УПП

Цитата момента



В человечишке всё должно быть прекрасненько: и мордочка, и душонка, и тельце, и мыслишки…
Типа — Чехов…

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Неуверенный в себе человек, увидев с нашей стороны сигнал недоверия или неприязни, еще больше замыкается в себе… А это в еще большей степени внушает нам недоверие или антипатию… Таким образом, мы получаем порочный круг, цепную реакцию сигналов, и при этом даже не подозреваем о своем «творческом» участии в процессе «сотворения» этого «высокомерного типа», как мы называем про себя нового знакомого.

Вера Ф. Биркенбил. «Язык интонации, мимики, жестов»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/israil/
Израиль

Глава Вторая

– Дайме, Касиги Ябу, хозяин Изу, хочет знать, кто вы, откуда пришли, как оказались здесь и какие акты пиратства вы совершили, – сказал отец Себастьян.

– Я продолжаю утверждать, что мы не пираты.

Утро было ясное и теплое, и Блэксорн стоял на коленях перед платформой на деревенской площади, его голова болела от удара. «Успокойся и заставь свои мозги работать, – сказал он сам себе. – Сейчас на карту поставлены ваши жизни. Ты адвокат, и все. Иезуит твой враг, и он единственный имеющийся переводчик, а ты не можешь узнать, что он говорит, но можешь быть уверен, что он тебе не поможет… Собери все свои мозги, – он почти мог слышать, что говорит старый Альбан Карадок. – Когда море смертоносно и штормы самые сильные, вот когда нужны твои знания. Вот что удерживает тебя живым и твой корабль на плаву – если ты кормчий. Собери все свои знания и выжми сок из каждого дня…»

«Сок сегодняшнего дня – это желчь, – мрачно подумал Блэксорн. – Почему я так отчетливо слышу голос Альбана?»

– Сначала скажи дайме, что мы враги, что мы в состоянии войны, – сказал он. – Скажи ему, что Англия и Нидерланды воюют с Испанией и Португалией.

– Я снова предупреждаю вас, чтобы вы говорили просто и не переворачивали факты. Нидерланды, или Голландия, Низкие земли. Соединенные провинции, как бы ни называли их вы, мерзкие мятежники, – это маленькая мятежная провинция Испанской империи. Вы вождь изменников, которые подняли мятеж против своего законного короля.

– Англия находится в состоянии войны, и Нидерланды… – Блэксорн не стал продолжать, потому что священник больше не слушал его, а переводил.

Дайме был на платформе, невысокий, плотный и очень важный. Он удобно сидел на коленях, пятки были аккуратно подобраны; по бокам стояли четыре помощника, – одним из них был Касиги Оми, его племянник и вассал. Все они носили шелковые кимоно и поверх них разукрашенные одежды, надеваемые на доспехи, с широкими поясами, поднятыми над талией. Плечи были огромные, накрахмаленные. И неизменные мечи.

Мура стоял на коленях в грязи. Он был единственным из деревни, а остальные свидетели – это самураи, пришедшие с дайме. Они сидели правильными молчаливыми рядами. Члены команды парусника располагались сзади Блэксорна и, как и он, были на коленях, сбоку них была стража. Им пришлось принести адмирала, хотя тот и был очень болен. Ему позволили лечь в грязь, хотя он находился в полубессознательном состоянии. Блэксорн поклонился вместе с ними, когда они подошли к дайме, но этого было недостаточно. Самурай пинками заставил их стать на колени и опустить головы в грязь, как крестьян. Он пытался сопротивляться и крикнул священнику, что это не соответствует их обычаям, что он командир и эмиссар их страны и с ним должны соответственно и обращаться. Но рукоятка меча заставила его подчиниться. Его люди сгрудились в мгновенном порыве, но он приказал им остановиться и стать на колени. К счастью, они послушались. Дайме издал что‑то гортанное, и священник перевел это как предупреждение ему говорить правду и отвечать быстро. Блэксорн попросил стул, но священник сказал, что японцы не пользуются стульями и в Японии их нет ни одного.

Блэксорн сосредоточил все свое внимание на священнике, когда он говорил с дайме, стремясь найти подход к нему, способ преодолеть эту опасность.

«В лице дайме чувствуются высокомерие и жестокость, – подумал он, – Держу пари, что он настоящий негодяй. Священник не очень хорошо говорит по‑японски. О, видишь это? Возбуждение и нетерпение. Дайме спросил другое слово, более точное. Думаю, что так. Почему иезуит носит оранжевые одежды? Дайме католик! Смотри, иезуит изменился в лице и сильно потеет. Держу пари, дайме не католик? Будь аккуратнее! Может быть, он не католик. В любом случае ты от него не получишь пощады. Как ты сможешь использовать этого негодяя? Как тебе поговорить с ним напрямую? Как ты собираешься переиграть священника? Как дискредитировать его? На что он клюнет? Ну же, думай! Ты достаточно знаешь об иезуитах».

– Дайме говорит, поторопись и отвечай на его вопросы.

– Да, конечно. Прошу прощения. Мое имя Джон Блэксорн. Я англичанин, главный кормчий нидерландского флота. Наш порт Амстердам.

– Флот? Какой флот? Ты врешь. Никакого флота нет. Почему английский кормчий на голландском корабле?

– Все в свое время. Пожалуйста, переведи, что я сказал.

– Почему ты стал кормчим голландского капера? Быстрее! Блэксорн решил блефовать. Его голос внезапно стал твердым – он так и прорезал утреннюю теплоту:

– Дьявол! Сначала переведи, что я сказал, испанец! Ну! Священник вспыхнул.

– Я португалец. Я уже говорил тебе об этом. Отвечай на вопросы.

– Я здесь, чтобы говорить с дайме, а не с тобой. Переводи то, что я сказал, безродное отребье!

Блэксорн видел, что священник покраснел еще больше и что это не осталось не замеченным дайме. «Будь осторожен, – предупредил он себя. – Этот желтолицый негодяй разрежет тебя на кусочки быстрее, чем стая акул, если ты выйдешь из себя».

– Скажи господину дайме!

Блэксорн умышленно низко поклонился в сторону платформы и почувствовал, как холодный пот начал собираться в капли, когда он твердо наметил, что ему делать.

Отец Себастьян знал, что его положение делает его неуязвимым для оскорблений пирата. Он твердо решил дискредитировать англичанина перед дайме. Но впервые это не сработало, и он растерялся. Когда посланец от Муры принес ему известие о корабле в его миссию в соседнюю провинцию, он мучился в догадках. «Это не мог быть голландский или английский корабль! – думал он, – В Тихом океане не могло быть никого на кораблях еретиков, за исключением этого архидьявола корсара Дрейка, и никогда ни одного не было в Азии. Морские пути были секретными и охраняемыми». Он сразу приготовился к отъезду и послал срочное послание с почтовым голубем своему игумену в Осаку, с которым собирался сначала посоветоваться, зная, что сам еще молод, почти неопытен. В Японии он почти новичок, пробыл здесь всего два года, еще даже не посвящен в духовный сан и не компетентен в таком опасном деле. Он бросился в Анджиро, надеясь и молясь, чтобы новость оказалась ложной. Но судно было голландским, и штурман англичанин, и все его отвращение к сатанинским еретикам Лютеру, Кельвину, Генриху VIII и сатанинской Елизавете, его незаконнорожденной дочери, переполнило его. И поглотило его разум.

– Священник, переведи то, что говорит пират, – слышал он дайме.

«О, благословенная Матерь Божия, помоги мне выполнить твою волю. Помоги мне быть сильным перед дайме и дай мне способности к языкам, дай мне обратить их в истинную веру».

Отец Себастьян собрал все свои силы и начал говорить более уверенно.

Блэксорн слушал внимательно, пытаясь понять слова и смысл. Священник помянул «Англия» и «Блэксорн» и указал на корабль, который спокойно стоял на якоре в гавани.

– Как вы оказались здесь? – спросил отец Себастьян.

– Через Магелланов пролив. Это в ста тридцати шести днях пути отсюда. Скажи дайме…

– Ты лжешь. Пролив Магеллана секретный. Ты прошел вокруг Африки и Индии. Ты должен сейчас же сказать правду. Они будут тебя пытать.

– Пролив был секретный. Португалец продал нам руттер. Один из ваших собственных людей продал нам его за золото, как Иуда. Вы все дерьмо! Теперь все английские и нидерландские военные суда знают путь через Тихий океан. Там эскадра в двадцать английских линейных кораблей – шестидесятипушечных военных кораблей – прямо сейчас атаковала Манилу. Ваша империя кончилась.

– Ты врешь!

«Да», – подумал Блэксорн, зная, что способа доказать, что это не ложь, нет, если только не сплавать в Манилу.

– Эта эскадра будет нападать на ваши торговые пути и захватывать ваши колонии. Еще один флот будет здесь теперь в любое время. Испано‑португальская свинья опять в своем свинарнике, и член вашего иезуитского генерала у нее в заднице, где ему и место! – Он отвернулся и низко поклонился дайме.

– Бог проклянет тебя и твой недостойный род.

– Ано моно ва нани о машите ору? – нетерпеливо бросил дайме.

Священник заговорил быстрее, более твердо и сказал «Магеллан» и «Манила», но Блэксорн подумал, что дайме и его приближенные не очень хорошо его понимают.

Ябу устал от этого разбирательства. Он глянул на гавань, на корабль, который интересовал его с тех пор, как он получил тайное послание от Оми, и размышлял, не подарок ли это богов, как он надеялся.

– Ты уже осмотрел груз, Оми‑сан? – спросил он этим утром, как только прибыл, забрызганный грязью и усталый.

– Нет, хозяин. Я подумал, что лучше всего опечатать корабль до вашего приезда, но трюмы полны ящиками и тюками. Надеюсь, я поступил правильно. Вот все их ключи. Я их конфисковал.

– Хорошо, – Ябу приехал из Эдо, столицы Торанаги, расположенной более чем в ста милях отсюда, в крайней спешке, тайком и с большим личным риском, и это было очень важно, что он добрался так быстро. Путешествие заняло два дня, по отвратительным дорогам, через разлившиеся весной ручьи, частично верхом, частью в паланкине. «Я сразу поеду на корабль».

– Вам следовало бы повидать иноземцев, хозяин, – сказал Оми со смехом. – Они невозможны. У большинства голубые глаза, как у сиамских кошек, золотистые волосы. Но лучшая новость из всех – то, что они пираты…

Оми пересказал ему все, что священник сообщил об этих корсарах, и что сказал пират, и что случилось, и его возбуждение утроилось. Ябу подавил свое нетерпение подняться на борт корабля и сорвать печати. Вместо этого он помылся, переоделся и приказал привести к нему варваров.

– Ты, священник, – сказал он, его голос был резок и смысл едва доходил до отца Себастьяна, плохо знающего язык. – Почему он так зол на тебя?

– Он дьявол. Пират. Он поклоняется дьяволу. Ябу наклонился к Оми, сидящему слева.

– Можешь ты понять, что он говорит, племянник? Он врет? Что ты думаешь?

– Я не знаю, хозяин. Кто знает, во что на самом деле верят варвары? Я допускаю, что священник думает, что пират действительно поклонник дьявола. Конечно, все это вздор.

Ябу снова повернулся к священнику, которого ненавидел. Он хотел, чтобы его можно было сегодня же распять и уничтожить христианство в его районе раз и навсегда. Но он не мог. Хотя он и другие дайме имели полную власть в своих районах, они все‑таки подчинялись власти Совета регентов, военной правящей хунте, которой Тайко официально передал свою власть на время несовершеннолетия своего сына, и подчинялись также указам, которые тот издал во время своего правления и которые официально еще оставались в силе. Один из них, выпущенный много лет назад, касался португальских варваров и указывал, что в пределах разумного к их религии надо проявлять терпимость так, чтобы их священники могли обращать людей в свою веру.

– Ты, священник! Что еще говорит пират? Что он сказал тебе? Быстрее! Ты проглотил язык?

– Пират принес плохие новости. Плохие. О том, что плывут еще пиратские корабли – и много.

– Что он подразумевает под «военными кораблями»?

– Извини, хозяин, я не понял.

– «Военные лодки» не имеет смысла, а?

– А! Пират говорит, другие военные корабли в Маниле, на Филиппинах.

– Оми‑сан, ты понимаешь, о чем он говорит?

– Нет, хозяин. Его акцент ужасный, это почти непонятная речь. Он говорил, восточное Японии есть еще пиратские корабли?

– Да, священник! Есть еще пиратские корабли в море? Восточнее? А?

– Да, хозяин. Но я думаю, он врет. Он говорит, в Маниле.

– Я не понимаю, где находится Манила?

– На востоке. Много дней пути.

– Если какие‑то пиратские корабли придут сюда, мы устроим приятную встречу, где бы ни была эта Манила.

– Пожалуйста, извините меня. Я не понимаю.

– Неважно, – сказал Ябу. Его терпение пришло к концу, он уже решил, что варвары должны умереть, и наслаждался предстоящим. Очевидно, что эти люди не подпадали под эдикт Тайко, который упоминал «португальских варваров», и, во всяком случае, они были пираты. Сколько он мог себя помнить, он ненавидел этих дикарей, их зловоние и грязь, их омерзительную привычку есть мясо, их глупую религию, высокомерие и отвратительные манеры. Более, чем этого, он стыдился, как каждый дайме, их одержимости этой землей богов. Между Китаем и Японией столетиями шли войны. Китай не давал торговать. Китайская шелковая одежда была жизненно необходима для того, чтобы можно было перенести длинное, жаркое и влажное японское лето. Для целых поколений в Японии было доступно только незначительное количество контрабандной одежды, проходящей через китайскую сеть за огромную цену. Потом, шестьдесят с чем‑то лет назад, впервые появились варвары. Китайский император в Пекине дал им маленькую постоянную базу в Макао на юге Китая и согласился торговать шелком за серебро. Япония в изобилии имела серебро. Вскоре торговля стала процветать. Обе страны благоденствовали. Средний класс, португальцы, становились богачами, и их священники – преимущественно иезуиты – стали необходимы для торговли. Только священники могли учиться говорить по‑китайски и по‑японски и, следовательно, могли выступать как купцы и переводчики. По мере того как торговля процветала, священники становились все нужнее и нужнее. Теперь годовой торговый оборот был огромен и касался жизни каждого самурая. Поэтому приходилось терпеть священников и распространение их религии, иначе варвары могли уплыть и торговля бы прекратилась.

Вот почему к настоящему времени в Японии уже было несколько влиятельных христианских дайме и сотни тысяч новообращенных, большинство которых жили на Кюсю, южном острове, ближайшем к Китаю, на котором находился португальский порт Нагасаки. «Да, – подумал Ябу, – мы должны терпеть священников и португальцев, но не этих варваров, вновь пришедших, невероятно золотоволосых, голубоглазых». Его охватило возбуждение. Теперь наконец он мог удовлетворить свое любопытство, как будут умирать варвары после мучений. Он замучил одиннадцать человек, узнал одиннадцать различных пыток. Он никогда не задавался вопросом: почему агония других его радует. Он только знал, что это бывает, следовательно, к этому надо стремиться и этим наслаждаться.

Ябу сказал:

– Это судно иностранное, не португальское, а пиратское, конфисковано со всем его содержимым. Все пираты приговорены к немедленной смерти.

Его рот остался открытым, когда он увидел, как пиратский вождь внезапно прыгнул на священника, сорвал деревянное распятие с пояса, разбил его на куски, бросил на землю, закричал что‑то очень громко. После этого пират тут же стал на колени и низко поклонился дайме, а стража бросилась вперед, подняв мечи.

– Стойте! Не убивайте его! – Ябу был удивлен, что кто‑то мог так нагло вести себя перед ним, проявляя такие плохие манеры. – Эти варвары непостижимы!

– Да, – сказал Оми, недоумевая, что могла бы означать эта сцена.

Священник все еще стоял на коленях, пристально глядя на обломки креста. Все смотрели, как он поднял трясущуюся руку и подобрал оскверненное дерево. Он сказал что‑то пирату тихим голосом, почти мягко. Его глаза закрылись, он сложил пальцы в пригоршню, губы его медленно задвигались. Пиратский вожак стоял, не двигаясь, перед сбившейся в кучку командой. Его бледно‑голубые глаза смотрели не мигая, как у кошки.

Ябу сказал:

– Оми‑сан. Сначала я хочу пойти на корабль. Потом мы начнем. – Его голос стал хриплым, когда он представил удовольствие, которое он пообещал себе. – Я хочу начать с того низенького рыжеголового в конце строя.

Оми наклонился ближе и понизил свой возбужденный голос:

– Пожалуйста, извини меня, но этого раньше никогда не бывало, господин. Ни разу с тех пор, как сюда пришли португальцы. Разве распятие – не их священный символ? Разве они не были всегда особо почтительны со священниками? Разве они не преклонялись перед ними в открытую? Совсем как наши христиане. Разве священники не имеют над ними абсолютной власти?

– Давай о главном.

– Мы все не любим португальцев, господин. За исключением наших христиан, а? Может быть, эти новые варвары большего стоят живыми, а не мертвыми?

– Как?

– Так как они особенные. Они антихристиане! Может быть, умный человек может найти способ использовать их ненависть – или неверие – к нашей выгоде. Они ваша собственность, делайте с ними, что хотите. Да?

«Да. И я хочу их пытать, – подумал Ябу. – Да, но это удовольствие можно получить в любой момент. Слушайся Оми. Он хороший советчик. Но можно ли ему сейчас доверять? Нет ли у него тайной причины так говорить? Подумай».

– Икава Джиккья – христианин, – услышал он голос племянника, назвавшего его ненавистного врага – одного из родственников и союзников, – который властвовал к западу от него. Разве этот мерзкий священник не живет там? Может быть, эти варвары дадут вам ключ ко всей провинции Икава? Или, может быть, Ишидо. Может быть, даже к господству над Торанагой, – добавил Оми деликатно.

Ябу внимательно изучал лицо Оми, пытаясь определить, что скрывается за ним. Потом его глаза вернулись к кораблю. Он не сомневался теперь, что корабль послан ему богами. Но был ли это дар или наказание?

Он отложил свои удовольствия ради безопасности своего клана.

– Я согласен. Но сначала освободи этих пиратов. Научи их манерам. Особенно его.

 

– Хорошенькая смерть для Иисуса! – пробормотал Винк.

– Нам следовало бы помолиться, – сказал Ван‑Некк.

– Мы только что прочитали одну.

– Может быть, нам лучше произнести другую. Великий Боже на небесах, я бы мог выпить пинту бренди.

Их запихнули в глубокий погреб, один из многих, где рыбаки хранили высушенную на солнце рыбу. Самураи прогнали их толпой через площадь, вниз по лестнице, и теперь они были заперты под землей. Погреб имел пять шагов в длину, пять в ширину и четыре в высоту, с земляными полом и стенами. Потолок был из досок, перекрыт футом земли и имел одну дверь с лестницей.

– Слезь с моей ноги, проклятая обезьяна!

– Убери свою рожу, собиратель дерьма! – сказал Пьетерсун добродушно, – Эй, Винк, отодвинься немного, ты, беззубая старая задница, ты и так захватил места больше всех остальных! Боже мой, я бы выпил холодного пива! Отодвинься!

– Не могу, Пьстерсун. Мы здесь сидим плотнее, чем сельди в бочке.

– Это адмирал. Он занял все пространство. Дайте ему пинка. Разбудите его, – сказал Маетсуккер.

– А? В чем дело? Оставьте меня. Что вы хотите? Я болен. Я лежу. Где мы?

– Оставьте его. Он болен. Ну, Маетсуккер, встань ради Бога. – Винк сердито поднял Маетсуккера и оттолкнул его к стене. Для них не было мест, где можно было бы лечь или просто удобно сесть. Адмирал, Паулюс Спилберген, лежал, вытянувшись во всю длину под дверью с лестницей, где было больше воздуха, его голова покоилась на связанном плаще. Блэксорн облокотился о стену в углу, глядя на дверь в верху лестницы. Команда оставила его одного и с трудом очистила для него место, так как они хорошо знали из долгого общения с ним о его настроении и копившейся взрывной силе, которая всегда скрывалась под его спокойным внешним обликом.

Маетсуккер потерял терпение и ударил Винка кулаком в пах.

– Оставь меня одного, или я убью тебя, ублюдок! Винк бросился на него, но Блэксорн схватил их обоих и оттолкнул так, что они ударились головой о стенку.

– Заткнитесь вы все, – сказал он мягко. Они послушались. – Мы разделимся на смены. Одна смена спит, вторая сидит, и еще одна стоит. Спилберген лежит до тех пор, пока не сможет сидеть. В углу будет гальюн.

Он разделил их на смены. Когда они перераспределились, стало более удобно.

«Мы должны будем выбраться отсюда в течение дня или же ослабеем, – подумал Блэксорн, – когда они принесут обратно лестницу, чтобы дать нам пищи или воды. Это будет сегодня вечером или завтра ночью. Почему они поместили нас сюда? Мы не опасны для них. Мы могли бы помочь дайме. Поймет он это? Для меня это был единственный способ показать ему, что наш настоящий враг – священник. Поймет ли он? Священник понял».

– Может быть, Бог и сможет простить тебе твое богохульство, но я нет, – сказал отец Себастьян очень спокойно. – Я не успокоюсь до тех пор, пока ты и твой дьявол не будут уничтожены.

Пот каплями сбегал по его щекам и подбородку. Он вытер его рассеянно, прислушиваясь к происходящему на палубе, как всегда, когда он был на борту и спал или был свободен от вахты и ничего не делал, так, чтобы попытаться услышать опасность до того, как что‑то случится.

Мы должны вырваться и захватить корабль. Знать бы, что делает Фелисите. И дети. Надо посчитать, Тюдору теперь семь лет, а Лизбет… Мы уже год, одиннадцать месяцев и шесть дней из Амстердама, тридцать семь дней снаряжались и шли туда из, Чатема, добавим последние одиннадцать дней, которые она прожила до начала погрузки в Чатеме. Это ее точный возраст – если все нормально. Все должно быть хорошо. Фелисите будет готовить и ухаживать за детьми, убираться и разговаривать с ними, когда дети подрастут, такие же сильные и бесстрашные, как их мать. Прекрасно было бы вернуться домой, гулять с ними по берегу, и лесам, и полянам, – вся эта красота и есть Англия.

Годами он учился думать о них как о героях пьесы, людях, которых вы любили и за которых отдали бы жизнь, пьесы, которая никогда не кончится. Иначе боль от расставания была бы слишком сильной. Он мог чуть ли не сосчитать все дни, которые провел дома за те одиннадцать лет, что был женат. «Их было мало, – подумал он, – слишком мало. „Это трудная жизнь для женщины, Фелисите“, – говорил он ей раньше. И она говорила: „Любая жизнь для женщины трудная“. Ей тогда было семнадцать лет, она была высокая с длинными волосами…»

Слух предупредил его об опасности.

Люди сидели или склонились к стене, кто‑то пытался уснуть. Винк и Пьетерсун, близкие друзья, тихо переговаривались. Ван‑Некк и другие смотрели в пространство. Спилберген полуспал‑полубодрствовал, и Блэксорн подумал, что он сильнее, чем им казалось.

Наступило внезапное молчание, когда они услышали шаги над головой. Шаги прекратились. Приглушенные голоса на грубом, странно звучащем языке. Блэксорн подумал, что он узнал голос самурая – Оми‑сана? Да, это было его имя, но он не был уверен. Через момент голоса смолкли и шаги удалились.

– Ты думаешь, они дадут нам поесть, кормчий? – спросил Сонк.

– Да.

– Я бы выпил. Холодного пива, о Боже, – сказал Пьетерсун.

– Заткнись, – сказал Винк. – Ты достаточно сделал, чтобы заставить человека попотеть.

Блэксорн чувствовал, что его рубашка вся пропотела. И этот запах! «Ей‑Богу, мне бы надо было принять ванну», – подумал он и внезапно улыбнулся, вспоминая. … Мура и остальные отнесли его в теплую комнату и положили на каменную скамью, его конечности все еще были онемевшими и двигались очень медленно. Три женщины под руководством старшей начали раздевать его, он пытался остановить их, но каждый раз, когда он шевелился, один из мужчин ударял по нерву – и он становился неподвижным, и как он их ни обзывал и ни клял, они продолжали раздевать его, пока он не остался совсем голым. Не то чтобы он стыдился обнажиться перед женщинами, – дело было в том, что он всегда делал это в интимной обстановке, таков был обычай. И ему не нравилось, что его кто‑то раздевает, пусть даже эти нецивилизованные люди, дикари. Но быть раздетым публично, как маленький, беспомощный ребенок, и быть везде вымытым, как ребенок, теплой, мыльной душистой водой, когда они тараторили и улыбались, а он лежал на спине, – это было слишком. У него началась эрекция, и чем больше он пытался ее остановить, тем становилось хуже. По крайней мере он так думал, но женщинам так не казалось. Глаза их расширились, а он начал краснеть. «Боже милостивый, один ты, наш единственный, я не могу краснеть!» Но он краснел, и казалось, что это увеличивает его размеры, и старуха захлопала в ладоши в удивлении и сказала что‑то, все закивали головами, а она покачала головой с угрожающим видом и еще что‑то сказала – они закивали еще старательнее.

Мура что‑то сказал с большой серьезностью.

– Капитан‑сан, мама‑сан благодарит вас, это самое лучшее а ее жизни, теперь она может умереть счастливой! – И он и все они сразу поклонились как один, и тут он, Блэксорн, увидел, как смешно это было, и начал хохотать. Они вздрогнули, потом тоже засмеялись. Смех отнял у него последние силы, и старуха немного опечалилась и сказала об этом, и тут снова все вместе расхохотались. После этого его мягко положили в большую ванну, где было много воды, и вскоре он уже не смог ее больше выдерживать, и его, задыхающегося, положили снова на скамью. Женщины вытерли его, а потом пришел слепой старик. Блэксорн не знал, что такое массаж. Сначала он пытался сопротивляться этим щупающим пальцам, но потом их волшебная сила покорила его, и вскоре он лежал, чуть ли не мурлыкая, как кошка, когда пальцы нашли узелки и разогнали кровь, этот эликсир, который скрывался под кожей, мускулами и жилами.

После этого его отнесли в постель, слабого, полусонного, и там была девушка. Она была терпелива с ним, и после сна, когда к нему вернулись силы, он овладел ею очень осторожно, хотя так долго воздерживался.

Он не спросил ее имени, и утром, когда Мура, напряженный и очень испуганный, с трудом разбудил его, она ушла.

Блэксорн вздохнул. «Жизнь удивительна», – подумал он.

В погребе опять разворчался Спилберген, Маетсуккер проклинал свою голову и стонал, не от боли, а от страха, мальчик Круук был почти в обмороке, и Жан Ропер сказал:

– О чем ты смеешься, кормчий?

– Пошел ты к черту!

– Кстати, кормчий, – сказал Ван‑Некк осторожно о том, что было у всех в голове, – вы очень неразумно атаковали священника перед этим поганым желтым негодяем.

Таково было общее, хотя и осторожно высказанное мнение.

– Если бы этого не случилось, я не думаю, чтобы мы были в этой грязи.

Ван‑Некк стоял на расстоянии от Блэксорна.

– Все, что нужно было сделать, – это опустить голову в пыль, когда этот негодяй хозяин оказывается поблизости, и они становятся кроткие, как овечки.

Он подождал ответа, но Блэксорн не ответил, только повернулся к двери на лестнице. Казалось, что никто не сказал ни слова. Но напряжение увеличивалось.

Паулюс Спилберген с трудом поднялся на одном локте.

– О чем вы говорите, Баккус?

Ван‑Некк подошел к нему и объяснил все про священника и распятие, и что случилось, и почему они здесь. Его глаза болели сегодня больше, чем обычно.

– Да, это было опасно, кормчий, – согласился Спилберген. – Я бы сказал, совершенно неправильно – передайте мне немного воды. Теперь иезуиты вообще не оставят нас в покое.

– Тебе бы следовало сломать ему шею, кормчий. Иезуиты все равно не оставят нас в покое, – сказал Жан Ропер. – Они противные вши, а мы здесь, в этой вонючей дыре, в наказанье божье.

– Это чушь, Ропер, – сказал Спилберген. – Мы здесь потому…

– Это божье наказание! Нам нужно было сжечь все церкви в Санта‑Магдалене, а не только те две. Спилберген слабо отмахнулся от мухи.

– Испанские войска перестроились, и нас было меньше одного против пятнадцати. Дайте мне воды! Мы разграбили город, и захватили добычу, и ткнули их носами в грязь. Если бы мы остались и не отступили, нас бы убили.

– Что делать, если мы выполняем волю Бога? Он оставил нас.

– Может быть, мы здесь, чтобы выполнять божью волю, – сказал Ван‑Некк успокаивающе, поскольку Ропер был хорошим, хотя и слишком религиозным человеком, умелым купцом и сыном его партнера.

– Может быть, мы сможем показать этим туземцам ложность папизма? Может быть, мы могли бы обратить их в свою истинную веру.

– Совершенно верно, – сказал Сттапберген. Он все еще чувствовал слабость, но силы к нему возвращались.

– Я думаю, тебе следовало бы посоветоваться с Баккусом, кормчий. В конце концов, он главный из купцов. Он очень хорош при переговорах с дикарями. Передайте воды, я сказал!

– Ее совсем нет, Паулюс. – Мрачность Ван‑Некка увеличилась. – Они не дают нам ни воды, ни пищи. У нас нет даже параши.

– Ну, попросите одну! И немного воды! Боже, я хочу пить! Попросите воды! Вы!

– Я? – спросил Винк.

– Да. Ты!

Винк посмотрел на Блэксорна, но Блэксорн, не обращая на них внимания, смотрел на дверь. Тогда Винк встал под дверью и закричал:

– Эй! Вы там! Дайте нам, ради Бога, воды. Мы хотим есть и пить!

Ответа не было. Он закричал опять. Нет ответа. Постепенно начали кричать и остальные. Все, за исключением Блэксорна. Вскоре голод, жажда, теснота дали себя знать и они завыли как волки. Люк открылся. Оми смотрел вниз, на них. Рядом стояли Мура и священник.

– Воды! И пищи, ради Бога! Выпустите нас отсюда! – завопили они снова.

Оми подошел к Муре, который кивнул и ушел. Минутой позже Мура вернулся, неся большую бочку вдвоем с другим рыбаком. Они опустошили ее, вылив на головы узников отбросы гнилой рыбы в морской воде.

Люди в погребе рассеялись и пытались спастись, но не всем это удалось. Пострадал Спилберген, почти захлебнулся. Блэксорн не двинулся из своего угла. Он только с ненавистью смотрел на Оми.

Тогда заговорил Оми. Стояла подавленная тишина, нарушаемая только кашлем и рыганьем Спилбергена. Когда Оми кончил говорить, к люку с опаской подошел священник.

– Вот приказ Касиги Оми. Вы будете вести себя как приличные люди. Вы больше не будете шуметь. Если будете шуметь, в следующий раз в погреб будет вылито пять бочонков. Потом десять, потом двадцать. Вам будут давать пищу и воду два раза в день. Когда вы научитесь вести себя, вам будет позволено выйти в общество людей. Господин Ябу милостиво сохранил вам ваши жизни, позволив вам верно служить ему. Всем, за исключением одного. Один из вас умрет. Вечером. Вы должны выбрать, кто это будет. Но ты, – он указал на Блэксорна, – ты не должен быть выбран. – Чувствуя себя неловко, священник глубоко вздохнул, сделал полупоклон самураю и отступил назад.

Оми посмотрел вниз, в отверстие. Он мог видеть глаза Блэксорна и чувствовал его ненависть. «Потребуется многое, чтобы сломить дух этого человека, – подумал он. – Ничего. Времени достаточно». Крышка люка с шумом опустилась на место.



Страница сформирована за 0.77 сек
SQL запросов: 169