5.7. Ценности познания
Чаще всего человек определяется как Homo sapiens, человек разумный, что говорит о первостепенности для него как биологического вида его способности к мышлению, познанию и целесообразному поведению. Человек – это познавательное существо. По своей любознательности человек не имеет себе равных. Подобно суперроботу, снабженному массой рецепторов, анализаторов, коммутаторов, интеграторов, синтезаторов и т.п., он проводит лучшую часть своей жизни в познании и исследовании.
У человека масса познавательных способностей, потребностей, страстей, форм и способов познания. Но человек, к счастью, не суперробот и не суперкомпьютер. Сами по себе нейтральные познавательные качества человека мудро и гармонично встроены в общую бесконечно и исключительно богатую область человеческих способностей и устремлений. Это не лишает познавательные качества человека их относительной самостоятельности. Однако, разум и познание как одна из составляющих внутреннего мира человека только тогда обретает полноту своего смысла, когда сочетается с другими областями внутричеловеческой реальности.
Слова «познание», «сознание» и «знание» – однокоренные, однако, область познания в чем-то шире области сознания и даже области знания. В самом деле, есть такие виды интуитивного или чувственного (рецепторного) познания, которые не обязательно проходят через сознание, а если и проходят, то уже на конечном этапе, как плод их рефлективного осознавания. Иногда мы обладаем знанием, о котором не знаем, и, кроме того, наши умственные усилия бывают направлены на опознание того, что принципиально не является и не может быть ни знанием, ни познаванием, например, неизвестность.
Познание совершается и разумом, и чувствами, и инстинктами, соответственно оно бывает рациональным, чувственным, инстинктивным и интуитивным. Познание выражается в формах логического мышления, чувственных данных, ощущений, воображения, представления, созерцания, чувственной и интеллектуальной интуиции и т.д.
В поле познавательной активности оказывается все, что есть в человеке и что существует вокруг него. Оно присутствует или стремится проникнуть и в нравственные, эстетические и все другие сферы человеческого бытия. Все эти сферы имеют когнитивный (знаниевый) коррелят и без той или иной меры осознания, познания и знания немыслимы. Познание – это не что-то теоретическое, это способ человеческого существования, образ его жизни, само проявление жизни.
Пожалуй, единственным достойным соперником познания является неизвестность. Не та неизвестность, которая становится, превращается в известное в результате познавательного усилия, а неизвестность как таковая и ей соответствующее «незнаниевое» знание, т.е. знание неизвестности как таковой, а не трансформированной познанием в знание.
Уникальность познания как деятельности состоит в том, что оно обладает абсолютной проницаемостью и не деструктивностью по отношению к своим объектам.
Нет области реальности (кроме, может быть, неизвестности и ничто), куда бы оно заведомо не могло проникнуть и вынести оттуда некоторое позитивное знание. Трудно представить себе границу мыслимого, предполагаемого или воображаемого. Это свойство присуще и сознанию, и знанию как таковым. Наша познавательная «кухня» изучена человеком лучше много другого, ведь познанию свойственно оглядываться на себя и познавать самого себя. Это закономерно и необходимо, хотя подавляющее большинство людей не склонно углубляться в рефлексию, «копаться» в себе и анализировать свое сознание, познавательный аппарат, саму его работу и т.д.
Познание и практика (вообще, трудно отделимые друг от друга) включают в себя все средства ориентации, выживания и развития человека. Вместе с тем, познание, его орудия и формы обретают статус ценности только тогда, когда сочетаются с человечностью и бытуют в ее сфере. В самом деле, трудно признать гуманной, скажем, разработку убийцей плана своего преступления с помощью наблюдения, анализа и т.д.
Одно из самых распространенных обвинений в адрес рационального познания, знания и науки (сегодня в этом упражняются постмодернисты) связано с указанием на антигуманное использование плодов рациональности. Но эта критика, как говорится, не по адресу. Разум не антигуманен. Антигуманны другие, негативные качества человеческой природы, оказавшиеся в состоянии эксплуатировать рациональные способности человека и их результаты. Эти качества – жажда разрушения, жажда власти, проявляемая господствующими элитами, особенно технократическими, безумный и равнодушный эстетизм, религиозный и идеологический фанатизм. Это и неизжитая животная агрессивность человека, выражающаяся, скажем, в терроризме, – агрессивность, которая в своей брутальной слепоте не забывает, тем не менее, хладнокровно и «рационально» использовать для своих преступных целей современные воздушные лайнеры или бактерии сибирской язвы.
Нужна изрядная степень недобросовестности и цинизма, чтобы поставить на одну доску террориста и конструктора самолета, отравителя и ученого, исследующего болезнетворные бактерии. Лицемеры, обвиняющие ориентацию на разум в бессердечии, указывают на тот факт, что большинство ученых работают на военно-промышленный комплекс. Действительно, чисто научный интерес, сама сложность инженерных задач и т.п. нередко соблазняют ученого, склоняют пренебрегать ответственностью перед человечеством. Но в любом случае не ученые обостряют международную обстановку и развязывают войны. Агрессивные силы – террористы, националисты, религиозные фанатики – ставят общество и перед прямой моральной необходимостью разрабатывать новые виды вооружений.
Беда, а не вина этих ученых состоит в том, что они, как и другие граждане своих стран, становятся заложниками неразумной политики национальных правительств. Мужество А. Эйнштейна (кстати говоря, принявшего участие в разработке атомной бомбы), Б. Рассела, А. Сахарова и многих других ученых-гуманистов проявилось и в том, что они возвысили голос против ВПК и милитаризма.
Но было бы наивностью считать, что все ученые вдруг и сразу станут пацифистами. Путь к всеобщему миру и царству разума тернист и долог.
Примерно таким же образом можно ответить и тем, кто обвиняет ученых в ущербе, причиненном среде обитания человека, т.е. в загрязнении воздуха, почвы и воды, хищническом природопользовании и т.д. В конечном счете, здесь виноваты все, поскольку практически все мы, люди, на деле весьма равнодушны к природе[2]. Но особенно большая вина лежит на транснациональных корпорациях и сверхбогатых слоях населения, которые не хотят отказаться даже от малой части своих сверхприбылей или поделиться ими во имя решения глобальных проблем.
Познание связано с большинством человеческих (в том числе и негативных) качеств и способностей и потому его гуманизация особенно необходима. В той мере, в какой познание и знание направлены на поддержание и обогащение достойного, гуманного существования человека, они являются ценностью и благом. К таковым следует отнести орудия и формы познания: разум, чувства, мышление и т.д., и его результаты: истину, смысл, значение, открытие, изобретение.
Разум – это свойство, состояние и процесс. Как свойство он специфицируется в понятии разумности. Поэтому мы и говорим, что человек – это разумное существо. Как состояние (достояние) оно обозначается собственно словом «разум». Поэтому мы и спрашиваем иногда: «Да в своем ли вы уме?». А как процесс – прежде и чаще всего понятием «мышление». В этой ипостаси его значение столь велико, что позволило великому французскому философу и математику Рене Декарту сформулировать принцип: «Мыслю, следовательно существую».
Что бы ни говорили иррационалисты, человек склонен считать разум ценностью самой по себе. Семантически и психологически мы воспринимаем разумность и разумение, рассудительность (подвид разумности, а не рассудочности – формальной и нейтральной способности мышления) как нечто изначально позитивное, окрашенное в гуманистические тона.
Это дает основания считать, что в самом разуме как свойстве и способности есть такие внутренние компоненты и силы, которые естественным, имманентным, т.е. внутренне присущим ему образом заставляют его тяготеть к человечности.
Не случайно «понимание» во многих языках является синонимом «сочувствия». Дурак не может быть добрым – это давно открытая истина. С известной степени разумности начинается само золотое правило нравственности – ведь, чтобы поступить с другим так, как хотел бы, чтобы с тобой поступали, надо сначала суметь встать на его место, то есть его понять.
Однако едва ли собственных гуманных ресурсов разума достаточно для того, чтобы противостоять антигуманному. Гению добра потенциально и в жизни противостоит гений зла, доброму уму –хитрость и сметка злоумышленника, злодея. И все-таки есть доля правды в том, что человек вольно или невольно попавший во власть антигуманного ни в коем случае не может быть признан разумным, хотя бы он и обрел большую власть, богатство и даже славу. Разум такого человека опорочен и осквернен, в чем-то неизбежно деформирован, изуродован, и потому здесь приходится говорить не только о вине, но и о беде человека.
Разум как процесс мышления очевидным образом демонстрирует свою нейтральность и формальность, способную одинаково равнодушно мыслить предметы, цели и замыслы как во благо, так и во вред человеку. Гуманизация мышления состоит в его ориентации на позитивное и гуманное в человеке, а точнее на более тесную его интеграцию с доброжелательностью и добродетельностью через такие человеческие свойства, как разумность и рассудительность. В этом смысле мышление должно служить добру, а добро дополнять мышление такими качествами и чертами, которые делают его благоразумным и мудрым.
Более дифференцированы человеческие чувства. В мире бытия мы не обладаем чувством или ощущением «вообще», а всегда каким-то конкретным чувством или ощущением. Чаще всего наши чувства становятся неопределенными и размытыми тогда, когда мы сталкиваемся с неизвестностью, когда она не просто окружает нас (что в жизни человека имеет место всегда и везде, постоянно и неизменно), а так близко приближается к нашему чувству и сознанию, что нам кажется, она вот-вот поглотит нас без остатка.
Наши элементарные эмоции либо позитивны, либо нейтральны, либо негативны. И хотя между различными типами эмоций или ощущений нет жестких границ, обычно мы можем дать им адекватную оценку. О многих человеческих чувствах как качествах и психических состояниях говорилось выше. К этому необходимо добавить еще одну немаловажную деталь. Чувства, эмоции поддаются воспитанию. Может быть потому, что они по природе весьма пластичны и над ними стоит более высокая инстанция – разум, связывающий их в целое, предпочитающий одни другим и таким образом имеющий известную власть по отношению к этим своим «приближенным». Воспитанием чувств можно добиться очень многого. Этот процесс является важной составляющей гуманизации человека, его совершенствования. Но и разум может и должен быть воспитан. В том числе и с помощью добрых чувств, гуманных эмоций.
Другой класс познавательных ценностей: истина, смысл, знание, открытие и изобретение, – воплощает в себе саму плодотворность, творческий характер познания.
Существует много теорий истины, и в рамках едва ли не любой из них (возможно, даже философия Ницше здесь не исключение) она рассматривается как ценность, если связана с человечностью. Специфика истины в том, что, будучи результатом познания, его продуктом, она одновременно предстает как адекватное, надежное и глубокое знание того, что не есть познание или его результат, или знание как таковое.
Как это понимать? Истина, как говорил ученый и общественный деятель Георгий Плеханов, относится не только к субъекту (человеку), но и к объекту (вещи, процессу), который сам по себе к знанию и познанию никакого отношения не имеет. Это отношение устанавливает, порождает человек. Так, например, выдающийся химик и социолог Дмитрий Менделеев открыл периодический закон химических элементов. Но сами по себе эти элементы и закон были, есть и будут существовать независимо от Менделеева и каждого из нас.
Иначе говоря, другая сторона истины – это некая реальность, более или менее глубоко освещенная, проникнутая познанием, как рентгеновскими лучами.
Первый шаг гуманистического стиля мышления в этой ситуации состоит в усмотрении ценностного смысла и знания истины, ее способности служить целям человечности. То есть в том, чтобы постараться не утерять свою гуманность перед этой истиной и научиться «общаться» с ней достойным образом и как с новым знанием, и как с реальностью, которую мы истинно знаем.
Особое значение приобретает здесь установление, усмотрение смысла. Смысл связан с истиной-знанием и истиной-реальностью, которые, в принципе, неразъединимы, поскольку реальность может быть нам дана только в свете истины, а истина только тогда «реальна», когда предметна, когда относится к чему-то или кому-то, когда она что-то «высветила» или во что-то «уперлась». Смысл – это некая трудноуловимая добавка к истине, элемент того значения и оценки, которые уже заложены в самом мышлении и познании, в человеческом духе. (Человек – это смыслонесущее и смыслотворящее существо.) Корни этой «добавки» весьма многочисленны и глубоки. Оценочная способность, потребность в осмыслении пронизывают весь опыт личности, все ее качества и потребности, все содержания ее внутреннего мира и знания других реальностей. Смысл, также как и истина, связан с той или иной реальностью. Отличие смысла от истины в том, что по отношению к первому мы чувствуем себя свободнее, можем «приписывать», придавать различные смыслы и значения одной и той же истине. Это позволяет нам в большой мере проявить нашу гуманистическую «пристрастность» и выявить прежде всего позитивную ценность обретенной истины, установить максимум ее гуманистического потенциала. Таким образом на базе конкретных познавательных результатов мы творим здесь и теперь, делаем смыслы реальными, а не виртуальными. Осмысление – это и оценка, которая может быть как гуманной, так и антигуманной. Один и тот же предмет может иметь противоположные смыслы. Грубо говоря, для врача определенный класс препаратов – лекарства, а для наркомана – дурман.
Задача гуманиста – творить гуманные смыслы и значения, гуманизируя тем самым и наше познание, и его результаты, и те реальности, которые соответствуют им истинным образом.
Сказанное об истине и смысле в полной мере относится к открытиям и изобретениям. Вообще говоря, истина и открытие – это одно и то же. Однако обычно термин «открытие» мы употребляем, когда речь идет о естественных науках или о каких-то научных результатах, которые заключают в себе истину, особенно очевидными чертами которой является объективность, транссубъективность, верифицируемость, воспроизводимость и надежность. Это может быть открытие какого-то закона, или, скажем, звезды, или новой субчастицы и т.п. «В дальнейшем» мы можем нагружать открытия различными смыслами, обнаруживать или приписывать ему все новые и новые значения, но открытие как таковое более или менее однозначно и потому в нем превалирует его объективность, реалистическая основа, а не его значение и смысл. И тем не менее позитивный взгляд на открытие, его гуманистическое осмысление так же необходимо, как и гуманистическая установка по отношению к любой истине.
Напротив, изобретение олицетворяет собой паритет смысла и объективности. Теоретически говоря, можно изобрести нечто бессмысленное. Можно изобрести и нечто такое, что будет иметь свой чисто логический смысл и не иметь никаких объективных аналогов или практических применений. Но нас здесь занимают не эти достаточно сложные случаи изобретений, а те бесчисленные, в первую очередь технические, изобретения, назначение которых очевидно изобретателю и пользователю, и количество которых лавинообразно нарастает со времен первых промышленных революций.
Гуманизация техники также важна, как и гуманизация науки и всех других видов познания. И даже больше того: ведь если ученый не отвечает за фактическую сторону открываемых им истин, то инженер создает именно то, что имеет в виду создать. Об этом важно помнить особенно потому, что существует такой монстр, как технократизм, слепая вера в то, что все политические, социальные и культурные проблемы могут быть решены техническими, механическими и рассудочно-ледяными способами. Или что они сами собою отпадут в ходе научно-технического прогресса.
Технократическое мышление – это, в итоге, бессердечное, холодное сознание, видящее общество как механизм, а человека – как его винтик. Технократия – спутник тоталитаризма. Явные черты технократии были присущи и фашизму, и сталинизму. (Один из плакатов времен коммунистической диктатуры гласил: «Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики!». Проект поворота сибирских рек на юг, занимавший умы последних советских руководителей, выдержан вполне в том же духе.)
Познание и его результаты – свидетельства исключительно высокой выживаемости и адаптируемости человека, его способности ко все более глубокому освоению как своего собственного внутреннего мира, так и окружающих его реальностей. Темпы этого освоения удивительны и непредсказуемы. И именно поэтому гуманистическое начало, гуманистический стиль и психология мышления столь необходимы и значимы.
Познание – практически тотальный, всеохватывающий способ бытия человека. От этой его всеохватности нам никуда не деться, нравится нам это или нет. Иногда нам хочется идти туда, не знаю куда и найти то, неизвестно что. Иногда мы устаем познавать, и нам хочется хотя бы на время освободиться от бремени познания. Иногда нам кажется, что бесконечность его перспектив подобна изнуряющим и плодящим миражи пескам Сахары или гегелевской «дурной бесконечности», и тогда мы готовы отчаяться и сойти с дистанции, даже ценой отказа от собственной пользы и истины.
К счастью, эти настроения, как правило, преходящи. Но раз они возникают, необходимо запастись изрядной долей мужества, упорства и мудрости, чтобы идти до конца. И если даже мы не получим всего того, на что рассчитывали в познании, в любом случае мы достигаем главного – достойного существования. Ибо в познании самое приоритетное, самое ценное не практический выход и не формальная истина, а нечто гораздо большее и значительное – человек, его адекватная и достойная этого звания жизнь как инициатора и владельца самого этого удивительного предприятия.
Познавательная деятельность человека имеет много гуманных аспектов. Один из них – познавательный катарсис, возвышение, прорыв к новым истинам, смыслам, ценностям и реальностям. С каждым таким прорывом человека охватывает очищающий ветер новизны, перед его восторженным взором раскрываются новые горизонты, центром которых является он сам, существо, открывающее и познающее миры.
5.8. Эстетические ценности
В золотом треугольнике Истины, Добра и Красоты последняя не является последней ни по значению, ни по достоинству. В принципе, между этими вершинными ценностями существуют «царственно-звездные» отношения, поскольку все они настолько разнокачественны и уникальны, что общего критерия и единой шкалы их оценки нет, и они едва ли могут быть установлены. Но что может и должно быть, так это максимальная гармонизация этих отношений, позволяющая существенным образом расширить пространство бытования каждой из них, глубже и полнее раскрыть их сокровища. Потому что каждая из этих «звезд», бесконечно богатая сама по себе, может поделиться своими дарами только тогда, когда ей обеспечена такая возможность.
В известном смысле и до известной степени будет справедливым сказать, что истина прекрасна и добра, добро истинно и прекрасно, красота истинна и добра. Но чтобы эти суждения были возможны и отражали реальное положение вещей, нужен тот центр, вокруг которого вращаются эти «звезды». Им и является Homo humanus, человек человечный. Как бы тесно ни были связаны истина, добро и красота с реальностями внеличностного: общества, природы, ничто, неизвестности, а для верующих и Бога, – без человека они теряют всякий смысл и само их существование остается абсолютно проблематичным.
Так что же такое красота, прекрасное и другие, связанные с ними феномены?
Красота – это одно из коммуникативных состояний человека, характеризующееся таким переживанием реальности, в которое входят созерцание, воображение, бескорыстие и особое чувство, называемое эстетическим.
Наличие в человеке чувства красоты составляет антропогенную, т.е. порождаемую человеком основу прекрасного. Попросту говоря, если бы у человека не было эстетических способностей, то едва ли для него существовали бы и соответствующие реальности.
Вместе с тем, нельзя сводить феномен прекрасного только к человеческой субъективности. Существуют объективные предпосылки прекрасного, также как и безобразного. Главные из них связаны, соответственно, с объективно присущей бытию гармонией и дисгармонией (какофонией). Гармония, ритмы природы, ее закономерности и внутренняя согласованность протекающих в ней процессов и событий – все это предпосылки прекрасного. Более выраженную, автономную форму красота имеет уже в растительном и животном мире. Цветы, яркие окраски птиц и многое другое в этом царстве живой природы суть проявления объективно прекрасного. Тут сама красота, а не только выносливость, сила и т.п. несет свои биологические функции. Но только для человека она становится целиком открытой реальностью. Так происходит прежде всего потому, что только человек обладает способностью осмыслить и творить красоту. И он, оправдывая этот свой дар, творит ее целенаправленно, упорно и часто самозабвенно, открывая для себя все новые образы и жанры искусства, демонстрируя бесконечные возможности художественного воображения.
Гуманизм благоговеет перед красотой мира и призывает хранить и преумножать ее, понимая, что именно его красота и является основой и предпосылкой всех иных эстетических реальностей. В конечном счете, прекрасное, творимое художником, едва ли когда-нибудь сможет превзойти красоту Земли и звездного неба.
«Вложенное» в человека природой чувство прекрасного как бы оживляет для него красоту объективного мира. Но другим элементом транссубъективного в области прекрасного являются критерии, нормы и принципы эстетики, эстетического вкуса. Все это возникает в обществе. В обществе прекрасное обретает социальные формы.
Подобно тому, как существует особый статус общих моральных норм, так и в области прекрасного существуют более или менее общие и в этом смысле транссубъективные и объективные критерии прекрасного и безобразного. Более того, в самой человеческой реальности, в областях частичной взаимоинтегрированности личности и общества, природы, неизвестности и ничто одно согласуется, а другое не согласуется с чувством прекрасного или эстетическим вкусом. Несмотря на всю историческую, национальную и культурную относительность и непохожесть критериев прекрасного и эстетического вкуса, имеются такие статусы красоты и образцы искусства, которые преодолевают эту относительность, обретают статус классики, «вечных» прекрасных спутников человека.
Кроме эстетического чувства, способностей воображения и вкуса красота предполагает свободу. Эстетическое восприятие невозможно по приказу или принуждению. Свобода стимулирует фантазию, внутренне расковывает, дает волю эмоциям, страстям и всем другим человеческим качествам, необходимым для созерцания, переживания и творчества прекрасного. Наконец, прекрасное впечатляет нас особым образом, оно дает наслаждение, которое может быть настолько сильным и глубоким, что в состоянии перевернуть весь внутренний мир человека. Впечатление от прекрасного бывает таким сильным, что слово «наслаждение» оказывается здесь неточным и слабым. Более подходящим становится слово «потрясение».
Знание – это возможность и сила. То же можно сказать и о добре. Вместе с тем сила – это не только знание и добро, но и красота, которая способна разверзнуть и высшие и низшие бездны в человеке и вне его. Она способна подвигнуть человека на многое. Ее энергетическая мощь больше, чем обычно кажется, она воистину невообразима. Пути воздействия прекрасного на людей трудноуловимы и мало предсказуемы. Так оно потому, что сфера прекрасного по преимуществу эмоциональна, свободна, подвижна, но отнюдь не рассудочна.
Сфера эстетического шире категорий прекрасного и безобразного. Возможно, главной ее характеристикой является то, что можно приблизительно обозначить словосочетанием «новая реальность». То есть это мир, внутреннее содержание которого как будто не беднее и не ограниченнее реальностей человека, природы, ничто, неизвестности и гипотетической, недоказуемой области потустороннего. На базе эстетических качеств и способностей человек создает мир, который, с одной стороны, является отражением, двойником мира субстанциальных реальностей, с другой – «искусственным» продуктом человеческого воображения и художественной деятельности. Этот мир, запечатленный в бесконечно разнообразных образах искусства, существует и не существует одновременно. Его нет, поскольку он «выдуман» и сотворен творческим воображением, фантазией. И одновременно он существует как отражение либо мира в художественном сознании, либо как само воображение художника, материализованное в цвете, звуке, слове, образе и т.д. Он всегда существует как некое отражение, эпифеномен субстанциальных реальностей и в этом смысле условен, «искусственен».
Но порой он берет блестящий реванш за свою «вторичность» по отношению к исходной реальности: человеку, природе, несуществующему и т.д. Возможность такого реванша предоставляет ему абсолютная свобода воображения, в котором человек обретает любую степень могущества созидания и могущества разрушения, на которые он только способен, если не на практике, то в желании или мечте. Здесь преодолевается грань между должным и сущим, действительностью и идеалом, возможным и невозможным, вероятным и невероятным.
В искусстве, в безграничных областях художественного воображения и фантазии человек обретает мощь, равную божественной. Он создает реальности, как Бог или как дьявол, словом, как сверхъестественное существо. Это дает художнику или созерцателю, или читателю, или слушателю, приобщающимся к произведению искусства, ощущение абсолютной свободы, полета, всемогущества, власти созидать и разрушать реальности. Именно эти, а не познавательные, этические или какие-то другие, в данном случае побочные эффекты, составляют специфику эстетической реальности, эстетического творчества и эстетического переживания, которое в трансцензусе, в прыжке в эту особую область стремится стать вне и выше истины, добра, справедливости и других фундаментальных ценностей.
Искусство пытается как бы пересоздать все, что есть. Искусство – выражение бесконечных возможностей человеческой фантазии, свободы и страстей. Именно здесь человек может дать им волю. Для художественного творчества, для воображения художника нет никаких заведомых запретов и ограничений. Творец может делать здесь все, что угодно. Главное, чтобы это была «новая реальность».
В мире искусств новизна, оригинальность является целью и главным условием успеха. Вот почему мир искусств так многолик и динамичен, так страстно ищет новизны содержания, формы, стиля, способа выражения и т.д.
Справедливости ради надо отметить, что есть и по видимости противоположная точка зрения. И речь отнюдь не только о «социалистическом реализме» с его готовой моралью, которую надлежало лишь возможно более искусно пропагандировать. Английскому мыслителю Томасу Карлейлю принадлежат весьма знаменательные слова – «все достоинство оригинальности – в искренности». Однако, в сущности, изложенная нами позиция не столь и противоположна этой позиции Карлейля. Ведь творение художника только тогда становится особой эстетической реальностью, когда оно гармонично, несет в себе свою внутреннюю правду; творчество нового не означает бездушные попытки поразить и удивить, а плод подлинной страсти, всей искренности художника.
Эстетические реальности относительно самостоятельны и имеют самодовлеющие критерии подлинности и совершенства. Однако главное возникает на «стыке» «новых» и «старых» реальностей. Это проблема согласования свободных, невероятных, ярких, захватывающих и талантливых эстетических реальностей, в которых человек – это «сверхчеловек», абсолютный творец, и мира, в котором человек – одна из основополагающих реальностей, одна из звезд в их созвездии.
Простое наложение художественных реальностей на весь остальной мир без учета их эпифеномичности, т.е. вторичности и условности может породить лишь глубочайшую иллюзию со всем спектром ее последствий: от смешных до трагических.
Вместе с тем, одна из реальных и благородных миссий искусства – эстетизация мира, его украшение.
Но и у этой миссии есть свои границы. Когда мир начинают понимать, скажем, как театр или произведение искусства, когда художника представляют как слугу или жреца красоты, а окружающий его мир – не более, чем материал для художественного творчества, то налицо эстетизм, совершающий или склонный совершить подмену приоритетов. В этой перевернутой системе ценностей сами истина и добро должны отступить перед прекрасным, для которого они могут иметь не больше значения, чем заблуждение и зло. Так хотят встать над истиной и добром, а фактически отринуть их или надругаться над ними.
Принцип плюральности, т.е. множественности суверенных начал требует гармонии и равноправия эстетического, познавательного, правового и нравственного в человеке.
Проект гуманизма для прекрасного и эстетического заключает в себе несколько принципиальных соображений.
Гуманизм верит в то, что гуманный человек будет только гуманнее от приобщения к прекрасному, от его созерцания и творчества.
Однако легко видеть, что сама по себе красота не защищена от воздействия и экспансии антигуманного. В ней нет никакого собственного противоядия или иммунитета против зла. Во имя красоты было пролито море крови и слез. Приоритет, отдаваемый эстетическому перед гуманным, означает рафинированное и потому особенно отталкивающее бездушие, черствость. Эстетизм – это холодное сердце, но горящая всепоглощающим огнем страсть и любовь к прекрасному. Гипертрофия эстетического чувства может приводить человека к отстранению не только от истины, но и от доброты и тем самым ставить его на порог трагедии. Для гуманизма речь не идет о каком-то ограничении сферы эстетического или прав эстетического вкуса. Напротив, только гуманизм в состоянии безгранично расширить область прекрасного, потому что он в состоянии видеть красоту там, где ее нет для эстетизма. Последний, культивируя в себе слепоту к лучшим человеческим чувствам, намеренно убивая воображение во всем, что касается до собственной жизни других, до их радостей и печалей, сужает, по существу, сферу самого эстетического. Всякий эстетизм обречен на вырождение, или, скорее, есть его признак. Он неизбежно замыкается в узких рамках эгоизма, богемности, элитаризма, снобизма и нетерпимости той или иной эстетической школы по отношению ко всем остальным.
Таким образом, эстетические ценности возвышают там и тогда, где и когда к созерцанию и переживанию прекрасного, к творчеству эстетических реальностей присоединяется человеческое сердце, любящее и уважающее человека превыше всего, почитающее человеческий разум, умеющее отличить реальное от ирреального.
Трудно представить, чтобы развитое воображение никак не стимулировало в художнике и зрителе человеческое участие, сострадательность, доброту. В самом эстетическом чувстве есть начала, которые, так сказать, выполняют функции связи между чисто эстетическим и нравственным. Одно из них – благоговение, другие – чувство возвышенного, чувства бескорыстия и благородства. Все их в состоянии вызвать созерцаемое или созидаемое прекрасное. Эти чувства имеют «двойное гражданство», определяющее саму возможность глубинного синтеза красоты и добра. Этот же синтез лежит в основе высшей эстетической ценности, эстетического катарсиса, такого очищения, возвышения и облагораживания человека, в котором мир и человек в нем преодолевают имманентный существованию трагизм и предстают истинно прекрасными и торжествующими. Достоевскому приписывается высказывание, что красота спасет мир. И хотя оно сосуществует у писателя с иными оценками прекрасного, в этом высказывании есть одна, на наш взгляд, глубокая интуиция: все хорошо и правильно (истинно) сделанное человеком – прекрасно.
Красота оказывается здесь тем, что, пользуясь терминологией Аристотеля, является causa finalis (заключительной причиной, заключительным критерием) истинного и доброго человеческого деяния, человеческой жизни. Поэтому и сама красота только тогда становится красотой в полном и высшем своем смысле, когда предстает как результат гуманности, ее победа и триумф, как красота истинная и добрая.
