Прилетев домой, они нашли Какстона и Махмуда, приехавших на денек. Бен огорчился, узнав, что Джилл уезала, но ему удалось перенести удар с помощью Анни, Мириам и Доркас. Махмуд всегда делал вид, что приезжает с официальной целью – повидать Майка и доктора Харшоу, однако и он продемонстрировал силу духа, оказавшись наедине лишь с Джубаловыми напитками, закусками, садом и одалисками, которые всячески его ублажали. Мириам массировала ему спину, а Доркас голову.
Джубал взглянул на Махмуда.
— Не вставайте.
— А я и не могу. Она сидит на мне. Привет, Майк!
— Привет, мой брат Стинки, доктор Махмуд.
Замем Майк так же официально поздоровался с Беном и попросил разрешения уйти.
— Беги, сынок, — сказал ему Джубал.
Анни спросила:
— Ты придешь к ленчу, Майк?
Ответил он очень серьезно:
— Анни, я не голоден, спасибо. — Повернулся и вошел в дом.
Махмуд дернулся, чуть не сбросив Мириам.
— Джубал, что тревожит вашего сына?
— Ага, — воскликнул Бен, — он выглядит так, будто у него морская болезнь.
— Пусть себе. Просто хлебнул лишку религии. — Джубал описал их утренние приключения. Махмуд нахмурил брови.
— А разве была необходимость оставлять его наедине с Дигби? Мне это кажется, извини меня, брат, не слишком- то мудрым.
— Стинки, ему надо привыкать к общению. Вы обучали его теологии, он мне рассказывал. Можете назвать хоть какую-нибудь причину, по которой Дигби не имеет права проповедовать свои идеи? Ответьте мне как ученый, не как мусульманин.
— Могу ответить только как мусульманин, — тихо отозвался Махмуд.
— Тогда извините, я, конечно, уважаю ваши взгляды, но не разделяю их.
— Джубал, я воспользуюсь словом «мусульманин» в его точном значении, а не как сектант, которого Марьям совершенно ошибочно именует магометанином.
— Так и буду называть тебя, пока ты не научишься правильно выговаривать «Мириам». И перестань, пожалуйста, вертеться.
— Хорошо, Марьям. Ой! Женщинам вредно иметь мускулы. Джубал, в качестве ученого, я вижу в Майке вершину своей карьеры; как мусульманин же, я прежде всего ценю в нем готовность исполнить волю божью… и я счастлив, хотя и вижу определенные трудности, ибо он пока не грокк даже, что означает английское слово «бог». — Махмуд пожал плечами. — Равно как в арабском слово «Аллах». Но как человек и всегда — как раб божий, я люблю этого мальчика — нашего приемного сына и брата по во — и не хотел бы, чтоб он попал под дурное влияние. Оставим в стороне религиозные предубеждения — этот Дигби представляется мне носителем крайне дурного влияния. А что думаете вы?
— Оле! — Бен зааплодировал. — Он скользкий подонок. Мне не удалось разоблачить его рэкет в своей колонке только потому, что синдикат сдрейфил. Стинки, продолжай, и я, пожалуй, примусь за изучение арабского и даже куплю себе молитвенный коврик.
— Буду рад. А коврик не обязателен.
— Я с вами согласен, — вздохнул Джубал, — по мне, уж пусть Майк лучше курит марихуану, чем будет обращен Дигби в свою веру. Но не думаю, что ему грозит опасность попасть под влияние этого синкретического болтуна. И все же ему следует научиться бороться с дурными влияниями. Вас я считаю отличным парнем, но не думаю, что шансов у вас намного больше, — у мальчика удивительно острый и пытливый ум. Весьма вероятно, что Магомету придется уступить место новому пророку.
— Если такова будет воля божья, — ответил Махмуд.
— Ну а тогда нам и спорить не о чем, — согласился Джубал.
— Мы тут рассуждали о религии перед вашим приездом, — тихо вмешалась Доркас. — Босс, а вы знаете, что у женщин тоже есть душа?
— А она у них действительно есть?
— Так утверждает Стинки.
— Марьям, — объяснил Махмуд, — хотела знать, почему мы, «магометане», считаем, что душа есть только у мужчин.
— Мириам, это такое же вульгарное заблуждение, как и предположение, будто евреи приносят в жертву христианских младенцев. В Коране говорится, что в рай входят целыми семьями — мужчины и женщины вместе. Смотри, например, суру «Золотые украшения», стих семнадцатый, не так ли, Стинки?
— «Войдите в Сад, вы и жены ваши, и будьте счастливы» — таков, пожалуй, лучший перевод, — согласился Махмуд.
— Ладно, — отозвалась Мириам, — но я слышала о чудных гуриях, которые живут в раю и служат развлечением для мужчин, что делает вроде бы жен излишними?
— Гурии, — объяснил Джубал, — это особые создания, подобные джиннам или ангелам. Есть и гурии-мужчины или что-то в этом роде. Гуриям не приходится зарабатывать свое место в раю, они как бы входят в его штат. Они разносят нежные фрукты и прохладительные напитки, от которых никогда не бывает похмелья, а также развлекают соответственно вкусам заказчиков. Что касается душ жен, то они не работают. Верно, Стинки?
— В общем верно, если оставить в стороне ваш излишне игривый тон. — Он вскочил так резко, что Мириам свалилась с него. — Слушайте! А может, у вас, девочки, в самом деле нет душ…
— Ах ты, неверная собака! — свирепо воскликнула Мириам. — Сейчас же возьми свои слова обратно!
— Мир, мир, Марьям. Даже если у тебя нет души, зжачит, ты все равно бессмертна. Джубал, а может быть так, что человек умрет и не заметит этого?
— Не знаю, никогда не пробовал.
— А может быть, я умер на Марсе и мне только приснилось, что я вернулся на Землю? Оглядитесь! Сад, которому позавидовал бы сам Пророк; четыре дивные гурии, приносящие нам роскошную пищу и приятные напитки в любое время суток. И даже есть их мужские эквиваленты, если уж ты окажешься слишком разборчивым. Это рай?
— Гарантирую, что нет, — ответил Джубал, — мне лично скоро платить налоги за его содержание.
— Ну мне-то это не мешает.
— И потом эти гурии… даже если мы допустим, что они равны красотой, то в конце концов красота-то существует лишь в глазах смотрящего…
— Ничего, перебьемся…
— А вот за это вы заплатите, босс! — воскликнула Мириам.
— Кроме того, остается, — продолжал Джубал, — еще одно необходимое назначение гурий…
— Ммм… — произнес Махмуд, — не будем в это входить. В раю, кроме быстротечного плотского наслаждения, должно быть постоянное духовное удовлетворение. Верно?
— В этом случае, — с иронией отозвался Джубал, — я положительно уверен, что они не гурии.
— То да придется мне обратить одну из них в свою веру, — вздохнул Махмуд.
— Почему же одну? У вас там такие места, что можно иметь полную квоту.
— Увы, мой брат, согласно мудрым словам Пророка, хотя закон и позволяет четырех, но праведная жизнь возможна не более чем с одной.
— Приятно слышать. И какую же вы предпочитаете?
— А это мы посмотрим. Марьям, ощущаешь ли ты в себе прилив духовности?
— Идите к дьяволу! Еще гурии какие-то…
— Джилл?
— Дайте мне шанс, — взмолился Бен. — О судьбе Джилл хочу позаботиться я.
— Ладно, к Джилл мы еще вернемся. Анни?
— Очень жаль, но я уже занята.
— Доркас, ты мой последний шанс.
— Стинки, — ответила она тихо, — вы только скажите, сколько духовности вам от меня надо.
Майк поднялся в свою комнату, закрыл дверь, лег на кровать, принял эмбриональную позу, закрыл глаза, проглотил язык и замедлил биение сердца. Джилл не любит, когда он отключается днем, но категорически не запрещает, поставив условием, чтобы это происходило не на людях; как много вещей, которые нельзя делать публично, но из всех них только эта вызывала у Джилл настоящий гнев. Он с нетерпением ждал, когда же наступит подходящее время, ждал с тех самых пор, как покинул комнату, что была исполнена такой скверны. Ему просто необходимо было немедленно уйти в себя и попытаться грокк происходящее.
Он опять сделал то, что Джилл запретила ему делать… И теперь испытывал чисто человеческую потребность убедить себя, что его поступок вынужден, но его марсианское воспитание не разрешало воспользоваться столь легким путем. Он оказался в точке перелома, от него требовалось правильное действие, и он сам избрал — какое. Он грокк, что выбрал его верно. Но его брат по воде Джилл не одобрила бы такой выбор…
Но тогда, значит, у него не было выбора? Получается неустранимое противоречие. Нет, в точке перелома выбор есть всегда. Дух мужает, делая выбор.
А одобрила бы Джилл, если б он избрал другой путь, который сохранил бы пищу?
Нет, он грокк, что запрет Джилл включал и этот вариант.
В этот-то миг существо, порожденное человеческими генами и сформировавшееся под влиянием марсианского воспитания, существо, которое не было ни человеком, ни марсианином, наконец завершило одну из стадий своего развития, разбило скорлупу, перестало быть эмбрионом. Гордое одиночество предопределенной свободы воли овладело им, а вместе с тем пришла и безмятежная марсианская способность обнять, взлелеять, испить горечь и без ропота принять последствия действий. С трагической радостью он понял, что точка перелома принадлежит лишь ему, а не Джилл. Его брат по воде мог учить, советовать, направлять, но выбор в критической точке на двоих не делится. Это была «собственность», которая не продавалась, не делилась, не передавалась по ипотеке. Собственность и собственник грокк нераздельно. Действие, которое он выбрал в точке перелома, и он сам теперь стали неразделимы.
Сейчас, когда он осознал себя самобытной сущностью, он чувствовал, что может еще теснее грокк со своими братьями, при этом оставаясь самим собой. Взаимодействие душ было, есть и пребудет вечно. Майк остановился, чтобы взлелеять и восхвалить всех своих братьев — таких многочисленных на Марсе (некоторые еще во плоти, другие уже бестелесны) и столь редких, а потому особо дорогих ему, на Земле. Он вдруг отчетливо представил себе неведомую мощь земной Триады, с которой ему еще только предстояло слиться и мысли о которой он с нежностью лелеял сейчас, ибо долгое ожидание свершилось, и теперь он мог грокк многое, в том числе и себя самого.
Майк все еще пребывал в трансе. Надо было грокк так много; надо было осмыслить и найти место множеству неувязок, и все это следовало приспособить к своей новой стадии взрослости, в особенности же все то, что он видел, слышал и чувствовал в храме архангела Фостера (и вовсе не только тот острый миг, когда он и Дигби оказались наедине лицом к лицу)… и почему епископ — сенатор Бун — вызывал в нем чувства настороженности и недоверия… и почему мисс Дон Ардент он ощущал как брата по воде, хотя она таковым и не была… и почему в беснованиях и завываниях — там внизу — он обонял аромат блага, которое грокк не полностью.
А над всем этим то и дело всплывали слова рассуждений Джубала, эти рассуждения тревожили его больше всего. Он изучал их, сравнивая с тем, чему его учили в Гнезде для малышни, пытаясь найти мост, с помощью которого можно преодолеть языковые различия — того языка, на котором он думал, и того, на котором учился думать. Слово «церковь», часто мелькавшее в речах Джубала, представляло наибольшую трудность. В марсианском аналогичной концепции не было, разве что, если взять и «церковь», и «преклонение», и «бог», и «паства», и множество других слов и приравнять их к всеобъемлющему единому слову, с которым его ознакомили еще в период ожидания начала роста… а затем снова перевести эту концепцию на английский в виде той фразы, которая была отвергнута (конечно, по разным причинам) и Джубалом, и Махмудом, и Дигби.
ТЫ ЕСТЬ БОГ. Теперь он был ближе к пониманию значения этой фразы на английском, хотя она и была лишена той неизбежности, которая была свойственна марсианскому представлению о мире. В уме он сопоставил английскую фразв и марсианское слово и почувствовал, что близок к тому, чтобы грокк. Повторяя их многократно, подобно адепту, твердящему, что «драгоценность в лотосе», он погрузился в нирвану.
Незадолго до полуночи Майк ускорил работу сердца, обрел нормальное дыхание, проверил работу всех органов тела, распрямился и сел. Еще недавно усталый и измотанный, сейчас он был полон ощущением радости и легкости, голова была свежа, а он весь устремлен к деяниям, ожидавшим его впереди.
Он ощущал чуть ли не щенячью потребность в общении, такую же сильную, как недавняя жажда тишины. Он вышел в холл и страшно обрадовался, что встретил там брата по воде.
— Привет!
— О! Хелло, Майк! Ты выглядишь как огурчик.
— Отлично себя чувствую. А где все остальные?
— Спят. Бен и Стинки час назад отправились домой, а прочие пошли ложиться.
— О! — Майк огорчился, узнав об отъезде Махмуда. Он хотел объяснить ему, что теперь он грокк по-новому.
— Я уже тоже ложилась, да захотелось перекусить что- нибудь. А ты не голоден?
— Еще как голоден!
— Пошли! Там есть холодный цыпленок, и я поищу еще чего-нибудь.
Они спустились в кухню и щедро нагрузили подносы.
— Давай уйдем из дома, ночь такая теплая.
— Это ты здорово придумала, — согласился Майк.
— Так тепло, что можно искупаться. Настоящее индейское лето. Я включу прожектора.
— Не надо, — ответил Майк, — я сам понесу поднос.
Майк великолепно видел в темноте. Джубал считал, что ночное зрение возникло у Майка под влиянием условий, в которых он рос. И Майк грокк, что это правда, хотя и не полная, — его приемные родители научили, как нужно смотреть. Что же касается теплой ночи, то он чувствовал бы себя отлично голым даже на Эвересте, но его братья по воде очень плохо переносили перепады температур и давления атмосферы. Майк относился к их слабости с пониманием с тех пор, как узнал о ней. Сам он сейчас больше всего мечтал увидеть снег, — он знал, что каждый крошечный кристаллик воды жизни строго индивидуален, — читал об этом, — и ему очень хотелось походить по снегу босиком и поваляться в сугробах.
А сейчас он был рад и теплой ночи, и милой компании своего брата по воде.
— О'кей, бери поднос. А я включу подводное освещение. Чтобы поесть, нам хватит и его.
— Чудесно. — Майк любил смотреть, как свет проходит сквозь водную рябь. Это было благо — добрая красота.
Они поели у бассейна, потом легли на траву и стали любоваться звездами.
— Майк, это — Марс? Верно, ведь Марс? Или Антарес?
— Это — Марс.
— Майк, а что они делают на Марсе?
Майк колебался. Вопрос был поставлен слишком широко для его бедного английского языка.
— На той стороне, что поближе к горизонту, — в южном полушарии — сейчас весна. Учат растения расти.
— Учат расти?
Он искал нужные слова.
— Ларри тоже учит их расти. Я помогал ему. Но мой народ — марсиане — теперь я грокк, что вы — мой народ, — они учат растения иначе. На другом полушарии становится холоднее, и оставшихся в живых, переживших лето нимф забирают в гнезда, чтобы ускорить созревание. — Он помолчал. — Из людей, оставшихся на экваторе, один умер во плоти, остальные горюют.
— Да, я слышала. В «Новостях» сообщали.
Майк «Новостей» не слышал. Он и не знал об этом, пока его не спросили.
— А им не следовало бы горевать. Мистер Брукер Т. В. Джонс, техник-пищевик первого класса, вовсе не опечален. Старейшие лелеют его.
— Ты его знал?
— Да. У него было свое лицо, темное и прекрасное, но он страдал от тоски по дому.
— О боже, Майк… А ты не тоскуешь по дому? По Марсу?
— Сначала тосковал, — ответил он. — Я был всегда одинок. — Он повернулся на бок и крепко обнял ее. — Но теперь я больше не один. Я грокк, что никогда не буду теперь один.
— Майк, милый…
Они поцеловались и продолжали целоваться без конца, пока его собрат по воде не сказала, задыхаясь:
— О боже! Еще сильнее, чем в первый раз.
— Тебе хорошо, брат?
— Да! Еще как! Поцелуй меня крепче.
Спустя бесконечно долгое время по космическому календарю она спросила:
— Майк? Это… я хочу сказать… ты знаешь?
— Я знаю. Так растут теснее. Мы становимся все ближе.
— Ну… я давно уже готова… Боже, мы все давно готовы… но… не волнуйся, милый… чуточку повернись, я тебе помогу.
Когда они слились и грокк вместе, Майк сказал очень тихо и торжественно:
— Ты есть бог!
Она ответила ему, но не словами, а потом, когда она грокк все ближе и ближе и Майк почувствовал, что он почти готов умереть во плоти, ее голос заставил его вернуться назад:
— О… О… Ты есть бог!
— Мы грокк бога.
