Когда я добралась до «Дрин клан дни», Алекс нервничал, а Лили уже была в изрядном подпитии. Мне вдруг пришло в голову, уж не узнал ли откуда‑нибудь Алекс, что меня сегодня приглашал на свидание знаменитый и убойно сексуальный парень. Знает ли он? Может, чувствует? Может, стоит ему сказать? Да нет, зачем мы будем обсуждать такие мелочи? Ведь меня же не интересует тот парень, я даже и притворяться не хочу, что интересует, так чего ради я буду о нем говорить?
– Эй ты, крошка с обложки, – промычала Лили, приветственно размахивая джин‑тоником. Она плеснула им на свой жакет и даже не заметила этого. – Или, может, стоит сказать «моя будущая соседка»? Давай выпьем. Нам нужен тост. – Последнее слово прозвучало как «тосо».
Я поцеловала Алекса и села рядом с ним.
– Ты и вправду как с обложки, – сказал он, одобрительно оглядывая мою экипировку от Прады. – Давно ли?
– С сегодняшнего дня. Мне в конце концов открытым текстом объявили, что если я не буду соответствовать, то потеряю работу. Это оскорбительно, но я же все равно должна в чем‑то ходить на работу – а так совсем не плохо. Вы простите, ребята, что я опоздала. С Книгой сегодня затянули, а когда я привезла ее Миранде, она отправила меня в закусочную за базиликом.
– Ты же вроде говорила, что у нее есть повар, – напомнил Алекс, – почему же он не пошел?
– У нее и в самом деле есть повар. Еще у нее есть горничная, нянечка и двое детей. Понятия не имею, почему именно я должна бегать за специями. В придачу выяснилось, что ни на Пятой авеню, ни на Мэдисон, ни на Парк‑авеню просто нет закусочных. Чтобы найти хоть одну, мне пришлось пилить до Лексингтон‑авеню. Но у них, конечно, базилика не оказалось, поэтому я протопала еще девять кварталов, пока добралась до супермаркета «Д'Агостино». На это ушло минут сорок пять, не меньше. Мне стоит раскошелиться на набор для специй – знаете, есть такие полочки со скляночками, что‑то вроде этого – и постоянно таскать его с собой на всякий пожарный. Но нет, эти сорок минут даром не прошли: только подумать, сколько всего я узнала о магазинах, торгующих базиликом, как это полезно для моей будущей работы. Так недолго и редактором заделаться, – торжествующе ухмыльнулась я.
– За твое будущее! – выкрикнула Лили, до которой не дошел сарказм моей обличительной речи.
– Она столько выпила, – тихо сказал Алекс с таким участием, словно Лили была его тяжелобольная родственница. – Я пришел сюда вместе с Максом, Макс уже ушел, а она, похоже, была здесь задолго до нас. Либо это, либо она напивается необычайно быстро.
Лили никогда не знала меры в выпивке; тут не было ничего удивительного: Лили вообще не знала, что такое мера. В средних классах она первой закурила травку, в старших – первой потеряла невинность и первой же занялась прыжками с парашютом в университете. Она любила все, что не отвечало ей взаимностью, – так она чувствовала, что живет.
– Я просто не понимаю, ну как ты можешь ложиться с ним в постель, если точно знаешь, что он никогда не бросит свою девушку, – говорила я о парне, с которым они тайком встречались в наш первый год в университете.
– Я просто не понимаю, как ты можешь себя так ограничивать, – парировала она. – В твоей распланированной, строго расчерченной, правильной жизни не хватает кайфа. Живи, Энди! Наслаждайся всем, чем можешь! Жить так здорово!
Может, в последнее время она и вправду пила слишком много, но я знала, что в первый год аспирантуры у нее бешеное расписание – тяжелое даже для нее, а ее профессора в Колумбийском университете – не такие простачки, как те, которыми она вертела как хотела в Брауне. А здесь не так уж и плохо, подумала я, подзывая официантку. Можно напиться и забыться. Я заказала русскую водку со спрайтом и сделала большой глоток. От этого меня затошнило еще больше, потому что после колы и изюма, принесенных мне Эмили, я так ничего и не ела.
– Думаю, у нее просто выдалась тяжелая неделя, – сказала я Алексу, как будто бы Лили с нами не было. Она не замечала, что мы говорим о ней: она была занята тем, что посылала томные призывные взгляды какому‑то яппи у стойки.
Алекс положил руку мне на плечо, и я прильнула к нему. Рядом с ним было так хорошо… казалось, мы уже много недель не сидели так вместе.
– Терпеть не могу портить людям настроение, но мне в самом деле надо идти домой, – сказал Алекс, заправляя мне за ухо прядь волос. – Ты как, справишься с ней?
– Тебе надо идти? Уже?
– Уже? Энди, последние два часа я сидел и смотрел, как набирается твоя лучшая подруга. Я пришел повидать тебя, а тебя не было. Сейчас почти полночь, мне еще надо проверить тетради. – Он произнес это спокойно, но я видела, что он расстроен.
– Я понимаю, и мне очень жаль, что так вышло. Я бы непременно пришла раньше, если бы смогла. Ты же знаешь…
– Конечно, знаю. Я и не говорю, что ты что‑то сделала не так или могла бы сделать по‑другому. Я все понимаю. Но пойми и ты меня; такая у меня работа.
Я кивнула и поцеловала его, но мне было очень тоскливо. Я давно хотела наверстать упущенное и устроить ночь, совершенно особую ночь для нас двоих – ведь ему, бедняге, тоже, в конце концов, было за что меня прощать.
– Так ты не останешься на ночь? – сделала я последнюю попытку.
– Нет, если только тебе не нужно помочь с Лили. Мне надо поработать.
Он обнял меня на прощание, поцеловал Лили в щеку и направился к выходу.
– Если что, звони, – сказал он и вышел.
– Эй, а почему ушел Алекс? – спросила Лили, хотя сидела рядом с нами на протяжении всего разговора. – Он что, рассердился на тебя?
– Может, и так, – вздохнула я, прижимая к груди свою холщовую сумку. – Последнее время я вела себя по‑свински.
Я пошла к стойке – узнать, что у них есть из закусок, а когда вернулась, тот яппи уже приземлился на диванчик рядом с Лили. На вид ему было никак не больше тридцати, но залысины на лбу оставляли возможность в этом усомниться.
Я схватила ее пальто и бросила его ей.
– Лили, одевайся, мы уходим, – сказала я, не отводя глаз от парня. Он был маленького роста, и его мятые хаки не украшали его приземистую фигуру. Но больше всего мне не нравилось, что кончик его языка был сейчас всего в пяти сантиметрах от уха моей лучшей подруги.
– Да что за спешка? – гнусаво захихикал он. – Мы с твоей подругой только‑только начали узнавать друг друга.
Лили ухмыльнулась, кивнула и попыталась отхлебнуть из своего пустого стакана.
– Это все очень мило, но нам пора. Как тебя зовут?
– Стюарт.
– Приятно познакомиться, Стюарт. Почему бы тебе не оставить Лили свой номер телефона, и она позвонит тебе, когда почувствует себя лучше, – или не позвонит. Ну, что скажешь? – Я ослепительно улыбнулась.
– Хм… да ладно. Нет проблем. Как‑нибудь увидимся, девчонки. – Он вскочил на ноги и направился к бару так быстро, что Лили даже не заметила его ухода.
– Мы со Стюартом начали узнавать друг друга, верно, Стю? – Она повернулась и озадаченно уставилась на пустое место рядом с собой.
– Стюарту надо бежать, Лил. Ну давай, пойдем отсюда.
Я набросила на нее дешевое зелененькое пальтишко и рывком поставила ее на ноги. Сначала она пошатывалась, но потом все же обрела равновесие. На улице было морозно, и я надеялась, что она протрезвеет.
– Мне нехорошо, – пробормотала она.
– Я знаю, милая, я знаю. Мы возьмем такси и поедем к тебе домой, ладно? Как думаешь, ты сможешь ехать?
Она кивнула, потом согнулась пополам, и ее вырвало. Вырвало прямо на ботинки, брызги попали и на брюки. На мгновение я представила себе, что было бы, если бы девушки из «Подиума» увидели сейчас мою лучшую подругу.
Я усадила ее в оконный проем, где, судя по всему, не было сигнализации, и приказала сидеть смирно. Напротив, через улицу, был круглосуточный бар, а этой девушке явно надо было выпить воды. Когда я вернулась, оказалось, что ее снова вырвало – на этот раз прямо на пальто. В ее глазах застыло отсутствующее выражение. Я купила две бутылки минералки – одну для питья, другую для того, чтобы привести Лили в порядок, – но сейчас важнее было второе. Первая бутылка ушла на ботинки, половина второй – на пальто. Лучше быть мокрой, чем в блевотине. Она была так пьяна, что ничего не заметила.
Было нелегко убедить таксиста разрешить нам сесть в машину – уж больно Лили развезло, – но я пообещала щедрые чаевые сверх и без того не маленького счета. Мы ехали через весь город, пересекали его по диагонали, и я высчитывала, как бы мне возместить себе эти двадцать долларов. Пожалуй, я смогу списать их на какую‑нибудь поездку, предпринятую для нужд Миранды. Да, это сработает.
Подняться на четвертый этаж оказалось еще труднее, чем ехать в такси, но минут через двадцать пять Лили стала более сговорчивой и даже сумела вымыться под душем, когда я сняла с нее одежду. Я подвела ее к кровати, и, едва коснувшись одеяла, она повалилась навзничь и тут же заснула. Я стояла и смотрела на нее, и в моем сердце проснулась тоска по университету, по нашей прежней жизни. Нынешние времена сулили много увлекательного, но они уже никогда не будут такими беззаботными. Никогда.
Она наверняка много пила в эти дни – по крайней мере если судить по ее состоянию. Алекс как‑то недавно заговаривал об этом, но я убедила его, что она просто еще не простилась со студенческим житьем, не живет в реальном мире, не знает, что такое настоящие – взрослые – обязанности (например, наливать Миранде «Пеллегрино»). Мы с ней, было дело, изрядно набрались в «Зеленой лягушке» на весенних каникулах и выпили целых три бутылки красного вина на годовщину нашей первой встречи, а после кутежа в честь сдачи выпускных экзаменов я уткнулась лицом в унитаз, а Лили держала меня за волосы. В другой раз, после ночи, от которой у меня остались воспоминания только о восьми выпитых коктейлях и какой‑то особенно ужасной аранжировке для караоке песни «У каждой розы есть шипы», она дотащила меня до спальни лишь с четвертой отчаянной попытки. А в ту ночь, когда ей исполнился двадцать один год, я еле приволокла ее в свою квартиру и уложила в свою постель и каждые десять минут проверяла, дышит ли она, и, только убедившись, что эту ночь она переживет, наконец заснула рядышком на полу. Она тогда просыпалась дважды. В первый раз честно пыталась попасть в пакет для мусора, который я поставила сбоку, но вместо этого испачкала мне стену. Второй раз она проснулась, чтобы извиниться и сказать мне, что любит меня и что я – лучшая подруга, о какой только можно мечтать. Вот для этого и нужны друзья – чтобы вместе пить, вместе делать глупости и заботиться друг о друге. Разве не так? Или это были всего лишь студенческие забавы, дань юности? Алекс утверждал, что у Лили все иначе, что она сама не такая, как все, но я смотрела на нее другими глазами.
Мне надо бы было остаться с ней на ночь, но уже почти пробило два – через пять часов я должна быть на работе, а одежда моя провоняла рвотой, и у Лили в гардеробе не было ничего, что я могла надеть, не посрамив «Подиум» – даже при всей моей непродвинутости в этом вопросе. Я вздохнула, укрыла ее одеялом и поставила будильник на 7 часов, чтобы завтра утром она могла попасть на занятия – если только у нее не будет особенно чудовищного похмелья.
– Пока, Лил. Я ухожу. Ты как? – Я положила ей в изголовье телефон.
Она открыла глаза, посмотрела на меня и улыбнулась.
– Спасибо, – пробормотала она, и глаза ее снова закрылись. Она бы сейчас не смогла пробежать марафон или даже управлять газонокосилкой, но сон ее будет спокойным.
– Мне это в радость, – ответила я, хотя все последние сутки только и делала, что бегала, добывала, организовывала, чистила или как‑то иначе оправдывала свое существование. – Я позвоню тебе завтра, – сказала я, приказывая своим ногам потерпеть, не подгибаться еще немного, еще чуть‑чуть, – если к тому времени мы обе еще будем живы.
И наконец‑то, наконец‑то я пошла домой.
– Привет, как хорошо, что я тебя застала, – послышался в трубке голос Кары.
Что ей так не терпится сообщить мне в 7.45 утра?
– Ну и ну. Ты так рано еще никогда не звонила. Что случилось? – За это короткое мгновение в моей голове успело составиться с полдюжины сюжетов о новых возможных прихотях Миранды.
– Нет‑нет, ничего особенного. Я только хотела предупредить, что к тебе едет Глухонемой Папочка, и сегодня утром он особенно расположен поболтать.
– О, так это здорово. Прошла уже почти неделя с тех пор, как мы с ним в последний раз обсуждали все перипетии моей жизни. Я уж стала беспокоиться, куда это подевался мой самый преданный поклонник. – Я закончила набирать на компьютере деловую записку и начала делать распечатку.
– Счастливица. А ко мне он уже потерял интерес. – Она драматически вздохнула. – Теперь для него существуешь только ты. Я слышала, как он сказал, что собирается обсудить с тобой все детали банкета в Метрополитен.
– За‑ме‑ча‑тель‑но. Жду не дождусь этой встречи с его братцем. По телефону‑то я с ним уже говорила. Зато она, судя по всему, дура несусветная. Так ты уверена, что он едет сюда, или есть шанс, что Всевышний убережет меня от этого визита?
– Только не сегодня. Он точно приедет. У Миранды на восемь тридцать договоренность с ортопедом, так что вряд ли она будет вместе с ним.
Я быстренько пролистала ежедневник Эмили и убедилась, что свободное от Миранды утро действительно значится в нашем расписании.
– Здорово. О таком утреннем собеседнике, как Глухонемой Папочка, можно только мечтать. А что это он такой разговорчивый?
– Могу предложить лишь самый очевидный ответ: раз он женился на ней, значит, он немного не в себе. Позвони, если он сболтнет что‑нибудь особенно занятное, а сейчас мне надо бежать. Каролина ни с того ни с сего размазала по зеркалу помаду Миранды.
– Мы живем на пределе, правда? Мы самые классные в мире девчонки. В общем, спасибо за предупреждение. Потом поговорим.
– Ладно, пока.
Поджидая прибытия Папочки, я просмотрела составленный мной документ. Это был запрос Миранды попечителям Метрополитен‑музея. Ей нужно было разрешение на то, чтобы в марте устроить званый ужин в одной из галерей музея. Ужин предполагался в честь ее деверя, человека, которого она глубоко презирала, но который, к несчастью, был членом семьи. Сумасброд Джек Томлинсон был младшим братцем Глухонемого Папочки. Буквально на днях он сделал достоянием общественности свое решение бросить жену и троих детей ради женитьбы на уборщице‑мексиканке. Они с Папочкой оба были представителями аристократии Восточного побережья, но Джек, когда ему было уже под тридцать, уронил свое гарвардское достоинство и перебрался в Даллас, где в головокружительные сроки сколотил себе состояние на торговле недвижимостью. Судя по тому, что рассказала мне Эмили, он превратился в стопроцентного техасца – жующего, плюющего и неотесанного, что, конечно, отвращало от него Миранду – воплощение изысканности и утонченности. Глухонемой Папочка попросил ее устроить ужин в честь помолвки его младшего братишки, и ослепленной любовью Миранде ничего не оставалось, как согласиться. А уж если она за что‑то бралась, то можно было не сомневаться, что все пройдет без сучка без задоринки. И этот случай не был исключением.
Достопочтенные члены – тыры‑пыры – прошу предоставить помещение для небольшого ужина в честь – тыры‑пыры – задействованы самые лучшие официанты, флористы и оркестр – тыры‑пыры – прошу вас оказать содействие – тыры‑пыры. Убедившись, что в бумаге нет вопиющих ошибок, я быстренько изобразила подпись Миранды и позвонила курьеру, чтобы он забрал письмо.
Почти тут же в дверь секретарской постучали, и не успела я ответить, как она распахнулась и на пороге возник Глухонемой Папочка: воодушевление на его лице мало подходило для восьми утра.
– Андреа! – пропел он, подходя к столу и улыбаясь так искренне, что я устыдилась своей неприязни к нему.
– Доброе утро, мистер Томлинсон. Что привело вас сюда так рано? – спросила я. – Боюсь, Миранды еще нет.
Он хихикнул, кончик носа у него подергивался, как у суслика.
– Да, да, думаю, ее не будет до обеда. Энди, прошло так много времени с тех пор, как наши с тобой пути пересекались. Скажи мистеру Томлинсону: как твои дела?
– Разрешите мне взять это, – Я приняла у него из рук узел с грязной одеждой, которую Миранда дала ему для меня. Я взяла и вышитую прозрачными бусинами сумку от Фенди, на которой недавно пришлось заново менять отделку. Это была уникальная вещица отличной ручной работы, изготовленная специально для Миранды самой Сильвией Вентурини‑Фенди в благодарность за поддержку, и у нас в отделе моды ее оценили как минимум в десять тысяч долларов. Я заметила, что одна из ее изящных кожаных ручек вот‑вот оторвется, хотя отдел аксессуаров уже раз двадцать возвращал сумку в Дом Фенди, чтобы они вручную подшили ее. Она была предназначена для того, чтобы вмещать в себя изящный дамский бумажник, солнечные очки и – в случае крайней необходимости – миниатюрный сотовый телефон. Но Миранде было на это наплевать. Она пихала туда объемистый флакон туалетной воды «Булгари», босоножку со сломанным каблуком, которую мне предстояло сдать в починку, ежедневник величиной с конторскую книгу, огромный ошейник с шипами (я никак не могла решить, был ли это ошейник ее собаки или он предназначался для какой‑нибудь экстравагантной журнальной иллюстрации). В этой же сумочке доставлялась и Книга, которую я привозила ей накануне вечером. Стоимости этой сумки хватило бы мне, чтобы оплатить годовую аренду квартиры, но Миранде больше нравилось использовать ее как пакет для мусора.
– Спасибо, Энди, ты так нам помогаешь. Расскажи же мистеру Томлинсону о своей жизни. Как у тебя дела?
Как у меня дела? Как у меня дела? Хм… дайте‑ка подумать. Вероятно, не очень. Большую часть времени я борюсь за выживание – я должна отбыть срок своего добровольного рабства у вашей садистки жены. Если за весь день у меня и выдастся пара минут, свободных от ее унизительных требований, я концентрируюсь на том, чтобы не слышать душеспасительную чушь, которую несет ее старший секретарь. В тех исключительно редких случаях, когда я оказываюсь вне стен этого здания, я стараюсь убедить себя, что нет ничего криминального в том, чтобы потреблять более восьмисот калорий в день. Еще я убеждаю себя, что, если у меня шестой размер, это вовсе не значит, что я полная. В общем, думаю, правильный ответ будет «ничего хорошего».
– Ничего особенного, мистер Томлинсон. Я много работаю. Когда я не работаю, то встречаюсь со своей лучшей подругой или со своим другом. Езжу повидать родителей.
Когда‑то я много читала, хотелось мне сказать ему, но сейчас я слишком устаю. Еще я очень любила теннис, а сейчас у меня совсем нет времени.
– Тебе ведь двадцать пять, верно? – спросил он рассеянно. Трудно было понять, к чему он клонит.
– Нет, мне двадцать три. Я только в прошлом году окончила университет.
– Ах вот как! Двадцать три! – Он посмотрел на меня, словно пытался решить, сказать что‑нибудь на это или нет.
Я насторожилась.
– Так расскажи мистеру Томлинсону, как сейчас развлекаются девушки твоего возраста? Ходят по ресторанам? В ночные клубы? Что‑нибудь в этом роде? – Он снова улыбнулся, и я подумала, что ему, наверное, действительно нужно только внимание: за его любознательностью не крылось ничего дурного, ему всего лишь хотелось поговорить.
– Ну да, и это тоже. Я, правда, не хожу в ночные клубы, но хожу в бары, кафе. Ужинаю, смотрю фильмы.
– Да, это все, наверное, весело. Я, бывало, тоже, когда был в твоем возрасте… А сейчас только работа да благотворительность. Так что наслаждайся жизнью, Энди, пока можешь. – И он подмигнул мне как заправский пошляк.
– Да, я стараюсь, – пробормотала я. «Уйдите, пожалуйста, ну пожалуйста, уйдите», – мысленно заклинала я его, нетерпеливо косясь на аппетитный пончик, который словно нашептывал: «Съешь меня, съешь». Нет, ну надо же, мне выпало три минуты тишины и покоя, а этот человек бессовестно крадет их у меня!
Он открыл рот, собираясь еще что‑то добавить, но тут в дверях появилась Эмили. На голове у нее были наушники, и двигалась она в такт музыке. Внезапно она заметила нашего гостя, и у нее отвисла челюсть.
– Мистер Томлинсон! – воскликнула она, стаскивая с головы наушники и швыряя их в сумку с логотипом Гуччи. – Что случилось? С Мирандой все в порядке? – Ее лицо и интонация выражали неподдельное участие. Первоклассное представление в исполнении первоклассного секретаря.
– Доброе утро, Эмили. Все в порядке. Миранда скоро приедет. Мистер Томлинсон просто завез вещи. Как у тебя дела?
Эмили просияла. Интересно, ей и вправду так приятно его присутствие?
– Все отлично. Мне очень приятно, что вы этим интересуетесь. А как вы поживаете? Андреа помогла вам?
– О, вне всякого сомнения, – сказал он, улыбаясь мне, наверное, в сотый раз. – Я хотел обсудить кое‑какие детали касательно помолвки моего брата, но, думаю, сейчас немножко рановато, верно?
На секунду мне показалось, что он имеет в виду слишком раннее утро, и я уже почти закричала «да!», но потом поняла, что «рановато» – это обсуждать детали.
Он вновь повернулся к Эмили и сказал:
– Ты получила отличную помощницу, не так ли?
– Еще бы, – пробормотала Эмили, – лучше не бывает.
Она расплылась в улыбке.
Я расплылась в улыбке.
Мистер Томлинсон заулыбался так энергично, что я подумала, что, возможно, это у него хроническое – какой‑нибудь химический дисбаланс.
– Что ж, мистеру Томлинсону пора идти. Мне всегда нравится беседовать с вами, девочки. Приятного вам утра. Всего хорошего.
– До свидания, мистер Томлинсон! – крикнула Эмили, когда он уже направился в приемную.
Интересно, удастся ли ему шлепнуть Софи пониже поясницы, прежде чем он прыгнет в лифт?
– Почему ты вела себя так невежливо? – Эмили сняла тонкий кожаный пиджак, под которым у нее была еще более тонкая шифоновая блузка с вырезом и шнуровкой как у корсета.
– Невежливо? Я взяла у него ее барахло и болтала с ним, пока ты не появилась. И в чем тут невежливость?
– Ты не сказала ему «до свидания». Да еще твое лицо…
– Мое лицо?
– Ну да, это твое фирменное выражение, когда у тебя на лице написано, насколько ты выше всего этого, как ты презираешь все это. Такой номер может пройти со мной, но не с мистером Томлинсоном. С ним нельзя так себя вести, он муж Миранды.
– Эм, а тебе не кажется, что он немножко… как бы это… странный? Он все время говорит и говорит. И как он может быть таким славным, когда она такая… совсем не такая славная?
Я смотрела, как она приоткрыла дверь в кабинет Миранды, чтобы убедиться, что я правильно разложила газеты.
– Странный? Это вряд ли, Андреа. Он один из самых преуспевающих адвокатов по налоговым делам на Манхэттене.
Не стоило и заводить этот разговор.
– Ладно, это все глупости. Как у тебя‑то дела? Как прошел вечер?
– Просто супер. Мы с Джессикой ездили покупать подарки для подружек невесты. Где мы только не были – в «Скупе», «Бергдорфе», «Инфинити» – всюду. Я кое‑что присмотрела на будущее, на Париж, но, пожалуй, еще слишком рано.
– Париж? Ты едешь в Париж? Ты что, оставишь меня одну с ней? – Я и не думала кричать, это вышло само собой. Опять я выставила себя идиоткой.
– Да, в октябре я еду в Париж и Милан с Мирандой на показ весенних коллекций прет‑а‑порте. Она каждый год берет с собой старшую секретаршу, чтобы та посмотрела, что это такое. То есть я, конечно, миллион раз была на показах в Брайант‑парке, но в Европе они совершенно особенные.
Я быстренько подсчитала.
– Но ведь до октября еще семь месяцев. И ты готовишься за семь месяцев?
Сама того не желая, я произнесла эти слова язвительным тоном, и Эмили тут же заняла оборонительную позицию.
– Ну да. Я, конечно, не хочу сейчас ничего покупать – к тому времени все это уже выйдет из моды, – я просто прикидываю. Ведь это же и вправду будет нечто: перелет бизнес‑классом, проживание в пятизвездочных отелях, потрясающие светские рауты. Бог ты мой, я увижу все самые эксклюзивные, самые горячие новинки.
Эмили уже рассказывала мне, что три или четыре раза в год Миранда ездит в Европу на показы модных коллекций. Она всегда пренебрегает Лондоном – Лондоном все пренебрегают, – но непременно бывает в Милане и Париже: в октябре – на показе весенних коллекций, в июле – на демонстрации зимних коллекций, и в марте – осенних. Иногда она наезжает на Ривьеру, но не часто. Мы работали как сумасшедшие, чтобы подготовиться к показам в конце этого месяца. Интересно, почему она не всегда берет с собой секретаря?
– Почему она не берет тебя с собой на все показы? – решилась я спросить, хотя знала, что за этим последуют многословные объяснения. Я от всей души радовалась тому, что Миранда не появится в офисе целых две недели, и испытывала легкую эйфорию при мысли, что и Эмили уедет вместе с ней. В моем мозгу роились видения – бутерброды с ветчиной, обычные джинсы и туфли без каблуков – может, даже тапочки. – И почему только в октябре?
– Ну, ей там и без того хватает помощников. Итальянский и французский «Подиумы» всегда выделяют ей кого‑нибудь из своих служащих, да и редакторы помогают. Но во время показа весенних коллекций она устраивает огромный прием; все говорят, что это не просто гвоздь сезона – это самое значительное событие в модной индустрии за весь год. Очевидно, это она может доверить только мне.
Очевидно.
– Да уж, даже дух захватывает. Значит, крепость остается на меня, а?
– Похоже, что так. Но это не шуточки. Возможно, это будут две самые трудные для тебя недели, потому что ей многое бывает нужно, когда она уезжает. Она то и дело будет тебе звонить.
– Боже, – вздохнула я.
Эмили закатила глаза.
Я спала с открытыми глазами: смотрела на экран компьютера и ничего не видела.
Постепенно начал прибывать народ, и появилась возможность развлечься. В десять утра, прихлебывая сливки в надежде избавиться от похмелья после выпитого ночью шампанского, показался первый из трескунов. Это был Джеймс. Он расположился возле моего стола – предварительно убедившись, что Миранда еще не приехала, – и объявил, что прошлой ночью в «Балтазаре» встретил своего будущего супруга.
– Он сидел у стойки, на нем был самый потрясающий красный пиджак, какой я когда‑либо видел в жизни, но, скажу тебе, ему и без этого пиджака есть чем гордиться. О, как он изящно ел устрицы! – Джеймс сладострастно застонал. – О, это было великолепно!
– Так ты взял у него телефон? – спросила я.
– Телефон? Бери выше. Я попробую оставить у себя его брюки. Я стянул их с него уже к одиннадцати, и знаешь, скажу тебе…
– Чудесно, Джеймс, чудесно. Ты, похоже, не из тех, кого надо долго уламывать, а? Если честно, это довольно опасно. СПИД гуляет по планете, ты же знаешь.
– Детка, даже ты, само совершенство и женщина, о которой можно только мечтать, не раздумывая упала бы на колени, едва увидев его! Он восхитительный! Необыкновенный!
К одиннадцати часам все уже посмотрели, кто в чем пришел на работу; были отмечены ультрамодные джинсы от Майкла Корса и уникальные декольтированные маечки от Селин. Приближалось время обеденного перерыва, когда разговор обычно вертелся вокруг каких‑нибудь особенно горячих новинок и поэтому происходил чаще всего возле выставленных вдоль стен вешалок с одеждой. Каждое утро Джеффи, ассистент, отвечающий за кладовую, вытаскивал на свет божий вешалки с платьями, купальниками, брюками, рубашками, пальто – вытаскивал все, что могло пригодиться в качестве иллюстраций для нового выпуска. Он расставлял их по всему этажу, давая редакторам возможность найти нужное решение без того, чтобы штурмовать саму кладовую.
Кладовая вовсе не была обычной кладовкой. Это был небольших размеров зал. По периметру выстроились полки с обувью всех размеров, оттенков и стилей: дюжины туфель всех мастей, сапог, балеток, шлепанцев, босоножек, ботинок – рай для помешанных на моде. На встроенных и просто задвинутых в угол стеллажах хранилось немыслимое разнообразие чулок, колготок, носков, бюстгальтеров, трусиков, комбинаций и корсетов. Нужна последняя новинка – поддерживающий бюстгальтер от Ла‑Перлы леопардовой расцветки? Посмотрите в кладовой. Ажурные колготы телесного цвета от Диора? Спросите там же. В глубине зала выстроились стеллажи с аксессуарами; одно лишь количество хранящихся на них единиц товара, не говоря уже об их стоимости, было ошеломляющим. Авторучки. Дорогие украшения. Постельное белье. Шарфы, перчатки, лыжные шапочки. Пижамы. Накидки. Шали. Канцелярские принадлежности. Цветы из шелка. Шляпы – множество шляп. А уж сумки! Сумки! Хозяйственные и спортивные, рюкзаки и саквояжи, объемистые сумки через плечо и маленькие сумочки‑косметички, сумки‑конверты, сумки‑сундучки – все с эксклюзивными ярлычками и ценниками, цифра на многих из которых превышала месячный доход рядового американца. И все свободное пространство комнаты занимали вешалки с одеждой – они были составлены так тесно, что между ними невозможно было пройти.
Итак, в течение дня Джеффи пытался хоть немного расчистить кладовую, чтобы освободить место для примерки, и вытаскивал все вешалки в коридор. Я не видела ни одного посетителя нашего этажа – будь то писатель, курьер, стилист или просто чей‑нибудь друг, – который бы не встал как вкопанный, глазея на эти коридоры от‑кутюр. Иногда вешалки подбирались по экспозиции (Сидней, Санта‑Барбара), иногда – по конкретному предмету (бикини, юбочные костюмы), но чаще всего это была просто беспорядочная мешанина очень дорогой одежды. Непосвященные останавливались, глазели, трогали пальцами шелковистый кашемир или прихотливую вышивку на вечернем платье, но лишь наши местные трескуны, ревниво следящие за «своей» одеждой, знали абсолютно все о каждой выставленной тряпке.
– Мэгги Райзер – единственная женщина в мире, которая может позволить себе надеть такие капри, – объявила Хоуп, ассистентка отдела моды, чей «чудовищный» вес составлял
– Андреа, – позвала меня ее подруга, девушка, с которой я была мало знакома – она занималась аксессуарами, – скажи, пожалуйста, Хоуп, что она вовсе не толстая.
– Ты не толстая, – рассеянно сказала я.
Я сэкономила бы массу времени, если бы вышила эти слова у себя на блузке или – еще лучше – вытатуировала бы их на лбу. Мне так часто приходилось уверять своих коллег в том, что они вовсе не толстые!
– Господи, да ты посмотри на меня! У меня вообще нет талии! Я просто чудовище!
Лишние калории не находили себе места в их телах, зато занимали все их мысли. Эмили клялась, что ее бедра «толще, чем дубовые пни». Джессика была уверена, что у нее «жирные, трясущиеся мышцы», как у Розанны Барр. Даже Джеймс рассказывал, как однажды выходил из душа и его ягодицы показались ему такими огромными, что он стал подумывать о липосакции.
Сначала на сотни тысяч подобных вопросов я пыталась отвечать рационально. «Если ты толстая, Хоуп, то какая же тогда я? Я на несколько сантиметров ниже тебя, а вешу больше». – «Ох, Энди, не смейся надо мной. Я толстая. А ты стройная и очень красивая!»
Я думала, что она лицемерит, но вскоре поняла: Хоуп – так же как и прочие худосочные девушки и большинство парней «Подиума» – вполне способна адекватно оценивать вес других людей, но когда она смотрит в зеркало на себя, то совершенно искренне уверена, что видит там гиппопотама.
В целях самозащиты я постоянно напоминала себе, что я нормальная, а они – нет, но постоянные разговоры о чрезмерной полноте сделали свое дело. Не прошло и пяти месяцев с тех пор, как я начала работать в «Подиуме», а образ моих мыслей стал настолько извращенным, что мне порой начинало казаться, что все эти замечания направлены исключительно против меня. Механизм был примерно таков: я, высокая, красивая, стройная ассистентка отдела моды, притворяюсь, что кажусь себе толстой, только для того, чтобы ты, коренастая кубышка‑секретарша, поняла, какая ты жирная корова. При моих ста семидесяти девяти сантиметрах и шестидесяти килограммах (вес, утраченный во время дизентерии, благополучно вернулся обратно – впрочем, вероятно, ненадолго, если учесть, что за свой рабочий день я съедала одну тарелку супа и выкуривала несчетное количество сигарет) – так вот, при таком росте и весе я всегда считала себя стройнее многих девушек своего возраста. Кроме того, раньше я была выше девяти из десяти женщин, с которыми мне приходилось встречаться, и половины мужчин. И никогда до появления в этом дурдоме я не знала, каково это – чувствовать себя маленькой и толстой целый день, каждый день. Было так легко начать считать себя местным карликом‑уродцем: коротконогим, неуклюжим, да еще в одежде шестого размера. И все разговоры о полноте, конечно же, велись для того, чтобы я никогда об этом не забывала.
– Доктор Айзенберг говорит, что «Зона» сработает, только если отказаться и от фруктов тоже, – вступила в разговор Джессика, снимая с вешалки юбку от Нарсисо Родригеса. Недавно состоялась ее помолвка с одним из самых молодых вице‑президентов «Голдман и Сакс», и Джессика была крайне озабочена необходимостью соответствовать своей шикарной свадьбе. – И она права: со времени последней примерки я потеряла пять килограммов.
Я прощала ей, что она голодает до полусмерти, но я не могла простить, что она об этом рассказывает. Мне было плевать, что она называет имена известных врачей и сообщает о чудесах похудания, – от всего этого следовало держаться подальше.
Около часу офис и вправду забурлил: пришла пора обеда. Не то чтобы с этим связывались какие‑то мысли о еде, но это было время приема гостей. Я лениво смотрела, как снуют туда‑сюда стилисты, журналисты и просто друзья своих друзей, стремящиеся надышаться витающим в воздухе гламуром, который буквально исходил от дорогой одежды, красивых лиц и длинных – действительно очень длинных – ног.
Джеффи пришел ко мне, как только убедился, что и Миранда, и Эмили ушли на обед. В руках у него были две огромные сумки.
– Ну‑ка, посмотри это. Для начала как будто неплохо.
Я вытряхнула содержимое одного из пакетов на пол у себя за столом и принялась его разбирать. Там были очень мягкие серые шерстяные брюки от Жозефа – длинные, узкие, с заниженной талией; коричневые замшевые брюки от Гуччи, которые могли превратить в супермодель самую заурядную девчонку; две пары выбеленных джинсов от Марка Джекобса, сшитых, казалось, специально на меня. Для верха было восемь или девять вариантов – от обтягивающей, в рубчик, водолазки от Кельвина Кляйна до прозрачной приталенной блузки от Донны Каран. Сногсшибательное многоцветное кимоно от Дианы фон Фюрстенберг соседствовало с темно‑синим бархатным брючным костюмом от Тахари. Я тут же влюбилась в плиссированную юбку из денима – длиной по колено, она будет здорово смотреться с цветастым пиджаком от Катайон Адели.
– Это что… все мне? – спросила я, надеясь, что в моем голосе нет обиды, а есть только восторг.
– Да это пустяки. Кое‑какие вещички, которые без дела пылятся в кладовой. Мы иногда что‑нибудь используем для фотографий, но дизайнерам одежду никогда не возвращаем. Каждые несколько месяцев я навожу порядок в кладовой и выношу все это оттуда, вот я и подумал, что тебя это, может, заинтересует. У тебя ведь шестой размер, верно?
Я кивнула, все еще ничего не соображая.
– Да, повезло тебе. Тут почти у всех четвертый или еще меньше. Так что на твою долю хватит с лихвой.
Ну да.
– Здорово. Просто здорово, Джеффи! Я и высказать не могу, как тебе благодарна. Все эти вещи просто чудо!
– Посмотри вторую сумку, – сказал Джеффи, – ты ведь не наденешь этот бархатный костюм с задрипанной сумкой, которую повсюду таскаешь.
Из второй, еще более разбухшей сумки так и посыпались туфли, сумочки и пальто. Там были две пары сапожек от Джимми Чу – одни до середины икры, другие по колено, две пары босоножек от Маноло, классические черные «лодочки» от Прады и сиротливая пара мокасин от Тода, про которые Джеффи тут же сказал, что в офисе их носить нельзя. Я повесила через плечо бесформенную красную замшевую сумку и обратила внимание на две переплетающиеся буквы С на ее боку, но она была далеко не такой красивой, как шоколадного цвета кожаная сумка от Селин. Венцом всего этого великолепия стало длинное пальто прямого покроя с крупными пуговицами, на которых были видны инициалы Марка Джекобса.
– Ты шутишь, – мягко сказала я, поглаживая солнечные очки от Диора, которые он, по‑видимому, положил не без умысла, – ты надо мной смеешься.
Ему явно польстило мое восхищение; он кивнул:
– Отблагодаришь меня тем, что будешь все это носить, идет? И никому не говори, что я снял для тебя сливки; дни, когда я выношу одежду из кладовой, здесь считаются самым большим праздником.
Тут в коридоре послышался голос Эмили, и Джеффи испарился. Я спрятала свою новую одежду под стол.
Вошла Эмили; она принесла из столовой свой обычный обед: фруктовое пюре и салат из латука с брокколи, сдобренный ароматным уксусом. Не положенной к такому салату смесью уксуса и оливкового масла – просто уксусом. Миранда вот‑вот должна была приехать – только что звонил Юрий, – и у меня не оставалось моих семи драгоценных минут, чтобы слетать за супом. Вообще‑то дело было даже не в этом: я просто не находила в себе сил на то, чтобы пробиться сквозь толпу трескунов, подвергнуться унизительному осмотру кассирши и потом спрашивать себя, не наношу ли я непоправимый ущерб своему здоровью, заглатывая обжигающе горячий (и очень жирный!) суп так быстро, что у меня ноет пищевод. Как‑нибудь обойдусь, решила я. Ничего со мной не случится. Если верить моим здравомыслящим коллегам, это только укрепит мой дух. А кроме того, рассудила я, брюки стоимостью две тысячи долларов не будут смотреться так эффектно на девушке, которая не может справиться со своим аппетитом. Я вновь опустилась на стул и подумала, что вот теперь я вполне соответствую духу журнала «Подиум».
