6.2. Квазинука и лженаука
Следует отметить, что когда мы говорим о квазиценностях, то невольно сталкиваемся с областью явлений, которые в силу своей большей или меньшей алогичности и ненаучности образуют весьма аморфную и трудно расчленяемую совокупность утверждений и практик. Другими словами, между ними трудно провести четкие границы. Их сложно структурировать, хотя бы потому что апологеты квазиценностей редко бывают последовательны и строги в своих суждениях и желании ясно сформулировать то, о чем они говорят. Особенно очевидна размытость граней между квазинаукой, паранаукой, псевдонаукой и лженаукой. Тем более что в ряде случаев явно паранормальные, оккультные или мистические вымыслы сознательно маскируются под научные теории или выдаются за открытия.
Эта амбивалентность (двусмысленность) дана уже этимологически. Квази (от лат. quasi – якобы, как будто) означает «мнимый», «ненастоящий» и в то же время «почти», «близко».
Квазинаука – это область такого знания, в котором в разной степени и пропорции содержатся ложные и, возможно, истинные утверждения и которая может содержать утверждения как фактуального, так и сфальсифицированного характера.
Пара (от греческого pará – возле, мимо, вне) как часть сложных слов означает находящееся рядом, отклоняющееся от нормы или нарушающее что-либо.
Термин «паранаука» относится к утверждениям или теориям, которые в большей или меньшей степени отклоняются от стандартов науки и содержат в себе как существенно ошибочные, так и, возможно, истинные положения.
Близость по смыслу понятий «квазинаука» и «паранаука» позволяет использовать их как синонимы.
Понятия лженауки и псевдонауки семантически более определенны и практически также синонимичны. Псевдо (от греческого pséudos – ложь) - часть сложных слов, означающих «ложный» «мнимый».
Лженаука – это такой теоретическая конструкция (и, не исключено, соответствующая ей практика), содержание которой, как удается установить в ходе независимой научной экспертизы, не соответствует ни нормам научного знания, ни какой-либо области действительности, а ее предмет либо не существует в принципе, либо существенно сфальсифицирован.
Между тем, все идентифицированные выше феномены объединяет одна общая черта – их претензия быть истиной и иметь статус науки. К этому следует добавить, что, если установлена ошибочность того, то первоначально можно было квалифицировать как квазинауку или паранауку, то они переходят в разряд псевдонауки или лженауки.
При этом важно различать ошибку в научном исследовании и лженауку. Ошибка – естественная и неотъемлемая часть научного исследования, поскольку оно представляет собой процесс проб и ошибок, результатом которого является освобождение от ошибок и установление истины.
Отдельной проблемой является психологическая сторона квазинауки и паранауки. Это могут быть как корыстные амбиции их авторов, так и искренние заблуждения. В случае с псевдо- и лженаукой нередко имеет место или упорное и безотчетное (догматическое) нежелание их авторов признать свою ошибку, потерять лицо, положение и т.д., или же умышленное жульничество.
С точки зрения научного скептицизма, являющегося важной компонетой свободного исследования (как принципа гуманистического мировоззрения), особенно важно установление типичных признаков и истоков квази- и лженауки.
Среди многочисленных факторов, порождающих эти квази- и псевдоценности, можно выделить методологические, мировоззренческие или идеологические, психологические, социологические и экономические или прагматические. Как правило, все они связаны между собой и не проявляются в своем чистом и изолированном виде.
К истокам первого рода относится «выпрямление» логики научного познания, когда исследователь склонен пренебрегать деталями, всесторонностью и тщательностью эксперимента или игнорировать влияние на предмет всех вовлекаемых в изучение фактов. В результате возникает упрощенная модель, воспроизводящая лишь фрагмент явления, либо не имеющая с ним ничего общего. В ходе дальнейшего исследования ошибки накапливаются, результаты экспериментов подгоняются под исходные данные и возникает фантомный продукт, выдаваемый за научное достижение. Ярким образцом такого рода «достижений» была теория Лысенко и его школы.
К методологическим приметам следует отнести возникновение паранауки вследствие принципиальной неполноты наблюдательных или экспериментальных данных, когда исследователь впадает в соблазн рискованных обобщений, в итоге не оправдывающих себя, но лишь порождающих неполноценную теорию.
Столь же типично для квазинауки произвольное использование терминов и их неправомерная экстраполяция на другие области знания. Это слова-призраки, оторванные от своей первоначально объективной базы. Хорошо известно, как произвольно трактуются в околонаучной литературе такие фундаментальные понятия, как «поле», «энергия», «информация», «аура» и многие другие. Любопытна трансформация слова «аура». Его первоначальный смысл – веяние (от греческого áura) чего-то ядовитого, тлетворного и смертоносного. Аурой естествоиспытатели называют местности, зараженные, скажем, ядовитыми испарениями или газами. Однако, видимо, по эстетическим причинам («красиво звучит») это слово приобрело особый «романтический» смысл и стало исключительно популярным в квазинаучной или мистической литературе.
Не менее распространены такие псевдонаучные понятия, как «энергоинформационный обмен», «биоэнергия», «биополе», «тонкие поля», «информационно-фазовое состояние материальных систем» и т.д. Иногда на базе одного такого термина строятся теории глобального масштаба, как это сделал заметный представитель современной лженауки И. Язвишин, разработавший специальное учение «информациологию» и создавший весьма сомнительную и по большей части виртуальную Международную академию информатизации.
Произвольное толкование или изобретение терминов-пустышек сочетается с нарушением принципа, так сказать, финитизма научных понятий, т.е. пределов применимости научного термина, которые определяются максимально строго для каждой области научного знания.
Односторонность обоснования полученных результатов. Этот признак квазинауки проявляется в том, что подбираются аргументы и данные только в пользу «своих» результатов и закрываются глаза на данные, противоречащие заявленным идеям.
Нарочитое усложненое изложение сути дела, когда используются не только сложные термины, формулы или понятия других областей знания, но и изобретаются совершенно новые. В последнем случае выдумывание псевдопонятий может сочетаться с «изобретением» соответствующего псевдообъекта исследования (нечто вроде разработки «научной технологии выделки чертовой шкурки»).
Эта наукообразность легко обнаруживается, если попытаться упростить объяснение и истолковать его в хорошо определенных терминах. В результате такой операции нищета этой нарочитой премудрости оказывается очевидной.
Введение в оборот заведомо неверифицируемых, т.е. в принципе не проверяемых и потому не подтверждаемых и не опровергаемых независимыми экспертами положений. Так, адепты «торсионной теории» А. Акимов и Г. Шипов утверждают, что могут управлять так называемыми торсионными полями, хотя современная наука еще не разработала экспериментальной базы для обнаружения и работы с такого рода теоретически допустимыми полями.
Другими признаками работ псевдоученых являются:
- нередкое отсутствие у таких псевдоученых профессиональных знаний в той области, к которой относится предлагаемая ими теория;
- бедное или одностороннее цитирование научных источников;
- авторы не публикуют свои результаты в научных рецензируемых (т.е. наиболее серьезных и авторитетных) журналах; напротив, отмечается стремление обращаться через головы экспертов непосредственно к «народным массам», к журналистам и прессе, рассчитанной на невзыскательных или просто невежественных людей;
- в таких работах совершаются «революционные» перевороты в фундаментальных науках, методах лечения, образования и т.д., опровергаются или изобретаются новые фундаментальные законы, не согласующиеся с уже известными;
- стремление обещать как можно больше сенсационных практических результатов своих «открытий»;
- апелляция не столько к научным авторитетам, сколько к возможным потребителям «революционных переворотов», а также к потенциальным инвесторам;
- обвинения «официальной науки» или научного истеблишмента в догматизме, консерватизме, снобизме и бюрократизме, в гонениях на «подлинных» революционеров мысли.
К мировоззреническим основаниям псевдонауки относится некритическое сочетание научной картины мира с ненаучной.
Это может быть попытка «примирить» науку с оккультизмом или магией или создать «синтетическую» доктрину Единого Знания, в которой бы гармонично сочетались научное и мистическое знание и т.д. Такого рода тенденции являются следствием внутреннего дуализма в сознании человека, верующего в бога или в мировой разум, таинственные или сверхъестественные явления и т.д., но одновременно занимающегося научными исследованиями. Такое сознание тщится преодолеть противоречие между верой и знанием с целью компенсации, преодоления внутреннего раскола и психологического дискомфорта верующего ученого.
Не менее пестр психологический комплекс квазинауки. Ее двигателями со стороны человеческой субъективности могут быть честолюбие, не подкрепленное тяжелым и кропотливым исследовательским трудом, жажда легкой славы и быстрого успеха, видимость простоты научного открытия или просто заблуждение, иллюзия того, что обнаружена несомненная истина.
Более негативным является психологический комплекс псевдо- или лженауки. В ряде случаев ее адепты не столько искренне заблуждающиеся люди, сколько мошенники и шарлатаны, пытающиеся (иногда довольно успешно) сделать из своих построений финансово выгодное предприятие. Такими людьми движет беспринципность, распаляемая корыстью, непомерной амбициозностью и жаждой влияния. У них атрофированы стыд и совесть, они невосприимчивы к критике и, разумеется, не склонны размышлять над этическими аспектами науки. Свои усилия эти люди тратят в основном на рекламу и сбыт своих измышлений. Наиболее заметными фигурами в этом плане являются математик А. Фоменко, составивший совершенно ненаучную, основанную на ложных астрономических данных «новую хронологию», и «путешественник» Э. Мулдашев, обнаруживший целую гору «чудес» в Гималаях и на Тибете.
Экономические и прагматические истоки квази- и лженауки, в принципе, лежат на поверхности. Особенно явны они у нас, в смутные времена переходного периода в России, когда государство перестало интересоваться наукой и должным образом финансировать научные исследования. Это и падение престижа науки, отягощенное подогреваемой СМИ тягой выбитого из равновесия населения к сенсациям, всякого рода чудесам, нетрадиционным методам лечения и т.д.
Спрос родил соответствующее предложение: вместе со сворой колдунов, волшебников и магов родились «ниспровергатели» основ современной науки, «революционеры» из числа самозванных академиков и докторов, а также тех ученых, которые, по сути, предали идеалы науки, благородство ее целей и ее этику. Не случайно лжеученые ищут союза с «сильными мира сего»: депутатами, политическими деятелями, высшим офицерским составом, спецслужбами, а то и просто с влиятельными жуликами. Не удивительно, что проходимцы типа астрологов-советников оказываются востребованными в высших эшелонах власти, а какой-нибудь диван-экстрасенс, якобы излечивающий от всех мыслимых болезней, включая импотенцию, демонстрируется в Государственной Думе.
Приметой «социализации» пара- и псевдонауки, ее превращения в организованную силу является создание многочисленных, так называемых общественных академий и институтов, штампующих за определенную плату не только «академиков» и «докторов», но и «дипломированных» астрологов, экстрасенсов, магов и волшебников. Таким образом, у этой области псевдоценностей есть определенные узаконенные государством технологии производства лжеученых и шарлатанов, которые в свою очередь на диком отечественном рынке находят потребителей своих весьма сомнительных услуг.
В целом феномены квази- и лженауки социально обусловлены. Они находят для себя благоприятную почву в условиях идеологической сумятицы и вакуума, являются закономерным следствием кризисных процессов в области политики и экономики, бесцеремонной борьбы за власть и передела собственности. Они отражают факт падения нравов, криминализацию многих областей общественной жизни, загрязнение информационного пространства ложью, героизацией наглости, грубой силы, обмана, низменных страстей.
В атмосфере равнодушия большей части населения, отупляемого средствами массовой информации, пара- и псевдонаука стали составной частью антикультуры, разлагающей общественное сознание и препятствующей моральному, интеллектуальному и социальному выздоровлению России.
6.3. Аксиологические границы религии
Иной ценностный статус имеет религия. Из множества ее определений приведем два.
Религия – это такое отношение между личностью и миром, которое основывается на вере в существование бога, либо иного трансцендентного, сверхъестественного существа или силы.
Религия – это мировоззрение и мироощущение, которое дополняется соответствующей обрядовой (культовой) практикой, связанной с почитанием существа, считающегося сверхъестественным или божественным.
Религия – самый древний, мощный и широко распространенный миф человечества. Ее специфика заключается в несомненном и непоколебимом приоритете догмы и веры над разумом и объективным знанием, мифологии над наукой, чуда, тайны и авторитета над здравым смыслом и свободным критическим исследованием, символизма и иррационализма над реализмом и рациональностью.
Религия настолько глубоко проникла во все области человеческого существования, что ее просто невозможно выделить в чистом виде. Она до сих пор является существенным компонентом социальной, нравственной, эстетической и повседневной жизни людей. Она неотделима от языка и воспитания, филантропической деятельности и политической активности, экономики и искусства.
Вместе с тем, религия носит глубоко личный, интимный характер, поскольку с ее таинственными, мистическими и чудесными областями верующий связывает решения самого важного для него вопроса: вопроса о своей жизни и смерти.
Религия – это определенная социальная реальность, прежде всего, церковь как общественный институт; это реальность верующего, т.е. реальность его веры, молитвы, ритуала, определенных ожиданий, соответствующих психологических состояний и т.д.
Безусловно, в содержании практически всех религиозных верований имеются идеи и утверждения, предписания, нормы и требования, которые выполняют определенную позитивную функцию в социальном, моральном и личном поведении верующего и которые, строго говоря, обычно не содержат в себе ничего мистического или фантастического.
Это указывает, по меньшей мере, на тот факт, что не только религия бытует в обществе и внутреннем мире человека, но и сама она пронизана мыслями, психологией, ценностями и качествами «посюстороннего» человека и общества.
Отношение современного светского гуманизма к религии не является ни нигилистическим, ни враждебным. Она воспринимается как реальность, предполагающая объективную, рациональную и аксиологическую оценку. Подход к религии не может быть чисто теоретическим, поскольку сама она – это область не столько познания и рациональной практики, сколько пространство решения экзистенциальных (смысложизненных) проблем, а также вопросов, смысл которых не вмещается ни в какие научные или обычные земные представления людей.
С точки зрения гуманизма, для человека критерием и контекстом принятия или непринятия веры является не вопрос о ее теоретической истинности или логичности, а практические проблемы его жизни, также как и те социализированные и культурные реальности, в которых религия воплощается и функционирует и которые составляют естественную среду повседневной жизни индивида. Такое положение вещей делает недостаточным чисто теоретические аргументы скептиков и заставляет допустить определенную прагматическую основу для объяснения самого факта существования религии.
Религиозные верования, независимо от того, являются ли они истинными или ложными, обоснованными или нет, могут оказывать мощное влияние на всю частную и общественную жизнь и выполнять важные социокультурные и психологические функции. Достаточно указать на то, что для большинства приверженцев мировых религий: христианина, мусульманина, буддиста, иудея – признание себя верующим означает его национальную, бытовую, культурную, социальную и историческую идентификацию. Само это признание или чувство причастности к той или иной религиозной традиции задает определенный образ мысли и стиль жизни верующего.
Все это позволяет допустить некоторые практические аргументы в пользу существования религиозных верований. В глазах верующего она оказывается полезной. В религиозной вере реализуется естественное стремление человека быть причастным чему-то или кому-то, «прислониться» и приобщиться к чему-то более прочному и надежному, чем он сам, смертное, всегда в чем-то недостаточное существо.
Среди мотивов и аргументов в пользу веры главными являются моральные, социологические, эстетические и экзистенциально-психологические.
Религия обладает определенными моральными функциями, независимо от того, является ли ее этический компонент полученным от бога в его откровении или заимствованным из земного социального опыта людей. Даже многие неверующие признают, что независимо от того, насколько логичны или истинны положения религии, она, тем не менее, вносит определенную практическую упорядоченность в общественную жизнь и личное поведение.
Для большинства индивидов весьма затруднительно или даже невозможно решать каждую моральную проблему, полагаясь только на самих себя, также как и открывать свой собственный нравственный компас. Им помогают принципы морального поведения, встроенные в религиозные верования и выражающие коллективную мудрость культуры, передаваемой из поколения в поколение. То, что мы имеем сегодня – это моральные истины, наследуемые нами от наших предков. Вот почему невероятно трудно просто отставить их в сторону и начать все заново.
Мы рождаемся в средоточии моральных устоев, но в них все так перемешано с нашим религиозным наследием, что отнюдь не легко отделиться и отделаться от него без того, чтобы не разрушилось все остальное. В ряде случаев наш здравый смысл подсказывает нам, что приемлемо придерживаться существующих религиозно-нравственных устоев, исходя из принципа: какие-то правила поведения лучше, чем никакие, и это – несмотря на наше возможное несогласие со всем, что мы наследуем, поскольку традиция обеспечивает нас ощущением почвы или, по меньшей мере, некоторыми регулятивными нормами.
В пользу морального допущения религии говорит и социологический аргумент, поскольку религия является определенного рода социальной практикой. Каждый верующий социализируется, вписывает себя в коллектив в соответствии с той религией, к которой он себя причисляет. Через семейное религиозное воспитание или, скажем, крещение религия вплетается в репродуктивный человеческий цикл, входит в круг личности, семьи, общины, связывая их в единое целое. Социальный аспект религии бывает настолько сильным, что чуть ли не полностью определяет манеры и обычаи, язык, круг чтения, обряды бракосочетания, нормы полового общения и т.д. Однако этот фактор, столь сильный в традиционных изолированных и монорелигиозных народностях, существенно ослабляется в религиозно-плюралистических, многоконфессиональных и светских государствах, каковым является Россия.
Эстетический аргумент в пользу религии как позитивной реальности, может быть, и не является таким же сильным и очевидным, как первые два, однако многие полагают, что религиозная традиция или вера, даже если она в чем-то архаична или наивна, несет в себе определенные приметы красоты и способна составлять глубокое эстетическое переживание. Религиозные церемонии, живопись, церковная архитектура и музыка могут приводить в движение чувства прекрасного и возвышенного, придавая самой религии и вере качества эстетической ценности.
Четвертый, экзистенциально-психологический аргумент связан с мотивами самой приверженности к той или иной религии. Он касается в основном вопроса о смысле жизни. Для религиозного сознания приоритетным является не доказательство бытия Бога, а сама вера в него, - вера в то, что Бог есть и что он творец, спаситель и даритель вечной жизни. Это переживание способно доставить человеку чувство исключительного психологического удовлетворения и безопасности. Феномен веры объясняется не только психологическими факторами, но и определенными интересами и потребностями, которые реальны как таковые, но их удовлетворение далеко не всегда может быть осуществлено на рациональных путях. К таковым следует отнести желание человека знать свое будущее (судьбу), потребность быть здоровым, вечно молодым, богатым, сильным, знаменитым и т.п.
К числу естественных глубинных потребностей, которые образуют специфический психо-экзистенциальный комплекс и создают предпосылки для возникновения религиозной веры – их следует определить как трансцендирующие потребности, т.е. заставляющие человека устремляться за пределы естественного порядка вещей, – относятся следующие:
- потребность в бессмертии и вечной жизни (хотя ни у кого нет сколько-нибудь глубоко продуманного представления о том, что такое вечная жизнь);
- потребность в абсолютно гарантированном и ничем не замутненном счастье («блаженстве»);
- потребность в прощении и избавлении от всех недостатков, т.е. потребность в абсолютной чистоте и совершенстве;
- потребность в абсолютной безопасности и защищенности;
- потребность во всемогуществе и всеведении, т.е. в том, что приписывается трансцендентному существу.
Все эти потребности легче всего находят свое квазирешение или, по меньшей мере, какую-то психологическую, моральную и интеллектуальную компенсацию в области религиозных верований, переживаний и надежд.
Но указанный динамический комплекс потребностей еще не есть религиозная вера. Точкой перехода, бифуркации, т.е. приобретения нового качества всем этом конгломерате глубинных мотиваций без радикального изменения его исходных параметров, является, чаще всего, неосознаваемый ряд решений, допущений или выборов:
- признание необходимости особой (религиозной) веры в существо, недоступное обычными (рациональными, опытными, экспериментальными, научными) способами познания;
признание объекта веры реальным и абсолютным, сверхъестественным и сверхчеловеческим;
признание человеком как минимум своей тварности, по сути, вторичности и зависимости от этой сверхчеловеческой сущности или силы;
- признание необходимости поклонения божественному существу.
Очевидное значение в поддержании и мотивации веры имеет все непосредственно связанное с потребностью власти, могущества, славы и почета. Не случайно, как заметил Шестов, Бог обладает чертами, «о которых мечтают земные деспоты».
Еще одним, некоторого рода финальным аргументом или толчком к религиозному верованию является естественно присущий людям страх смерти. «Преодолевая» смерть в вере, человек стремится к избавлению от страха перед неизвестностью. Бог в глазах верующего – это, по сути, всегда защитник и спаситель, хранитель нашей жизни, альтернатива пугающим нас неизвестности и небытию.
Мир религиозного сознания глубоко присущ личности, это ее мир. Но весь его смысл, содержание и цель – это трансцендентность, в принципе, несовместимая с миром природы, познавательно и практически данными нам реальностями человека, общества и культуры.
В обращенности к Богу верующий весь, целиком устремлен к тому, что является для него самым главным, добрым и желанным. Но предмет, к которому он стремится и которого домогается, есть… ничто. Ничто в том смысле, что этот «предмет» не может быть найден ни среди вещей мира, воспринимаемого посредством органов чувств, ни среди мысленных объектов, постигаемых посредством ума. Не только мир, но и Бог в религиозном акте не выступает как предмет объективного знания.
В основании веры лежит огромное разнообразие психологических и экзистенциальных потребностей, желаний и устремлений. Но всех их роднит одна черта – выход за рамки естественного, рационального и обращение к иллюзорной области сверхъестественного, сверх- или иррационального. Поэтому можно согласиться с американским ученым Полом Куртцем, когда он обозначает весь это религиозный комплекс как «трансцендентный соблазн», искушение потусторонним.
