3
Три дня Нильс не спал, не ел, не пил и всё ждал, когда наконец Акка позовёт его и он узнает, как освободиться от колдовских чар.
«Если Акка сама взялась за это, так уж дело верное,— думал Нильс.— Она зря обещать не будет!»
Он видел, как на следующий день после их разговора Акка улетела куда-то и вернулась только поздно вечером.
Никто из стаи не знал, куда и зачем она летала,— она никому не сказала об этом, и никто не смел её спросить.
И Нильс не спрашивал её ни о чём. Правда, он старался почаще попадаться ей на глаза и придумывал разные поводы, чтобы лишний раз пройти мимо её гнезда, но Акка как будто не замечала его. А если и заговаривала с ним, то всё о каких-нибудь пустяках.
«Может, не вышло у неё ничего,— думал Нильс,— потому она и молчит? Так уж лучше бы сразу сказала, начистоту».
На второй день всё было по-прежнему. Акка точно забыла про Нильса.
Никогда ещё дни не тянулись для Нильса так медленно. Чтобы как-нибудь убить время, Нильс решил починить крышу на своём домике, но, чуть только принялся строгать прутики, сразу порезал себе палец. Попробовал покрепче привязать пуговицу, болтавшуюся на ниточке, а вместо того оторвал её совсем. Пошёл собирать свежую траву для подстилки, да на обратном пути столько раз падал, что всю траву растерял. За какое бы дело он ни брался, ничего у него не клеилось, всё валилось из рук. А тут ещё гусята пристают, бегают за ним по пятам. Нильс спрятался было от них в своём домике, но гусята и здесь нашли его. Они поминутно прибегали к нему и, просунув головы в дверь, звали то на озеро, то на болото за ягодами.
— Не хочу, идите сами,— говорил Нильс.
Так он и сидел один в своём домике. Прошёл день, прошла ночь, и ещё день прошёл. Акка его не звала.
На третий день к вечеру Нильс совсем загрустил. Вот уже все сроки миновали, а старая Акка даже не вспомнила о нём. И, уткнувшись лицом в свою травяную подстилку, Нильс горько заплакал. Он громко всхлипывал, тяжело вздыхал, и от этого ему становилось так жалко себя, что слёзы в три ручья лились у него из глаз. Подушка его давно промокла, лицо распухло, глаза болели, а он всё плакал и плакал, пока не заснул.
И вдруг кто-то загоготал над самым его ухом, затеребил его, затормошил, затряс. Нильс вскочил на ноги.
Мартин, просунув голову в домик Нильса, громко кричал: — Скорей! Иди скорей! Тебя Акка зовёт…
4
Акка сидела в своём гнезде, а рядом с ней на кочке сидел орёл.
«Он-то здесь зачем?»— удивился Нильс и растерянно посмотрел на Акку.
— Иди, иди,— сказала Акка.— Мы тебя как раз ждём.
Потом она повернулась к орлу и чуть-чуть наклонила голову.
— Теперь рассказывай, Горго.
— Всё в порядке. Был я в Глиммингенском замке, познакомился с вашими совами,— весело заговорил орёл.
«Ага! Так, значит, Акка посылала его к совам!»—подумал Нильс и насторожился.
— Ну и далеко живут ваши приятельницы! Я уж думал, не поспею к сроку вернуться. Даже домой не залетел — прямо сюда со свежими новостями. Да и с совушками этими было немало возни. Прилетел, а они, видите ли, спят… Всё у них шиворот-навыворот, всё не как у птиц. Другие ночью мирно спят, а эти за день-то выспятся хорошенько, а ночью по лесу рыщут. Сразу видно — воровская порода…
— Но ты их всё-таки разбудил?—робко спросил Нильс.
— А как же! Стану я с ними церемониться! Я как погладил клювом одну, так другая сама проснулась. Хлопают обе глазищами, охают, ахают, ухают. Сослепу да спросонок ничего понять не могут. Они и так не больно-то понятливы, а тут, видно, последний ум у них отшибло. «Безобразие!— кричат.— Кто смеет тревожить наш сон?» Ну, я им по казал, кто смеет. Они теперь надолго запомнят.
— Зачем же ты с ними так!— с укором сказал Нильс.— Они, на верное, рассердились, теперь у них ничего не выведать.
— Как это не выведать?— возмутился Горго.— Да я уже всё выведал.
— Ну что? Что они сказали?— еле выговорил Нильс.
— Ты меня не перебивай,— сказал Горго,— а слушай. Я их спрашиваю: «Вы чего между собой сплетничаете, о чужих тайнах болтаете?» Они туда, сюда… «Что ты!— бормочут.— Мы знать ничего не знаем, какие-такие тайны». Я опять потряс их немножко. «А, говорят, знаем, вспомнили. Наклонись, пожалуйста, поближе. Мы эту тайну можем сообщить только шёпотом и только на ухо». И зашипели мне в оба уха, как змеи. Ну, я не сова, я шептаться не буду. Я тебе прямо скажу…
— Говори же, говори!—помертвевшим голосом прошептал Нильс.
— Трудно тебе стать человеком,— сказал Горго.— Этот гном такое придумал, что и не приснится.
— Да не томи его,— вмешалась Акка.— Говори скорее.
— Так вот: не быть тебе, Нильс, человеком, пока кто-нибудь по доброй воле не захочет стать таким же маленьким, как ты.
— Да кто же захочет стать таким, как я!—в отчаянии воскликнул Нильс.
Подожди, это ещё не всё. Если найдётся такой, ты должен сразу же сказать заклинание. И ни слова не перепутать. Я это заклинание сто раз повторил, пока запомнил. А теперь ты запоминай.
И Горго стал говорить медленно и торжественно:
Стань передо мной,
Как мышь перед горой,
Как снежинка перед тучей,
Как ступенька перед кручей,
Как звезда перед луной.
Бурум-шурум,
Шалты-балты.
Кто ты? Кто я?
Был — я, стал — ты.
— Как, как ты сказал?— переспросил Нильс.— Шурум-шалты? Бурум-балты? Я — был, стал — ты?
— Ну вот, всё и перепутал! Это же заклинание! Тут каждое слово должно быть на месте. Подумай только: захочет кто-нибудь стать таким, как ты, а ты своим «бурум-балты» всё дело испортишь. Слушай сначала.
И Горго начал сначала.
А Нильс смотрел ему прямо в клюв и повторял слово за словом:
— Бурум-шурум, Шалты-балты. Кто ты? Кто я? Был — я, стал — ты.
Глава шестнадцатая. УДАЧНИК И НЕУДАЧНИК
1
После первых же ночных заморозков Акка Кнебекайзе велела всем готовиться к отлёту.
Теперь стая была почти втрое больше, чем весной.
Двадцать два гусёнка должны были совершить свой первый перелёт.
Накануне дня, назначенного для отправки в дальний путь, Акка устроила гусятам экзамен. Сперва каждый в отдельности показывал своё искусство, потом все вместе. Это было очень трудно: надо разом взлететь и в строгом порядке построиться треугольником. Десять раз Акка заставляла гусят подняться и спуститься, пока они не научились держать расстояние, не налетать друг на друга и не отставать.
На следующий день на рассвете стая покинула Серые скалы. Впереди летела Акка Кнебекайзе, а за нею двумя ровными расходящимися линиями тянулась вся стая — восемнадцать гусей справа и восемнадцать гусей слева мерно взмахивали крыльями.
Нильс, как всегда, сидел верхом на Мартине. Время от времени он оборачивался назад, чтобы пересчитать гусят,— не отстал ли кто? Все ли на месте?
Гусята старались изо всех сил.
Они отчаянно били крыльями по воздуху и покрикивали друг на друга:
— Держись правее!
— Куда ты вылез?
— Ты мой хвост задеваешь!
Один только Юкси был всем недоволен. Не прошло и часа, как он жалобно запищал:
— Акка Кнебекайзе! Акка Кнебекайзе! У меня крылья устали!
— Ничего, отдохнёшь ночью!— крикнула Акка. Но Юкси не унимался.
— Не хочу ночью, хочу сейчас!—пищал он.
— Молчи, молчи!— зашипел на него Мартин.— Ты же самый старший! Как тебе не стыдно!
Юкси стало стыдно, и он замолчал. Но через час он опять забыл, что он старший, и опять поднял писк:
— Акка Кнебекайзе! Акка Кнебекайзе! Я хочу есть?
— Подожди!—крикнула Акка.— Придёт время, все будут есть и ты поешь.
— Не хочу ждать, хочу сейчас!—пищал Юкси.
— Не позорь родителей,— зашипели Мартин и Марта.— Вот дож дёшься, что Акка выгонит тебя из стаи. Что ты тогда будешь делать? Пропадёшь ведь один.
Юкси и сам знал, что пропадёт, и замолчал. Одна за другой уходили назад снежные горы.
— Смотрите и запоминайте!— говорила Акка гусятам.— Эта гора называется Сарьечокко, а рядом — Порсочокко. Вот тот водопад назы вается Зьофаль, а этот — Ристо. А горное озеро под нами…
Но тут гусята взмолились.
— Акка! Акка!—закричали они.— У нас в голове не помещается столько названий. Они такие трудные…
— Ничего,— ответила Акка.— Чем больше вбивать в ваши головы, тем больше в них останется места!
— А как называется вон та гора, самая высокая?—спросил Ни лье.
Она называется Кне-бе-кайзе!— торжественно произнесла старая гусыня.
«Ах вот оно что!—подумал Нильс.— Верно, Акка родилась тут. Потому она и зовётся — Акка Кнебекайзе. Ну конечно же, такая замечательная гусыня, как наша Акка, и родиться должна была не где-нибудь, а у самой высокой горы!»
И Нильс с ещё большим уважением посмотрел через головы гусей на предводительницу стаи.
Лопари тоже уходили на зиму подальше от суровых гор. Нильс видел, как они спускаются вниз целыми стойбищами, с оленьими стадами, с домашним скарбом. Даже дома с собой забирают.
Нильс смотрел во все глаза — может, где-нибудь в толпе кочевников идёт девочка, которая угостила его лепёшкой? Неужели он так и не попрощается с ней?
Но стая летела слишком высоко и слишком быстро. Где же тут разглядеть маленькую лопарку!
«Ну, если уж с ней нельзя попрощаться, так попрощаюсь со всей Лапландией»,— подумал Нильс.
И он громко запел:
Лаплан -Лаплан -Лапландия,
Ты всё ещё видна!
Чудесная страна!
Прощай, прощай, Лапландия,
Принёс меня в Лапландию
Домашний белый гусь,
И может быть, в Лапландию
Я снова возвращусь.
Вот и совсем ушли горы.
Снова, как весной, кланяются гусям берёзки — кивают головой, машут ветвями, что-то шепчут. Они дальше всех провожали стаю на север и теперь первые встречают её.
2
Стая летела на юг тем же путем, каким весной летела на север.
«Тут я потерял башмачок,— вспомнил Нильс.— Как на меня Мартин сердился! А ведь не потеряй я башмачок, Мартин не нашёл бы Марту!..»
«А где-то здесь мои медведи живут. Вот бы посмотреть на Мурре и Брумме, какие они теперь стали. Их мурлила, верно, и управиться не может со своими сыночками…»
«А здесь Бронзовый должен стоять. Да вон он и стоит! Совсем позеленел от злости… Жаль, Деревянного больше нет. Бедный добрый Розенбум!»
Нильс даже вздохнул, вспомнив своего деревянного друга. «А где же мы теперь летим?» Этого места Нильс никак не мог припомнить.
Тут было всё, что только можно пожелать, как будто здесь была собрана красота всей страны.
Леса принесли сюда свой зелёный наряд, реки протянули свои притоки, долины наградили зелёными лугами, низины расстелили ковры из мха и папоротника, море украсило шхерами и фиордами, горные склоны поделились скалами и плоскогорьями, а поля одарили плодородными пашнями. Здесь, в этом удивительном краю, где сошлись юг и север, запад и восток, стая Акки Кнебекайзе устроила привал.
Кто хотел — шлёпал по болоту; кто хотел" — плескался рядом в речке; кому нравилось — гулял по лесу. Всё тут было под боком.
Нильс сидел на лесной опушке под корнями сосны и маленькой палочкой разгребал опавшую хвою.
Над головой у него с ветки на ветку перепрыгнула белка и бросила ему орешек.
Зайчонок проскакал мимо и положил у его ног морковку. Из кустов выбежал ёж и остановился перед Нильсом. Он ощетинился всеми своими иглами, и на кончике каждой иглы у него была насажена спелая брусничина.
«Вот сколько у меня друзей!»—подумал Нильс. А помочь его беде никто не мог… Вдруг Нильс услышал знакомый каркающий голос:
— Здр-р-равствуй! Здр-р-равствуй! Здр-р-равствуй! Нильс поднял голову. Да это Фумле-Друмле! Атаман вороньей шайки!
— Р-р-разыскал-таки тебя!—выкрикивал Фумле-Друмле, хлопая крыльями.— Кр-р-ружил по небу, кр-р-ружил и р-р-разыскал.
Наконец Фумле-Друмле сел около Нильса.
— Мы с тобой стар-р-рые др-р-рузья,— сказал Фумле-Друмле,— а др-р-рузья др-р-руг др-р-руга вы-р-ручают. Я уж постар-р-рался, р-р-разузнал, как тебе в человека пр-р-ревр-р-ратиться!..
Нильс ничего не ответил.
— Что ж ты не р-р-радуешься?— каркнул ворон.
Нильс опять ничего не ответил. Потом вздохнул и тихонько забормотал:
Стань передо мной,
Как мышь перед горой,
Как снежинка перед тучей,
Как ступенька перед кручей,
Как звезда перед луной.
Бурум-шурум, Шалты-балты.
Кто ты? Кто я?
Был — я, стал — ты.
— Ты откуда это знаешь?— спросил Фумле-Друмле, и глаза у него засверкали от обиды, что не он первый открыл эту тайну Нильсу.
— Мне орёл Горго сказал,— ответил Нильс.— Да что толку знать? Всё равно мне некому спеть эту колдовскую песенку.
— Твой Гор-р-го — дурень!—каркнул Фумле-Друмле.— А вот я тебе по-настоящему помогу. Я уже р-р-разыскал того, кто р-р-рад с тобой поменяться.
— Правда, Фумле-Друмле? Неужели правда?— воскликнул Нильс.— Кто же это? Кто?
— Не тор-р-ропись. Узнаешь, когда пр-р-ридёт вр-р-ремя,— сказал Фумле-Друмле.— Забир-р-райся на меня.
И Фумле-Друмле подставил Нильсу своё крыло. Нильс, как по мосткам, взбежал к Фумле-Друмле на спину, и они полетели.
— Мартин! Мартин! Акка! Подождите меня! Я вернусь!— успел крикнуть Нильс.
Все гуси с удивлением смотрели ему вслед, но Нильс был уже далеко.
Скоро он увидел островерхие крутые крыши старинного города Упсала.
Фумле-Друмле покружил над домами и наконец сел на крышу, которая ему почему-то приглянулась. Ветер перекатывал по черепицам обрывок бумаги. Через окошко маленькой мансарды была видна комната.
У стола сидел юноша и, не открывая глаз, смотрел, как ветер треплет бумажный листок.
— Опять этот ворон,— сказал юноша, когда Фумле-Друмле опустился на крышу.— Ну что ему от меня надо? Какую ещё беду мне накаркает?
«Верно, одна беда с ним уже случилась»,— подумал Нильс.
И Нильс угадал.
3
Беда началась вот с чего.
Жили в городе Упсала два студента. Одному во всём везло. Так крепко сдружилась с ним удача, что никогда его не оставляла,— что бы он ни задумал, за какое бы дело ни взялся. Вот и был он всегда весел, всегда доволен, со всеми приветлив. За то и его все любили. Экзаменаторы не скупились для него на пятёрки, товарищи души в нём не чаяли, и жилось ему на свете легче лёгкого.
Его так и назвали — Удачник. Да к нему никакое другое имя и не подходило! Он даже сам позабыл, как его звали отец с матерью.
А второй студент был нелюдимый, незаметный, беда за ним так и ходила следом, ни на шаг его не отпускала. От людей он прятался, да и с ним никто не дружил. Товарищи даже имени его не знали, а просто называли его Неудачник. Да и какое другое имя можно было ему дать! И вот однажды, когда Удачник, весело напевая, собрался идти сдавать последний экзамен, дверь отворилась и вошёл Неудачник. В руках у него был какой-то объёмистый свёрток.
— Я пришёл к тебе с просьбой,— робко сказал он Удачнику.— Целых пять лет я трудился над одним сочинением и вот теперь кончил его. Я и сам не знаю, что у меня получилось. Но твоему слову поверю.
Удачник сказал:
— Давай я прочту.
И подумал про себя:
«Вот как все меня любят. Даже этот нелюдим пришёл ко мне». А Неудачник протянул ему свёрток и сказал:
— Мне очень стыдно давать тебе такую мазню, но у меня нет денег, чтобы нанять переписчика. Да, по правде сказать, я боюсь отдать кому-нибудь моё сочинение. Ведь если его потеряют, вся моя работа пропала.
— Ты можешь не тревожиться,— сказал Удачник,— у меня не пропадёт ни один листок.
Неудачник ушёл. А Удачник выглянул в окно, чтобы посмотреть на башенные часы. До экзаменов времени оставалось ещё много, знал он всё назубок, делать пока нечего, и он решил посмотреть, что за сочинение принёс ему Неудачник.
Он развязал свёрток. Перед ним лежала груда листков, исписанных вдоль и поперёк.
На первой странице крупными буквами было выведено: «История города Упсала».
«И про что это он мог столько написать?»—подумал Удачник.
Он прочёл одну страницу, вторую, третью и забыл обо всём на свете, сидя над этими истрёпанными листками.
Каждый день проходил он мимо городского собора и ничего не знал о нём.
А теперь этот собор словно ожил. Ожили короли, погребённые под его каменными плитами. Ожили люди, которые его построили,— хоть и прошло с тех пор немало веков.
Без этого собора нельзя было даже представить себе города. Да разве могло что-нибудь случиться с этой каменной громадой? А ведь когда-то собор был разрушен пожаром. Удачнику почудилось, что со страницы рукописи, над которой он склонился, несётся тревожный набат и встаёт огненное зарево.
И библиотеку, в которую Удачник ходил чуть не каждый день, он увидел как будто первый раз в жизни. Из каких только стран сюда не попадали книги, в переплётах из кожи и резного дерева, с застёжками и без застёжек!
Каждый год, в феврале, он бродил по ярмарке и покупал в лавках всякие безделицы. А ведь ярмарка эта могла бы уже в трёхсотый раз отпраздновать свой день рождения. И Удачнику, пока он переворачивал страницы, казалось, что он сам поёт и пляшет вместе с весёлой толпой в старинных одеждах на самой первой ярмарке, которая шумела здесь ровно триста лет тому назад.
Только бой башенных часов заставил его вспомнить, что ему пора собираться на экзамен.
Удачник вскочил, бросился в чуланчик, где висел его самый лучший костюм, потом в прихожую — там стояли его новые ботинки, снова вбежал в комнату за своей студенческой шапкой… и вдруг остановился на пороге как вкопанный.
Пока он суетился и бегал взад-вперёд, ветер распахнул окно, перепутал, перемешал все листки рукописи и понёс их над крышей.
Забыв про свой парадный костюм, Удачник бросился догонять ветер.
Хорошо ещё, что его комната была на самом чердаке! Он перемахнул через подоконник и был уже на крыше.
А ветер словно смеялся над бедным Удачником: то подбросит листки, то закружит, а то вдруг дунет, да так, что белая ^бумажная стая разлетится во все стороны!
Удачник прямо из сил выбился, а поймал только два или три обрывка.
Чуть не плача, вернулся он в свою комнату.
И вдруг прямо против его окна на крышу уселся ворон — огромный, чёрный, глаза злые, хитрые. Сел и закаркал.
У неудачливого Удачника совсем упало сердце.
Ведь ворон каркает не к добру. Одна беда уже свалилась на него. А за первой и вторая нагрянет.
Так и случилось.
Он чуть не опоздал на экзамен. На все вопросы отвечал невпопад, и кончилось дело тем, что он получил двойку.
Медленно брел несчастный Удачник домой.
А Неудачник уже поджидал его у ворот.
— Ты ещё не прочёл?—спросил он с тревогой.
— Мне не до тебя было, я готовился к экзамену. Не все ведь такие бездельники, как ты,— сказал Удачник.
Он нарочно говорил так грубо, чтобы поскорее избавиться от товарища. Как он скажет ему, что случилась такая беда, какой даже этот Неудачник никогда не знал?
А Неудачник подумал:
«Наверное, моё сочинение никуда не годится, вот он со мной и не хочет разговаривать. Нет, ни в чём, видно, нет мне удачи!»
На другой день, чуть только злосчастный Удачник вышел из дому, ему повстречался Неудачник.
— Ты что подстерегаешь меня?— сердито сказал Удачник.— Когда прочитаю, сам к тебе приду, а ходить за мной следом нечего.
— Нет, нет, я не тороплю тебя. Я только вот что хотел сказать,— робко проговорил Неудачник,— если ты увидишь, что моё сочинение ни куда не годится, ты можешь выбросить его или сжечь.
Удачник ничего не ответил и прошёл мимо. А Неудачник теперь не сомневался, что вся его работа была пустой потерей времени.
«И говорить-то о ней — только время терять!»— со стыдом подумал Неудачник.
На третий день Удачник совсем не выходил из дому.
Слова, сказанные Неудачником, не переставали звучать у него в ушах:
«Если ты увидишь, что моё сочинение никуда не годится, ты можешь выбросить его или сжечь…» А если сказать, что я так и сделал?.. Никто ничего не узнает… И сам Неудачник не узнает…»
Весь день он ходил из угла в угол по своей комнате, и каждый раз, когда он поднимал голову, он видел ворона, который неподвижно сидел против его окна.
— Ах, какой я несчастный, какой несчастный!— громко воскликнул Удачник.— Мухе и той живётся лучше, чем мне! Вот если бы стать мухой! Или кузнечиком». Кем угодно, только бы избавиться от беды.
Кар-р-р! Кар-р-р!— закричал вдруг ворон и, тяжело взмахивая крыльями, полетел прочь.
Прошёл ещё один день, а несчастный Удачник не мог ни на что решиться.
«Нет, лучше всего сказать правду,— думал он.— Но ведь этот Неудачник не поверит мне. Он непременно решит, что я только из жалости хвалю его сочинение, а что на самом деле оно никуда не годится и я сжёг его. И что историю про ветер я просто выдумал… А если он даже поверит, так будет ещё хуже. Ведь его труд, который мог бы его прославить, погиб навсегда. Так, может быть, лучше ему думать, что его сочинение только того и стоило, чтобы его сожгли? Но как же я скажу это?.. Ах, что же мне делать? Что делать?»— думал в отчаянии Удачник.
И мысли его бежали по тому же самому кругу. Обмануть — нельзя. Сказать правду — невозможно. Не поверит ему товарищ — плохо. Поверит— ещё того хуже.
Он метался по комнате, как зверь в клетке, то садился, то вскакивал, то снова садился и ничего не видящими глазами глядел в окно.
Под вечер он услышал скрипучее карканье.
— Опять этот ворон!— с тоской сказал Удачник.— Ну что ему от меня надо! Какую ещё беду он мне накаркает!
А ворон взлетел на самый подоконник, и со спины его — прямо на стол — соскочил маленький, точно игрушечный, человечек.
Удачник так удивился, что на минуту забыл о всех своих неудачах.
— Эй Кто ты такой? Может, ты гном? Но ведь гномы бывают толь ко в сказках!
Если бы только в сказках!—тихо сказал Нильс, вздыхая.— Я ведь был человек как человек, вот такой, как ты, только мальчик. А настоящий гном заколдовал меня. С тех пор я так и живу: не то чело век, не то непонятно что…
— Да где ж ты живёшь?— спросил Удачник.
— А я с птицами живу. Меня гусиная стая к себе взяла.
— Какой ты счастливый!— воскликнул Удачник.— Ах, если б я мог стать таким, как ты! Если бы и меня унесли отсюда перелётные птицы!
Тут ворон, который до сих пор молчал, подтолкнул Нильса крылом и радостно каркнул:
— Говор-р-ри! Говор-р-ри! Скор-р-рей говор-р-ри!
«Вон оно что! Вот зачем Фумле-Друмле принёс меня сюда!— подумал Нильс.— Неужели я сейчас снова стану человеком!..» Он открыл рот и, замирая от волнения, начал:
Стань передо мной,
Как мышь перед горой…
И вдруг замолчал. Как будто забыл все колдовские слова.
— Говор-р-ри! Говор-р-ри дальше!— закаркал Фумле-Друмле. Но Нильс только отмахнулся от него.
А Удачник, который ни о чём и не подозревал, наклонился над Нильсом и сказал:
Ну, говори же, говори дальше! Я никогда не слышал таких стиш ков!
И хорошо, что не слышал,— сказал Нильс.
Дур-р-рак! Дур-р-рак!— закаркал Фумле-Друмле.
— Помолчи!— прикрикнул на ворона Нильс. Потом снова повернулся к Удачнику и спросил:
А ты почему хочешь стать таким, как я?
— Потому что я самый несчастный человек на свете!—воскликнул Удачник.— Ты только послушай, что со мной случилось.
И он рассказал Нильсу, ничего не утаивая, о своей беде.
— Да, тут рад будешь на край света улететь,— согласился Нильс.— Но ведь Неудачнику-то от этого не станет легче!.. Послушай, я, кажется, смогу помочь твоему горю.
Он подбежал к ворону и стал что-то шептать ему на ухо.
— Дур-р-рак! Дур-р-рак!—каркал в ответ ему Фумле-Друмле.
А Нильс всё уговаривал и уговаривал ворона. Потом забрался к нему на спину, и они улетели — ворон и маленький человечек.
— Что это?— пробормотал Удачник, тряхнув головой.— Наверное, я спал и мне приснился сон?
Пока он раздумывал над этим, кто-то бросил в его окно несколько листков пропавшей рукописи.
И перед Удачником мелькнули чёрные вороньи крылья.
Весь вечер, до поздней ночи, собирали Нильс и Фумле-Друмле развеянные ветром листы и листок за листком приносили Удачнику.
Они подбирали их на крышах и чердаках, на ветках деревьев и на дорожках сада, среди мусорной свалки и на колокольне собора. Куда только не заглядывали ворон и мальчик!
Одну страничку Нильс вытащил из собачьей будки. Фумле-Друмле вырвал какой-то исписанный листок прямо из рук торговца, когда тот свёртывал из него кулёк для орехов.
А счастливый Удачник расправлял, разглаживал каждую страницу и складывал их по порядку.
— Вот все и на месте!— сказал он наконец.— Спасибо тебе, маленький человечек! И тебе спасибо, ворон! Я думал, ты мне беду накаркала ешь, а ты мне вот какое счастье принёс!
Он схватил рукопись и, несмотря на поздний час, побежал к Неудачнику. Пусть и счастливый Неудачник порадуется своей удаче! Фумле-Друмле и Нильс остались одни на крыше.
— Ну что ж, надо восвояси возвращаться,— сказал ворон Нильсу.— Прозевал своё счастье, на себя и пеняй.
— Да ты не сердись, Фумле-Друмле,— сказал Нильс.— Очень уж мне стало жалко и Удачника и Неудачника.
