Обед оказался сущим наказанием. Для всех. Еще на выходе из сада, когда они переходили на веранду для еды, появились дурные предзнаменования.
– Извините меня, Анджин‑сан, но что это? – показала Марико. – Мой муж спрашивает, что это такое, вот там?
– Где? Ах, это! Это фазан, – сказал Блэксорн. – Господин Торанага прислал его мне вместе с зайцем, которого мы приготовили по‑английски и съели – по крайней мере я, хотя там было достаточно для всех.
– Спасибо, но… мы, мой муж и я, мы не едим мяса. Но почему фазан висит там? При такой жаре, не надо ли его убрать и приготовить?
– Вот так и надо готовить фазана. Вы вешаете его, чтобы мясо дошло.
– Что? Таким образом? Извините меня, Анджин‑сан, – сказала она, вспыхнув, – извините, но это быстро сгниет. Тем более он еще в перьях и не… очищен.
– Мясо фазана сухое, Марико‑сан, так что его приходится подвешивать на несколько дней, может быть пару недель, в зависимости от погоды. Потом вы ощипываете его, чистите и готовите.
– Вы оставляете его на воздухе? Гнить? Прямо так…
– Нан дза? – нетерпеливо спросил Бунтаро. Она виновато заговорила с ним, он вздохнул, потом встал, посмотрел на фазана и ткнул в него пальцем. Несколько мух взлетело с жужжаньем, потом они снова уселись на фазана. Фудзико нерешительно объяснила что‑то Бунтаро, и он вспыхнул.
– Ваша наложница говорит, что вы приказали никому не трогать его, кроме вас? – спросила Марико.
– Да. Разве вы не подвешиваете у себя дичь? Не все же у вас буддисты?
– Нет, Анджин‑сан, я не думаю, чтобы кто‑то подвешивал.
– Некоторые люди считают, что фазана нужно подвешивать за хвостовые перья до тех пор, пока он не упадет, но это бабушкины сказки, – сказал Блэксорн. – Правильнее подвешивать за шею, тогда все соки остаются, где им и положено быть. Некоторые дают ему висеть, пока шея не оторвется, но я лично не люблю такое мясо. Мы привыкли… – Он замолчал, так как она вдруг позеленела.
– Нан дес ка, Марико‑сан? – быстро спросила Фудзико.
Марико объяснила. Они все нервно засмеялись, Марико встала, слабым движением смахнула пот со лба: – Извините, Анджин‑сан, вы не разрешите мне на минуту…
«Ваша пища такая странная, – хотел сказать он ей. – Ну, вот хотя бы вчера, этот сырой моллюск – белое, слизистое, почти безвкусное, пережеванное мясо без ничего, только с соевым соусом? Или эти рубленые шупальцы осьминога, тоже сырые, с холодным рисом и водорослями? А эта ваша почти живая медуза с желто‑коричневым „торфу“ в бульоне – с заквашенными бобовыми стручками, которые выглядят как собачья блевотина? О, да, подано на хрупком красивом блюде, но все же выглядит как собачья блевотина! Да, ей‑богу, этого достаточно, чтобы человека замутило!»
В конце концов они перешли на веранду, и после обычных бесконечных поклонов, незначительных разговоров, зеленого чая и саке начали подавать еду. Маленькие подносики с пустым рыбным супом, рисом и сырой рыбой, как всегда. И потом его тушеное мясо.
Блэксорн поднял крышку горшка. Поднялось облако пара, золотистые шарики жира заплясали по блестящей поверхности. Густая вызывающая слюну подливка покрывала куски нежного мяса и жира. Он с гордостью предложил его гостям, но все покачали головами и попросили его есть одного.
– Домо, – сказал он.
Считалось правилом хорошего тона пить суп прямо из маленьких лакированных чашечек, а все твердое есть палочками. На подносе лежал черпак. С трудом сдерживая голод, он налил себе в чашку и начал есть. Потом он увидел выражение их глаз.
Они следили за ним с зачарованным видом, безуспешно пытаясь скрыть чувство тошноты, охватившее почти каждого. Его аппетит сразу начал исчезать. Он пытался не замечать их, но не мог, его желудок возражал. Скрывая свое раздражение, он отставил свою чашку, закрыл крышку и грубо сказал, что ему не нравится.
– Фудзихо спрашивает, может быть, его тогда выбросить, – с надеждой сказала Марико.
– Да.
Фудзико и Бунтаро расслабились.
– Вам не хочется еще рису? – спросила Фудзико.
– Нет, спасибо.
Марико обмахивалась веером, ободряюще улыбаясь, она снова налила чашку саке, но Блэксорн не смягчился и на будущее решил готовить тайком в горах, есть в одиночку и только охотиться в открытую.
«Бог с ними, – подумал он, – Если Торанага может охотиться, я тоже могу. Когда я увижусь с ним? Сколько мне еще ждать?»
– Черт с ними и с Торанагой, – сказал он по‑английски вслух и почувствовал себя лучше.
– Что, Анджин‑сан? – спросила тут же Марико по‑португальски.
– Ничего, – ответил он, – я только интересуюсь, когда я повидаю господина Торанагу.
– Он мне не сказал. Очень скоро, я полагаю. Бунтаро громко прихлебывал саке и суп, как это и было принято у японцев. Это начало раздражать Блэксорна. Марико оживленно разговаривала со своим мужем, который бурчал, едва обращая на нее внимание. Она ничего не ела, и это, а также то, что обе они, Марико и Фудзико, чуть ли не пресмыкались перед Бунтаро, а он сам тоже должен был считаться с незваным гостем, очень раздражало Блэксорна.
– Скажите Бунтаро‑саме, что в моей стране хозяин произносит тост в честь почетного гостя, – он поднял свою чашку со зловещей улыбкой. – Долгих лет жизни и счастья! – и выпил.
Бунтаро выслушал объяснения Марико. Он кивнул, соглашаясь, поднял в свою очередь чашку, улыбнулся сквозь зубы и осушил ее.
– Ваше здоровье! – опять произнес тост Блэксорн. И так несколько раз.
– Ваше здоровье!
На этот раз Бунтаро не выпил. Он поставил полную чашку и посмотрел на Блэксорна своими маленькими глазками. Потом позвал кого‑то со двора. Седзи тут же раскрылись. Его телохранитель, всегда бывший настороже, поклонился и протянул его огромный лук и колчан. Бунтаро взял его и что‑то быстро и горячо сказал Блэксорну
– Мой муж говорит, что вы хотели видеть, как он стреляет, Анджин‑сан. Он думает, что завтра будет слишком поздно. Сейчас подходящее время. Вот там ворота вашего дома. Он спрашивает, какой столб вы выбираете?
– Я не понимаю, – сказал Блэксорн. Главные ворота находились на расстоянии в сорок шагов, через сад, но сейчас они были совсем не видны через закрытые седзи правой стены.
– Левый или правый столб? Пожалуйста, выберите, – она была как‑то странно настойчива.
Почувствовав что‑то нехорошее, он посмотрел на Бунтаро. Тот сидел сам по себе, забыв о них, квадратный безобразный тролль, смотрящий в пространство.
– Левый, – сказал он, заинтригованный.
– Хилари! – сказала она.
Бунтаро тут же выхватил стрелу из колчана, все так же сидя, поднял лук на уровень глаз и выпустил стрелу с дикой, почти сказочной плавностью. Стрела метнулась к лицу Марико, тронула прядь волос, пролетела мимо и исчезла, пройдя через бумагу седзи в стене. Вторая стрела была пущена почти до того, как исчезла первая, потом еще одна, каждая из них проходила в дюйме от лица Марико. Она оставалась спокойной и недвижимой, сидя, как всегда, на коленях.
Пролетела четвертая, последняя стрела. Молчание было наполнено отголосками звона тетивы. Бунтаро выдохнул и медленно откинулся назад, лук он положил на колено. Марико и Фудзико вздохнули и с улыбками стали кланяться и хвалить Бунтаро, он кивнул им и слегка поклонился. Все посмотрели на Блэксорна. Он знал, что был свидетелем почти что чуда. Все стрелы прошли через одну и ту же щель в седзи.
Бунтаро вернул лук телохранителю и поднял свою маленькую чашку. Он мгновение смотрел на нее, потом поднял, повел ею в сторону Блэксорна, выпил и что‑то хрипло сказал, снова став таким же грубым.
– Мой муж просит, пожалуйста, пойдите и посмотрите.
Блэксорн несколько мгновений думал, пытаясь успокоиться: – В этом нет необходимости. Конечно, он поразил цель.
– Он говорит, что ему бы хотелось, чтобы вы в этом убедились.
– Я уверен.
– Пожалуйста, Анджин‑сан. Вы окажете ему честь.
– Мне не надо оказывать ему честь.
– Да. Но могу ли я смиренно присоединиться к нему со своей просьбой?.
Снова мольба в ее глазах.
– Как мне сказать: «Это было чудесное зрелище?» Она сказала. Он повторил ее слова и поклонился. Бунтаро небрежно поклонился в ответ.
– Попросите его, пожалуйста, пойти со мной посмотреть стрелы.
– Он говорит, что ему хотелось бы, чтобы вы одни посмотрели. Он не хочет идти, Анджин‑сан.
– Почему?
– Если он стрелял точно, вам следует самому посмотреть на это. Если нет, вам тоже следует увидеть это одному. Тогда ни он, ни вы не испытаете смущения.
– А если он промахнулся?
– Он не промахнулся. Но по нашему обычаю, точность в таких исключительных обстоятельствах неважна по сравнению с грацией, которую показывает лучник, благородством движения, его силой при стрельбе сидя и отрешением от выигрыша или проигрыша.
Стрелы были в пределах одного дюйма одна от другой, все в середине левого столба. Блэксорн оглянулся на дом и мог видеть, на расстоянии сорока шагов с лишним, маленькое аккуратное отверстие в бумажной стене, которое было искрой света в темноте.
«Почти невозможно быть таким точным», – подумал он. От того места, где сидел Бунтаро, он не мог видеть сада или ворот, а снаружи была еще и темная ночь. Блэксорн обернулся к столбу и поднял фонарь повыше. Одной рукой он попытался вытащить стрелу. Стальной наконечник слишком глубоко вонзился в дерево. Он мог вырвать древко, но не стал этого делать.
Блэксорн колебался. Наблюдавший за ним телохранитель подошел, чтобы помочь, но он покачал головой: «Ие, домо» и вернулся в дом.
– Марико‑сан, пожалуйста, скажите моей наложнице, что мне бы хотелось, чтобы стрелы остались в этом столбе навсегда. Все стрелы. Чтобы напоминать мне о великом стрелке из лука. Я никогда не видел такой стрельбы. – Он поклонился Бунтаро.
– Благодарю вас, Анджин‑сан, – она перевела, и Бунтаро поклонился и поблагодарил за комплимент.
– Саке! – приказал Блэксорн.
Они пили еще. Много больше, чем прежде. Бунтаро пил теперь как‑то беззаботно, саке сильно действовало на него. Блэксорн украдкой следил за ним, потом отвлекся, думая о том, как человек может так прицелиться и пустить стрелы с такой невероятной точностью. «Это невозможно, – думал он, – и все‑таки я видел, как он сделал это. Интересно, что делают сейчас Винк и Баккус? – Торанага сказал ему, что команда сейчас в Эдо, там же и „Эразмус“. – Боже мой, как бы мне хотелось повидать их и подняться обратно на борт».
Он глянул на Марико, которая что‑то говорила своему мужу. Бунтаро слушал, потом, к удивлению Блэксорна, он увидел, что лицо самурая исказилось ненавистью. Не успел он отвести свой взгляд, как Бунтаро взглянул на него.
– Нан дес ка? – слова Бунтаро прозвучали почти как обвинение.
– Нани‑мо, Бунтаро‑сан. – Ничего. – Надеясь загладить свою оплошность, Блэксорн предложил всем саке. Женщины снова взяли чашки, но пили очень умеренно, Бунтаро сразу же покончил со своей чашкой, выражение его лица было ужасным. Потом он обратился с длинной речью к Марико.
Выйдя из себя, Блэксорн спросил:
– Что с ним? Что он говорит?
– О, извините, Анджин‑сан. Мой муж спрашивает о вас, вашей жене и наложницах. И о ваших детях. И о том, что случилось после того, как мы выехали из Осаки. Он, – она остановилась, подумала и добавила другим тоном: – Он очень интересуется вами и вашими взглядами.
– Меня тоже интересуют он и его взгляды, Марико‑сан. Как вы с ним встретились, вы и он? Когда поженились? Вы… – Бунтаро перебил его нетерпеливым потоком слов на японском.
Марико сразу перевела, что он сказал. Бунтаро подошел и плеснул саке в две чайные чашки, налив их доверху, потом сделал знак женщинам, чтобы они взяли другие чашки.
– Мой муж говорит, что иногда чашечки для саке бывают слишком маленькими, – Марико налила доверху и остальные чайные чашки. Она стала пить мелкими глотками из одной, Фудзико из другой. Послышалась еще одна, более воинственная речь, улыбки застыли на лицах Марико и Фудзико.
– Ие, дозо гомен насаи, Бунтаро‑сама, – начала Марико.
– Има! – приказал Бунтаро.
Фудзико взволнованно начала что‑то говорить, но Бунтаро одним взглядом заставил ее замолчать.
– Гомен насаи, – прошептала Фудзико, извиняясь, – дозо, гомен насаи.
– Что он говорит, Марико‑сан?
Она, казалось, не слышала Блэксорна: «Дозо гомен насаи, Бунтаро‑сама, ватаси…»
Лицо ее мужа покраснело: «Има!»
– Извините, Анджин‑сан, но мой муж приказывает мне сказать – ответить на ваши вопросы – рассказать вам о себе. Я сказала ему, что не думаю, что семейные дела следует обсуждать так поздно ночью, но он приказывает. Пожалуйста, потерпите, я сейчас начну, – она сделала большой глоток саке. Потом другой. Пряди волос, свободно свисавшие у нее на глаза, колыхались от слабого движения воздуха, создаваемого веером Фудзико. Она осушила чашку и отставила ее. – Моя девичья фамилия Акечи. Я дочь генерала Акечи Дзинсаи, политического убийцы. Мой отец предательски убил своего сюзерена, диктатора Городу.
– Боже мой! Почему он это сделал?
– Какая бы ни была причина, Анджин‑сан, это не имеет значения. Мой отец совершил самое большое преступление в нашей стране. Моя кровь испорчена, как и кровь моего сына.
– Тогда почему… – он остановился.
– Да, Анджин‑сан?
– Я только хотел сказать, что я понимаю, что значит… убить сюзерена. Я удивлен, что вы остались в живых.
– Мой муж оказал мне честь…
Бунтаро опять злобно прервал ее, она извинилась и объяснила ему, о чем спросил Блэксорн. Бунтаро презрительно махнул ей рукой, чтобы она продолжала.
– Мой муж оказал мне честь, отослав меня, – продолжала она тем же спокойным тоном, – я просила разрешения совершить сеппуку, но он лишил меня такой возможности. Это было… Я должна объяснить, что разрешить совершить сеппуку – это право его или господина Торанаги. Я тем не менее почтительно просила его каждый раз в годовщину этого предательства. Но он в своей мудрости всегда отказывал мне, – Ее улыбка была чудесна, – мой муж оказывает мне честь каждый день, каждый миг, Анджин‑сан. Если бы я была на его месте, я бы не смогла даже разговаривать с такой… опозоренной личностью.
– Вот почему вы последняя в вашем роду? – спросил он, вспомнив, что она сказала о катастрофе по пути из Осакского замка.
Марико перевела вопрос для Бунтаро и вернулась опять к рассказу.
– Хай, Анджин‑сан. Мой отец и его семья были схвачены в горах Накамурой, генералом, который потом стал Тайко. Это Накамура привел армии возмездия, они перебили все войска моего отца, двадцать тысяч человек, всех. Мой отец и его семья попали в засаду, но у него было время помочь им всем, моим четырем братьям и трем сестрам, моей матери и двум наложницам. Потом он совершил сеппуку. В этом он был самурай, и все они были самураями, – сказала она, – они, не колеблясь, стали перед ним на колени, один за другим, и он убил их всех. Все умерли достойно. И он умер благородно. Два брата и один дядя моего отца участвовали вместе с ним в заговоре против их сюзерена. Они тоже попали в ловушку и также умерли достойной смертью. Ни один из Акечи не остался в живых, чтобы встретиться лицом к лицу с ненавистью и насмешками врага, кроме меня, но, простите меня, Анджин‑сан, я не права – настоящие враги были мой отец, его братья и дядя. Из врагов только я осталась в живых, живой свидетель подлой измены. Я, Акечи Марико, осталась в живых потому, что была замужем и поэтому принадлежала к семье моего мужа. Мы жили тогда в Киото. Я была в Киото, когда погиб мой отец. Мятеж длился только тринадцать дней, Анджин‑сан. Но пока живы люди на этих островах, имя Акечи будет опозоренным.
– Сколько времени вы уже были замужем, когда это случилось?
– Два месяца и три дня, Анджин‑сан.
– И вам тогда было пятнадцать?
– Мой муж оказал мне честь, не разведясь со мной и не выгнав меня, как ему следовало бы сделать. Он отослал меня в деревню на севере. Было холодно, Анджин‑сан, это в провинции Сенай, такой там холод.
– Сколько времени вы там прожили?
– Восемь лет. Господину Городе было сорок девять лет, когда он совершил сеппуку, чтобы не попасть в плен. Это было почти шестнадцать лет назад, Анджин‑сан, и большинство его потомков…
Бунтаро снова прервал ее, его голос хлестал как плеткой.
– Пожалуйста, извините меня, Анджин‑сан, – сказала Марико, – мой муж совершенно точно указывает, что мне достаточно было сказать, что я дочь предателя, что длинные объяснения не нужны. Конечно, некоторые объяснения необходимы, – добавила она осторожно. – Пожалуйста, не обращайте внимания на плохие манеры моего мужа, и я прошу вас, не забывайте об ушах, которые все слышат, и о восьмирядном заслоне. Простите меня, Анджин‑сан, я отвлеклась. Вы не можете уйти, пока он не ушел, или не пить. Не ухудшайте ситуации. – Она поклонилась Фудзико. – Дозо гомен насаи.
– До итасимасите.
Марико поклонилась Бунтаро и вышла. Запах ее духов какое‑то время еще ощущался в воздухе.
– Саке! – сказал Бунтаро и дьявольски улыбнулся. Фудзико наполнила чайную чашку.
– Ваше здоровье, – сказал Блэксорн в смятении.
Больше часа он произносил тосты в честь Бунтаро, пока не почувствовал, что и у него кружится голова. Но тут Бунтаро потерял сознание и лег на кучу разбитых им вдребезги чайных чашек. Седзи мгновенно распахнулись, вошли телохранитель и Марико. Они подняли Бунтаро с помощью неизвестно откуда возникших слуг и вынесли его в комнату напротив. Комнату Марико. Вместе со служанкой Кой она начала раздевать его. Телохранитель сдвинул седзи и сел снаружи, взявшись за рукоятку обнаженного меча.
Фудзико ждала, глядя на Блэксорна. Вошли служанки и начали ликвидировать устроенный Бунтаро беспорядок. Блэксорн с трудом поднял руки и развязал свою косичку. Потом он выпрямился и вышел на веранду, сопровождаемый своей наложницей.
Ночной воздух был напоен запахами моря и освежил его. Он присел на ступеньку и задумался.
Фудзико села на колени сзади него и наклонилась вперед: – Гомен насаи, Анджин‑сан, – прошептала она, кивая в сторону дома, – вакаримас ка? Вы меня поняли?
– Вакаримас, сигата га най, – тут он, заметив ее плохо скрываемый страх, потрепал ее за волосы.
– Аригато, аригато, Анджин‑сама.
– Анатава суймин има, Фудзико‑сан, – сказал он, с трудом находя нужные слова. – Ложись теперь спать.
– Досо гомен насаи, Анджин‑сама, суймин, нех? – сказала она, показывая ему в сторону его комнаты, ее глаза молили.
– Ие. Ватаси егу има. – Нет, я хочу поплавать.
– Хай, Анджин‑сама, – она послушно повернулась и позвала кого‑то. Прибежали двое слуг, молодые люди из деревни, известные как хорошие пловцы.
Блэксорн не возражал. Сегодня вечером, он знал, его возражения будут бессмысленны.
– Ну, как‑нибудь, – сказал он громко, шаткой походкой спускаясь с холма, следом за ним шли те двое, его голова была тупой от алкоголя, – во всяком случае я уложил его спать. Теперь он ей ничего не сможет сделать.
