8. Глава восьмая
В восемь вечера Виктор спустился в ресторан и направился было к своему столику, где уже сидела обычная компания, когда его окликнул Тэдди.
- Здорово, Тэдди, - сказал Виктор, привалившись к стойке. - Как дела? - Тут он вспомнил. - А! Счет… Сколько я вчера?
- Счет - ладно, - проворчал Тэдди. Не так уж много - разбил зеркало и своротил рукомойник. А вот полицмейстера ты помнишь?
- Я так и знал, что ты не помнишь, - сказал Тэдди. - Глаза у тебя были, брат, что у вареного порося. Ничего не соображал… Так что ты, - он уставил Виктору в грудь указательный палец, запер его, беднягу, в сортирной кабинке, припер дверцу метлой и не выпускал. А мы-то не знали, кто там, он только что приехал, мы думали Квадрига. Ну, думаем, ладно, пусть посидит… А потом ты его оттуда вытащил, стал кричать: "Ах, бедный, весь испачкался!" - И совать его головой в рукомойник. Рукомойник своротил, и мы тебя, брат, оттащили.
- Серьезно? - Сказал Виктор. - Ну и ну. То-то он сегодня на меня весь день волком смотрит.
Тэдди сочувственно покивал.
- Да, черт возьми, неудобно, - проговорил Виктор. - Извиниться надо бы… Как же он мне позволил? Ведь крепкий еще мужчина…
- Я боюсь, не пришлось бы тебе худо, - сказал Тэдди. - Сегодня утром тут уже ходил легавый, снимал показания… Шестьдесят третья статья тебе обеспечена - оскорбительные действия при отягчающих обстоятельствах. А может и того хуже. Террористический акт. Понимаешь, чем пахнет? Я бы на твоем месте… - Тэдди помотал головой.
- Что? - Спросил Виктор.
- Говорят, сегодня к тебе бургомистр приходил, - сказал Тэдди.
- Да.
- Ну и что же он?
- Да, чепуха. Хочет, чтобы я статью написал. Против мокрецов.
- Ага! - Сказал Тэдди и оживился. - Ну, тогда и в самом деле чепуха. Напиши ты ему эту статью, и все в порядке. Если бургомистр будет доволен, полицмейстер и пикнуть не посмеет, можешь его тогда каждый день в унитаз заталкивать. Он у бургомистра вот где… - Тэдди показал громадный костлявый кулак. - Так что все в порядке. Давай я тебе по этому поводу налью за счет заведения. Очищенной?
- Можно и очищенной, - сказал Виктор задумчиво.
Визит бургомистра представился ему в совсем новом свете. Вот как они меня, подумал Виктор. Да-а… Либо убирайся, либо делай, что велят, либо мы тебя окрутим. Между прочим, убраться тоже будет нелегко. Террористический акт, разыщут. Экий ты, братец, алкоголик, смотреть противно. И ведь не кого-нибудь, а полицмейстера. Честно говоря, задумано и выполнено неплохо. Он не помнил ничего, кроме кафельного пола, залитого водой, но очень хорошо представлял себе эту сцену. Да, Виктор Банев, порося ты мое вареное, оппозиционно-кухонный, и даже не кухонный, прибанный, любимец господина президента… Да, видно пришла и тебе пора продаваться. Рец-Тусов, человек опытный, по этому поводу говорит: продаваться надо легко и дорого - чем честнее твое перо, тем дороже оно обходится власти имущим, так что и продаваясь ты наносишь ущерб противнику, и надо стараться, чтобы ущерб этот был максимальным. Виктор опрокинул рюмку очищенной не испытав при этом никакого удовольствия.
- Ладно, Тэдди, - сказал он. - Спасибо. Давай счет. Много получилось?
- Твой карман выдержит, - ухмыльнулся Тэдди. Он достал из кассы листок бумаги. - Следует с тебя: за зеркало туалетное - семьдесят семь, за рукомойник фарфоровый большой - шестьдесят четыре, всего, сам понимаешь, сто сорок один. А торшер мы списали на ту драку… Одного не понимаю, - продолжал он, следя, как Виктор отсчитывает деньги. - Чем это ты зеркало раскокал? Здоровенное зеркало, в два пальца толщиной. Головой ты в него бился, что ли?
- Чьей? - Хмуро спросил Виктор.
- Ладно, не горюй, - сказал Тэдди, принимая деньги. - Напишешь статеечку, реабилитируешься, гонорарчик отхватишь, вот и все окупится. Налить еще?
- Не надо, потом… Я еще подойду, когда поужинаю, - сказал Виктор и пошел на свое место.
В ресторане все было как обычно - полутьма, запахи, звон посуды на кухне, очкастый молодой человек с портфелем, спутником и бутылкой минеральной воды; согбенный доктор Р. Квадрига, прямой и подтянутый, несмотря на насморк, Павор, расплывшийся в кресле Голем с разрыхленным носом спившегося пророка. Официант.
- Миноги, - сказал Виктор. - Бутылку пива. И чего-нибудь мясного.
- Доигрались, - сказал Павор с упреком. - Говорил я Вам - бросьте пьянствовать.
- Когда это Вы мне говорили? Не помню.
- А до чего ты доигрался? - Осведомился доктор Р. Квадрига. - - Убил, наконец, кого-нибудь?
- А ты тоже ничего не помнишь? - Спросил его Виктор.
- Это насчет вчерашнего?
- Да, насчет вчерашнего… - Напился как зюзя, - сказал Виктор, обращаясь к Голему, - загнал господина полицмейстера в клозет…
- А-а! - Сказал Р. Квадрига. - Это все вранье. - Я так и сказал следователю. Сегодня утром ко мне приходил следователь. Понимаете, изжога зверская, голова трещит, сижу, смотрю в окно, и тут является эта дубина и начинает шить дело…
- Как вы сказали? - Спросил Голем. - Шить?
- Ну да, шить, - сказал Р. Квадрига, протыкая воображаемой иглой воображаемую материю. - Только не штаны, а дело… Я ему прямо сказал: все вранье, вчера я весь вечер просидел в ресторане, все было тихо, прилично, как всегда, никаких скандалов, словом, скучища… Обойдется, - ободряюще сказал он Виктору.
- Подумаешь. А зачем ты это сделал? Ты его не любишь?
- Давайте об это не будем - предложил Виктор.
- Так о чем же мы будем? - Спросил Р. Квадрига обиженно. - Эти двое все время препираются, кто кого не пускает в лепрозорий. В кои веки случилось что-то интересное, и сразу - не будем.
Виктор откусил половину миноги, пожевал, отхлебнул пива и спросил:
- Кто такой генерал Пферд?
- Лошадь, - сказал Р. Квадрига. - Конь. Дер Пферд. Или дас.
- А все-таки, - сказал Виктор. - Знает кто-нибудь такого генерала?
- Когда я служил в армии, - сказал доктор Р. Квадрига, - нашей дивизией командовал генерал от инфантерии Аршиан.
- Ну и что? - Сказал Виктор.
- Арш - по-немецки задница, - сообщил молчавший до сих пор Голем. - Доктор шутит.
- А где Вы слыхали про генерала Пферда? - Спросил Павор.
- Ну и что?
- Ну и все. Так никто не знает? Ну и прекрасно. Я просто так спросил.
- А фельдфебеля звали Баттокс, - заявил Р. Квадрига. - Фельдфебель Баттокс.
- Английский Вы тоже знаете? - Спросил Голем.
- Да, в этих пределах, - ответил Р. Квадрига.
- Давайте выпьем, - предложил Виктор. - Официант, бутылку коньяка.
- Зачем же бутылку? - Спросил Павор.
- Чтобы хватило на всех.
- Опять учините какой-нибудь скандал.
- Да бросьте вы, Павор, - сказал Виктор. - Тоже мне абстинент.
- Я не абстинент, - возразил Павор. - Я люблю выпить и никогда не упускаю случая выпить, как и полагается настоящему мужчине. Но я не понимаю, зачем напиваться. И уж совершенно ни к чему, по-моему, напиваться каждый вечер.
- Опять он здесь, - сказал Р. Квадрига с отчаянием. - И когда успел?
- Мы не будем напиваться, - сказал Виктор, разливая всем коньяк. - Мы просто выпьем. Как сейчас это делает половина нации. Другая половина напивается, ну и бог с ней, а мы просто выпьем.
- В том-то и дело, - сказал Павор. - Когда по стране идет поголовное пьянство, и не только по стране, по всему миру, каждый порядочный человек должен сохранять благоразумие.
- Вы искренно полагаете нас порядочными людьми? - Спросил Голем.
- Во всяком случае культурными.
- По-моему, - сказал Виктор, - у культурных людей больше оснований напиваться, чем у некультурных.
- Возможно, - согласился Павор. - Однако культурный человек обязан держать себя в рамках. Культура обязывает… Мы вот сидим здесь почти каждый вечер, болтаем, пьем, играем в кости. А сказал кто-нибудь из нас за это время что-нибудь, пусть даже не умное, но хотя бы серьезное? Хихиканье, шуточки… Одно хихиканье да шуточки…
- А зачем - серьезное? - Спросил Голем.
- А затем, что все валится в пропасть, а мы хихикаем и шутим. Пируем во время чумы. По-моему, стыдно, господа.
- Ну, хорошо, Павор, - примирительно сказал Виктор. - Скажите что-нибудь серьезное. Пусть не умное, но серьезное.
- Не желаю серьезного, - объявил доктор Р. Квадрига. - Пьянки. Ночки. Фу!
- Цыц!- Сказал ему Виктор. - Дрыхни себе… Правильно, Голем, давайте поговорим хоть раз о чем-нибудь серьезном. Павор, начинайте, расскажите нам про пропасть.
- Опять хихикаете? - Сказал Павор с горечью.
- Нет, - сказал Виктор. - Честное слово - нет. Я ироничен - может быть. Но это происходит потому, что всю свою жизнь я слышу болтовню о пропастях. Все утверждают, что человечество катится в пропасть, но доказать ничего не могут. И на поверку всегда оказывается, что весь этот философский пессимизм - следствие семейных неурядиц или нехваткой денежных знаков…
- Нет, - сказал Павор. - Нет… Человечество валится в пропасть, потому, что человечество обанкротилось…
- Нехватка денежных средств, - пробормотал Голем.
Павор не обратил на него внимания. Он обращался исключительно к Виктору, говорил, нагнув голову и глядя исподлобья.
- Человечество обанкротилось биологически - рождаемость падает, распространяется рак, слабоумие, неврозы, люди превратились в наркоманов. Они ежедневно заглатывают сотни тонн алкоголя, никотина, просто наркотиков, они начали с гашиша и кокаина и кончили ЛСД. Мы просто вырождаемся. Естественную природу мы уничтожили, а искусственная уничтожит нас. Далее, мы обанкротились идеологически - мы перебрали уже все философские системы и все их дискредитировали, мы перепробовали все мыслимые системы морали, но остались такими же аморальными скотами, как троглодиты. Самое страшное в том, что вся серая человеческая масса в наши дни остается той же сволочью, какой была всегда. Она постоянно требует и жаждет богов, вождей, порядка, и каждый раз, когда она получает богов, вождей и порядок, она делается недовольной, потому что на самом деле ни черта ей не надо, ни богов, ни порядка, а надо ей хаоса, анархии, хлеба и зрелищ; сейчас она скована железной необходимостью еженедельно получать конвертик с зарплатой, но эта необходимость ей претит, и она уходит от нее каждый вечер в алкоголь и наркотики… Да черт с ней, с этой кучей гниющего дерьма, она смердит и воняет десять тысяч лет и ни на что больше не годится, кроме как смердеть и вонять. Страшное другое - разложение захватывает нас с вами, людей с большой буквы, личностей. Мы видим это разложение и воображаем, будто оно нас не касается, но оно все равно отравляет нас безнадежностью, подтачивает нашу волю, засасывает… А тут еще это проклятье - демократическое воспитание: эгалитэ, фратерните, все люди - братья, все из одного теста… Мы постоянно отождествляем себя с чернью и ругаем себя, если случается нам обнаружить, что мы умнее ее, что у нас иные запросы, иные цели в жизни. Пора это понять и сделать выводы - спасаться пора.
- Пора выпить, - сказал Виктор. Он уже пожалел, что согласился на серьезный разговор с санитарным инспектором. Было неприятно смотреть на Павора. Павор слишком разгорячился, у него даже глаза закосили. Это выпадало из образа, а говорил он, как все адепты пропастей, лютую банальщину. Так и хотелось ему сказать: бросьте срамиться, Павор, а лучше повернитесь-ка профилем и иронически усмехнитесь.
- Это все, что Вы мне можете ответить? - Осведомился Павор.
- Я могу Вам еще посоветовать. Побольше иронии, Павор. Не горячитесь так. Все равно Вы ничего не можете. А если бы и могли, то не знали бы что. - Павор иронически усмехнулся.
- Я-то знаю, - сказал он.
- Ну-с?
- Есть только одно средство прекратить разложение…
- Знаем, знаем, - легкомысленно сказал Виктор. - Нарядить всех дураков в золотые рубашки и пустить маршировать. Вся Европа у нас под ногами. Было.
- Нет, - сказал Павор. - Это только отсрочка. А решение одно: уничтожить массу.
- У вас сегодня прекрасное настроение, - сказал Виктор.
- Уничтожить девяносто процентов населения, - сказал Павор. - Может быть, даже девяносто пять. Масса выполнила свое назначение - она породила из своих недр цвет человечества, создавший цивилизацию. Теперь она мертва, как гнилой картофельный клубень, давший жизнь новому кусту картофеля. А когда покойник начинает гнить, его пора закапывать.
- Господи, - сказал Виктор. - И все это только потому, что у Вас насморк и нет пропуска в лепрозорий? Или может быть, семейные неурядицы?
- Не притворяйтесь дураком, - сказал Павор. - Почему Вы не хотите задуматься над вещами, которые вам отлично известны? Из-за чего извращают самые светлые идеи? Из-за тупости серой массы. Из-за чего войны, хаос, безобразия? Из-за тупости серой массы, которая выдвигает правительства, ее достойные. Из-за чего золотой век так же безнадежно далек от нас, как и во времена оного? Из-за тупости, косности и невежества серой массы. В принципе, Гитлер был прав, подсознательно прав, он чувствовал, что на Земле слишком много лишнего. Но он был порожден серой массой и все испортил. Глупо было затевать уничтожение по расовому признаку. И кроме того, у него не было настоящих средств уничтожения.
- А по какому признаку собираетесь уничтожать Вы? - Спросил Виктор.
- По признаку незаметности, - ответил Павор. - Если человек сер, незаметен, значит, его надо уничтожить.
- А кто будет определять, заметный это человек или нет?
- Бросьте, это детали. Я Вам излагаю принцип, а кто, что и как это детали.
- А чего это ради Вы связались с бургомистром? - Спросил Виктор, которому Павор надоел.
- То есть?
- На кой черт Вам этот судебный процесс? Молчите, Павор! И ведь всегда так с Вами, со сверхчеловеками. Собираетесь перепахивать мир, меньше, чем на три миллиарда трупов не согласны, а тем временем - то беспокоитесь о чинах, то от триппера лечитесь, то за малую корысть помогаете сомнительным людям обделывать темные делишки.
- Вы все-таки полегче, - сказал Павор. - Видно было, что он сбесился. - Вы же сам пьяница и бездельник…
- Во всяком случае, я не затеваю дутых политических процессов, не берусь переделывать мир.
- Да, - сказал Павор. - Вы даже на это не способны, Банев. Вы всего-навсего богема, то есть, короче говоря, подонок, дешевый фразер и дерьмо. Вы сами не знаете, чего Вы хотите и делаете только то, что хотят от Вас. Потакаете желаниям таких же подонков, как Вы, и воображаете поэтому, что Вы потрясатель основ и свободный художник. А вы просто поганый рифмач, из тех, которые расписывают общественные сортиры.
