Устинович Николай Станиславович (1912—1962)
БЕСКРЫЛЫЙ
Сентябрьским днем у реки работала бригада плотовщиков. Бревно за бревном сталкивали они в воду, чтобы связать новый плот.
Берег реки был загроможден штабелями соснового леса. Они тянулись высокими длинными рядами, и между ними были оставлены лишь узкие проходы для спуска к реке. По одному из таких проходов на берег вышел гусак. Он приковылял из села, что раскинулось почти у самого края обрыва. Беспокойно топчась у воды, гусак поглядывал на небо и время от времени тревожно гоготал.
— А ведь это мой, — узнал гусака один из рабочих. — Ишь, беспутный, опять отбился от гусей.
— Он у тебя какой-то интересной породы: похож на дикого, — заметил его товарищ.
— Так он и есть дикий, — объяснил хозяин. — Весной принесли ребятишки с болота гусиное яйцо. Жена в это время гусыню на яйца садила. Ну и подложила под нее находку…
Рабочие снова занялись своим делом. А гусак все топтался беспокойно на берегу, то подходя к самой воде, то поднимаясь на обрыв.
Это были дни, когда дикие гуси, чуя приближение зимы, улетали на юг. В голубом небе то и дело проплывали длинные цепочки их стай, и в неподвижном осеннем воздухе далеко разносился приглушенный расстоянием деловитый гогот. Всякий раз, когда над рекой появлялась новая стая, гусак вытягивал шею и кричал громко, призывно.
Но вот из-за леса показалась еще одна стая. Она летела совсем низко. Казалось, что можно было пересчитать маховые перья в крыльях каждой птицы…
И тут гусак, неуклюже разбежавшись по гальке, поднялся в воздух. Он сделал полукруг, набирая высоту, потом направился наперерез стае.
Плотовщики прервали работу. Все с интересом ждали, что будет дальше.
А гусак, часто взмахивая крыльями, уже сближался со стаей. И только теперь всем стало видно, как тяжело и неуклюже он летит, как некрасив он в воздухе по сравнению со своими дикими собратьями…
— Э-эх, толстозадый! — с явной ноткой презрения проговорил рабочий, спрашивавший о породе гусака. — Обрубила твои вольные крылья сытая жизнь, не летать тебе под небесами! Правильно говорится: гусь свинье не товарищ…
— Рано точку поставил, — возразил другой плотовщик. — Видишь, он уже стаю догнал. Теперь улетит!
Но гусак не улетел. Уже совсем было пристроясь в хвост цепочке, он начал отставать, и, видимо, израсходовав все свои силы, стал снижаться. Некоторое время он все еще летел вслед за стаей, но когда разрыв стал слишком большим, гусак свернул в сторону реки и упал на воду.
Тернием его вынесло снова к плотбищу. Здесь он выбрался на берег, отряхнулся. Затем, тяжело переваливаясь с боку на бог, заковылял в село.
В вышине по-прежнему плыли стаи перелетных птиц. Но гусак уже не смотрел в небо…
ВОЛК
1
За деревней Борки, на речке Светлой, стояла колхозная мельница. Она была километрах в двух от деревни, и мельник Егор Иванович Прутовых, чтобы не тратить времени на ходьбу, часто ночевал в мельничной сторожке. В такие дни он обычно отпускал сторожа домой, а сам оставался со своей собакой Жулькой, которая так здесь прижилась, что в деревне летом почти не бывала.
Во время одной из таких ночевок Егор Иванович услышал на рассвете выстрелы за речкой, в лесу. Кто-то выстрелил подряд раз пять; и эхо долго перекатывалось над лесом.
Мельник удивился. Стоял июнь, охота в это время запрещена. По другим же делам охотники старались теперь в лес не ходить: комары заедали. Разве кто-либо выследил медведя? Недоумение Егора Ивановича рассеялось часа через два, когда из леса на плотину вышли лучшие в деревне охотники — братья Федотовы, Михаил и Василий. Они несли на длинной палке связанную за лапы убитую волчицу, рядом с нею болтались трое волчат. К палке же была привязана котомка, в которой шевелилось что-то живое.
Охотники положили свою ношу на землю возле сторожки, и Михаил, устало опускаясь на завалинку и вытаскивая из кармана кисет, коротко сказал:
— Всю разбойничью семью взяли. Жаль только — матерый волк успел уйти…
Тут в котомке кто-то тихо, тоненько заскулил.
— Ожил, звереныш! — засмеялся Василий и, развязав котомку, вытащил из нее волчонка. Он был еще совсем маленький и, видимо никак не мог понять, что с ним произошло. Левое ухо у него оказалось отрубленным, и по мордочке струйкой стекала кровь…
— Это — пулей, — пояснил Василий. — Когда мы убили в логове волчицу, начали ее детенышей стрелять. В этого — не попали, пуля только ухо отрубила. А он упал как мертвый. Стали добычу собирать, видим — живехонек. Ну, мы и решили принести его домой живым…
В это время волчонок, увидев свою мать, прижался к ее животу, зарылся в шерсть…
Егору Ивановичу стало жаль волчонка.
— Отдайте его мне, — попросил он охотников.
— Бери, — согласился старший из них — Михаил. — Но что ты будешь делать с ним? Сдохнет…
— А я его отдам на воспитание Жульке. У нее щенки такого же возраста.
— Не примет… Волк и собака — вечные враги.
— Попробуем.
Когда волчонка принесли в конуру к Жульке и положили между щенками, она долго его обнюхивала, потом, вильнув хвостом, начала облизывать, а проголодавшийся волчонок жадно припал к соску собаки и, вздрагивая всем телом, стал сосать…
— Приняла! — удивленно воскликнул Михаил.
— Теперь будет жить, — сказал Василий. — Да только, думается мне, напрасно все это. Волк останется волком.
— Увидим, что из него получится, — ответил Егор Иванович. А пока пусть живет.
2
И волчонок жил. Рана его быстро зажила, и он чувствовал себя в новой семье прекрасно. От щенков он почти ничем не отличался, был так же, как и они, проказлив, и порой ему изрядно попадало от сердитой курицы, бродившей по двору со своим потомством. Разбой, как назвал волчонка Егор Иванович, взбучки переносил терпеливо. А когда ему приходилось совсем туго, он с жалобным визгом бросался к Жульке, ища у нее защиты…
Но вот щенки подросли, и Егор Иванович роздал их соседям. У Жульки остался один Разбой. Она продолжала кормить его, но молока волчонку не хватало, и он начал бродить вокруг мельницы в поисках мышей и птичьих гнезд.
— Ты что же, братец, суп не ешь? — сердито спрашивал Егор Иванович, видя, что остатки обеда, которые он выливал в собачью плошку, съедает обычно одна Жулька.
Волчонок виновато опускал голову и отходил в сторону…
Однажды Жульке посчастливилось поймать зайчонка. Она принесла его из леса к сторожке, положила возле конуры. Почуяв запах мяса, волчонок зарычал, ощетинился и, схватив зайчонка, начал его рвать…
Один из колхозников, наблюдавший за этой сценой, сказал мельнику:
— Устроит этот зверь какую-нибудь пакость. Ведь хищник… Уж не приручить ли ты его думаешь?
— Поживем — увидим, — неопределенно ответил Егор Иванович. — По правде говоря, я и сам не знаю, что делать с ним дальше. Пожалел маленького, взял. Ну, а как вырастет, куда его? Видно, застрелить придется…
Но время шло, волчонок рос, а ничего плохого за ним никто не замечал. Он был равнодушен к домашнему скоту и вел себя, как обыкновенная собака.
Каждую ночь Разбой надолго убегал в лес. Домой он возвращался сытый и весь день валялся на солнцепеке возле сторожки, лениво наблюдая за проезжающими по дороге колхозниками.
Так прошли лето и половина осени. Теперь Разбоя трудно было отличить от взрослого волка. Он намного перерос Жульку и с трудом помещался в конуре.
С наступлением холодов волк словно принарядился: серый мех его стал густым, пышным. Стройный и быстрый, Разбой как бы любовался сам собою, бесцельно носясь по убранным полям. Что-то лишило его покоя, и он все реже и реже стал появляться дома. От людей он не скрывался, и его видели то в лесу, то в поле, то близ соседних деревень.
— Уйдет твой Разбой к своей родне, — сказал как-то мельнику Михаил Федотов. — Уйдет и начнет разбойничать. Пристрели, пока не поздно.
Егор Иванович долго молчал, потом тихо ответил:
— Зайди как-нибудь с ружьем… Сам я не смогу. Привык к нему…
Охотник пообещал:
— Ладно, приду.
А через день волк исчез. Стояла холодная, ветреная ночь, на землю сыпалась снежная крупа, и глухо шумели деревья. Уйдя в эту ночь, как обычно, в лес, Разбой не вернулся ни на другой день, ни через неделю, ни через две…
— Правду говорят: сколько волка ни корми, он все в лес смотрит, — сердито ворчал Егор Иванович.
Но в глубине души он был доволен, что дело кончилось именно так. Он не сделал ничего плохого своему питомцу. А в то, что Разбой начнет вредить людям, не хотелось верить: ведь он ни разу не дал повода к таким подозрениям!
Зато Михаил Федотов отнесся к исчезновению Разбоя по-иному.
— Шкура-то какая пропала! — вздохнул он. — Э-эх!.. Ну да ничего, попадется он мне.
Мельник ничего на это не ответил, и когда охотник ушел, рассмеялся:
— Жди, когда попадется! Волк этот возле людей вырос. Он не дурак:
3
Егор Иванович скоро убедился, что Разбой и в самом деле «не дурак». Другого такого дерзкого и коварного серого разбойника не видывали в округе.
С наступлением зимы начались волчьи налеты на колхозный скот. Это были не обычные воровские набеги хищников. Орудовал чаще всего один волк. Он не дожидался ночи, не боялся людей. Среди бела дня зверь врывался на фермы, мгновенно перерезал горло овце или теленку и, пока ошеломленные скотницы поднимали крик, успевал благополучно скрыться со своей добычей…
Погони ни к чему не приводили. Спасаясь от преследования охотников, хищник не забивался в лес. Он уходил по торным дорогам, не оставляя за собой следов.
Слушая рассказы о дерзких налетах волка, Егор Иванович мрачнел. «Неужели Разбой?» — думал он тревожно.
Скоро предположения мельника подтвердились. Доярки, видевшие зверя близко, в один голос утверждали, что у него нет левого уха.
— Вырастил змея себе на беду, — угрюмо сказал Егор Иванович. И, помолчав, добавил: — Моя в том вина, я и уничтожить его должен.
Неизвестно, как бы выполнил Егор Иванович свое обещание, если бы Разбой сам не заявился к бывшему хозяину.
Однажды морозным утром, когда мельник пил в сторожке чай, вдруг яростно залаяла Жулька. Егор Иванович посмотрел в окно. На маленьком хлевке, в котором мельничный сторож держал летом гусей, стоял волк. Передними лапами он торопливо разгребал соломенную крышу, пытаясь сделать в ней отверстие…
Схватив ружье, Егор Иванович выскочил из сторожки. В то же время волк спрыгнул с крыши и помчался к лесу. Жулька бросилась за ним. Но тут наперерез собаке из-за хлева выскочил второй зверь. Мельник вскинул ружье, но было уже поздно. Взвизгнув, Жулька упала на снег с распоротым животом…
Грохнул выстрел. Волк, словно недоумевая, огляделся вокруг и ткнулся мордой в сугроб…
Егор Иванович подошел к хищнику. Он лежал на пухлом снегу, словно готовясь к прыжку, оскалив окровавленные клыки и подняв единственное ухо…
— Зверюга… — прошептал мельник, чувствуя, как сжимается у него горло. — Ведь она же тебя… своим молоком…
А Жулька уже затихла. На ее умной, теперь неподвижной морде замерзали крупные слезы…
ВОРОНЫ
После первых осенних заморозков пчеловод Анисим с внуком Васей пошли в тайгу подыскать место для колхозной пасеки. Это было очень важное дело. За лето нароилось столько семей, что ближние луга стали малы для медосбора, и колхозники решили половину ульев перевезти на новые угодья.
Дед Анисим знал одно такое место. Много лет назад в тайге был пожар. Начался он от молнии, ударившей в сухой смолистый кедр. Стояло жаркое лето, и огонь быстро охватил громадную площадь. Лес между речкой Быстрицей и цепью топких болот выгорел дотла. Вскоре почва, обильно удобренная золой, покрылась зарослью медоносного кипрея. Трава росла так густо, что гарь казалась застеленной малиновым ковром.
Тут дед Анисим и решил основать новое отделение пасеки. Оставалось лишь выбрать площадку для ульев.
Таежная гарь открылась перед путниками со скалистого перевала. Внизу, у подножия сопки, бурлила на камнях речка, и сверкающие брызги взлетали до мохнатых ветвей пихт. На берегу лес обрывался отвесной стеной; дальше тянулась, насколько хватал глаз, равнина, заросшая уже побуревшим кипреем.
— Вот где приволье! — воскликнул дед, протягивая вперед руку.— Для пасеки лучшего места не найти.
По крутому склону дед и внук спустились к Быстрице, сняли с плеч и положили на землю котомки. И в тот момент, когда Анисим приготовился набить табаком трубку, почти рядом, за кустом смородины, послышался шорох. Путники, подняв ружья, настороженно прислушались. Шорох повторился. Кто-то медленно удалялся от людей в глубь зарослей кустарника.
Дед Анисим сделал несколько шагов вперед. Вася последовал за ним. И тут оба, медленно закидывая за плечи ружья, остановились.
В кустах, среди разбросанных костей, понуро стоял большой ворон. Он еле держался на толстых узловатых лапах и, чтобы не упасть, упирался в землю концами полураспущенных грязных крыльев. Ворон, по всей вероятности, был тяжело болен. Но, несмотря на это, он приготовился к отчаянной борьбе с любым противником: об этом говорил свирепый блеск его острых глаз.
— Ишь ты… — озадаченно пробормотал Анисим, не ожидавший такой встречи.— Даже птица без боя умирать не хочет!
В это время из тайги вынырнул отставший пес Дружок. Он виновато вильнул хвостом, но, увидев ворона, с лаем бросился на него. Птица угрожающе щелкнула клювом и отступила на шаг назад, к берегу.
— Дружок, прочь! — закричали в один голос Анисим и Вася.
Но пес не слушался и продолжал теснить ворона к речке. Птица дошла уже до самого края обрыва, дальше ей пятиться было некуда, а собака все лаяла и норовила цапнуть ворона зубами за перья.
Вася, бросив на землю ружье, хотел поймать Дружка за ошейник. Но было поздно: ворон изловчился и клюнул собаку в морду. Пес, жалобно взвизгнув, отскочил в сторону. А птица потеряла равновесие и упала в воду.
Волны захлестнули ворона, помчали на шумящий перекат. Казалось, что еще минута — и птица погибнет в пенистых бурунах. Однако этого не случилось. Ворон высоко поднял распущенный веером хвост, и под этим, «парусом» его порывом ветра прибило к другому берегу.
Когда птица выкарабкалась на отлогую песчаную косу, в воздухе послышалось тревожное карканье. Появившийся из-за сопки с какой-то добычей второй ворон покружил над речкой, потом опустился на землю к своему товарищу и начал заботливо осматривать его со всех сторон.
— Подруга, должно, — проговорил дед. — Вороны — они всю жизнь живут постоянными парами.
Анисим и Вася подняли свои котомки и зашагали возле речки. Скоро они нашли удобное для переправы место, срубили два дерева, сделали маленький плотик и переплыли на противоположный берег.
Выйдя на гарь, дед стал выбирать площадку для пасеки, а Вася задумал наловить к обеду рыбы. Накопав червей, он вытащил из кармана крючок с леской, привязал к длинной хворостине и вернулся к речке.
Не успел Анисим решить, где следует ставить избушку, а где омшаник, как до него донесся голос мальчика:
— Дед, смотри!
Анисим оглянулся вокруг, но ничего особенного не заметил.
— Перенес! — волнуясь, кричал Вася. — Здоровый ворон перенес через речку больного!
— Не может быть, — усомнился дед.
Прыгая через обгорелый валежник, он подбежал к внуку.
— Смотри! — показал Вася удилищем.
Обе птицы сидели на том обрыве, откуда упал в воду больной ворон.
— Вот ведь история!.. — развел руками старик.— Расскажи мне кто об этом — ни за что не поверил бы…
— Но почему они вернулись на старое место? — задумчиво спросил Вася.
— Почему — понятно, — ответил Анисим. — Этот берег открытый: от врагов спрятаться нельзя, от ветра укрыться негде. А на том — очень удобно: деревья, кусты…
Старик долго смотрел, как вороны медленно уходили в лесные заросли, потом сказал:
— Великий этот закон — помогать друг другу в беде. Анисим постоял на берегу, покурил и отправился на гарь заниматься своими делами. А Вася снова закинул в воду удочку.
Вечером, когда дед и внук возвращались домой, они взяли Дружка на сворку и далеко обошли то место, где сидел больной ворон.
ДРУЗЬЯ
Иван Михайлович Мельников ловил рыбу всегда в одном месте: возле островков, что разбивали реку на несколько проток. Здесь он ставил сети и корчаги, сюда же приезжал осенними ночами «лучить» с острогой.
Закончив ловлю, Иван Михайлович обычно делал короткую остановку на пологом песчаном берегу выше островков. В этом месте был очень удобный для стоянки лодки заливчик, и если приходилось разводить костер, его защищала от ветра стена густого леса, подступавшего почти к самой реке. Впрочем, Иван Михайлович разводил костер редко, его привалы были коротки. Он сматывал мокрые сети, складывал в корзину улов и плыл домой, в деревню.
Садясь однажды в лодку, Иван Михайлович вдруг заметил, что за ближними к реке кустами притаилась лисичка. Она внимательно наблюдала за каждым движением рыбака, и, казалось, с нетерпением ждала его отъезда.
Мельников хотел было хлопнуть в ладоши, вспугнуть лису, но передумал. «Чего она выжидает?» — заинтересовался рыбак.
Словно не замечая зверя, Иван Михайлович оттолкнулся от берега и поплыл. В ту же минуту лиса выбежала из своего укрытия и начала проворно хватать мелких рыбок, оставшихся кое-где на песке после очистки корчаг.
«Вон в чем дело! — усмехнулся рыбак. — Кумушка, видно, не первый раз лакомится моими пескарями, если так пристально следит за мной».
На следующий день Иван Михайлович, выбрав из воды сети, как всегда остановился на своем излюбленном месте. Тут он вспомнил про вчерашнюю встречу и посмотрел на опушку леса. Лисица сидела среди тех же кустов, словно никуда и не уходила!
Обычно Мельников всю рыбью мелочь, какая попадалась в корчаги, выбрасывал обратно в воду. Но на этот раз он оставил ее на берегу. Лисе это, как видно, очень понравилось: почти не скрываясь от человека, она сразу же набросилась на добычу, едва лишь лодка вышла из заливчика…
С этого времени между рыбаком и лисой установилась своеобразная дружба. Отплывая домой, Иван Михайлович не забывал оставить на песке пригоршню-другую мелкой рыбы. «Нахлебница» не замедляла являться на даровое угощение.
В определенное время лиса ждала рыбака. Как только на реке раздавался плеск весел, из кустов немедленно высовывалась остроносая мордочка…
С каждым днем лиса все больше привыкала к рыбаку. Примерно через месяц она уже почти перестала прятаться в кустах и принималась уничтожать рыбу, едва лишь Мельников садился в лодку. А еще через некоторое время она рискнула приблизиться к рыбе в то время, когда Иван Михайлович только укладывал в лодку сети.
«Ишь ты! — удивлялся рыбак. — Зверь, а чувствует доброе отношение».
И Иван Михайлович решил попытаться — нельзя ли приручить лису еще больше.
Теперь, оставив на песке рыбу, он умышленно задерживался на берегу. И с каждым разом — все дальше и дальше от лодки.
В конце концов дошло до того, что лиса съедала свою порцию у ног сидящего на земле рыбака. Покончив с угощением, облизывалась и неторопливо убегала в лес.
Однажды Иван Михайлович протянул руку, чтобы погладить лису. Она отскочила в, сторону и оскалилась, словно собака. Но уже на другой день позволила тихонько прикоснуться ладонью к ее пушистой спине.
Тем временем наступили осенние холода. Пора было прекращать рыбную ловлю, и Иван Михайлович, успевший привязаться к доверчивому зверю, с грустью думал о предстоящей разлуке.
— Туговато будет зимой, а? — спрашивал он у лисы, сидя рядом с нею.— Холодно, голодно… А то, гляди, охотнику под пулю подвернешься…
Лиса, словно понимая, о чем идет речь, пристально смотрела в глаза человека…
«Увезу-ка я ее домой, — решил Иван Михайлович. — Пусть проживет зиму в избе, а дальше видно будет».
Но как увезти? Вряд ли «согласится» лиса по доброй воле оставить лес…
Мельников начал постепенно подготавливать лису к предстоящему путешествию. Сделать это теперь было нетрудно. Рыбак стал кормить ее в лодке, а один раз даже отплыл с нею от берега. Лиса рванулась было к борту, но Иван Михайлович снова причалил, и она успокоилась.
Приехав на рыбалку последний раз, Мельников заманил лису в лодку, дал ей рыбы и поплыл. Почуяв какой-то подвох, пленница начала метаться. Несколько раз она пыталась броситься в воду, но так и не решилась.
Кончилось тем, что Иван Михайлович благополучно доставил свою гостью домой: В избе лиса забилась в самый дальний угол под кровать и просидела там весь день.
Появление у Мельникова нового «жильца» вызвало разговоры по всей деревне.
— Привязать ее надо, а то уйдет, — советовали соседи. — Выберет удобный момент и улизнет.
— Нет, неволить не буду, — отвечал Иван Михайлович. — У нас с нею вроде как добровольное соглашение. Нравится — пусть живет, не нравится — пусть уходит.
Но лиса не уходила, хотя она могла бы это сделать очень просто: дверь избы то и дело открывалась, и выбежать во двор можно было совершенно свободно.
Иван Михайлович отвел для лисы на кухне уголок, постелил тряпки. Лиса знала свое место и проводила там большую часть дня, свернувшись калачиком.
Освоясь с непривычной для нее обстановкой, лисица стала выбегать во двор. Несколько раз она уходила за огород, но вскоре возвращалась обратно и, если дверь в избу была заперта, терпеливо ждала, когда ее откроют.
Панический страх вызывали у нее собаки. Стоило ей лишь завидеть какую-либо дворнягу, как она стремглав бросалась в избу…
Казалось, что лиса стала ручной. Однако это были не совсем так. Она не хотела признавать никого, кроме Ивана Михайловича. Только ему она позволяла гладить себя и брать на руки, только от него брала пищу без опаски. Но стоило приблизиться к ней жене Мельникова или детям, как лиса принимала угрожающий вид и забивалась в угол.
Когда выпал первый снег, на улицу высыпали из всех домов ребятишки. Началось шумное веселье. Одни лепили снежных баб, другие играли в снежки, третьи возили друг друга на санках…
Иван Михайлович тоже вышел на улицу, чтобы покатать маленьких детей. Вслед за ним выбежала и лиса. Мельников взял ее на руки, со смехом посадил на салазки и повез по деревне. Лисе эта забава, как видно, очень понравилась. Ребятишки толпились кругом и визжали, а лиса, как ни в чем не бывало, сидела на салазках и спокойно посматривала по сторонам.
За зиму лиса раздобрела, похорошела. Рыженькая шубка ее стала густой, пушистой.
— Хороший воротник будет! — говорили соседи.
— Не за тем я ее из леса сманил, — возмущенно отвечал Иван Михайлович. — Ни о каком воротнике и речи не может быть!
— Ведь все равно убежит, — пророчили колхозники.
— Пусть бежит, — стоял на своем Мельников. — Невелика корысть — воротник.
Лиса и в самом деле убежала. Произошло это в марте. С приближением весны Иван Михайлович все чаще начал замечать, как жадно принюхивается лиса к теплому ветру, как все дальше уходит она за огороды и подолгу смотрит на синеющий вдали лес…
В один ясный солнечный день лиса ушла к реке и не вернулась. Иван Михайлович ждал её до поздней ночи. Несколько раз ему казалось, что кто-то тихонько скулит за дверью и царапает когтями войлочную обшивку. Он открывал дверь, но на крыльце никого не было.
Некоторое время Мельников чувствовал себя так, словно в доме кого-то не хватало. Пообедав, он по привычке начинал собирать со стола кости и только тогда вспоминал, что отдать их некому…
Но мало-помалу Иван Михайлович начал забывать о беглянке. Наступала весна, приближалось время сева, и работы у него хватало с утра до ночи. Он был колхозным кузнецом и должен был вовремя отремонтировать, весь посевной инвентарь. А возвратясь домой, Мельников начинал приводить в порядок рыболовную снасть, готовясь к скорому выезду на рыбалку.
Наконец очистилась ото льда река, и Иван Михайлович, выбрав свободное время, поплыл на свои излюбленные места. Расставив сети и корчаги, он направил лодку к знакомому заливчику.
Подплывая к берегу, рыбак с удивлением заметил, что у леса мелькнуло что-то светло-бурое и скрылось за кустами. А еще через мгновение на песок стрелой вылетела лиса. Она подпрыгивала и металась у воды, радостно приветствуя своего друга…
— Ах ты, негодница, ах ты, бессовестная… — ласково трепал ее ладонью Иван Михайлович. — Ты что же от меня сбежала?
Лиса терлась о сапоги и виновато заглядывала ему в глаза.
Мельников угостил беглянку вареным мясом, и она принялась жадно обгладывать кости.
— Что, видно, не ахти как сытно живется на воле? — усмехнулся Иван Михайлович.— Поедем-ка опять ко мне!
Собираясь отплывать, Мельников взял лису на руки, унес в лодку. Но едва он выпустил ее из рук, как она перемахнула через борт и убежала к кустам.
— Не, хочешь?.. — промолвил Иван Михайлович. — Что ж, дело твое. Живи по-своему…
Рыбак оттолкнулся от берега, поплыл. И пока лодка скрывалась за островком, Иван Михайлович видел неподвижный силуэт лисы на фоне темных, безлистных кустов.