика из ирландской сосны с отбитой резьбой на фронтоне я поворачиваю направо. У чиппендейловского бюро, покрытого черным блестящим лаком, я поворачиваю налево.
Она говорит у меня за спиной:
- Может, там есть заклинание, чтобы лечить больных. И исцелять калек.
У бельгийского серванта с узорчатым карнизом я поворачиваю направо, потом - налево, у изящного шкафчика эпохи какого-то из Эдуардов с хрустальной стенкой из художественного стекла.
Она говорит у меня за спиной:
- Может, там есть заклинание, чтобы раз и навсегда очистить окружающую среду и превратить мир в земной рай.
Стрелка, нaцapaпaннaя на столешнице, указывает в одну сторону, так что я направляюсь в другую.
И она говорит у меня за спиной: может быть, там написано, как получить неограниченное количество самой чистой энергии.
Как переместиться назад во времени, чтобы предотвратить трагедию.
Научиться чему-то новому. Познакомиться с интересными людьми.
Сделать так, чтобы все были богаты, здоровы и счастливы.
Может быть, провести весь остаток жизни, хромая из угла в угол по пустой, одинокой квартире, где стены дрожат от шума, - это не то, что мне нужно.
Стрелка на вышитой ширме указывает в одну сторону, так что я направляюсь в другую.
У меня снова бибикает пейджер. Снова - Нэш.
И она говорит у меня за спиной: если есть заклинание, чтобы убить, то есть и другое - чтобы вернуть их к жизни. Тех, кого ты убил.
Может быть, это мой второй шанс.
Она говорит у меня за спиной: может быть, мы попадаем в ад не за те поступки, которые совершили. Может быть, мы попадаем в ад за поступки, которые не совершили. За дела, которые не довели до конца.
У меня снова бибикает пейджер. Нэш просит срочно перезвонить.
Я не останавливаюсь. Я иду, припадая на больную ногу.