9
Дома никого не было. Холодные пустые комнаты; тишина, подчеркнутая тиканьем будильника; разбросанные по полу в столовой машинки Бобика и клоун с оторванными ногами - от всего этого дурное настроение Целестины могло только ухудшиться. Честно говоря, это было даже не дурное настроение. У Цеси началась тяжелейшая хандра. По причинам, ей не известным.
Намыливая руки, Телятинка воспользовалась случаем и поглядела на себя в зеркало. Она пришла к заключению, что выглядит отвратительно: нос как картошка, глаза - щелки, волосы тусклые, сама сгорбленная, поникшая, на лице выражение тупой тоски, предвестницы черной меланхолии.
Мир ужасен. Атмосфера отравлена, в воде фенол и прочая пакость, озонная оболочка вокруг Земли насквозь продырявлена, еще немного - и космическое излучение уничтожит всю жизнь на планете. Ни дня без войны, постоянно на земном шаре кто-то кого-то убивает. Дожди кислотные и радиоактивные, и во всех овощах пестициды, у маленьких детей в костях стронций 90, число больных белокровием увеличивается с каждым годом. Кроме того, люди неискренни и непостижимо лицемерны, и вообще - почему нельзя ни с кем найти общий язык?
Кошмар. Кошмар.
Цеся уныло побрела на кухню. Может, если поесть, настроение исправится. Она поставила на плиту кастрюлю с фасолью по-бретонски и попутно локтем столкнула бутылку с молоком. Пока вытирала линолеум, фасоль пригорела. Ужасный смрад распространился по всему дому, Целестина села на кухонную табуретку и расплакалась.
Разумеется, именно в эту минуту угораздило явиться отца. Он открыл дверь своим ключом и, почувствовав запах горелого, направился прямо на кухню.
- Что случилось? - испуганно спросил он при виде утопающей в слезах дочки.
- Ничего, просто у меня хандра, - объяснила Цеся, безудержно рыдая.
- Ой-ой-ой! - сочувственно вздохнул отец. - Не позавидуешь. - И, взяв с тарелки кусочек огурца, съел его с аппетитом, хрустя и чавкая.
- Не чавкай! - сквозь слезы крикнула дочка.
- Почему?
- Меня это ужасно раздражает!
- Ах, бедняжка. Послушай, а отчего, собственно, у тебя хандра?
Цеся рассказала - в общих чертах. Она выложила ему все, хотя вряд ли он, бедняга, был повинен в том, что озонная оболочка похожа на решето.
- Это неприятно, - согласился Жачек. - Подумать только, а я и не знал, что она продырявлена.
- Вы все слепые и близорукие! А мир на грани катастрофы!
- Мы не можем быть одновременно слепыми и близорукими, - внес поправку инженер Жак.
- Можете! - бушевала Цеся. - Вы холодные эгоисты! Вам плевать, что рядом мучается человек.
- Какой человек? - немедленно спросил отец.
- Я вообще говорю! - тонким голосом крикнула Цеся. - Человек, одинокое существо, а вас это нисколько не волнует! Одиночество и бесчувственность - вот болезни двадцатого века!
- Ага… - сказал отец понимающе. - Бесчувственность. Кажется, я начинаю кое-что соображать…
- Ничего ты не соображаешь!!!
- Опять ревем, - констатировал Жачек, вытирая дочкино лицо кухонной тряпкой. - Ничего страшного, гормональная перестройка организма, других веских причин не вижу. Знаешь, дочка, я тебя утешу.
- Не хочу.
- А, это другое дело. Если тебе нравится хныкать, тогда в самом деле лезть с утешениями в высшей степени бестактно.
- Ну, а как ты меня можешь утешить, как?
- Я могу, например, тебе сказать, что с миром ничего плохого не случится. Человек, как таковой, - создание, не лишенное разума. Я верю в человека.
- Ну и верь на здоровье, - ответила Цеся и громко высморкалась. - Меня этим не утешишь.
- Однако реветь ты уже перестала. Скажи на милость, а откуда у тебя эти устрашающие сведения?
- Из газет, - сердито ответила Цеся.
- Сие означает, что, кроме тебя, еще кое-кому известно об этих ужасах?
- Ну, наверно.
- Тогда не стоит огорчаться. У людей, как правило, есть общественное чутье и инстинкт самосохранения. Кроме того, нельзя сказать, что человечество состоит исключительно из преступников, тупиц и невежд. Я сам лично знаю нескольких благородных и разумных индивидов. Надо только, чтобы их становилось все больше. И чтобы они объединили свои усилия.
- Это ты здорово завернул, - признала Цеся.
- Лет через десять и ты сможешь к ним присоединиться. Например, в качестве эксперта ООН по борьбе с белокровием.
- Не смейся.
- А что? У тебя есть все возможности.
- Нет, а если серьезно - ты правда считаешь, что я могла бы в какой-то степени на все это повлиять?
- Все мы можем в какой-то степени на это влиять, - ответил Жачек на удивление серьезно. - Из крупиц складывается целое, силы суммируются: одна порошинка пустяк, а много - взрывчатый материал. Ты моими делами никогда особенно не интересовалась, но представь себе, что и я в меру своих скромных возможностей оказываю кое-какое влияние на судьбы мира, хотя всего-навсего проектирую судовые двигатели. И неважно, что мне хотелось бы заниматься совсем другим. То, что я делаю сейчас, очень нужно, и я считаю, ты должна мной гордиться.
- Ты у меня молодчага, - сказала Цеся, окончательно осушив слезы. - Хорошо, что именно ты мне достался в папочки.
- Хорошо, что ты мне досталась в дочки. На редкость удачный ребенок.
- Ну уж… - усомнилась Цеся.
- А я говорю, удачный. Как хандра?
Телятинка вслушалась в себя.
- Вроде чуть-чуть полегчало.
- Ты сегодня прелестно выглядишь. Жизнь, она свое берет как говорится. И глазки как-то по-особенному блестят.
- Неужели? - обрадовалась Цеся.
- Единственно и исключительно, - сказал Жачек. - Послушай, откуда столько дыму?
- Фа-фасоль! - завопила Цеся, вскакивая. - Я забыла выключить газ!
- Так выключи, - посоветовал отец, торопливо отступая к порогу. - Проветри кухню и приготовь обед или что-нибудь в этом роде. Похоже, способность превращать каждое блюдо в уголь у нас в семье передается по наследству.
10
Холодильник зиял пустотой. Цеся, изо всех сил стараясь не поддаваться панике, обшарила кухню и нашла яйца и морковь. Это уже было кое-что. Подойдя к открытому окну, она бессмысленно уставилась на дом по противоположной стороне улицы.
Что-то неотвязно ее мучило. Телятинка закрыла глаза и занялась самоанализом.
Гайдук. Да, именно.
Почему он не хочет вернуться в школу?
Цесе начинало казаться, что это каким-то боком связано с ее постыдным выступлением на классном собрании. Да, верно, отсюда это ощущение вины и подавленность. Она поступила отвратительно. Отвратительно. Но неужели его это так задело?
Ну конечно же, конечно. Ведь он был абсолютно прав. И нуждался в поддержке. Павелек вот отважился. А она…
Ох, какая мука! Ну почему она непременно должна ляпнуть кaкую-нибудь глупость и почему, коли уж ляпнет, не может об этом забыть и страдает, и стыд ее гложет? Цеся со свистом втянула воздух. Ах, идиотка, идиотка, идиотка!
- Идиотка, - сказала она вслух и застонала.
- Кто идиотка? - спросил отец из ванной.
- Мария Каллас, - со злостью ответила Целестина. Черт возьми, в этом доме нельзя ни минуты побыть одной!
Хлопнула дверь ванной. На пороге появился отец, розовый и бодренький.
- Что, что? - спросил он. - А почему ты плачешь, когда вспоминаешь Марию Каллас?
- Потому что хочу стать оперной певицей, - с отчаянием ответила Телятинка. - И меня точит профессиональная зависть.
- Хе-хе! - угрюмо хмыкнул отец, не зная, что обо всем этом думать. - Пожалуй, все-таки гормональная перестройка. Обед будет или мне самому встать к плите?
- Будет.
- А что, позволь узнать?
- Глазунья и морковка, - задумчиво ответила Цеся. - Я спешу… - и вдруг, оборвав на полуслове, замерла, в озарении уставясь на отцовские шлепанцы.
Ни с того ни с сего она в мгновение ока вдруг поняла, что ее долг - да, да, товарищеский долг - навестить Гайдука. Нужно позвонить Павелеку и узнать адрес. Кто-то, в конце концов, должен проявить к человеку участие. И не кто-то, а именно она, это ясно.
Отец беспокойно переступил с ноги на ногу.
- Ну ладно уж, ладно. Куплю тебе новые тапочки, - покаянно пообещал он. - Честное слово, прямо сейчас пойду и куплю. Только не смотри на меня таким испепеляющим взглядом. Очень прошу, единственно и исключительно.
11
Спустя полчаса морковка тушилась на слабом огне, очищенная картошка дожидалась своей очереди, а Целестина приводила в порядок кухню. Нетрудно догадаться, что это занятие меньше всего отвечало ее душевному состоянию. Кухню должна была убрать Юлия, причем еще накануне вечером, однако она уклонялась от подобных обязанностей с такой последовательностью, что это уже никого не удивляло. Целестина подвязала передник, с отвращением вздохнула и открыла кран с горячей водой. Застывший жир, кусочки макарон и ошметки капусты. Мерзость. Когда Цеся отскребла первую тарелку, в кухню впорхнула Юлия. В новом платье, сшитом из двух больших турецких платков, она была просто ослепительна.
Ее чудесные черные волосы блестели заманчивым блеском, мерцали обрамленные пушистыми ресницами глаза, когда же она присела на табуретку, чтобы покрыть лаком ногти, от нее повеяло тонким ароматом духов «Масуми». Сев, Юлия закинула ногу на ногу, не сознавая ни того, сколь изумительно красива линия ее икр, ни того, что младшая сестра с завистью смотрит на нее поверх раковины, заваленной грязной посудой.
- Что ты делаешь? - спросила она, не глядя в Цесину сторону. - Моешь посуду?
- Нет, - неожиданно ответила Цеся и закрутила кран. - Нет, не мою.
- Ты что, спятила? Так эта грязь и будет стоять? - встревожилась Юлия.
- Не будет. Ты вымоешь.
- Я?!
- Ты! - рявкнула Целестина.
- Я не могу, - снисходительно бросила Юлия. - У меня ногти намазаны.
Тогда Целестина выхватила у сестры пузырек с лаком и, скрипя зубами, проехалась кисточкой по всем ногтям сразу.
- У меня тоже! - крикнула она.
- Что с тобой происходит? - Юлия оторопела от изумления.
- Ничего! Только с меня хватит! Довольно на мне ездить! Все вы на мне ездите! Никто меня не любит!
На крик стали собираться домочадцы.
- Что она говорит?
- Я говорю, что с сегодняшнего дня прекращаю мыть горшки! Пускай Юлька этим занимается!
- Правильно, - поддержал Цесю отец.
- И я так считаю, - пробормотал дедушка, защелкивая портсигар. - Юлия должна набираться опыта, того-этого. Цесе приходится много заниматься, а вы там у себя в академии…
- Что мы у себя в академии, а? - вежливо спросила Юлия.
- Лодыря гоняете, - пояснил дедушка. - А Цесе уже сейчас пора думать об аттестате зрелости и экзаменах в институт.
- Юлия все колотит, - заметила мама.
- Не имеет значения, - изрек дедушка. - Это она нарочно.
- Ну, знаешь!.. - возмутилась Юлия.
- Не убоимся взглянуть правде в глаза, - отважно провозгласил отец. - В этом доме существует угнетаемое меньшинство. Я имею в виду Целестину и Весю.
- А некая художница бьет баклуши, - прошипела Целестина.
- Я не узнаю Телятинку, - задумчиво проговорила мама.
- Она стала многоречива, - признал Жачек. - И тем не менее наша младшая дочь права. Мы на ней ездим.
- Да, - с жаром произнесла Цеся. - И вдобавок мне нечего носить.
Все так и вытаращили глаза.
- Что происходит? - поразился дедушка. - Телятинка, ты же всегда считала, того-этого, что в женщине самое важное - внутреннее содержание…
- Я изменила мнение. Человека с внутренним содержанием платье тоже украшает.
- Да ведь у тебя масса платьев, - сказала удивленная мама.
- Все Юлькины. Они мне в груди широки! - со слезами в голосе воскликнула Цеся; на это никто ничего не мог возразить. - И то, в чем хорошо брюнетке, мне совершенно не идет. Каждый сразу поймет, что я таскаю обноски старшей сестры, и невесть чего подумает! Кроме, конечно, одного, что я женственна и элегантна!
- Кто подумает? - Жачек потерял нить Цесиных рассуждений.
- Ну… никто! Никто не подумает!.. То есть подумает, вернее… - Целестина густо покраснела. Слезы навернулись ей на глаза и закапали с ресниц. - Господи, какая я несчастная! - вдруг вырвалось у нее. - Никто меня не понимает, никто не любит!
Домочадцы, задетые за живое, переглянулись.
- Ну что ты, Цеся… - выступил от общего лица дедушка. - Мы тебя очень любим, того-этого, поверь…
Но на Цесю это признание не произвело никакого впечатления, закрыв лицо руками, она разрыдалась и стукнулась лбом о кухонный стол.
- Плохо дело, - сказала Юлия. И, отставив лак, вышла.
Минуту спустя она вернулась вместе с Кристиной, которая несла на вытянутых руках свою прелестную белую блузку. Блузка была вся в оборочках, в рюшечках и расшита несметным количеством причудливых закорючек.
Долгих два месяца трудилась Кристина над этим шедевром, целые часы проводя за рукоделием и теша себя мыслью о грядущих днях, когда она снова станет стройной и элегантной.
- Получай на время это чудо, - торжественно произнесла Юлия, а Кристина вручила Цесе блузку, радостно кивая рыжей головой.
- Но… я не могу… - пробормотала Цеся без особой убежденности.
- Бери, бери, - сказала Кристина. - К твоей цветастой юбке очень подойдет.
- Наверняка понравишься, - заявила Юлия.
- Кому? - спросил отец немножко громче, чем следовало бы.
- Ну… каждому. Что, нет, Цеська?
Цеся уже не плакала. Она взяла блузку, просияла и убежала переодеваться.
- В самом деле, - вполголоса заметила Юлия, - она права. Пора покупать дочке наряды, дорогие родители.
- Что ты говоришь! - отмахнулся отец. - Цеся еще ребенок.
- Ребенка тоже нужно одевать. К тому же Цеся как раз вышла из детского возраста, - сказала мама. - Я так считаю, Жачек: нужно пересмотреть бюджет и выкроить немного деньжат.
Отец помрачнел: он ужасно не любил говорить о деньгах. У него, как правило, не хватало средств для удовлетворения всех безумных потребностей своих домочадцев.
- Снова прикажешь залезать в долги?
Жачек явно намеревался подавить мамину инициативу.
- Мне скоро заплатят за «Орлицу I», - робко напомнила он. - Можно было бы купить Цесе дубленку и красивые сапожки. И платье.
- Сколько тебе заплатят? - спросил отец сурово.
- А, не знаю.
- Почему не знаешь?
- Ну, не знаю, почему не знаю.
- Не знаешь, а уже покупаешь дубленку.
- Я другое знаю, Жачек. У меня иногда складывается впечатление, что ты скуп.
- А у меня складывается впечатление, что ты безрассудно расточительна.
- Не ссорьтесь из-за денег! - сказала Юлия. - Ссоры из-за денег убивают настоящую любовь.
Родители переглянулись и вдруг расхохотались.
- Жаченька, - сказала мама, падая в объятия мужа, - я считаю, пора кончать этот спор.
- Верно. Если наша любовь под угрозой…
- Давай просто условимся, что…
- …что мы пойдем на компромисс. Дубленку покупать не станем, а купим платье.
- И сапожки.
- И сапожки.
Скрипнула дверь ванной, и появилась Целестина.
Родители умолкли и уставились на младшую дочь. Цеся выглядела прелестно. Ее лицо выражало глубокую решимость, глаза были подернуты загадочной пеленой. Она окинула своих родственников невидящим взглядом и, не проронив ни слова, шагом сомнамбулы направилась к двери.
- Куда ты идешь? - спросила мама, испытывая странное чувство - нечто среднее между жалостью и тревогой.
Цеся вздрогнула.
- К одно… - сказала она. - К одной девочке. Скоро вернусь.
12
Собственно говоря, почему она солгала?
Ведь всем было ясно, что ради подружки она бы не стала так наряжаться.
Проклиная в душе свою беспредельную глупость, Цеся выбежала из подъезда и торопливо зашагала по направлению к улице Сенкевича. Павелек не помнил номера дома, в котором жил Гайдук, Цеся узнала только, что в этом доме внизу продовольственный магазин.
Итак, на Сенкевича. Смелее.
Было солнечно и холодно. Сильный ветер без труда пронизывал тонкое Юлино пальто и Кристинину блузку. Он дул прямо в лицо, и Цеся почувствовала, как в уголках глаз у нее скапливаются слезы. Она сама толком не знала, от ветра это или из-за хандры.
Цеся перешла мостовую, чудом избежав смерти под колесами мчавшегося с огромной скоростью грузовика. И, поглощенная своими мыслями, даже этого не заметила.
Родителям она соврала, потому что испугалась, как бы ее не подняли на смех. Но испугалась-то почему? Ее вышучивали столько раз, что она давно должна была приобрести стойкий иммунитет. Да и шутки всегда были беззлобные и никому вреда не приносили.
И тем не менее на этот раз ей почему-то не захотелось, чтобы объектом шуток стал Гайдук. Бородач - пожалуйста, сколько угодно. Когда бы Зигмунд ни появлялся, отец буквально засыпал его колкостями и насмешками; кстати, бородач выдерживал натиск, не моргнув и глазом. Но Гайдук?
Очень уж Гайдук к ним ко всем не подходил.
Цеся ойкнула, вспомнив его злобный взгляд, и остановилась. Отвага окончательно ее покинула.
- Привет! - крикнул с противоположной стороны улицы бородач и бросился через дорогу к Целестине.
Видно было, что он немало потрудился над своей внешностью: из-под дубленки выглядывал воротничок шикарной клетчатой рубашки и узел модного вязаного галстука. Явно гордясь достигнутыми результатами, он остановился перед Цесей, скаля в улыбке зубы:
- А я как раз к тебе. У меня есть билеты на «Рим» Феллини, на четыре часа. Правда до восемнадцати не пускают, но ты сегодня как-то так выглядишь… тебя пустят.
Цеся едва обратила внимание на комплимент. Предложение пришлось совсем некстати.
- Боюсь, я не успею. Мне еще нужно зайти к одно… к одной девочке.
- Я пойду с тобой.
- Ой, нет! - крикнула Цеся.
- Если ты меня стесняешься, я могу подождать и у подъезда, - обиженно сказал бородач. - Где живет твоя подруга? - И, обняв Цесю потянул за собой.
- На Сенкевича, - нехотя ответила Цеся и сняла со своей талии руку бородача. - Знаешь, мне что-то неохота идти в кино.
- Не валяй дурака! - возмутился бородач. - Билетам, что ли, пропадать!
Цеся со вздохом подумала, что пылкие брюнеты нужны не во всякую минуту жизни. Они подходили к большому дому на улице Сенкевича. Цеся оставила бородача возле продовольственного магазина и вошла в ближайший подъезд.
В списке жильцов Гайдук не значился, но Павелек сказал, что Ежи живет у некоей пани Пюрек. Цеся стала подниматься по ступенькам, пытаясь утихомирить норовящее выпрыгнуть из груди сердце.
Она остановилась перед дверью квартиры номер восемь. Стало быть, это здесь. Совершенно не думая о том, что делает, Цеся вынула зеркальце и внимательно на себя посмотрела. Ну конечно, никаких перемен, к сожалению.
Еще минуты три прошло в колебаниях и топтании на месте, и наконец, внезапно набравшись решимости, Цеся нажала кнопку звонка, чувствуя, как ее сердце проваливается в желудок и там странным образом продолжает громко стучать. Звук неторопливых шагов за дверью едва не заставил ее убежать сломя голову.
Дверь открылась; на пороге стояла старушка в темном домашнем халате.
Цеся заставила себя заговорить:
- Здравствуйте. А Ежи дома?
Старушка окинула Цесю испытующим взглядом.
- Он у себя, - сказала она тихим голосочком. Но и не подумала сдвинуться с места. Лишь внимательно оглядев Цесю, она решилась: - Заходи, пожалуйста.
В коридоре напротив входа висела картинка, изображающая юную деву с кошечкой. Картинка была овальная, девица, изображенная на ней, - пухленькая и сияющая. Слева была узкая дверь, застекленная матовым стеклом. В ту минуту, когда Цеся оторвала взгляд от улыбающейся красотки, эта дверь приоткрылась, и мгновенно стало ясно, что картинка сулила обманчивые перспективы: Гайдук стоял на пороге мрачный и злой, хмуря брови и глядя исподлобья.
- Привет, - сдержанно сказал он. - Входи.
Цеся послушно вошла. Сердце у нее колотилось, щеки горели, назойливый шум в ушах заглушал все остальные звуки. Она с ужасом обнаружила, что не в силах выдавить ни единого слова. Гайдук медленно закрыл дверь и обернулся. Он тоже молчал. Все это было похоже на какой-то страшный сон. Минуты шли, оба продолжали молчать, и это молчание становилось все более нестерпимым. По коридору прошаркала пани Пюрек, зажурчала струя воды, загремел чайник. Во дворе кричали мальчишки и кто-то с грохотом захлопнул мусорный ящик. В соседней квартире разливалось радио: передавали арию из «Искателей жемчуга».
Только Цеся подумала, что еще секунда - и она или грохнется в обморок, или разревется, как Гайдук наконец заговорил:
- Садись. - И пододвинул ей стул.
Цеся села и стала оглядывать комнату в надежде, что так будет легче овладеть собой. Рука Гайдука, лежавшая на спинке стула позади нее, отдернулась как ошпаренная, когда Целестина прикоснулась к ней плечом.
- Хорошо у тебя, - сказала Цеся не очень уверенно, обводя взглядом аскетически пустую комнату.
В ней не было ничего, кроме дивана, стола и полки с книгами. На стене висел вырезанный из газеты портрет улыбающегося мужчины на фоне исписанной мелом доски.
Гайдук враждебно молчал.
- Я пришла спросить, - выдавила из себя Цеся, - не нужно ли тебе помочь… ты совсем перестал ходить в школу…
- Перестал, - противным голосом подтвердил Гайдук. - А в помощи я не нуждаюсь. Привык справляться сам. Во всех случаях.
Они взглянули друг на друга и, смутившись, одновременно отвели глаза.
- Ты… обиделся? - прошептала Цеся. - За то, что я тогда…
Гайдук с усилием рассмеялся:
- С чего бы это мне на тебя обижаться?
- Потому что я тебя не поддержала.
- А зачем тебе было это делать? - спросил Гайдук деревянным голосом. - Каждый поступает так, как считает нужным. - И вдруг все его самообладание куда-то испарилось. - Разве я могу на тебя обижаться за то, что ты не такая, как я думал! - быстро проговорил он. И тут же, спохватившись, нахмурился и сунул руки в карманы. - Ну, а теперь иди. Не то этот тип, который тебя ждет внизу, помрет с тоски.
- Там… никого нет!.. - горячо воскликнула Цеся. Она сама не знала, почему ей так важно, чтобы Гайдук в это поверил. Но он не поверил.
- Я говорю о том типе, что с тобой пришел. Я вас видел из окна. Тот самый, с которым ты ходишь в кино и в парк. - Гайдук изобразил на лице нечто вроде улыбки: - От меня можешь не скрывать, я никому не скажу.
Цеся пристыженно молчала.
- Теперь небось тоже в кино собрались? - осведомился Гайдук с прежней неприятной ухмылкой. - Поторопись, начало, наверно, в четыре… - И, когда смертельно обиженная Цеся встала, добавил: - Да и я должен уходить. У меня свидание.
Цеся бросила на него быстрый взгляд.
- Ну, иди же наконец! - крикнул Ежи и зажмурился.
Целестина, гордо выпрямившись, торопливо вышла, задыхаясь от сдерживаемого плача. Выбежав из дома, она опрометью бросилась через улицу. Бородач, о котором она совершенно забыла, посмотрел на нее с удивлением, а потом, убедившись, что это не шутки, подхватился и кинулся следом.
- Стой, голубушка, - сказал он, обнимая ее сзади за плечи. - Что происходит?
Цеся посмотрела на него невидящим взором:
- Ничего, ничего. Пошли. Пошли в кино.
- Но что все-таки случилось? Эта идиотка тебя обидела? Говорил - не ходи.
- И был прав, - сказала Цеся безжизненным голосом. - Был прав, был прав, был прав.
- Ну что с тобой? - Бородач взъерошил Цесину челку. - Не расстраивайся!
Цеся как будто внезапно его заметила.
- Зигмунд! - сказала она с удивлением. И вдруг горько зарыдала. Слезы хлынули у нее из глаз, как из водопроводного крана, целыми потоками. Открытым ртом она судорожно хватала воздух, в носу громко забулькало.
Проходящая мимо полная дама, нагруженная авоськами с картошкой и морковью, остановилась, привлеченная любопытной сценой. Бородачу, кажется, это не понравилось.
- Люди смотрят, - буркнул он. - Успокойся.
Цеся отчаянно ревела, обеими руками вцепившись в его рубашку. Правда, она пыталась сдержать рыдания и что-то произнести; в конце концов ей это удалось.
- Я… ничего… не… понимаю! Я… ничего… не… понимаю! - вырвалось у нее.
Со стороны Звежинецкой улицы приближалась другая дама. Из ее авоськи уныло торчали две бледные куриные ноги.
- Что случилось? - громко спросила она у дамы с морковкой.
- Не знаю, милочка. Похоже, он ее бросить хочет. Плачет, бедняжка, и плачет.
Бородачу нисколько не улыбалась перспектива оказаться в центре общественного внимания. Вдобавок его новенькая рубашка промокла от слез и измялась. А пренебрежительное отношение, к своему гардеробу он не каждому мог простить.
- Идем же наконец! - прошипел он. - Или я пойду один!
- До чего ж нетерпеливый, обманщик! - Дама с цыпленком подошла поближе, готовая из женской солидарности активно включиться в действие.
Бородач схватил Цесю за руку и поволок в безопасную сень подворотни. Цеся покорно последовала за ним, пряча свое отчаяние в носовой платок.
- Чего не терплю, так это истеричек и уличные сцены! - сердито сказал бородач, когда они укрылись в темноте подворотни. - Если ты немедленно не успокоишься, я пойду в кино один.
- Я… ничего… не… пони… - рыдала Цеся, и вид у нее был такой, будто она вот-вот начнет биться головой о стену, вследствие чего бородач, который в самом деле больше всего на свете не терпел истеричек и уличные сцены, откашлялся, поправил галстук и смело вышел из подворотни.
Он бы удивился, если б узнал, что Цеся этого даже не заметила.
