– Спасибо, нет. Я слишком стар, чтобы менять свои привычки, – сказал Ишидо с намеком.
– Я слышал, ваш командир охраны получил приказ совершить сеппуку.
– Конечно. Бандитов следовало поймать. По крайней мере одного из них следовало взять живым. Тогда мы бы нашли остальных.
– Я удивлен, что такой отряд мог действовать так близко от замка.
– Согласен. Может быть, чужестранец сможет описать их нам.
– Что может знать чужеземец? – Торанага засмеялся. – Что касается бандитов, они были ронины, не так ли? Таких много среди ваших людей. Расследование может дать интересные результаты, правда?
– Расследование проводится. И во многих направлениях. – Ишидо пропустил скрытую насмешку о ронинах, не имеющих господина, почти отверженных наемных самураях, которые тысячами собрались под знаменем наследника, когда Ишидо пустил слух, что он по поручению наследника и его матери принимает их к себе и, что невероятно, прощает и забывает их провинности и их прошлое, а со временем оплатит их преданность с щедростью, свойственной Тайко. Ишидо знал, что это блестящий ход. Это дало ему огромное количество подготовленных людей, это гарантировало их верность, так как ронины знали, что другого такого шанса у них не будет, это привело в его лагерь всех недовольных, многие из которых стали ронинами из‑за войн Торанаги и его союзников. И последнее – это отодвинуло опасность увеличения числа бандитов: почти единственный путь, приемлемый для самурая, которому не повезло, – это стать монахом или бандитом.
– Я многого не понимаю в этой истории с засадой, – сказал Ишидо, его голос был полон яда. – Да. Почему, например, бандиты пытались схватить этого чужеземца, чтобы получить за него выкуп? В городе много других, гораздо более ценных людей, ведь именно об этом говорил бандит? Он хотел выкупа. Выкуп от кого? Чего стоит этот чужеземец? Ничего. И как они узнали, где он был? Это только вчера я дал приказ привести его к наследнику, думая, что это развлечет мальчика. Очень любопытно.
– Очень, – сказал Торанага.
– Потом это совпадение, когда господин Ябу оказался рядом и с вашими, и с моими людьми в одно и то же время. Очень любопытно.
– Очень. Конечно, он оказался там потому, что я послал за ним, а ваши люди были там, потому что мы договорились – по вашему предложению, – что это будет хорошая политика и способ начать залечивать разногласия между нами, если ваши люди будут сопровождать моих повсюду, пока я нахожусь здесь с официальным визитом.
– Странно также, что бандиты, которые были достаточно смелы и хорошо организованы, чтобы убить первую десятку без борьбы, действовали как корейцы, когда туда прибыли наши люди. Обе стороны были хорошо подобраны, одинаково вооружены. Почему бандиты не сражались или не взяли с собой варвара сразу же в горы и не глупо ли было оставаться на главной дороге к замку? Очень любопытно.
– Очень. Я, конечно, возьму завтра с собой двойную охрану, когда поеду на охоту с ловчими птицами. Неприятно знать, что бандиты так близко к крепости. Может быть, вам тоже хотелось бы поохотиться? Выпустите одного из ваших ястребов против моих? Я буду охотиться на холмах с северной стороны замка.
– Спасибо, нет. Завтра я буду занят. Может быть, послезавтра? Я прикажу двадцати тысячам человек прочесать все леса, рощи и поляны вокруг Осаки. Через десять дней на протяжении двадцати ри не останется ни одного бандита. Это я вам могу обещать.
Торанага знал, что Ишидо использует бандитов как повод, чтобы увеличить количество своих ловушек в окрестностях. Если он говорит двадцать, это значит тысяч пятьдесят. «Вход в ловушку закрывается, – сказал он себе. – Почему так быстро? Какое новое предательство произошло? Почему Ишидо так уверен?»
– Хорошо. Тогда послезавтра, господин Ишидо – Вы не будете направлять своих людей в мои охотничьи места? Я бы не хотел, чтобы они помешали охоте, – добавил он с намеком.
– Конечно. А чужестранец?
– Он есть и всегда был моей собственностью. И его корабль. Но вы можете взять его, когда я кончу с ним. А потом вы сможете отправить его на казнь, если захотите.
– Спасибо. Да, я так и сделаю. – Ишидо сложил свой веер и спрятал его в рукав. – Он не представляет никакой ценности. Почему я пришел навестить вас, – о, кстати, я слышал, что госпожа, моя мать, находится в монастыре Джоджи.
– Да? Я думал, что для сезона, когда любуются цветущей сакурой, уже поздновато. Конечно, они хороши и после расцвета?
– Мы никогда не можем ничего сказать про стариков, у них своя голова, и они по‑другому смотрят на вещи, не так ли? Но у нее неважно со здоровьем. Я беспокоюсь о ней. Ей надо быть очень осторожной, она легко простужается.
– То же самое с моей матерью. Надо следить за здоровьем стариков. – Торанага отметил про себя, что надо послать срочное письмо, напомнить аббату, чтобы он тщательно следил за здоровьем старухи. Если она умрет в монастыре, впечатление будет ужасное. Он должен будет стыдиться перед всей империей. Все дайме поймут, что в сложной игре за власть он использовал беспомощную старуху, женщину, мать своего врага, как заложницу и не оправдал возлагаемой на него ответственности. Взятие заложника действительно было опасной игрой. Ишидо почти ослеп от ярости, когда узнал, что его мать, почитаемая им, была в замке Торанаги в Нагое. Полетели головы. Он немедленно привел в действие планы войны с Торанагой и принял важное решение – произвести осаду Нагои и уничтожить дайме Кацамаки, на чьем попечении она была это время, и началась война заложниками. Наконец было послано частное письмо аббату через посредников, что, если она не будет выпущена из монастыря невредимой через двадцать четыре часа, Нага, единственный сын Торанаги, которого можно было захватить, и любая из его женщин, которых можно будет взять в плен, отправятся в деревню прокаженных, где их будут кормить, поить и дадут ему одну из их проституток. Ишидо знал, что, пока его мать находится во власти Торанаги, он должен ходить с большой осторожностью. Но он дал также понять, что, если его мать не будет отпущена, он ввергнет империю в ад.
– Как госпожа, ваша мать, господин Торанага? – вежливо спросил он.
– У нее все очень хорошо, благодарю вас, – Торанага позволил себе показать, как он счастлив при мысли о своей матери и о бессильной ярости Ишидо. – Она замечательно выглядит для своих семидесяти четырех лет. Я только надеюсь, что и я буду так же силен в ее возрасте.
«Тебе пятьдесят восемь, Торанага, но ты никогда не достигнешь пятидесяти девяти», – мысленно пообещал себе Ишидо.
– Пожалуйста, передайте ей мои самые наилучшие пожелания долгой счастливой жизни. Спасибо и извините, что я был так навязчив. – Он поклонился с величайшей вежливостью и потом, с трудом удерживая все возрастающую радость, добавил:
– О, да, важная вещь, из‑за которой я хотел повидать вас: последнее официальное собрание регентов откладывается. Мы не встретимся сегодня вечером.
Торанага продолжал сохранять улыбку на лице, но внутри он окаменел.
– О? Почему?
– Господин Кийяма болен. Господин Судзияма и господин Оноши согласились с отсрочкой. Я тоже. Несколько дней не играют роли, не так ли, при таком важном решении?
– Мы можем провести встречу без господина Кийяма.
– Мы согласились с тем, что нам не следует делать этого, – Глаза Ишидо насмехались.
– Официально?
– Вот наши четыре голоса с печатями.
Торанага закипал. Любая отсрочка представляла для него огромную опасность. Мог ли он обменять мать Ишидо на согласие на немедленную встречу? Нет, потому что потребовалось бы слишком много времени на отправку приказов и он потерял бы большое преимущество из‑за пустяка.
– Когда будет проведена встреча?
– Я так понял, что господин Кийяма поправится к завтрашнему дню или, может быть, на следующий день.
– Хорошо. Я пришлю моего личного врача осмотреть его.
– Я уверен, что он примет его. Но его личный врач запрещает ему принимать посетителей. Болезнь может быть заразной, не так ли?
– А что за болезнь?
– Не знаю, мой господин. Это все, что мне сказали.
– Доктор – иностранец?
– Да. Я так понял, что это главный врач христиан. Христианский доктор‑священник для дайме‑христианина. Наши недостаточно хороши для такого важного дайме, – сказал Ишидо с насмешкой. Беспокойство Торанага увеличилось. Если бы доктор был японец, он бы мог сделать многое. Но с христианским доктором – несомненно, иезуитским священником – идти против одного из них или даже пересекаться с одним из них – это могло объединить всех христиан‑дайме, а он не мог допустить такого риска. Он знал, что его дружба с Тсукку‑сан не поможет ему в борьбе с христианскими дайме, Оноши или Кийяма. В интересах христиан было выступать единым фронтом. Скорее он должен сблизиться с ними, христианскими священниками, определить их положение, чтобы установить цену их сотрудничеству. «Если Ишидо действительно объединился с Оноши и Кийяма – и все христиане‑дайме пойдут за этими двумя, если они действуют все вместе, тогда я изолирован, – подумал он. – Тогда мне остается один путь – выполнить план „Малиновое небо“.
– Я навещу господина Кийяма послезавтра, – сказал он, называя крайний срок.
– А зараза? Я никогда бы не простил себе, если бы с вами что‑нибудь случилось, пока вы здесь, в Осаке, мой господин. Вы наш гость. Я вынужден настаивать, чтобы вы не ходили.
– Вы можете успокоиться, мой господин Ишидо. Зараза, которая свалит меня, еще не появилась на свет, не так ли? Вы забыли предсказание провидца. – В китайском посольстве, которое приезжало к Тайко восемь лет назад, пытаясь развязать японско‑корейско‑китайскуто войну, был известный астролог. Этот китаец предсказал много вещей, которые впоследствии подтвердились. На одном из роскошных официальных ужинов Тайко просил предсказателя определить время смерти нескольких своих советников. Астролог предсказал, что Торанага умрет от меча в среднем возрасте. Ишидо, известный завоеватель Кореи, или Чозена, как называли эту страну китайцы, – умрет без болезней, старым человеком, его ноги твердо стоят на земле, он самый известный человек своего времени. Но сам Тайко умрет в своей постели, уважаемым, почитаемым, в старости, оставив здорового сына. Это так обрадовало Тайко, который был еще бездетным, что он решил отпустить посольство обратно в Китай, а не убивать их, как собирался сначала, за их оскорбления в первые встречи. Вместо того чтобы торговаться за мир китайский император через свое посольство только получил предложение «называть его королем государства Ва», как китайцы называли Японию. Поэтому он послал их домой живыми, а не в маленьких ящиках, которые уже приготовил, и возобновил войну против Кореи и Китая.
– Нет, господин Торанага, я не забыл, – сказал Ишидо, очень хорошо помня все это. – Но зараза может быть очень обременительной. Вы можете заболеть сифилисом, как ваш сын Небару, извините, или стать прокаженным, как господин Оноши. Он еще молод, но так страдает. О да, он так страдает.
Торанага был моментально выведен из равновесия. Он очень хорошо знал вред, причиняемый этими болезнями. Небару, его старший из оставшихся в живых сын, получил эту болезнь, когда ему было семнадцать лет – десять лет назад, – и все усилия докторов – японских, китайских, корейских и христианских – не вылечили болезнь, которая уже отразилась на нем, хотя и не убила. «Если я захвачу всю власть, может быть, – пообещал себе Торанага, – я смогу вылечить эту болезнь. Неужели это действительно идет от женщин? Как женщины получают ее? Как это можно лечить? Бедный Небару, если бы не сифилис, ты был бы моим наследником, потому что ты лучший солдат, лучший правитель, чем Судара, и очень умный. Ты должен был сделать много плохого в своей прежней жизни, чтобы нести такую большую ношу в этой».
– Клянусь Буддой, я не хотел бы никому такого, – сказал он.
– Согласен с вами, – сказал Ишидо, зная, что Торанага пожелал бы обе болезни ему, если бы только мог. Он поклонился и ушел.
Торанага нарушил молчание:
– Ну?
Хиро‑Мацу сказал:
– Если вы останетесь или уедете сейчас, все равно – плохо, потому что вы преданы и изолированы, ваше величество. Если вы останетесь на встречу – встречи не будет целую неделю, Ишидо мобилизует свои войска вокруг Осаки, и вы никогда не уедете отсюда, что бы ни случилось с госпожой Ошибой в Эдо. Очевидно, что вы преданы и что четыре регента будут решать против вас. В Совете они проголосуют четырьмя голосами против одного, обвинив вас в государственной измене. Если вы уедете, они издадут любой указ, который пожелает Ишидо. Вы связаны тем, что решение будет поддерживаться четырьмя голосами против одного. Вы не сможете сказать как регент ни одного слова против.
– Я согласен.
Наступило молчание.
Хиро‑Мацу ждал с растущим беспокойством.
– Что вы собираетесь делать?
– Сначала я собираюсь пойти поплавать, – сказал Торанага с удивительной веселостью. – Потом я посмотрю на чужеземца.
Женщина спокойно шла через личный сад Торанага в замке, направляясь к маленькой хижине с соломенной крышей, которая так уютно расположилась на полянке среди кленов. Ее шелковое кимоно и оби были самыми простыми и тем не менее самыми элегантными из тех, что могли сделать самые искусные мастера в Китае. Ее волосы по самой последней в Киото моде были собраны высоко и скреплены вместе длинными серебряными шпильками. Цветной зонтик защищал от солнца ее нежную кожу. Она была тоненькая, всего пяти футов ростом, но очень пропорционально сложена. На шее она носила тонкую золотую цепочку, на которой висело маленькое золотое распятие.
Кири ждала на веранде хижины. Она сидела в тени, ее ягодицы нависали над подушкой. Кири следила, как женщина шла по каменным ступеням, которые были так аккуратно выложены во мху, что казалось, они росли из него.
– Вы более красивы, молоды, чем когда‑либо, Тода Марико‑сан, – сказала Кири без ревности, отвечая на поклон.
– Я бы хотела, чтобы так оно и было, Киритсубо‑сан, – ответила Марико улыбаясь. Она села на колени на кушетку, машинально расправляя кимоно.
– Это правда. Когда мы встречались в последний раз? Два‑три года назад? Вы совсем не изменились за те двадцать лет, что я вас знаю. Должно быть, прошло двадцать лет, как мы впервые встретились. Вы помните? Это было на празднике, который устроил господин Города. Вам было четырнадцать, вы только что вышли замуж и были очень красивы.
– И напугана.
– Нет, что вы, не напуганы.
– Это было шестнадцать лет назад, Киритсубо‑сан, не двадцать. Да, я помню это очень хорошо. «Слишком хорошо, – подумала она с болью в сердце. – Это был день, когда мой брат прошептал мне, что по его предположению наш уважаемый отец собирается отомстить своему законному господину диктатору Городе и убить его. Своего законного господина!»
– О да, Кири‑сан, я помню этот день, и год, и этот час. Это было начало всего этого ужаса. Я никогда не давала никому повода подумать, что я заранее знала о том, что должно было случиться. Я никогда не предупреждала ни своего мужа, ни Хиро‑Мацу, его отца, – оба они преданные вассалы своего господина, – что предательство готовилось одним из его самых важных генералов. Хуже того, я не предупредила Городу, своего законного господина. Так я нарушила свои обязанности по отношению к своему господину, к своему мужу, к его семье, которые после моего замужества стали моей единственной семьей. О, Мадонна, прости мне мой грех, помоги мне очиститься. Я продолжала молчать, чтобы защитить своего любимого отца, который обесчестил себя на тысячу лет. О, мой Боже, о, Иисус Назаретянин, спаси этого грешника от вечного проклятия…
– Это было шестнадцать лет назад, – спокойно сказала Марико.
– В тот год я вынашивала ребенка господина Торанаги, – сказала Кири и подумала, что если бы господин Города не был подло предан и убит отцом Марико, господин Торанага никогда бы не должен был сражаться в битве у Нагакуде, она никогда бы не простудилась там и ее ребенок не был бы недоношен. «Может быть, – сказала она себе. – А может быть, и нет. Это была просто карма, моя карма, все, что случилось, не так ли?»
– Ах, Марико‑сан, – сказала она без злобы, – это было так давно, как будто в другой жизни. Но вы без возраста. Почему я не могу иметь вашу фигуру и красивые волосы и ходить так изящно? – Кири засмеялась. – Ответ простой: потому что я слишком много ем!
– Ну и что из того? Вы пользуетесь расположением господина Торанаги, не так ли? Так что вы вполне удовлетворены. Вы мудры и добросердечны и вполне довольны собой.
– Я бы хотела быть изящной и тем не менее способной много есть и быть любимой, – сказала Кири. – Но вы? Вы недовольны собой?
– Я только инструмент моего господина Бунтаро, на котором он играет. Если господин, мой муж, счастлив, тогда, конечно, я счастлива. Его радость – моя радость. То же самое и с вами, – сказала Марико.
«Да. Но не то же самое, – подумала Кири и тронула свой веер, золотистый шелк которого поймал послеполуденное солнце. – Я так рада, что я не вы, Марико, со всей вашей красотой и блеском, мужеством и знаниями. Нет! Я не могла бы вынести ни одного дня брака с этим ненавистным, безобразным, невежественным, грубым человеком, пусть даже оставшись одна в семнадцать лет. Он так не похож на своего отца, господина Хиро‑Мацу. Тот замечательный человек. Но Бунтаро? Как отцы могут иметь таких ужасных сыновей? Я хочу иметь сына, о, как хочу! Но вы, Марико, как вы можете терпеть такое плохое обращение все эти годы? Как вы вынесли ваши несчастья? Кажется невозможным, чтобы на вашем лице не было от них ни одной тени или хотя бы в вашей душе».
– Вы удивительная женщина, Тода Бунтаро Марико‑сан, – сказала она вслух.
– Благодарю вас, Киритсубо Топшко‑сан. О, Кири‑сан, так хорошо снова встретить вас.
– И вас. Как ваш сын?
– Красивый‑красивый. Сарудзи теперь пятнадцать лет, можете представить? Высокий и сильный и очень похож на своего отца, господин Хиро‑Мацу дал ему свой надел земли, и вы знаете, что он собирается жениться?
– Нет. На ком?
– Она внучка господина Кийяма. Господин Торанага так хорошо все устроил. Очень хорошая партия для нашей семьи. Я только хочу, чтобы сама девушка была более внимательна к моему сыну, более достойна его. Вы знаете, она… – Марико засмеялась немного застенчиво. – Ну, это звучит у меня как у каждой свекрови. Но я думаю, вы согласитесь, что она еще недостаточно подготовлена.
– У вас будет время для этого.
– О, я надеюсь, что это так. Мне повезло, что у меня не было свекрови. Я не знаю, что я должна делать.
– Вы получите ее ребенком и подготовите ее, как готовите всю свою семью. Не так ли?
– О, я хочу, чтобы все так и было. – Руки Марико‑сан без движения лежали на колене. Она наблюдала за стаей стрекоз, пока те не улетели. – Мой муж направил меня сюда. Господин Торанага хочет меня видеть?
– Да. Он хочет, чтобы вы переводили для него.
Марико вздрогнула.
– Кого?
– Нового чужестранца.
– О, а что же отец Тсукку‑сан? Он болен?
– Нет. – Кири играла веером. – Я думаю, нам остается только гадать, почему господин Торанага хочет, чтобы здесь были вы, а не священник, как при первом разговоре. Почему это, Марико‑сан, мы должны хранить все деньги, платить по счетам, обучать наших слуг, покупать всю еду и товары для дома – даже в большинстве случаев одежду для наших господ, – но они никогда не говорят нам фактически ничего, не так ли?
– Может быть, из‑за нашей догадливости.
– Возможно. – Взгляд Кири был ровен и дружелюбен, – Но я думаю, что это будет носить очень личный характер. Так что вы поклянитесь своим христианским Богом, что не разгласите тайну этой встречи. Никому.
День, казалось, терял свою теплоту.
– Конечно, – с трудом сказала Марико. Она ясно поняла:
Кири имеет в виду, что она не должна говорить ничего ни мужу, ни отцу, ни священнику. Если ее муж приказал ей прийти сюда, очевидно по требованию господина Торанаги, то можно ли, чтобы ее долг перед сувереном, господином Торанагой, превысил долг перед священником? А почему переводчиком должна быть она, а не отец Тсукку‑сан? Она поняла, что снова против своей воли втянута в своего рода политическую интригу, которая испортит ей жизнь, и снова хотела, чтобы ее семья не была древней и не носила фамилию Фудзимото, чтобы она никогда не рождалась со способностями к языкам, которые позволяли ей выучить почти невозможные португальский и латинский языки, и чтобы она никогда не рождалась вовсе. «Но тогда, – подумала она, – я бы никогда не увидела моего сына, не узнала о младенце Христе, о его вере или о вечной жизни».
«Это твоя карма, Марико, – сказала она себе печально, – просто карма».
– Очень хорошо, Кири‑сан. – После этого она добавила, предчувствуя нехорошее: – Я клянусь моим господом Богом, что я не разглашу ничего из сказанного здесь сегодня или в любое время, когда я буду переводить для моего суверена.
– Мне думается также, что вам придется скрывать ваши собственные чувства, чтобы переводить точно то, что сказано. Этот новый чужестранец странный человек и говорит необычные вещи. Я уверена, что мой господин выбрал вас из всех возможных кандидатур по особым причинам.
– Я буду делать то, что скажет господин Торанага. Он никогда не должен опасаться за мою преданность.
– В этом никогда не возникало сомнений, госпожа. Я имею в виду, что вы не причините вреда.
Прошел весенний дождь, покрыл каплями лепестки, мох и листья и кончился, сделав все еще более красивым.
– Я просила бы вас об одолжении, Марико‑сан. Вы не будете так любезны спрятать ваше распятие под кимоно? Пальцы Марико протестующе взметнулись.
– Почему? Господин Торанага никогда не возражал против моего перехода в эту веру, также и господин Хиро‑Мацу, глава нашего клана! И мой муж позволяет мне держать и носить его.
– Да, но распятия приводят этого чужеземца в бешенство, а мой господин Торанага не хочет, чтобы он был таким, он хочет, чтобы он был спокоен.
Блэксорн никогда не видел таких маленьких людей.
– Конничи ва, – сказал он. – Конничи, Торанага‑сама.
Он поклонился, словно придворный, кивнул мальчику, который стоял на коленях, широко открыв глаза, сбоку от Торанаги, и полной женщине, которая была за ним. Они все располагались на веранде, окружающей маленький домик. Домик состоял из одной маленькой комнаты с деревенскими ширмами и тесаными балками под соломенной крышей и кухонного уголка сзади. Он был поставлен на сваях из дереза и поднят на фут или около того над ковром из чистого белого песка. Это был церемониальный чайный дом для проведения чайной церемонии «ча‑но‑йу» и построен за большие деньги из редких материалов только для этой цели, хотя иногда, поскольку эти дома были изолированы, стояли на отдельных полянках, их использовали для свиданий и тайных разговоров.
Блэксорн подобрал кимоно и сел на подушку, которая лежала на песке ниже и перед ними.
– Гомен насай, Торанага‑сама, шхон го га ханазе‑масея. Тсуаки го имаси ка?
– Я ваш переводчик, сеньор, – сказала Марико сразу, на почти безупречном португальском. – Но вы говорите по‑японски?
– Нет, сеньорита, только несколько слов или фраз. – Блэксорн был захвачен врасплох. Он ожидал, что переводчиком будет отец Алвито, а Торанагу будет сопровождать самурай и, может быть, дайме Ябу. Но самураев поблизости не было, хотя вокруг сада их было множество.
– Мой господин Торанага спрашивает: может быть, вы предпочитаете говорить по‑латыни?
– Как пожелаете, сеньорита, – Как любой цивилизованный человек, Блэксорн мог читать, писать и говорить по‑латыни, потому что латынь была единственным языком, на котором проходили обучение все цивилизованные люда.
