Вчера Юра прибежал из школы, куда их зачем-то вызывали, и сообщил, что все комсомольцы школы, в том числе и он, едут на комсомольскую лесную полосу под Камышин. Я обрадовалась: по крайней мере не будет болтаться парень без дела.
– Как ты думаешь, мама, найдётся у нас сапка? – спросил Юра озабоченно, уже весь поглощённый мыслями о предстоящей поездке.
– Посмотри в сарае. И надолго вы едете?
– На неделю.
– А спать где будете?
– В палатках, наверное. Мама, можно, я возьму папин рюкзак?
– Возьми, конечно.
Юра убежал. Ему надо было ещё оповестить кое-кого из ребят о том, что сбор отъезжающих в понедельник, у школы, в восемь часов утра. Сын убежал, а меня обступили заботы. Что дать ему с собой? На чём он будет спать? Что есть? Стоит ли ему брать плащ на случай дождя?
Вечером за чаем вся семья оживлённо обсуждала детали предстоящей поездки комсомольцев на лесополосу. На столе была разложена карта области, и Юра, немножко гордясь и рисуясь своими познаниями, подробно рассказывал нам, как создавалась лесополоса комсомольцами, на сколько километров она протянулась, какие породы деревьев составляли её и сколько процентов прибавки к урожаю она даст, когда деревья поднимутся.
– Мама! я поеду с Юрой на лесополосу! – вдруг сказал Валя.
– Чего-о?! – точно не веря своим ушам, переспросил Юра. – Да кто тебя возьмёт?! Пионер!
– Знаешь что… Ты лучше помолчи! – Валя гневными глазами уничтожающе смотрел на Юру. – Взрослый какой!
– Валя! – сказала я укоризненно.
– А что он воображает из себя…
Чтобы прекратить перепалку, Иван Николаевич неожиданно взял сторону Вали:
– А почему бы Вале в самом деле не поехать с тобой, Юра? Поработает на свежем воздухе, окрепнет. Да и пользу принесёт…
– Но папа… – чуть не плача, пытался возражать Юра: ему совсем не улыбалась поездка с Валей, за которым надо присматривать, за которого надо отвечать…
Валя же был в восторге от поддержки отца. Он выбежал из-за стола и стал отбивать чечётку. Но его беспокоило моё молчание. А вдруг я буду против его поездки? И он умильно заглядывал в мои глаза:
– Мама! Правда, я поеду?
Я ещё не решила для себя, стоит ли ему ехать. Иван Николаевич прав, работа на свежем воздухе ничего, кроме пользы, не принесёт ему. Да и участие в таком большом всенародном деле, как создание лесополосы, очень важно даже с педагогической, с воспитательной точки зрения. Но Валя недавно из больницы. Рана на ноге только что затянулась. Вдруг Валя вздумает там купаться?
И потом, работа на прополке – это значит ноги в пыли, в грязи…
Оставшись с мужем одна, я сказала с упрёком:
– Напрасно ты взял сторону Вали. Я боюсь отпустить его…
Не знаю почему, но мои слова задели мужа.
– Так посади его под стеклянный колпак! – сказал он резко, но тут же, устыдившись своей резкости, добавил:
– Ничего с ним не случится, Маша. В его годы за «большаков» остаются в хозяйстве. Пусть едут оба. По крайней мере и Валя будет знать, «как растёт картофельное пюре».
Фразу эту услышали мы с Иваном Николаевичем от случайного собеседника, пожилого мужчины, искренне обеспокоенного тем, что городская молодёжь не испытывает должного уважения к хлебу, ибо не знает, каким трудом он добывается.
И он был прав, этот мужчина. Я сама была свидетельницей того, как однажды в столовой здоровые парни, лет по восемнадцати, кидали друг в друга кусками хлеба. А он лежал перед ними на тарелке мягкий, душистый, способный утолить любой голод.
И надо было слышать, с каким негодованием и болью обрушился на этих парней старик колхозник:
– Эх, вы! И чему вас только учат?! Сразу видно, что не знаете, как хлебушко-то достаётся! Ежели бы вот так, своими руками, добывали его, – старик потряс перед собой руками со скрюченными, узловатыми пальцами, – так, небось, каждую крошку со стола сгребали бы да в рот!
Парни притихли, склонились над своими тарелками, но по их виду нельзя было сказать, что они были пристыжены. Наоборот, они фыркали, не в силах удержать смех, и перемигивались: «Видали такого?!»
Весь сегодняшний день – воскресенье – проходит в сборах к отъезду мальчиков. Покупаем Вале добротную обувь, Юре – кепку. Даю тому и другому по большой наволочке, чтобы они могли набить их соломой и спать на них. Пеку «подорожники».
Юра примиряется с тем, что Валя едет с ним, и братья мирно укладывают свои рюкзаки. Но тон, каким Юра отдаёт приказания Вале: «Принеси зубные щётки! Найди мой перочинный нож!» – и поспешность, с какой Валя исполняет эти приказания, мне не нравятся, и, улучив минуту, когда Валя выходит из комнаты, я говорю Юре, что на правах старшего он должен оберегать Валю, не держать его на побегушках, не взваливать на него непосильного груза.
– За тобой, Юра, водится этот грешок, я знаю… Навалишь на мальчишку что потяжелее, а сам пойдёшь налегке, руки в карманы…
– Да что ты, мама! – негодует Юра, но внушение действует: большая часть груза перекочёвывает в рюкзак Юры, и, к удивлению Вали, его мешок становится совсем тощеньким.
– И вот ещё что, ребята, – говорю я, когда сборы закончены. – Уж если работать, так работать, не жалея сил, стиснув зубы… Чтобы нам с папой за вас не было стыдно!
– Ой, не могу! – давясь от смеха, Юра падает на диван.
– Не понимаю, что тут смешного?!
– Ничего, мама. Только вчера у Владьки бабка нас наставляла по-другому: «Вы там, ребята, не больно надрывайтесь, глядите, где полегче… Работа – она дураков любит!»
– Ну-ну, смотрите у меня! Чтобы я этого больше не слышала! – говорю я, сама невольно засмеявшись. – Что с бабки взять? Она больная, старенькая. А вы у меня вон какие молодцы!
ГРАЖДАНИНОМ БЫТЬ ОБЯЗАН…
Август на исходе. Дни стоят жаркие, безветренные. В городе пыльно, душно. Зной такой, что асфальт плавится, идёшь по нему, и каблуки увязают, как в тесте. Возле киосков с газированной водой очереди. Воды не хватает и деревьям. Стоят они поникшие, с сухими листьями.
Спасаясь от жары, каждый день уезжаем за Волгу. Часам к девяти утра подходим к пристани с удочками, сачками, «авоськами» с едой. Здесь оживлённо, шумно. Пароходные гудки, всплеск воды под плицами колёс, шарканье сотен ног по асфальту, звонкие голоса морожениц, солнечные блики на воде – все это в первое мгновение оглушает, ослепляет.
Пристраиваемся в очередь к одной из билетных касс. Желающих попасть на тот берег много. Вскоре наш пароходик «Герой Иван Кузьмин» даёт третий звонок, отчаливает от пристани и ходко идёт вверх по течению. Навстречу ему показался волжский пароход. Ослепительно белый в лучах солнца, он легко рассекает воду и, поровнявшись, даёт гудок: мощный, властный. Эхо далеко разносит его над просторами реки. Наш пароходик в ответ испуганно вскрикивает и торопится дальше.
Перед нами проплывает героический город. Высоко на берегу раскинулся он, одетый в зелень садов и парков. Дымят трубы «Красного Октября», вдали маячит «Тракторный», а ещё дальше виднеются контуры строящейся ГЭС.
Ребят не оторвать от бортов. То и дело они кричат мне:
– Мама! Ты узнаешь нашу школу?
– Мама! Посмотри, как хорошо отсюда виден памятник Хользунову!
И в самом деле, памятник герою Советского Союза, лётчику Хользунову виден как на ладони. А вот здание мельницы, которое решено сохранить в неприкосновенности как свидетельство жестокой битвы у берегов Волги. Самой мельницы нет, остались только стены, изрешечённые осколками снарядов. А вот и знаменитый дом Павлова, где много дней и ночей, не сдавшись врагу, держали оборону гвардейцы сержанта Павлова…
Хорошо, что наши дети живут на священной земле Сталинграда, где что ни дом, то овеян славой, что ни улица – поэма о героизме и мужестве. А сколько патриотических и гражданских чувств вызывают у детей рассказы о подвигах героев Мамаева кургана!
В Сталинград мы вернулись через два года после окончания войны. Город к тому времени уже начал залечивать раны. Были построены десятки жилых и административных зданий, расчищены завалы на главных магистралях, заново была создана улица Мира, получившая символическое название. Но всё равно, зрелище родного, прекрасного некогда города ранило. Ведь не было, кажется, метра земли в нём, который бы не был вздыблен.
Взявшись за руки, цепочкой пробирались мы через груды развалин по улице Ленина к дому, где когда-то жили. Увы… дома не было! Лежала на месте его груда щебня, из которой торчали вверх металлические ребра перекрытий, искорёженная проволока да кое-где на прокопчённых стенах висели батареи центрального отопления.
Долго стояли мы молча, созерцая этот хаос. Иван Николаевич стоял с непокрытой головой,
– Вот, дети, смотрите, что сделала война с вашим домом! – сказал он. Слова отца почему-то сильнее всех ранили Юру. Несколько мгновений стоял он со странно застывшим лицом, уставившись в одну точку, боясь расплакаться. Потом вдруг круто повернулся и быстро пошёл от нас.
Конечно, он вспомнил, каким большим и красивым был наш дом до войны! Сто сорок четыре квартиры было в нём. Он гудел целый день, как улей. А сколько ребят было во дворе! Где они сейчас?
Вспомнил, наверное, Юра и то, как вместе с другими ребятами помогал взрослым тушить зажигательные бомбы. Правда, тогда он был ещё слишком мал, и я не разрешала ему залезать на крышу дома, где дежурили подростки, но и на земле, во дворе у ребятишек дел было порядочно. Их никакими силами нельзя было днём загнать в убежище.
Впрочем, я и сама не спускалась туда, услышав сигнал воздушной тревоги, а продолжала заниматься своими делами. Это не значило, конечно, что я не боялась и у меня от грохота бомб, разрывавшихся неподалёку, не шевелились волосы, но я считала, что оказаться заживо погребённой с детьми под грудой развалин многоэтажного дома было куда страшнее.
Вечерами, когда в бледно-зелёном небе с загоревшимися кое-где редкими звёздами всплывали, покачиваясь, серебристые сигары аэростатов, я сзывала детей домой. Мне хотелось, чтобы они уснули до того, как начнётся сигнал очередной воздушной тревоги. Ночные налёты на город совершались с удивительной точностью: ровно в одиннадцать часов вечера – минута в минуту. И если дети успевали крепко уснуть к этому времени, они не слышали ни воя сирены, ни взрывов бомб.
Только одна Оля почему-то просыпалась и, плача, жалобно говорила:
– Опять воздушная тревога!..
Но я крепко прижимала девочку к себе, с головой укутывала её одеялом, и она засыпала…
Какое счастье, что все это позади! Что мы снова можем радоваться небу, солнцу, зелени! Снова можем мирно трудиться и растить своих детей!
Я люблю слушать, как Юра и Валя поют песню о нашем городе. Строго говоря, это даже не песня, а стихи одного сталинградского поэта, которые ребята приспособились петь на мотив вальса «В лесу прифронтовом». Поют они не очень складно, как и все мальчишки порой «пускают петуха», особенно Юра, но поют с большим чувством:
И нет у нас иной мечты,
Как мирный честный труд.
Не зря сажаем мы цветы,
И малыши растут.
Где нынче в школе у реки
Детишки вновь сидят,
Ходила гвардия в штыки
И умирал солдат.
И вновь поднявшись над рекой
Из пепла и руин,
Стоит, как мира часовой.
Наш город исполин!
Хорошая песня! Хорошие слова! Я иногда подпеваю мальчикам.
А вот и Заволжье! Пароходик высаживает нас и уходит обратно. Весь день мы проводим в лесу. Есть у нас любимая полянка почти у самой реки. Мы купаемся, ловим рыбу, разводим костёр, варим уху, печём в золе раков и съедаем их полусырыми. Ловля раков доставляет детям особенное удовольствие. Мальчики ловят их на… пятки. Сев на корягу, свесят ноги в воду и ждут, пока рак не «клюнет». А потом хватают добычу и с торжествующим воплем бегут с ней по берегу.
День пролетает незаметно. Уходя с полянки, мы заливаем костёр, собираем с земли консервные банки, клочки бумаги, яичную скорлупу, словом, уничтожаем все следы своего пребывания в лесу. Зато каждое утро полянка встречает нас чистотой и свежестью, и только чуть помятая трава, не успевшая выпрямиться за ночь, говорит о том, что мы были тут накануне.
Домой мы возвращаемся усталые, притихшие, «чуть живые», как говорит Иван Николаевич. Сам он с нами не ездит. От яркого солнца, воздуха, гомона и суеты, которыми неизбежно сопровождаются эти поездки, у него разбаливается голова; он предпочитает сидеть дома и работать.
Я тоже охотнее оставалась бы дома, потому что вылазки в природу утомляют и меня. Но я решила организовать для детей нечто вроде домашнего пионерлагеря. А главное, на мой взгляд, дети должны как можно больше бывать среди природы. Иначе как же они полюбят её и научатся ценить в ней прекрасное?
Мы часто говорим: «Родина», употребляя это слово в самом высоком, гражданском, патриотическом смысле. Но разве, произнося его, не представляем мы себе необъятных просторов нашей страны, с её долинами и холмами, озёрами и реками, лесами, протянувшимися на тысячи километров? Конечно, да.
Порой при слове «Родина» возникает перед глазами деревушка, где ты родился, речка, в которой ты купался, лес, куда ты бегал за грибами и ягодами. И это закономерно. Любовь к Родине самым тесным образом переплетается с любовью к родной природе.
Вот потому-то я и вывожу своих детей за город, что мне хочется, чтобы в общении с природой расширились и закрепились их представления о том значительном и великом, что мы называем Родиной.
Кроме того, мне хочется развить в них чувство эстетического наслаждения природой.
Читая книгу, дети нередко пропускают описания природы, как нечто досадное, мешающее следить за развитием сюжета. И происходит это не потому, что автор не нашёл достаточно ярких слов, чтобы увлечь, заинтересовать их картиной заката или грозы. А просто сами дети никогда в жизни толком не наблюдали захода солнца, и потому описание его в книге оставляло их равнодушными.
Поэтому, когда мы оказываемся среди природы, я обращаю внимание ребят на красоту вокруг нас: на смену красок в небе в течение дня, на облака, на солнце, повисшее, точно куриный желток, над горизонтом, на кайму леса, отражённую в спокойной глади воды, на тишину, которая вдруг наступает в природе в ожидании грозы, когда все замирает вокруг, точно прислушиваясь к чему-то, и только какая-то птичка тревожно выводит в траве своё назойливое «пи-пи-пи».
В городе широко развернулось черкасовское движение. Зачинательница его – Александра Черкасова, жена погибшего офицера. Я не перестаю преклоняться перед гражданским мужеством этой женщины. Вдова, мать четырёх детей, она увлекла сталинградцев призывом все свободное от работы время отдавать на восстановление родного города. Десятки тысяч жителей ежедневно выходят на улицы: расчищают завалы, ремонтируют трамвайные линии, восстанавливают здания.
Школа, в которой учатся наши девочки, построена руками учителей и родителей.
Сейчас студенты и преподаватели университета своими силами восстанавливают учебный корпус университета. Каждый раз, когда Иван Николаевич отправляется на воскресник, Юра и Валя идут с ним. Возвращаются они оттуда такие грязные, чумазые, что им приходится основательно мыться, прежде чем я разрешаю им сесть за стол.
– Славно мы нынче поработали! – говорит Иван Николаевич, разглядывая свои ладони, до блеска натёртые ручками носилок.
– А у меня, папа, мозоль! – радостно удивлённый докладывает Валя.
Отец одобрительно кивает головой и, когда я хочу прижечь ладонь Вали йодом, говорит:
– Оставь, Маша! Эти мозоли не страшны…
За обедом все трое с удовольствием едят борщ, второе, но если после еды мальчишки тут же исчезают из дому, то отцу хочется прилечь: с непривычки физическая работа утомляет его.
– Разбуди меня, Маша, через полчасика! – просит он.
Дом, в котором мы живём, стоит на улице Мира. Занимает он почти целый квартал, и в нём сотни квартир. Строители позаботились о том, чтобы жилось нам в этих квартирах хорошо, удобно. У нас светлые просторные комнаты с высокими потолками, в каждой квартире есть ванна, газ.
Но, торопясь приступить к сооружению нового дома для тех, кто все ещё живёт в землянках, строители оставили двор нашего дома неблагоустроенным. Изрытый канавами, заваленный строительным мусором, он являл собой неприглядную картину, пока жильцы сами не взялись за наведение порядка в нём.
Нашлись энтузиасты, которые предложили даже соорудить фонтан посреди двора.
– Ребятишкам будет где плескаться в жару! Сказано – сделано! И вот в нашем дворе бьёт фонтан.
От него и в самом деле веет прохладой, и ребятишки облепили его, как муравьи.
В строительстве фонтана ребята принимали самое живейшее участие. Помимо того что они довольны были тем, что никто из взрослых не прогонял их, не говорил обычное: «уйди, не мешай!», им ещё и доверяли несложные работы: поднести кирпич, песок, набрать воды из крана. А тем, кто был постарше, давались и более ответственные поручения.
Ребята были на «седьмом небе». Они гордились тем, что вместе со взрослыми делали свой двор, свой город красивее.
Нашёлся среди жильцов дома и страстный любитель-садовод, некий Иван Иванович, работавший до войны в тресте зелёного строительства. Он сразу смекнул, какими неограниченными резервами рабочей силы будет располагать, если привлечёт ребят к озеленению двора. Используя свои прежние связи в тресте, он завалил двор посадочным материалом. И действительно сумел увлечь ребят. Они постоянно крутились около него: копали ямы для деревьев и кустарников, намечали границы участков, разбивали клумбы. Словом, дела у них было много и отдавались они ему со свойственной их возрасту горячностью.
Проходя однажды через Двор, я увидела, как Валя и его неизменный дружок Витя сосредоточенно копались в земле, сажая кусты золотистой смородины. Не доверяя себе, они держали раскрытым «Справочник садовода» и то и дело сверялись с ним.
– Я говорил тебе, что траншею надо было помельче вырыть! – сказал Валя и, подняв голову, увидел меня.
Трудно было удержаться от улыбки – так забавен и в то же время трогателен был вид мальчишек, озабоченных посадкой куста «по всем правилам».
