Глава тридцать первая. НИЧЕЙНЫЙ ДЕД
- Какой заплаканный день! - с сожалением говорит Динка, выходя на террасу.
Черные ветки дуба, словно бисером, усеяны дождевыми каплями, последние желтые листы слетают с деревьев и плавают в лужицах у крыльца, земля набухла, неживая, намокшая трава с редкими мелкими ромашками и вылинявшими васильками полегла на лугу…
- “Поздняя осень… Грачи улетели.. ” - вспоминает Динка.
Теперь даже Марина не может ездить на хутор каждый день: рано наступают сумерки, часто моросит дождь, возвращаться на станцию через лес вечером стало очень трудно. Арсеньевы всей семьей приезжают на хутор в субботу и остаются на воскресенье. Они все еще надеются, что приедет отец… Старшие уже знают это от матери, одной Динке никто ничего не говорит, и она ни о чем не спрашивает, но догадывается. Она слышала, как дядя Лека, уезжая, делал подробный план, как пройти на хутор, ни у кого не спрашивая дорогу. Динка видит, что каждый раз мать, сестры и Леня оставляют около печки сухие дрова, а на столе и в буфете всякую еду. Закрыв дверь на терраску, мама прячет ключ в условленном месте под крыльцом.
В субботу Динка, обгоняя всех, мчится через мокрый лес… В сумерках чудится ей, что на хуторе в одном из окошек горит тоненький огонек.
Но нет, никого нет… Так и раньше, и теперь, в этот раз. Сегодня воскресенье, Динка проснулась раным-рано… Вчера Леня и Вася копали ямки для посадки саженцев черешни, вишни и молоденьких яблонь, в ямках набралась вода, всю ночь по железной крыше мелко и надоедливо стучал дождь. Динка в стареньком пальтишке и намокшей, как мышь, серой шапке с ушами, в стоптанных прошлогодних башмаках бегала вчера с Федоркой по лесу. Собирали поздние грибы, ели горьковатую рябину, аукались… Федорка, обвязанная материнским платком, с босыми, отмытыми и вытертыми мокрой травой ногами, свободно шлепала по лужам. Глядя на нее, Динка тоже сняла свои громоздкие, залепленные грязью башмаки и, почувствовав себя легче, с восторгом бегала по лесу, обнимала березки и, окликая подружку, беспричинно смеялась… До сумерек играли в прятки. Но лес стал такой редкий и прозрачный, что, как ни пряталась Федорка, Динка далеко видела рваный платок, из которого выглядывало круглое розовое лицо притаившейся за деревом Федорки.
Наигравшись, подружки разбежались по домам. Когда Динка вернулась, на хуторе уже зажгли свет.
В воскресенье Федорка была занята, старая бабка тащила ее с собой в церковь.
Динка грустно стояла на террасе и смотрела на хмурое небо.
- Ну, что ты стоишь? Дождя сегодня не будет - выходи на террасу, - сказал Леня. - Вон куда тучи ушли, на город! Динка обрадовалась:
- Значит, мы все деревья посадим сегодня?
- Конечно. Я и под дождем посадил бы, от этого дереву худо не будет. Спасибо Васе, помог мне вчера все ямки вскопать.
- А Вася уже уехал?
- Он рано… Ему на урок надо.
Леня уже давно ходил в гимназию. В новом гимназическом мундирчике, затянутый поясом, в новой фуражке, у которой, по обычаю “бывалых” гимназистов, полагалось примять донышко, Леня был так не похож на себя, что сестры совсем затормошили его.
- Какой ты тоненький стал, высокий…. - восхищалась Мышка.
- Настоящий гимназист! - оценила с гордостью Алина.
А Динка запрыгала, схватив Леню за руку:
- Пойдем пройдемся, чтобы все видели, какой ты гимназист!
Леня был счастлив и озабочен. Первые же дни в гимназии показали ему, что знаний и опыта у него все же маловато, что надо с неослабевающим усердием продолжать свои занятия с Васей.
- Чудом вскочил я в пятый класс. Но теперь уж не отступлюсь, я должен до рождества в первые ученики выйти!
Вася соглашался и, недоумевая, спрашивал:
- Что это за фантазия всей семьей, ездить каждую субботу на хутор? Ну, поехали бы мы с тобой раза два, посадили бы, что там надо… Удивляюсь Марине Леонидовне, честное слово, у нее бывают такие же фантазии, как у Динки!
- Так она ж ее мать! - смеялся Леня.
Он ни одной минуты не сомневался в своем друге, но посвятить его в тайну ожидания Арсеньевыми отца все же не мог. “Что зря об этом болтать? Мать захочет - сама скажет, а если молчит, значит, и мне говорить не надо”, - решал про себя Леня.
- Да, сегодня денек будет неплохой, - определил он, стоя на террасе и показывая Динке на небо. - Вон, видишь, какой синий уголок уже очистился!
Леня не ошибся. К полудню показалось слепое солнце, а после обеда вдруг потеплело и стало так тихо, что Леня прямо перед терраской разжег костер и на кирпичах поставили варить грибную похлебку. Марина, подкладывая сучки и помешивая половником похлебку, сидела рядом на крылечке. Леня вытащил старую медвежью шкуру, подаренную когда-то дядей Лекой, и расстелил на земле, около огня.
- Вот тут и будем ужинать! - сказала Марина.
Темнело, Леня вместе с сестрами сажал деревца.
- Ну, теперь остались последние четыре деревца - три березки и один дубок! Ваши березки и мой дубок! - весело сказал он. - Ну, показывайте, где какую сажать?
- Мама! Где сажать наши березки? - закричала Динка.
- Сажайте у каждой под окном, а у Лени под окном дубок! - распорядилась Марина.
Леня со старшими сестрами пошел рыть ямки.
- Начнем с Алины, - сказал он.
Динка, оставшись одна, выбрала себе самую маленькую березу и, встряхнув ее, стала тщательно осматривать корни.
- Я буду расти, и березка будет расти, - сказала она вслух.
- А что, дивчинка, деревья сажаете? - раздался из кустов чей-то голос.
Динка вздрогнула, прижала к себе березку. Голос… голос… Но из кустов появилась согбенная старческая фигура в наброшенном на плечи домотканом армяке, из-под низко опущенного на лоб соломенного бриля свисали седые волосы и густые длинные усы.
- Сажаем, дедушка, - разочарованно вздохнула Динка.
- А не помочь ли вам, девоньки? - ласково спросил дед.
Динка снова внимательно и настороженно оглядела его с ног до головы.
- Нет, дедушка. Спасибо! Мы сами с руками, - улыбнувшись, ответила она и тут же, подумав, что дед, может быть, голоден, спросила: - А ты чей, дедушка?
- Да я ничей, иду издалека, - как-то неопределенно ответил дед, вглядываясь в горящий костер, у которого сидела Марина.
- Подожди тут, дедушка. - Динка положила на землю свою березку и побежала к матери. Марина, склонясь над огнем, мешала грибную похлебку. - Мама! Там один ничейный дед. Можно его позвать?
- Где, где? - взволновалась Марина.
Алина, Мышка и Леня, услышав громкий голос матери, обернулись.
- Сейчас! - крикнула Динка и, боясь, что дед уйдет, бросилась обратно.
- Пойдемте, дедушка, пойдемте! Не бойтесь, там моя мама! - весело сказала она старику, хватая его за рукав.
Марина, выпрямившись, стояла над костром, огонь освещал ее тонкую фигуру и заплетенную по-девичьи косу.
- Маму-то я вижу. А вот еще кто у вас? Может, прогонят странника? - надвигая на лоб свою соломенную шляпу, сказал старик.
- Ой, что вы! Там только мои сестры еще и брат. У нас никто не прогонит. Мы не такие… - успокаивала его Динка, между тем как Марина поспешно шла к ним навстречу.
Остановившись в двух шагах, она тихо ахнула, выронила половник.
Ничейный дед молча шагнул к ней…
- Как же это ты сразу не узнала? Отца родного не узнала? - долго подтрунивали потом сестры над озадаченной Динкой.
- Да я думала, ничейный дед… Седые усы… - оправдывалась Динка.
- Папа, папа… Ты поживешь с нами? - прижимаясь к отцу, спрашивали дети.
- Поживу, поживу. В этот раз уж мы познакомимся поближе. Вот и с сыном о многом нам нужно переговорить, - глядя на смущенное лицо мальчика, говорил Арсеньев. Он уже снял свой седой парик, отлепил длинные усы, бросил на траву стариковский бриль и, наконец, предстал перед глазами жены и детей в своем настоящем виде, с такими знакомыми синими смеющимися глазами.
Далеко за полночь, потушив огонь, сидела на хуторе счастливая семья. Многое рассказывал отец… О пересыльных тюрьмах, о подпольной работе, связанной с постоянным риском попасть в руки полиции.
- Однажды иду я ночью с одного собрания. Разошлись мы все поодиночке… Решили, так будет безопаснее. Было это в Нерчинске. Улицы там глухие. Ну, иду я и слышу, кто-то идет сзади меня, шагах в десяти. Оглянулся - вижу, какая-то темная фигура, поднятый воротник. Ну, думаю, плохо. Видимо, шпик. Решил проверить. Начинаю сворачивать в разные улицы, так сказать, вожу его за собой. Он идет. Ну, думаю, ясно! Что ж тут еще ждать? Довел я его до проходного двора, замедлил шаг, подпустил ближе да как обернусь сразу:
“Ты что, мерзавец, за мной по пятам ходишь? А ну, живо чтоб духу твоего тут не было!” Выхватил револьвер и вдруг. слышу: “Тише, тише, товарищ Скворцов! Это я, Кулеша.. Товарищи просили для безопасности проводить вас…” Тьфу, черт! Какой конфуз получился! Чуть я его не пристукнул на месте! - рассказывал Арсеньев.
Все смеялись. Динка с восторгом впитывала каждое слово отца.
На семейном совете было решено, что Марина откажется от службы в частной фирме и поживет с отцом на хуторе, а дети будут приезжать каждую субботу на воскресенье.
- А там посмотрим, как дальше будет! Загадывать надолго нашему брату нельзя, - улыбнулся отец и, поглядев на Динку, спросил: - Ну, а как вы там без мамы обойдетесь?
- Ну, что там! За милую душу проживем! - храбро сказала Динка. Ради отца она готова была на самую тяжелую жертву - разлуку с матерью.
Долго, долго сидела тесной кучкой счастливая семья. Динка забралась к отцу на колени и, прижавшись головой к его груди, слушая его рассказы, думала, что если б уже была революция и папа остался навсегда с ними, то ей, Динке, никогда уже не пришлось бы плакать из-за сытой морды торговки или из-за мальчика с оторванным ухом. Всем, всем было бы уже хорошо жить на свете. И, хлопая сонными глазами, Динка отдавалась своим сладким мечтам, прерывая рассказ отца неожиданными вопросами.
- Папа, а после революции будут кормить всех уличных сирот?
- Конечно, доченька, - гладил ее по голове отец.
- И учиться они будут?
- Все, все будут учиться, Диночка.
- И Федорка, папа? Она очень хочет.
- Конечно, доченька.
- И велосипеды всем купят, да, папа? - сонно мечтала Динка. Глаза ее уже совсем закрывались, но жизнь обещала так много хорошего, светлого, необычайного, так много еще нужно было спросить…
Сестры тоже не отходили от отца. Леня стоял рядом и улыбался такой мягкой, любящей улыбкой, что Марина тихонько шепнула мужу:
- Посмотри на сына…
- А ну-ка, дочки, - шутливо сказал отец, - дайте-ка мне обнять сына. Ведь мы с матерью давно мечтали о сыне.
