Лонгрен выслушал девочку, не перебивая, без улыбки, и, когда она кончила, воображение быстро нарисовало ему неизвестного старика с ароматической водкой в одной руке и игрушкой в другой. Он отвернулся, но, вспомнив, что в великих случаях детской жизни подобает быть человеку серьезным и удивленным, торжественно закивал головой, приговаривая: - Так, так; по всем приметам, некому иначе и быть, как волшебнику. Хотел бы я на него посмотреть… Но ты, когда пойдешь снова, не сворачивай в сторону; заблудиться в лесу нетрудно.
Вот и ответ. А другой бы только наорал за баловство – и это был бы последний раз, когда ребенок бы ему что-то важное рассказал. Да? Собственно, к восьми годам большинство детей, как правило, уже четко знают, чем чревата откровенность с родителями, правильно? А если бы папы с мамами брали пример с Лонгрена?
Теперь – кое-что о самой Ассоль. Давайте вспомним тот момент, когда она рассказала отцу об отказе лавочника:
Лонгрен сидел понурясь… Поборов тяжелое настроение, девушка подбежала к нему, устроилась сидеть рядом и, продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая отцу снизу в лицо, продолжала с деланным оживлением: - Ничего, это все ничего…
И дальше:
…он видел сбоку, не поворачивая головы, что она хлопочет утешить его, и чуть было не улыбнулся. Но улыбнуться - значило спугнуть и смутить девушку. Она, приговаривая что-то про себя, разгладила его спутанные седые волосы, поцеловала в усы и, заткнув мохнатые отцовские уши своими маленькими тоненькими пальцами, сказала: - "Ну вот, теперь ты не слышишь, что я тебя люблю". Пока она охорашивала его, Лонгрен сидел, крепко сморщившись, как человек, боящийся дохнуть дымом, но, услышав ее слова, густо захохотал.
Ассоль, получив тяжелое известие, ищет утешения у отца? Ничего похожего, она мало того, что сама себе умеет исправить настроение, она еще и Лонгрена смогла развеселить! А ситуация-то по-настоящему нелегкая: надо менять способ заработка, исправно работавший целых 17 лет! Для Ассоль – это вся жизнь…
А вот – еще один важный пример. Лонгрен долго не возвращается с ночной рыбалки. Как реагирует Ассоль?
Ее не теребил страх; она знала, что ничего худого с ним не случится. В этом отношении Ассоль была все еще той маленькой девочкой, которая молилась по-своему, дружелюбно лепеча утром: - "Здравствуй, бог!", а вечером: - "Прощай, бог!" По ее мнению, такого короткого знакомства с богом было совершенно достаточно для того, чтобы он отстранил несчастье. Она входила и в его положение: бог был вечно занят делами миллионов людей, поэтому к обыденным теням жизни следовало, по ее мнению, относиться с деликатным терпением гостя, который, застав дом полным народа, ждет захлопотавшегося хозяина, ютясь и питаясь по обстоятельствам.
Для атеиста или агностика – позиция малоубедительная, но если отбросить мировоззренческие частности – что останется? Полное отсутствие тревожности, открытое и спокойное отношение к непредсказуемому будущему, готовность встречать неприятности терпеливо, стараясь справиться самостоятельно, никого не беспокоя. Недурно для тинэйджера? (Недаром героиня совсем нового российского фильма, - «72 метра», - перечитывает этот эпизод, дожидаясь возвращения мужа-подводника из затянувшегося похода.)
Ну, и еще один момент:
Хотя было пусто и глухо, но ей казалось, что она звучит как оркестр, что ее могут услышать. Все было мило ей, все радовало ее.
Это – настроение Ассоль во время рассветной прогулки. Николай Иванович, многие ли способны так чувствовать мир, так радоваться жизни?
Об Ассоль еще много можно сказать, но я лучше сейчас пока прервусь и вспомню о матери Грэя. Грин говорит, что ее душа была накрепко «захлороформирована воспитанием и судьбой». Но помните, как она встретила повзрослевшего сына после долгой разлуки?
…в надменности ее тонкого лица светилось новое выражение, подобное возвращенной юности. Она стремительно подошла к сыну; короткий грудной смех, сдержанное восклицание и слезы в глазах - вот все. Но в эту минуту она жила сильнее и лучше, чем за всю жизнь.
Минута живого чувства, настоящей яркой искренней радости – дороже целой жизни, прожитой в полусне. Полезная мысль? И еще стоит заметить: Грэй не услышал ни одного упрека, и именно поэтому, запомнив, как его встретили, старался навещать родительский дом не реже, чем пару раз в год. А если бы мать начала с классических наездов наших родительниц: «Что это за профессия, немедленно бросай свое море, сиди дома!» - увидела бы она сына еще раз? Наверно, все-таки бы увидела, но он бы точно постарался свести визиты к минимуму. И разве плохо было бы, если бы матери, помня эту историю, умели не отбивать у детей желание приезжать к ним в гости?
Продолжать в том же духе можно было бы еще долго, но я и так уже слишком злоупотребляю Вашим вниманием. И потом, сказанного, наверное, и так достаточно, чтоб убедиться – даже на поверхности в этой книге очень даже есть чем поживиться. А теперь я должна перейти к самому для меня сложному, и поговорить немного о том, что прячется в глубине. Должна сразу признаться, Николай Иванович, что сравнить результаты моего контент-анализа с Вашим у меня не получится. К сожалению, я не поняла, что Вы имели в виду, говоря о безответственных формулировках. Если откровенные противоречия вроде «ненавидьте тех, кто не любит людей!» - тогда или я плохо смотрела, или у Грина их нет. Согласитесь, что «нас не любят, потому что не умеют любить» - это совсем другой разговор. Такой текст вызывает не ненависть, а скорее жалость и сочувствие к тем, кто тебя не любит. При этом я не хочу сказать, что отношение Лонгрена к людям – придел мечтаний и пример для подражания. И все-таки – его позиция, по-моему, куда позитивнее, чем у его соседей. Чтоб объяснить – почему, мне придется привести длинную цитату из рассказа «Серый автомобиль». Это аллегория, которую И. Дунаевская, автор книги о творчестве Грина, назвала «уникальным выражением его этико-эстетической концепции». Звучит мудрено, но точнее не скажешь. Итак:
«Представьте вращение огромного диска в горизонтальной плоскости, - диска, все точки которого заполнены мыслящими, живыми существами. Чем ближе к центру, тем медленнее, в одно время со всеми другими точками, происходит вращение. Но точка окружности описывает круг с максимальной быстротой, равной неподвижности центра. Теперь сократим сравнение: Диск - это время, Движение - это жизнь и Центр - это есть Истина, а мыслящие существа - люди. Чем ближе к центру, тем медленнее движение, но оно равно во времени движению точек окружности, - следовательно, оно достигает цели в более медленном темпе, не нарушая общей скорости движения к этой цели, то есть кругового возвращения к исходной точке.
По окружности же с визгом и треском, как бы обгоняя внутренние, все более близкие к центру, существования, но фатально одновременно с теми, описывает бешеные круги л о ж н а я ж и з н ь, заражая людей меньших кругов той лихорадочной насыщенностью, которой полна сама, и нарушая их все более и более спокойный внутренний ритм громом движения, до крайности удаленного от истины. Это впечатление лихорадочного сверкания, полного как бы предела счастья, есть, по существу, страдание исступленного движения, мчащегося вокруг цели, но далеко - всегда далеко - от них. И слабые, - подобные мне, - как бы ни близки они были к центру, вынуждены нести в себе этот внешний вихрь бессмысленных торопливостей, за гранью которых - пустота.
Меж тем одна греза не дает мне покоя. Я вижу людей неторопливых, как точки, ближайшие к центру, с мудрым и гармоничным ритмом, во всей полноте жизненных сил, владеющих собой, с улыбкой даже в страдании. Они неторопливы, потому что цель ближе от них. Они спокойны, потому что цель удовлетворяет их. И они к р а с и в ы, так как знают, чего хотят. Пять сестер манят их, стоя в центре великого круга, - неподвижные, ибо они есть цель, - и равные всему движению круга, ибо есть источник движения. Их имена: Любовь, Свобода, Природа, Правда и Красота».
Николай Иванович, я понимаю, что нечто подобное Вы читали у других авторов три тысячи раз, и что эта картинка, равно как и моя ее интерпретация, Вам, скорее всего, не окажется близка. Но иначе объяснить свою точку зрения, совпадающую, как мне представляется, с точкой зрения Грина, я не смогу.
Вы пишете в «Формуле личности»:
На пути хоть к социальному успеху, хоть к духовному просветлению у человека должна развиться внутренняя личностная культура — та закваска, тот главный душевный центр, который по умолчанию определяет душевную атмосферу и характер основных переживаний.
И еще о том же:
А самое главное, в чем я глубочайшим образом убежден: когда душа знает, как быть действительно должно, она сама найдет средства и возможности. Душа подстроится и исполнит, если только в ней маяком встает сильный ориентир. Если в душе зажигается звезда, все строится под ее светом.
Вот эту звезду, этот универсальный ориентир, как я понимаю, и имеет в виду Грин, говоря о Центре – Истине. И одновременно – это то истинное Я, о котором говорят представители гуманистического направления психологии. Не пытаться искать с ним связь, не делать усилий, чтоб приблизиться к нему – значит оказаться во власти выбрасывающей за край диска, в пустоту инерции. Это – судьба соседей Лонгрена. Грин пишет, что Каперна была «пропитана, как губка водой, грубым семейным началом, основой которого служил непоколебимый авторитет матери и отца.» А Лонгрен сетует, что дети в играх «только подражают тому, что делают взрослые. Они не играют, а только учатся. Все учатся, учатся, и никогда не начнут жить…» Тупое подражание, без попытки применить собственный критерий выбора – подчинение жизненной инерции. Эта инерция, порождаемая движением диска-времени, и есть глобальный Вредитель. Она заставляет судить обо всем по внешней видимости, проводить жизнь в полусне, подменяет суть – именем. Не видя настоящей цели, человек покорно устремляется ко всем «жизненным пьедесталам», всевозможным приобретениям, заражая других ложной жизнью, закон которой - разобщенность. И хотя принуждение и тоска неразделимы, покорная душа не осознает, что лишена настоящей радости. «Жуткое достоинство скопидома», сытое самодовольство тем и страшно, что не дает возможности осознать необходимость поиска, поиска самого себя.
В той же «Формуле личности» Вы спрашиваете о том, что заставляет человека проснуться и начать думать, искать собственный критерий правильности поступков? По Грину получается, что для этого должна ослабнуть власть внешней видимости. Это происходит в момент искажения привычной реальности. В тумане, в темноте, во власти стихии, на пределе утомления или в болезни, на грани между жизнью и смертью, в момент встречи с ярким, потрясающим событием или просто в новой, необычной ситуации внезапное смятение проявляет истинное лицо человека, приоткрывая тайную орбиту знания, в существование которой спящая душа не верила. Такие моменты - проверка способности возрождения. «Ветер струит дым, флюгер и флаг рвутся, вымпел трепещет, летит пыль; бумажки, сор, высокие облака, осенние листья, шляпа прохожего, газ и кисея шарфа, лепестки яблонь, - все стремится, отрывается, мчится и - в этот момент - одно. Глухой музыкой тревожит оно остановившуюся среди пути душу и манит. Но тяжелей камня душа: завистливо и бессильно рассматривает она ожившую вихрем даль, зевает и закрывает глаза». Но бывает и по-другому: осознание разрыва будит потребность к действию, начинается поиск, поиск «настоящей зацепки», способной спасти, «удержать на диске». Герой восстает против власти Вредителя.
Поначалу страх «затеряться в необъятном зле мира» вызывает желание замкнуться, спрятаться от людей. Герой приходит к выводу о необходимости «сопротивляться враждебной нам жизни молчанием и спокойствием», потому что «в … неимоверной зависимости друг от друга живут люди». Он боится открыто высказывать свое мнение, потому что знает, что будет осмеян, что его больно «ударят по душе», заставят разувериться в своей правоте. Ему страшны «влияния чужих воль», и он, как герой рассказа «Человек с человеком», мечтает о тех временах, «когда изобретения коснутся областей духа и появится возможность слышать, видеть и осязать лишь то, что нужно, а не то, что первый малознакомый человек захочет внести в наше сознание путем внушения или действия…» Речь тут, конечно, далеко не только о социальных стереотипах. Все куда сложнее и интереснее – речь идет о мировоззрении. Может, и больше, но точно не меньше.
Вот на этой стадии, похоже, мы и застаем Лонгрена. Чтобы не бояться насмешек, чтобы в каждом видеть «совершенную чайку», надо быть твердо уверенным в своей правоте, а у него этой уверенности нет. Потому и создается впечатление, что он противостоит людям, а не «мифической инерции». Грэй ведь тоже возвращается домой только через 5 лет после побега – уже состоявшимся капитаном собственной судьбы, когда старое окружение ничего уже не в силах изменить.
Как же Герой узнает верную дорогу, как возникает уверенность в своей правоте? В сказках дорогу подсказывает Даритель. Он возникает на пути Героя как будто случайно, но эта случайность неизменно повторяется в каждой сказке. У Грина главный Даритель - виртуальный персонаж, Фортуна. Она проверяет способность героя «инстинктивно приноравливаться» к ее закону - неизбежной случайности, являя ему земные примеры небесной красоты. Центр-цель - одновременно вершина и беспредельность. То же совмещение ощущения точного попадания в цель и одновременно безмерности, беспредельности прекрасного охватывает человека при встрече с земной красотой: любовью во всех ее проявлениях, живой природой, совершенным произведением искусства, жизнью Живых людей. Земная красота, вестница Истины, подобно центростремительной силе, силе трения, тормозящей вылет за пределы диска, удерживает души от ожесточения, разобщения, и одновременно указывает путь к спасению, обретению надежнейшей «зацепки» - путь согласия с единственной неопределенностью.
Земная красота - Волшебное Средство, переносящее в иную смысловую реальность. Тем, кто умеет ее различать, она подсказывает путь к самому себе, к Истине. Этот путь опасен: не выдержать испытание дарителя, ошибиться - значит превратиться в ложного героя, приложить усилие в направлении, противоположном Центру - к пустоте за краем диска, стать сознательным губителем красоты. В «Алых парусах» таких персонажей нет – они есть, например, в «Блистающем мире». Конечно, жители Каперны не стремятся сознательно уничтожить красоту, убить все проявления творчества – с них хватит и постепенного сползания к краю диска, пассивного подчинения инерции. В том-то и вся гадость, и вся прелесть ситуации – для того, чтобы погибнуть, достаточно быть пассивным, а вот спастись без приложения собственных усилий по направлению к Центру – фигушки, не получится.
Чтобы не разувериться в правоте добра, важно получить подтверждение извне. Герои Грина ищут «ослепительный случай», «важное слово в разговоре души с жизнью», чтобы понять себя и поверить, «вздохнуть всем сердцем, вздохнуть навсегда». Инстинктивно приноравливаясь к закону случайности, они руководствуются внутренним эстетическим чувством, лежащим в основе этического выбора. Встречи с Красотой, имеющие «смысл наведения», уточняют этот внутренний критерий. Улавливая «подсказки жизни», герой совершает странные поступки, выбивается из шаблона, сознательно приближаясь к своему уникальному Я, к согласию с собой и с миром. «Странность на странность дает иногда нечто естественное. А что может быть естественнее случайности?», - говорил Орт Галеран, герой «Дороги никуда». «Все, что неожиданно изменяет нашу жизнь… - в нас самих, и ждет лишь внеш-него повода для выражения действием», - соглашается с ним Давенант, персонаж того же романа. Спасительный случай неизбежно приходит - для тех, кто «носит спасение в груди своей», и доказывает это на деле, не боясь угроз и насмешек. Не побоялась ведь Ассоль противостоять толпе целых 7 лет, с момента встречи с Эглем? Не побоялся Грэй ответить призыву картины, висевшей в библиотеке, а потом – тому «дивному художественному полотну», что увидел в рассветном лесу? Не стал Лонгрен разуверять дочь, что не бывает на свете алых парусов?
Парадоксальный скачок мысли - условие совершения всякого открытия. Парадоксальный, с точки зрения ложной жизни, поступок - условие встречи со Случаем, с «Гималаем впечатлений», приносящим понимание и уверенность. (Потому и несправедливо обвинять Ассоль в пассивности – она по-настоящему заслужила встречу со своим капитаном.) В этот миг «понятия о жизни подвергаются тому последнему набегу резца, после которого мрамор спокоен в своем прекрасном сиянии». Герой достигает точки равновесия инерции и центростремительной силы – ведь чем ближе к Центру, тем инерция слабее, потому что меньше скорость кружения, меньше власть ложной жизни… Кульминация «Алых парусов» - попадание Героев в эту точку равновесия, где инерция становится настолько слабой, что уже не может вытолкнуть за край, и вообще увеличить орбиту кружения, отдалить от Истины. Они теперь «одной ногой на земле, другой - на небе», и имеют право напиться из бочки с надписью «Меня выпьет Грэй, когда будет в раю».
А дальше – бояться им уже нечего, и они не только не будут молчать – они непременно станут говорить, они сами превратятся в Дарителей, проверяющих способность возрождения новых Героев. Это произойдет уже за гранью «Алых парусов», такой персонаж впервые появится в «Блистающем мире».
Такая вот получается картинка. Я не хочу ни в коем случае объявлять ее абсолютной, или, тем более, кому-то навязывать. Просто для меня она делает мир – нет, не то чтобы совсем понятным, конечно, и не то чтобы совсем не страшным – но безусловно бесконечно увлекательным и никогда не скучным. Я понимаю, что многое здесь Вы не примете. Мне и не нужно безусловное согласие. Я только хотела спросить: Николай Иванович, Вы ведь проигнорировали мой вопрос о том, нет ли у Грина и Баха чего-то такого, что делает их опасными для Вас лично, нет ли в их книгах идей, которые Вы не хотите замечать? Вы ведь, говоря о них, явно от чего-то отбиваетесь. И поверить, что в этом проявляется Романтическое стремление к Совершенному, желание исправить их недостатки – я не в силах. Это ведь проблема начинающих, а не мастеров с более чем 20-летним стажем…
Послесловие 
Хотел что-то написать, а потом подумал: а надо ли? Я сказал все, что хотел сказать умного, Инна со своей стороны сказала и мудро, и очень красиво. Она спровоцировала меня, я ее — а удовольствие, надеюсь, получил читатель. Значит, мы выиграли все! И это — прекрасно.
Спасибо за диалог!
