Доктор Джубал — почти профессиональный клоун, любитель в подрывании устоев и тунеядец по выбору образа жизни, отличался почти марсианским отношением к торопливости. Зная, что срок его жизни краток, и не обладая ни марсианской, ни канзасской верой в бессмертие души, он решил, что будет относиться к каждой краткой минуте жизни как к Вечности — без страха, без надежды, но со страстностью сибарита. Для этой цели ему требовалось нечто большее, чем бочка Диогена, но и нечто меньшее, нежели купол дворца Кубла-хана. Его поместье отличалось скромностью — всего несколько акров, огороженных от непрошеных гостей колючей проволокой под током, дом из четырнадцати комнат или около того, с секретарями и прочими современными удобствами. Поддерживая это скромное гнездышко и немногочисленный штат слуг, он старался прилагать минимум сил и получать максимальную отдачу, считая, что быть богатым проще, нежели бедным (а Харшоу хотел жить в ленивой роскоши, делая лишь то, что интересовало его самого).
Он полагал себя оскорбленным, если обстоятельства заставляли его спешить и, уж конечно, ни за что не признался бы, что в глубине души ему это нравилось.
На это утро он наметил разговор с главой высшей исполнительной власти планеты. Он знал, что система хлоальщиков делает такой разговор практически невозможным. Харшоу была отвратительна даже мысль о собственных хлопальщиках, которых он вполне мог бы иметь по своему рангу. Он сам отвечал на телефонные звонки, если оказывался рядом с аппаратом, ибо каждый звонок давал ему возможность нахамить какому-нибудь незнакомцу, осмелившемуся нарушить его покой без особой причины (в понимании Харшоу, разумеется). Он прекрасно понимал, что ситуация во Дворце правительства будет совершенно иной. Но недаром же у Харшоу были за спиной долгие годы валяния дурака и противодействия обычаям человеческого общежития. Занялся он этим делом весело, начав его сразу после завтрака.
Его имя медленно путешествовало от одного слоя хлопальщиков к другому. Харшоу относился к той немногочисленной категории весьма важных персон, которым нельзя отказать просто так. Его передавали от одного секретаря к другому, и наконец он добрался до исключительно вежливого молодого человека, который, видимо, готов был слушать сколь угодно долго, независимо от того, о чем говорил Харшоу, но никак не мог соединить его с достопочтенным мистером Дугласом.
Харшоу знал, что дела пойдут совсем иначе, если он заявит, что «Человек с Марса» находится на его попечении, но он не считал, что подобное развитие событий его устроит. Харшоу думал, что упоминание о Смите убьет всякую надежду связаться с Дугласом и в то же время возбудит бешеную энергию его подчиненных, чего он никак не хотел. Раз жизнь Какстона стояла на кону, Харшоу не мог пренебречь риском неудачи из-за какого-нибудь нерешительного или, наоборот, амбициозного холуя.
Но это мягкое сопротивление подорвало терпение Харшоу. Он наконец показал зубы:
— Молодой человек, если вы не располагаете полномочиями, соедините меня с кем-нибудь, у кого они есть. Дайте-ка мне мистера Берквиста.
Помощник внезапно потерял охоту улыбаться, и Джубал злорадно подумал, что наконец достал его. Поэтому он поднажал:
— Ну! Чего ж вы сидите? Позвоните Гилу по внутреннему телефону и скажите, что вы заставили ждать самого Джубала Харшоу.
Лицо на экране сказало деревянным голосом:
— Здесь нет мистера Берквиста.
— Меня не касается, где он. Подайте его сюда. Если вы не знаете Гила Берквиста, спросите у своего босса. Мистер Берквист — личный помощник мистера Дугласа. Если вы работаете во Дворце, то должны были видеть мистера Берквиста — лет тридцать пять, вес сто восемьдесят, рост шесть футов, волосы песочного цвета, поредевшие на лбу, много улыбается и обладает недурным набором зубов. Если вы не осмеливаетесь его беспокоить, передайте это дело своему боссу. И хватит грызть ногти! Пора двигаться!
Молодой человек произнес:
— Подождите у телефона, я узнаю.
— Конечно, подожду. Давайте-ка сюда Гила!
Лицо на экране исчезло, на его месте возник абстрактный рисунок. Чей-то голос прошептал: «Подождите завершения разговора. Время ожидания в ваш счет не включается. Пожалуйста, отдохните…» Раздалась тихая музыка. Джубал уселся поудобнее и окинул взглядом свое окружение. Анни читала, скрытая от поля зрения экрана. С другой стороны сидел «Человек с Марса», которого тоже нельзя было видеть по видеофону, и смотрел стереовизор, звук которого шел через наушники.
Джубал подума , что надо бы вернуть этот г…й ящик обратно в подвал.
— Что ты смотришь, сынок? — спросил он, протягивая руку и включая звук.
— Не знаю, Джубал, — ответил Майк.
Звук подтвердил опасения Джубала: Смит смотрел службу фостеритов. Пастырь читал церковные объявления: «…младшая команда «Дух в действии» организует демонстрацию, так что стоит прийти пораньше и посмотреть, как летят пух и перья. Тренер нашей команды брат Хорнсби просил передать вам, что следует захватить с собой только каски, рукавицы и дубинки. В этот раз мы не пойдем громить грешников. Однако «Юные Херувимы» будут на стреме со своими походными аптечками на случай взрыва энтузиазма». Пастырь умолк и широко ухмыльнулся. «А теперь замечательная новость, дети мои. Послание от Ангела Рамзая брату Артуру Ренвику и его милой жене Дороти. Ваши мольбы услышаны, и вы вознесетесь на Небо на рассвете в четверг. Встань, Арт! Встань, Дотти! Поклонитесь!»
Камера изменила угол обзора, показывая всю конгрегацию, и наконец остановилась на «брате» и «сестре» Ренвиках. Дикие аплодисменты и вопли «Аллилуйя!». «Брат» Ренвик ответил, по-боксерски подняв сжатые руки над головой и потрясая ими в воздухе, а его жена покраснела, заулыбалась и скомканным платочком промокнула глаза.
Камера снова вернулась к Пастырю, который поднял руку, прося тишины. Он деловито продолжал: «Вечерняя церемония «В добрый путь» начнется ровно в полночь, и одновременно закроются все двери, поэтому соберитесь здесь пораньше, и пусть все увидят этот радостный праздник нашей паствы. Мы гордимся Артом и Дотти. Похоронная служба состоится после восхода солнца с завтраком для тех, кто должен быть на работе рано». Лицо Пастыря вдруг посуровело, камера наезжала на него, пока голова не заняла весь ящик. «После последней вечеринки «В добрый путь» причетник обнаружил пустую бутылку, емкостью в одну пинту, в комнате Радости, причем марки, изготовляемой грешниками. Это было и прошло. Оступившийся брат наш покаялся, заплатил семикратный штраф, отказавшись даже от положенной при уплате наличными скидки. Я уверен, что больше он не поскользнется. Но остановитесь на минуту и подумайте, дети мои, стоит ли рисковать вечным блаженством ради экономии нескольких пенсов на рукотворном мирском товаре? Всегда приобретайте тот радостный, просветленный и одобренный Церковью напиток, на этикетке которого изображен улыбающийся епископ Дигби. Не позволяйте грешникам всучить вам нечто будто бы «столь же хорошее». Наши спонсоры поддерживают нас, и поэтому они заслуживают нашей поддержки. Брат Арт, мне очень жаль, что пришлось поднять этот вопрос…
— Все в порядке, Пастырь. Наливай до краев!
—…в такие радостные минуты. Но нам всем надлежит помнить, что…»
Джубал выключил звук:
— Майк, это совсем не то, что тебе нужно.
— Не то?
А, черт, все равно малыш когда-нибудь об этом узнает…
— Ладно, смотри, только после приходи ко мне, мы поговорим.
— Хорошо, Джубал.
Харшоу хотел было добавить что-то насчет склонности Майка понимать все в буквальном смысле, но музыка в видеофоне стала стихать, потом прекратилась совсем, и экран заполнило лицо человека лет сорока, на которое Джубал тут же мысленно наклеил этикетку «коп».
Джубал пошел в атаку первым:
— Вы не Гил Берквист!
— А почему вас интересует мистер Берквист?
Джубал ответил с наигранным спокойствием:
— Мне угодно с ним поговорить. Послушайте, мой друг, вы государственный служащий?
Человек на экране замялся:
— Да, вы должны…
— Ничего я вам не должен. Я гражданин этой страны, и мои деньги идут на ваше жалованье. Я потратил целое утро на то, чтобы позвонить по телефону… и меня отсылают от одного тупицы с мозгом гусеницы к другому, причем все они кормятся из государственной кормушки… Теперь еще вы! Сообщите мне ваше имя, вашу должность и номер платежной карточки. После этого я хочу поговорить с мистером Берквистом.
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Бросьте, бросьте! Я не обязан отвечать. Я частное лицо, а вы нет, и вопрос, который я задал, имеет право задать любой гражданин любому государственному служащему. Смотри дело О'Келли против штата Калифорния, 1972 год. Я требую, чтобы вы назвали себя, должность, номер карточки.
Человек на экране сказал ровным тоном:
— Вы доктор Джубал Харшоу. Вы звоните из…
— Так вот, значит, зачем вам потребовалось столько времени?! Это очень глупо. Мой адрес можно получить в любой библиотеке, в любом почтовом отделении, в любом телефонном справочнике. Кто я такой, знают все. Все, кто умеет читать. А вы умеете читать?
— Доктор Харшоу, я полицейский офицер и требую вашего содействия. Какова причина…
— Фу, сэр! Я ведь адвокат. От гражданина можно потребовать содействия лишь при определенных обстоятельствах. Например, во время преследования преступника, но и в этом случае полицейский обязан предъявить свои документы. Разве вы преследуете преступника? Вы что, хотите прыгнуть за ним сквозь этот проклятый экран? Кроме того, от гражданина можно потребовать содействия в разумных и законных пределах во время полицейского расследования.
— В данном случае ведется именно расследование.
— Чего, сэр? Перед тем как потребовать моего содействия, вы обязаны назвать себя, удостоверить мне ваше bona fide (Искренность, честность. Здесь: честность намерений (лат.)), объявить о цели, которую вы преследуете, и — если я того пожелаю — предъявить соответствующую статью и доказать, что действительно имеет место разумная необходимость. Вы ничего этого не сделали. Я желаю разговаривать с мистером Берквистом.
У мужчины играли желваки на скулах, когда он сказал:
— Я капитан Хейнрих из Федерального бюро С.С. Тот факт, что вас соединили со мной, когда вы звонили во Дворец правительства, должен служить вам доказательством, что я именно тот, кем представился. Однако…
Он вынул бумажник, открыл его и поднес к экрану. Харшоу глянул на его служебное удостоверение.
— Отлично, капитан, — пробурчал он, — а теперь объясните мне, почему вы мешаете моему разговору с мистером Берквистом?
— Мистера Берквиста сейчас нет.
— А почему же мне раньше не сказали об этом? Тогда соедините меня с кем-либо того же ранга. Я имею в виду одного из тех, кто работает непосредственно с Генеральным секретарем, как Берквист. Я не желаю, чтобы меня снова гоняли к какому-нибудь мелкому чинуше, у которого нет власти, даже чтобы утереть себе сопли. Если Гила нет, тогда, ради бога, дайте мне кого-нибудь того же ранга.
— Вы стараетесь дозвониться до Генерального секретаря?
— Совершенно точно.
— Очень хорошо. Тогда вы, может быть, объясните, что именно вам нужно от Генерального секретаря?
— А вы что, личный советник Генерального секретаря и допущены к его секретам?
— Это вас не касается.
— Нет, касается, да еще как! Как полицейский офицер, вы должны были бы это знать. Я все объясню, но лишь тому человеку, о котором мне будет известно, что он допущен к очень деликатной информации и пользуется доверием мистера Дугласа в такой мере, что может устроить мне разговор с Генеральным секретарем. Вы уверены, что я не могу связаться с мистером Берквистом?
— Совершенно уверен.
— Тогда пусть это будет кто-то равный ему по положению.
— Если это секрет, вы не имеете права разглашать его по телефону.
— Дорогой капитан, поскольку вы проследили мой вызов, вам известно, что мой телефон оборудован устройством для принятия обратного вызова связи высокой секретности.
Офицер Специальной Службы проигнорировал сказанное. Вместо этого он сказал:
— Доктор, я буду откровенен. До тех пор, пока вы не скажете, по какому делу звоните, вы ничего не добьетесь. Если вы позвоните снова, вас опять переключат на мой кабинет. Будете звонить сотню раз или целый месяц, будет то же самое. Пока вы не согласитесь с нами сотрудничать.
Джубал довольно ухмыльнулся:
— А теперь в этом больше нет надобности, поскольку вы — то ли умышленно, то ли намеренно, не знаю, — допустили ошибку насчет уговора, который будет предшествовать действиям. Я со своей стороны тоже ведь могу отключиться хоть на весь день… Но теперь кодовым словом будет уже не «Берквист».
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Мой дорогой капитан! Ради бога, не по телефону, даже если нас не подслушивают! Вам следовало бы знать, что я крупный специалист по философанкулистике и в этой области весьма активен.
— Как вы сказали? Повторите еще раз!
— Да неужели вы не изучали амфигуэри? (Шуточные стихи, набор бессмысленных сочетаний). Господи, сейчас ее проходят в начальных классах школы! Ладно, возвращайтесь тогда к вашим игрушкам. Мне вы больше не нужны.
Джубал отключился, поставил автоответчик на отказ от соединения на десять минут, сказал: «Пошли, ребята», — и вернулся на свое излюбленное место возле бассейна. На всякий случай Анни было приказано принести сюда белую тогу Свидетеля, Майку — находиться в пределах видимости, Мириам получила инструкции насчет телефона. Свершив все это, Джубал позволил себе расслабиться.
Он был весьма доволен собой. Джубал и не ожидал, что его сразу же соединят с Генеральным секретарем. Его вылазка открыла ему слабое место в обороне Генерального секретаря, и он надеялся, что стычка с капитаном Хейнри-хом однозначно приведет к телефонному звонку с более высокого уровня.
Если же этого не произойдет, то обмен любезностями с копом из С.С. был сам по себе удовольствием и согрел душу. Харшоу был твердо убежден, что есть ноги, самой судьбой предназначенные для того, чтобы на них наступали, дабы минимизировать нахальство бюрократов и улучшить их породу. Он сразу же обнаружил, что у капитана Хейнриха именно такие ноги.
Он очень хотел знать, долго ли протянется ожидание. Кроме того, что подготовленная им «бомба» могла и не сработать вообще, он обещал Джилл заняться судьбой Бена Какстона, а теперь его заставляло торопиться еще одно событие — пропал Дьюк.
Исчез ли он на день или ушел навсегда, Джубал не представлял. Дьюк был за ужином, но за завтракомуже отсутствовал. В штате Харшоу никто друг за другом не следил, да никому вроде и не было дела до Дьюка.
Джубал глянул через бассейн, поглядел, как Майк пытается повторить прыжок Доркас, которая только что показала высший класс, и заметил про себя, что сегодня утром он не спрашивал про Дьюка не без причины. Дело в том, что он вовсе не желал справляться у медведя, где находится Элджи (Персонажи английской детской сказки). А вдруг медведь ответил бы правду? Был лишь один способ исправить последствия собственного слабоволия.
— Майк, поди сюда!
— Да, Джубал.
«Человек с Марса» вылез из бассейна и трусцой, как преданный щенок, подбежал к Джубалу. Харшоу оглядел его и решил, что тот сейчас весит фунтов на двадцать больше, чем когда прибыл сюда… и все это мускулы!
— Майк, ты знаешь, где Дьюк?
— Нет, Джубал.
Что ж, все в порядке. Парнишка врать не умеет… Стой! Джубал вспомнил кошмарную манеру Майка отвечать только на точно заданный вопрос. Майк ведь и о пропавшем ящике из-под бренди тоже сказал, что не знает, где тот находится после исчезновения.
— Майк, когда ты его видел в последний раз?
— Я видел, как Дьюк шел вверх по лестнице, когда я и Джилл спускались по ней сегодня утром, в то время когда пора было готовить завтрак. — Майк с гордостью добавил: — Я помогал готовить.
— Это было в последний раз, когда ты видел Дьюка?
— С тех пор не видел, Джубал. Я прекрасно сжег тост!
— Уверен в этом. Из тебя получится превосходный муж для какой-нибудь счастливицы, если ты не поостережешься.
— О, я сжег его очень осторожно!
— Джубал!
— Да, Анни?
— Дьюк позавтракал очень рано и тут же ускакал в город. Я думала, вы знаете.
— Да, — чуть помедлив, отозвался Джубал, — только я предполагал, что он уедет после ленча.
Внезапно пришло ощущение снятой с души колоссальной тяжести. И дело вовсе не в том, что Дьюк для него что-то значит… конечно, нет… Он уже много лет назад решил, что ни одно человеческое существо более не станет для него близким… Просто почему-то было тревожно… вот и все…
Интересно, какой юридический закон нарушается, если человека заворачивают перпендикулярно ко всему остальному?
Разумеется, это не убийство, раз мальчик пользовался своим средством в порядке самозащиты или дозволенной обороны другого — например, Джилл. Скорее уж тут применимы пенсильванские законы против колдовства… Любопытно бы узнать, как может быть сформулировано обвинение?
А если повернуть дело под углом зрения гражданского права? Можно ли подвести то, что он, Джубал, укрывает «Человека с Марса», под статью о «соблазне, нарушающем порядок»? Да, вскоре, судя по всему, нам понадобятся новые законы. Майк уже вышиб подставку из-под ног физики и медицины, хотя, конечно, люди этих профессий и не подозревают о наступившем хаосе. Харшоу вспомнил, какой трагедией стала для многих ученых теория относительности. Они не смогли ее понять и обрушили свой гнев лично на Эйнштейна. Самое лучшее, что может сделать несгибаемая старая гвардия, — это вымереть и дать простор молодым умам.
Его дед рассказывал ему примерно то же самое о медицине, когда появилась гипотеза о микробах как причинах многих болезней. Врачи сходили с ума, называли Пастера лжецом, идиотом и еще хуже, отказываясь при этом даже подумать над доказательствами, которые их «здравый смысл» просто не принимал.
Что ж, он предвидит, что Майк вызовет куда больший переполох, нежели Пастер и Эйнштейн, вместе взятые. Это, кстати, напомнило ему…
— Ларри! Где Ларри?
— Я тут, босс, — ответил ему громкоговоритель. — Внизу, в мастерской.
— «Тревожная кнопка» с тобой?
— Еще бы! Вы же велели мне даже спать с ней!
— Подскочи сюда и передай ее Анни. Анни, держи ее вместе со своей тогой.
Анни молча кивнула, а Ларри ответил:
— Сию минуту, босс, а что, отсчет времени уже начинается?
— Давай, давай, не болтай! — Джубал заметил, что «Человек с Марса» все еще стоит перед ним, неподвижный, как статуя.
Статуя? Джубал покопался в памяти. Микеланджеловский Давид! Точно — те же еще полудетские кисти рук и ступни ног, безмятежное чувственное лицо, вьющиеся, пожалуй, чуть длинноватые волосы.
— Пока все, Майк.
— Хорошо, Джубал.
Однако Майк и не думал уходить.
— Тебе что-нибудь нужно, сынок?
— Насчет того, что я видел в этом г…ном ящике. Ты сказал поговорить после.
— О! — Харшоу вспомнил передачу фостеритов и поморщился: — Хорошо. Только не зови его г…ным. Это стереовизор.
Майк безмерно удивился:
— Разве это не г…ный говорящий ящик? Я неверно расслышал, как ты его называл?
— Нет, это действительно г…ный говорящий ящик. Но ты всегда должен называть его стереовизором.
— Я буду называть его стереовизором. Но почему, Джубал, я не грокк.
Харшоу вздохнул. Опять двадцать пять! Любой разговор со Смитом кончался тем, что они сталкивались с человеческим поведением, не поддающимся логическому обоснованию, и попытки объяснить Смиту это обстоятельство занимали бесконечно много времени.
— Я сам не грокк этого, Майк, — признался он, — но Джилл хочет, чтоб ты говорил именно так.
— Я буду так делать, Джубал, раз Джилл хочет этого.
— Ну а теперь скажи мне, что ты видел и слышал и что ты из всего этого грокк!
Майк пересказал виденное и слышанное в говорящем ящике с точностью до единого слова и малейшего жеста, включая рекламные клипы. Поскольку он уже прочел почти всю энциклопедию, то познакомился с такими статьями, как «Религия», «Христианство», «Ислам», «Иудаизм», «Конфуцианство», «Буддизм» и всеми относящимися к ним вопросами. Он, однако, не грокк из этого ничего.
Джубал узнал, что:
а) Майк не понял, что служба фостеритов была религиозной церемонией;
б) Майк помнил все, что прочел о религии, но оставил этот предмет для будущей медитации, не поняв в прочитанном ни слова;
в) у Майка было весьма слабое представление о том, что такое религия вообще, хотя он мог свободно процитировать девять дефиниций этого понятия;
г) марсианский словарь не содержал ни единого слова, которое можно было бы как-то соотнести с этими дефинициями;
д) обычаи, которые Джубал описывал Дьюку как религиозные марсианские церемонии, таковыми вовсе не были — для Майка они столь же прозаичны, как поход на овощной рынок для Джубала;
е) на марсианском языке было невозможно провести границу между такими понятиями, как «религия», «наука» и «философия», а поскольку Майк думал на марсианском, он, естественно, не мог их разделить.
Для него все это было «учением» Старейших. Он никогда не слыхивал о сомнении или об «исследованиях» (для всего этого в марсианском языке слов не было). Ответы на все вопросы они получали прямо от Старейших, которые были всезнающими и всемогущими, касалось ли это погоды на завтра или космической телеологии (Идеалистическое учение о цели и целесообразности). Майк видел на Земле прогнозы погоды и считал их посланиями от человеческих Старейших тем, кто еще существовал во плоти. Примерно такой же была его концепция в отношении авторов энциклопедии «Британика». Но последним и самым худшим для Джубала было то, что Майк грокк службу фостеритов как объявление о близящейся церемонии расставания души с телом у двух людей, которые должны были присоединиться к человеческим Старейшим, — и Майка это в высшей степени взволновало.
Верно ли он грокк! Майк понимал, что его английский пока еще плох, он по незнанию делал ошибки, так как пока был еще только яйцом. Но это-то он грокк правильно? Он с нетерпением ждал встречи с человеческими Старейшими, у него к ним накопилось множество вопросов. Верно ли, что теперь эта возможность появилась? Или ему еще надо много учиться и он пока не достоин?
Джубала спас лишь удар гонга. Пришла Доркас с подносом сандвичей и кофе. Джубал ел в молчании, что вполне устраивало Смита, которого еще в детстве обучили, что трапеза — это время медитации. Джубал стремился затянуть завтрак как можно дольше, продолжая обдумывать ответы и проклиная себя, что разрешил Майку смотреть это стерео.
О, разумеется, мальчик все равно рано или поздно наткнулся бы на что-то религиозное, иначе и быть не могло, раз он собирается провести жизнь на этой идиотской планете. Но, черт побери, следовало бы все же немножко подождать, пока Майк не попривыкнет к странностям человеческого поведения… И уж, конечно, не фостериты должны быть первой ласточкой в знакомстве с религиозной проблематикой.
Убежденный агностик, Джубал считал, что все религии, от анимизма бушменов Калахари до самой интеллектуализированной современной веры, стоят друг друга. Но эмоционально он к одним относился хуже, чем к другим, и одно упоминание о Церкви Нового Откровения вызывало у него скрежет зубовный.
Фостериты претендовали на полную Истину благодаря своей непосредственной связи с Небесами; их наглая нетерпимость, их манифестации и футбольные ралли, их службы, подобные торговым распродажам, — все это угнетало его. Если уж люди должны ходить в церковь, то какого черта они не делают это с достоинством, подобно католикам, квакерам или приверженцам «Христианской Науки»?
Если Бог существует (а в отношении этого вопроса Джубал соблюдал прочный нейтралитет) и если ему угодно, чтобы его почитали (допущение, которое Джубал считал маловероятным, но тем не менее возможным в свете собственного невежества), то представлялось совершенной дикостью, что Бог, сотворивший целые Галактики, мог соблазниться той собачьей чушью, которую предлагали фостериты в качестве веры.
Однако доведенная до абсурдаачестность вынуждала Харшоу признать, что фостериты и в самом деле могли оказаться носителями Истины, только Истины и ничего, кроме Истины. Вселенная была столь идиотским местечком, что известное положение, будто нечто абстрактное случайно оказалось состоящим из атомов, которые случайно соединились таким образом, который случайно оказался похожим на всеобъемлющий закон природы, причем некоторые случайно образовавшиеся формы случайно приобрели способность самосознания, и две из них случайно оказались «Человеком с Марса» и старым лысым дураком, в шкуре которого заключен Джубал, выглядело еще более невероятным, чем проповедь фостеритов.
Нет, Джубал никак не мог проглотить эту теорию случайностей, которая, однако, была весьма популярна среди людей, называвших себя учеными. Случайность никак не могла объяснить Джубалу существования Вселенной. Она не могла объяснить даже существования самой случайности, как горшок не мог объяснить существования горшка.
Что же тогда остается? «Наиболее вероятная гипотеза» не заслуживает уважения; «Бритва Оккама» (Одно из положения формальной логики, сформулированное средневековым философом Оккамом: «Не надо умножать сущности сверх необходимого») не может отсечь главную проблему — природу Разума Господня (можно назвать и так, ведь «Бог» — единственное односложное слово англосаксонского происхождения, не относящееся к числу односложных четырехбуквенных (Намек на «неприличные» односложные четырехбуквенные слова в английском словаре) и вполне подходящее для того, чтобы обозначать то, чего ты сам не понимаешь).
И вообще, есть ли какая-нибудь причина, чтобы отдать предпочтение той или иной гипотезе? Раз ты ничего не знаешь, значит, ее нет. Джубал признавал, что всей его долгой жизни так и не хватило, чтобы разобраться хотя бы в основных проблемах Вселенной.
Так что фостериты могут оказаться и правы.
Но, напомнил он себе со злостью, две вещи незыблемы: мой вкус и моя гордость. Если монополией на Истину обладают фостериты, если Небо открыто только для фостеритов, то он — Джубал Харшоу, будучи джентльменом, предпочтет ту Вечность, что наполнена воплями пытаемых и предназначена грешникам, отринувшим Новое Откровение. Если он и не мог четко различить Лик Господень, то глаз был все же достаточно зорок, чтобы подобрать себе компанию, соответствующую его вкусам… А фостериты под эту мерку никак не подходили.
Джубал понимал, в чем ошибка Майка. Фостериты, «отправлявшиеся» на Небо в назначенное время, действительно внешне напоминали о той добровольной смерти плоти, которая, как Джубал не сомневался, была ширрко распространенным обычаем на Марсе. Джубал сильно подозревал, что более точным определением практики фостеритов был бы термин «убийство». Но последнее никогда не было доказано, и теперь на это почти не намекали. Фостер был первым, кого отправили «по зову» и который умер в точно назначенное время. С тех пор среди фостеритов это считалось особым отличием и высокой милостью. Уже много лет ни один прокурор не осмеливался сунуть свой нос в эти таинственные смерти.
В общем-то Джубалу это было до лампочки, хороший фостерит — это мертвый фостерит.
Но объяснить Майку это было трудно.
К чему же тянуть резину — лишняя чашка кофе все равно не спасет положения.
— Майк, кто сотворил мир?
— Прошу прощения?
— Оглянись вокруг. Все, что тебя окружает. И Марс. И звезды. Все. Тебя. Меня. Всех. Старейшие говорили тебе, кто это сделал?
Майк казался невероятно удивленным.
— Нет, Джубал.
— А сам ты думал об этом? Откуда Солнце? Кто подвесил на небе звезды? Кто создал все это? Все, повсюду, весь мир, всю Вселенную… и нас, разговаривающих об этом между собой?
Джубал замолк, удивленный собственным красноречием. Он намеревался прибегнуть к обычным агностическим подходам… и вдруг обнаружил, что невольно следует правилам своей профессии: будучи порядочным адвокатом, он игнорирует собственные взгляды и пытается поддержать религиозный взгляд, которого не придерживается сам, но который разделяется большинством людей. Он нашел, что вольно или невольно стал адвокатом ортодоксальных взглядов против… против чего, он и сам не знал… Против нечеловеческой точки зрения, должно быть.
— Как отвечают Старейшие на эти вопросы?
— Джубал, я не грокк… что это действительно вопросы. Мне очень жаль!
— Как? Я не грокк ответа!
Майк помолчал:
— Я попробую… но слова… они… неправильны. Не «поместил», не «сделал». Мир есть. Мир был. Мир будет. Вот!
— Каким был вначале, таков теперь и пребудет всегда. Мир бесконечен…
Майк радостно улыбнулся:
— Ты грокк это!
— Я не грокк, — хрипло ответил Джубал, — я просто процитировал нечто сказанное одним Старейшим.
Он решил подойти с другой стороны. Бог-Демиург был не тем аспектом божественности, с которого следовало начинать: Майк не представлял себе самой идеи Создания. Джубал и сам не был уверен в правильности своего понимания, но уже давным-давно заключил с самим собой договор: постулировать создание Вселенной по четным дням, а вечной, никем не сотворенной, хватающей себя за хвост Вселенной — по нечетным, поскольку каждая из гипотез не уступала в парадоксальности своей сопернице. Лишний же день високосного года оставался на долю оголтелого солипсизма.
Решив так для себя раз и навсегда этот не имеющий ответа вопрос, он не вспоминал о нем уже в течение отрезка времени, равного жизни целого поколения.
Теперь Джубал решил объяснить религию в самом общем плане, оставляя проблему Бога и связанных с ней аспектов на потом.
Майк согласился, что Знания приходят разных размеров — от маленьких, которые даже юные согнездники могут грокк, до больших, которые только Старейшие могут грокк во всей полноте. Но попытки Джубала провести границу между большими и малыми знаниями так, чтобы «большие знания» имели бы значение «религиозных вопросов», были безуспешны. Некоторые религиозные вопросы вообще не казались Майку вопросами (как, например, «Творение»), а другие — слишком «маленькими» вопросами, ответы на которые очевидны даже для молодняка, как, например, жизнь после смерти.
Джубал оставил это и перешел к теме множественности религий. Он объяснил, что люди имеют сотни путей, которыми доставляются «большие знания», каждый из которых со своими собственными ответами и каждый претендует на их истинность.
— Что такое Истина? — спросил Майк.
(«Что есть Истина?» — спросил один римский судья и умыл руки. Джубал очень жалел, что не может поступить также.)
— Отвечаю: Истина — то, что ты говоришь правильно. Сколько у меня рук?
— Две руки. Я вижу две руки, — поправился Майк.
Анни подняла глаза от книги.
— За шесть недель я из него воспитаю Честного Свидетеля.
— Помолчи, Анни. Нам и без того трудно. Майк, ты ответил верно. У меня две руки. Твой ответ — Истина. Но, предположим, ты ответил бы, что у меня их семь.
Майк выглядел совсем несчастным.
— Я не грокк, как бы я мог дать такой ответ.
— Да, я не думаю, что ты мог бы так сказать. Ты бы ответил неверно, если бы поступил так. Твой ответ тогда не был бы Истиной. Но, слушай меня внимательно, Майк, каждая религия претендует на истинность, претендует на то, что говорит правильно. Однако их ответы так же различаются между собой, как две руки и семь рук. Фостериты говорят одно, буддисты — другое, мусульмане — третье. Ответов много, и все они разные.
Майк, судя по всему, делал гигантские усилия, стараясь понять.
— Все говорят верно? Джубал, я не грокк.
— Я тоже.
«Человек с Марса» выглядел очень встревоженным, потом вдруг заулыбался:
— Я попрошу фостеритов спросить ваших Старейших, и тогда мы все узнаем, мой брат. Как мне сделать это?
Через несколько минут Джубал, к своему полному неудовольствию, обнаружил, что пообещал Майку организовать интервью с кем-нибудь из церковных шишек. Ему не удалось поколебать убежденность Майка в том, что фостериты имеют контакт с человеческими Старейшими. Трудность заключалась в том, что Майк не мог понять, что такое ложь, — дефиниции понятий «ложь» и «фальшь» вошли в его сознание без того, чтобы он их грокк. Ошибиться, сказав что-то не то, можно было, с его точки зрения, только в силу какой-то невероятной случайности.
Поэтому церковную церемонию фостеритов он принял за Истину.
Джубал пробовал объяснить ему, что все человеческие религии претендуют на общение со Старейшими, но тем не менее их ответы не совпадают.
Майк высказал определенную тревогу:
— Джубал, мой брат, я пытаюсь… но я не грокк, как может быть неверно сказано. У моего народа Старейшие всегда говорят верно. Мой народ…
— Погоди-ка, Майк…
— Прошу прощения?
— Когда ты сказал «мой народ», ты говорил о марсианах? Майк, но ведь ты не марсианин. Ты — человек.
— А что такое «человек»?
Джубал даже застонал. Майк, безусловно, мог бы привести правильную дефиницию из словаря. Он никогда не задавал вопросов, чтобы подразнить собеседника. Он всегда жаждал информации и сейчас ожидал, что Джубал снабдит его ею.
— Я — человек, ты — человек, Ларри — человек.
— А Анни — не человек?
— Гм… Анни — человек, только женский… Женщина.
— Спасибо, Джубал…
— Заткнись, Анни!
— Ребенок — человек? Я видел картинки и в г…ном ящи…, в стереовизоре. Ребенок не имеет облика Анни… а у Анни форма другая, чем у тебя… А у тебя другой облик, чем у меня… Но ребенок — это ребячий человек, да?
— Гм… да, ребячий человек.
— Джубал, я думаю, я грокк, что мой народ — марсиане — они тоже человеки. Человек, он грокк. Верно я говорю?
Джубал решил подать заявление о выходе из философского общества и заняться вязанием. Что такое грокк? Он сам уже чуть ли не ежечасно пользовался этим словом, но грокк его не мог. А что такое «человек»? Двуногое существо без перьев? Образ Божий? Или случайный результат борьбы за существование наиболее приспособленных в самом приземленном значении этого слова? Наследник Смерти и Налогов? Марсиане, казалось, победили смерть, и, видимо, у них не было денег, собственности, производства в человеческом понимании, а значит, не могло быть и налогов.
Да, мальчик прав. Форма не имеет значения при определении понятия «человек», как не важна бутылка, в которую налито вино. Человека можно даже вынуть из этой бутылки, как того бедолагу, чью жизнь русские «спасли», поместив его мозг в стеклянный контейнер и опутав проводами, как телефонную станцию. Боже, какая жуткая шутка! Интересно, сумел ли этот бедняга сам оценить ее?
Но чем, с точки зрения марсианина, человек отличается от других животных? Может ли раса, умеющая левитировать (и бог знает еще что), испытывать уважение к машинам? Если так, то что для них Асуанская плотина в сравнении с тысячами миль кораллового рифа? Человек способен к самопознанию? И обобщениям? Чистой воды бахвальство — ведь невозможно доказать, что кит или секвойя не являются философами и поэтами невиданной на Земле силы…
Есть лишь одна сфера, где человек не имеет соперников. Он доказал свою неистощимую изобретательность в том, как убивать, порабощать, подавлять, и нашел тысячи способов со все возрастающей эффективностью делать жизнь других людей непереносимым бременем. Человек — самая мрачная насмешка над самим собой. Ведь основой юмора является…
— Человек — животное, которое смеется, — сказал Джубал.
Майк подумал:
— Значит, я не человек.
— Как?
— Я не смеюсь. Я слышал смех, но он меня напугал. Потом я грокк, что он не приносит боли. Я старался научиться… — Майк закинул голову и издал ужасное карканье.
Джубал заткнул уши:
— Перестань!!!
— Ты слышал? — печально согласился с ним Майк. — Я даже воспроизвести его не могу. Значит, я не человек.
— Минутку, сынок. Ты просто еще мало знаешь… и у тебя ничего не получится, если ты станешь подражать. Но ты засмеешься, обещаю тебе. Если ты поживешь с нами достаточно долго, то однажды ты откроешь, как мы смешны, и засмеешься…
— Засмеюсь?
— Обязательно. Не беспокойся, это придет само собой. Еще бы, даже настоящий марсианин захохочет, когда он грокк нас.
— Я буду ждать.
— А пока ждешь, не сомневайся, что ты человек. Ты человек. Человек, рожденный женщиной и рожденный для мук… и когда-нибудь ты грокк во всей полноте и захохочешь, ибо человек — это животное, которое смеется над собой. Насчет же твоих марсианских друзей я не знаю, но грокк, что они тоже «человек».
— Хорошо, Джубал.
Джубал уже полагал интервью оконченным и чувствовал облегчение. Он никогда еще не испытывал подобного стыда, никогда, с того самого далекого дня, когда отец (с порядочным опозданием) объяснил ему, что все: и птицы, и пчелы, и цветы — все они…
Но «Человек с Марса» еще не закончил.
— Джубал, мой брат, ты спрашивал меня: «Кто построил Мир?» У меня не было слов, потому что я не мог грокк вопрос правильно. Я все время искал эти слова.
— Ну и…
— Ты сказал мне: «Бог создал Мир».
— Нет, нет, — запротестовал Джубал, — я сказал, что, хотя религии и расходятся по многим вопросам, большинство из них утверждает, что Бог создал Мир. Я сказал тебе, что не грокк этого во всей полноте, но что слово «Бог» — это то слово, которым они все пользуются.
— Да, Джубал, —дсказал Майк. — Слово «Бог»! — И добавил: — Ты грокк
— Должен признаться, что я не грокк.
— Ты грокк, — твердо повторил Майк. — Я понял. У меня не было слов. Ты грокк. Анни грокк. Я грокк. Травы под моими ногами грокк в своей счастливой прелести. Но у меня не было слов. Слово — «Бог».
— Давай дальше.
Майк торжествующе указал на Джубала:
— Ты - БОГ!
Джубал хлопнул ладонью по щеке:
— О Иисус! Что я наделал! Слушай, Майк, успокойся! Ты меня не так понял! Я сожалею, горько сожалею, что так вышло! Забудь все, что я сказал, мы как-нибудь потом обговорим по новой. Но…
— Ты есть бог, — убежденно повторил Майк. — Тот, кто грокк, Анни — бог. Я — бог. Счастливые травы — бог. Джилл, которая всегда грокк в своей безмятежной красоте. Джилл — бог. Все творят форму, радуются и создают вместе… — Он прокаркал что-то на марсианском.
— Ладно, Майк. Все это может подождать. Анни, ты запомнила?
— Можете поручиться, босс.
— Запиши. Я поработаю над этим позже. Так я это не брошу. Я должен. — Джубал взглянул на небо и воскликнул: — О боже! Все в Генеральныо штаб! Анни! Проверь, верно ли поставлен указатель тревоги, и палец на кнопку! Может быть, они направляются не сюда.
Он опять взглянул на небо, на котором ясно были видны две машины, летевшие с юга.
— Боюсь, это они. Майк, немедленно в бассейн! Помни, что я тебе сказал — в самую глубокую часть, замереть и не выходить, пока я не пришлю Джилл к тебе.
— Хорошо, Джубал.
Майк быстрыми шагами достиг бассейна, прыгнул в него и исчез. Колени выпрямлены, носки вытянуты, ступни сложены вместе.
— Джилл! — позвал Харшоу. — Нырни и вылезай на берег. Ларри — то же самое. Если кто-то наблюдал за нами, я их запутаю — сколько людей вошло в бассейн и сколько вышло. Доркас! Выйди из воды, потом снова нырни. Анни! Нет, у тебя сигнал тревоги.
— Я могу надеть тогу и сесть на берегу. Босс, вы хотите, чтобы между сигналом и нажатием кнопки был какой-то промежуток?
— Да, тридцать секунд. Если они сядут, надевай тогу Свидетеля, а палец на кнопку. Потом подожди, когда я позову тебя к себе, и жми!! Боюсь, кричать «волки!» напрасно. — Он посмотрел из-под ладони. — Один из них опускается… вид у него типичного «черного ворона». Ох, черт, а ведь я надеялся, что они начнут переговоры!
Первая машина сделала разворот и стала опускаться прямо на цветник, окружавший бассейн. Вторая продолжала описывать круги на небольшой высоте. Машины были полицейского образца, рассчитанные чуть ли не на целый взвод, с маленькой стилизованной эмблемой Федерации на борту.
Анни пристроила передатчик на траве, быстро натянула тогу, подняла передатчик и положила палец на кнопку. Дверца первой машины открылась сразу же, как только колеса коснулись земли, и Джубал кинулся к ней с безумной смелостью пекинеса. Когда из машины показался человек, Джубал завопил:
— Уберите эту вонючую кучу железа с моих роз!
— Джубал Харшоу? — осведомился человек.
— Прикажите вашему кретину поднять эту металлическую бочку и отвести ее прочь! Прочь с цветника на траву! Анни!
— Иду, босс.
— Джубал Харшоу, у меня ордер…
— Мне плевать, какой у вас там ордер! Хоть на английского короля! Уберите это г… с моих цветов! А затем я, черт бы вас побрал, подам в суд на ваши действия… — Джубал наконец взглянул на офицера, как будто увидев его впервые. — А-а… это вы! — процедил он с глубоким презрением. — Вы родились идиотом или специально учились на него? А этот олух в форме, где он-то учился водить машину?
— Будьте добры, ознакомьтесь с ордером. — Капитан Хейнрих говорил с нарочитым спокойствием. — А потом…
— Вы сначала уберите эту тачку с моей клумбы, или я предприму действия в защиту моих прав, которые будут вам стоить пенсии!
Хейнрих заколебался.
— Сию же минуту, — кричал Джубал, — прикажите этим болванам, чтобы они уносили свои сапожищи отсюда! Вон тот идиот с коровьими зубами стоит на получившей приз Элизабет М. Хьюитт!
Хейнрих обернулся:
— Ребята, вы там поосторожнее с розами! Паскин, сойди с клумбы! Роджерс! Подними машину и сядь на лужайку подальше от цветника. — Он опять повернулся к Харшоу: — Это вас удовлетворит?
— Если он уберется… но вам все равно придется оплатить убытки! Покажите мне ваши документы! И покажите их Честному Свидетелю, а потом громко и четко объявите ваше имя, звание, организацию и номер платежной карточки.
— Вы знаете, кто я такой. У меня ордер…
— А у меня — право всадить в вас кое-что из дробовика, если вы не будете действовать по закону и в установленном порядке. Мне неизвестно, кто вы такой! Вы похожи на того зануду, которого я видел по видеофону, но я не обязан вас узнавать! Вы должны доказать мне, кто вы есть, и сделать это в установленном порядке, смотри Свод Законов, параграф 1602, статья 2; все это следует делать до того, как вы предъявите ордер. И то же самое относится вон к тем гориллам, а также к тому паразиту, который водит вашу машину.
— Все они полицейские офицеры, действующие по моему приказу.
— Мне неизвестно, кто они такие. Может быть, они приобрели свои клоунские костюмы в костюмерной — они на них сидят безобразно. Следуйте букве закона, сэр! Вы вломились в мой дом, который мой замок! Вы утверждаете, что вы полицейский офицер, и вы утверждаете, что у вас есть ордер, оправдывающий это вторжение. Но я заявляю, что вы просто бродяги, нарушившие границы частного владения, и буду считать так, пока вы не докажете противного. Я могу во исполнение своих суверенных прав даже применить против вас силу, чтобы удалить вас отсюда, чем я и воспользуюсь ровно через три секунды.
— Я бы вам не советовал.
— А кто вы такой, чтобы давать мне советы? Если я буду ранен при попытке выполнить свой долг гражданина, ваше поведение будет расценено как незаконное нападение с применением смертоносного оружия, если те штуки, которые носят ваши ослы, действительно пистолеты, которыми они мне кажутся. Вы нарушаете, друг мой, и уголовный, и гражданский кодексы, и я за это с вас шкуру спущу! — Джубал вытянул свою морщинистую руку и сжал кулак. — Пошли прочь с моей земли!
— Успокойтесь, доктор. Мы поступим по-вашему.
Хейнрих побагровел, но старался говорить спокойно.
Он предъявил удостоверение, на которое Джубал глянул очень бегло, а затем отдал Хейнриху, который предъявил его Анни. Затем он объявил свое имя, сказал, что он капитан полиции из Федерального бюро Специальной Службы, и назвал код платежной карточки. Один за другим все полицейские и водитель прошли эту издевательскую процедуру, повинуясь приказу Хейнриха, отдавшего его с окаменевшим от гнева лицом. Когда это кончилось, Джубал вежливо произнес:
— А теперь, капитан, чем я могу быть полезен вам?
— У меня есть ордер на арест Гилберта Берквиста, в котором поименована эта местность, эти строения и окрестности.
— Покажите мне его, а потом предъявите Честному Свидетелю.
— Хорошо, покажу. У меня есть аналогичный ордер на арест Джиллиан Бордмен.
— Кого, кого?
— Джиллиан Бордмен. Обвинение — похищение.
— Боже!
— И еще на Гектора С. Джонсона… и еще на Валентайна Майкла Смита… и еще один лично для вас, Джубал Харшоу.
— Меня? Неужели опять налоги?
— Нет. Соучастие в разных делах… а также как важного свидетеля по другим. Кроме того, я бы лично предъявил вам обвинение в сопротивлении закону, если бы имеющийся ордер не делал это излишним.
— Бросьте, бросьте, капитан! С той минуты, как вы предъявили свои удостоверения и стали вести себя, как то следует по закону, я со своей стороны был в высшей степени вежлив и готов служить по мере сил. Так будет и дальше. Конечно, я все равно подам в суд на вас и ваше непосредственное начальство, а также на правительство за противоправные действия до того… и я буду и дальше использовать все имеющиеся у меня права и ресурсы, если вы снова совершите такие деяния. М-м-м… ну и списочек же у вас! Понимаю, почему вы захватили еще один «воронок». Но… постойте, тут что-то непонятное… Эта… как ее… миссис Баркман… я вижу, ей вменяется в вину похищение некоего Смита. А в другом ордере Смит обвиняется в побеге из заключения… Я ничего не понимаю.
— Все верно. Он бежал, а она его похитила.
— А не кажется ли вам, что это обвинение несколько… Оба документа… А на каком основании он был задержан? В ордере об этом не сказано.
— Откуда, черт возьми, мне знать! Бежал, и все тут. Он беглец.
— Господи, помилуй! Я полагаю, что предложу им обоим свои услуги в качестве адвоката. Любопытное дельце… Если допущена ошибка или ошибки, это может привести к самым неожиданным последствиям.
Хайнрих холодно осклабился:
— Это будет несколько затруднительно. Вы ведь тоже будете в тюряге.
— О, совсем недолго, я думаю. — Джубал повысил голос и повернулся лицом к дому: — Я надеюсь, что среди слушающих нас есть и судья Холланд, который, вероятно, сочтет уместным применить процедуру habeas corpus для всех нас. А если Ассошиэйтед Пресс имеет поблизости курьерскую машину, можно будет срочно вручить эти документы кому следует.
— Как ты был, так и остался скользким стряпчим, Харшоу!
