25. ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА БИСКА
"- Биск! Какого черта вы запропастились? - услышал я голос португальца.
Пришлось вернуться в машинное отделение, не разобрав толком причины сна мисс Тоттер и исчезновения голубей Мика Тингсмастера.
Всю ночь "Торпеда" развивала предельную скорость. Пока пассажиры мирно спали, паровой котел грозил разорваться от напряжения, кочегары носились в топке, как черти, а за бортами летевшей вперед "Торпеды" бился и ревел дьявольский шторм.
К самому утру, когда я уже шатался от усталости, португалец пришел сменить меня, и я побежал в каюту. Зевая, залез я на первые попавшиеся нары рядом с храпящим матросом и, не раздеваясь, собрался заснуть, как вдруг из-под пола донесся до нас полузаглушенный вой - жуткий, нечеловеческий вой, от которого у меня поднялись дыбом волосы.
Я вскочил, смахивая сон. Несколько матросов проснулись и сели, свесив с нар голые ноги. Мы прислушались. Вой повторился опять, и на этот раз он был так пронзителен, так уныл, что многие из матросов в ужасе кинулись друг к дружке и сбились в испуганное стадо.
- Ребята, это воет мертвая собака капитана! - глухо сказал Ксаверий, и матросы затряслись от страха.
Мой сосед кинулся на постель и сунул голову под подушку.
- Молчи, Ксаверий. И без того тошно, - остановил кто-то старика.
- Не буду я молчать! - упрямо шепнул Ксаверий. - Ясное дело: мертвая собака опять завыла. Не иначе, как быть покойнику, ребята. Вот помяните мое слово.
- Что за мертвая собака? - вмешался я.
- А это, видишь ли, парень, была у нас на пароходе собачка, еще от прежнего капитана, Джексона. Тот ушел, а собаку оставил, но только она невзлюбила рыжего - я разумею капитана Грегуара - и завела себе удивительный обычай: выть перед покойником. Веришь ли, каждое плаванье, чуть завоет, уж мы знаем - быть у нас мертвецу. Рыжему сильно это не понравилось, и вот однажды, проходя мимо собачки, он поднял ногу, а собачка возьми и зарычи. И как поднял он ногу, так и опустил ее прямехонько ей на голову и проломил ей каблуком череп. Силища в этом рыжем черте бесовская, а не человеческая!
- А она все-таки воет перед покойником, - шепотом вмешался молодой матросик, лязгая зубами от страха.
И, точно в подтверждение, нечеловеческий протяжный вой снова донесся до нас из-под самых нар, как будто завывавшее существо, пока мы говорили, передвинулось ближе к нам.
В ужасе кинулись матросы к себе на нары; прыгнул и я под одеяло - не столько от страха, сколько от усталости, и тотчас же заснул мертвым сном.
Я проснулся уже во вторую смену. Утренний гонг изо всех сил дребезжал нам в уши, сзывая к первому завтраку. Матросы повскакали, уступая теплые нары усталым до одури товарищам.
Когда я пошел в умывальную и подставил голову под струю холодной воды, старый Ксаверий улучил минутку и шепнул мне:
- А покойник-таки нашелся! Ведь телеграфистка скончалась в тот самый час, как выла собака.
Я выскочил из-под крана и, не вытираясь, помчался в машинное отделение.
- Пичегра, - крикнул я, - правда ли, что умерла мисс Тоттер? Отчего она умерла?
- Не ори, - флегматически ответил португалец. - Должно быть, шторм перепугал беднягу или объелась сверх меры, вот сердце-то и не выдержало. Да и надо сказать, что ей было за сорок, хоть и носила цветные бантики.
Я стал на работу. С этой минуты мне было ясно, что малейшая неосторожность приблизит меня к моей собственной смерти. Первую свободную минуту я употребил на то, чтоб набросать эти странички и приготовить в своем тайничке бутылку. Потом я скользнул в лазарет, куда меня пропустили не без труда. Я пошел навестить Дана.
Несчастный эпилептик лежал без движения, стиснув посиневшие губы. Пришлось повозиться с ним, прежде чем он раскрыл рот.
Чего хотят от него? Он намерен умереть, и чем скорей, тем лучше. Нельзя жить человеку, видевшему сатану. А он видел, как сатана убил его друга, Дипа… Нет, никого не приводили в лазарет, кроме него. Пассажирская палата рядом; в лазарете общая контора; он непременно узнал бы, если б, кроме него, был еще больной…
С этими словами Дан замолк и показал мне спину. Я выжал из несчастного все, что мне было нужно, и с тревогой прошмыгнул на палубу. Значит, Василов не ночевал в госпитале. Я рассердился на него за неосторожность. Почему он не послушался разумного совета?
Наверху, в маленьком салоне, было шумно. Вокруг Ковальковского столпились пассажиры первого и второго класса, шла речь о смерти телеграфистки.
- Я требую, чтоб была произведена дезинфекция! - надрывалась пожилая дама из каюты N8.
- Да помилуйте, ведь она умерла от разрыва сердца!
Человек, проговоривший это веселым голосом, стоял спиной ко мне. Я посмотрел и облегченно вздохнул. Это был Василов собственной особой - живой, веселый, разговорчивый, ничем не напоминавший вчерашнего запуганного пассажира. Он жив! Тяжесть спала у меня с плеч. Слава богу! Я хотел подойти к нему, но побоялся попасться на глаза штурману.
Между тем Василов оживленно разговаривал с пассажирами, успокоил ворчливую пожилую даму, поднял крошечный носовой платок, оброненный дочерью сенатора Нотэбита, - словом, вел себя как заправский светский человек.
"Вот какие у тебя замашки!" - подумал я не без ехидства и, улучив минуту, когда он зашел за кресло с газетой в руках, тронул его за плечо:
- Отчего вы не ночевали в лазарете?
Василов быстро повернулся и посмотрел на меня острым взглядом. Ребята! Это был Василов, это было его лицо, нос, губы, волосы, пиджак, брюки, жилетка, сапоги, - это был Василов, говорю я вам, и это был не он! Это был совсем другой человек, не будь я Биск, шотландец! Я не удержался, я вскрикнул.
- Что с вами? - спросил, улыбаясь, мнимый Василов, другой Василов, призрак Василова, не знаю, как его назвать.
Но я не ответил: у меня лязгали зубы, я опрометью кинулся вниз, к его каюте.
Мне удалось попасть под обшивку никем не замеченным. Я взглянул в глазок: все было по-прежнему в каюте Василова, даже револьвер лежал на столе и в углу стоял нетронутый саквояж. Сплю я, что ли? Нет ли у меня кошмара? Но, если только не подменили меня самого, тот человек наверху не был Василовым, нет и нет!
Я выскочил снова на трап, чтоб пробраться к себе в тайничок. Пробегая по лестнице, я увидел позади себя, в двух шагах, не больше, рыжего человека в сюртуке. Он спешил за мной, легонько дотрагиваясь до перил тощей и безжизненной рукой с сильно опухшими сочленениями. Я рванулся со всех ног вперед, опередил его шагов на двадцать, завернул за угол и стрелой влетел в узкое отверстие.
Уф! Спасен! Хоть на час, да спасен! Я оглянулся, тщательно запер все выходы из моего тайника, приготовил бумагу, чернила, дописываю дневник. Сейчас я закупорю это в бутылку и брошу в море, написав на стекле кусочком алмаза: "ММ".
Кто бы ни был тот, кто выудит бутылку из океана, - если только он рабочий, - он доставит ее Микаэлю Тингсмастеру. Наших ребят разбросано по белу свету гораздо больше, чем знаем мы сами.
Я только что собрался сунуть бумагу в бутыль, как послышался звук льющейся воды. Оказывается, наверху открылась щель в два пальца, и оттуда хлынула вода. Я попробовал на язык - соленая. Ринулся к выходу - он не раздвинулся. Меня захватили, как в мышеловку. Вода заполнит мой тайник часа через два, и я утону. Прячу бумагу в бутылку, закупориваю, стараюсь расширить щель, чтоб выбросить бутыль из каюты. Ребята, вспоминайте шотландца Биска! Предупредите тех, кто едет на "Амелии", что подмен совершился. Остерегайтесь капитана Грегуара!
Менд-месс!"
26. ДОЧЬ СЕНАТОРА
- Милая моя, ты ведешь себя не-при-лично, - сказал сенатор Нотэбит своей дочери Грэс, лежавшей на кушетке укрепив обе ноги выше головы, на спинке отцовского стула.
- Очень может быть, папа, - ответила Грэс. - Я ничего не имею против твоих замечаний. Если это тебе нравится, говори сколько угодно.
- Дело не в том, нравится ли это мне, дочь моя, - внушительно возразил сенатор, - а в том, чтобы ты приняла мои слова во внимание.
- Не считайся со мной, дорогой папочка. Недоставало еще, чтоб мой отец считался с такой глупой девчонкой, как я! Умоляю тебя, делай только то, что тебе нравится.
Сенатор помолчал несколько минут, сбитый с толку. Он, впрочем, был недаром сенатором и недаром посещал официальные и домашние приемы президента. Высморкаться и снова приступить к делу ему ничего не стоило.
- Ты ведешь себя не-при-лично, - начал он опять. - Ты не отстаешь от Вестингауза буквально ни на шаг. Я понимаю, если б это было из нежного чувства… Многие браки в Нью-Йорке проистекали от нежного чувства, порожденного качкой на пароходе и другими явлениями гальванического порядка, возможными на океане. Но в данном случае дело, очевидно, не в нежном чувстве.
- Папа, как ты можешь говорить мне подобные вещи! - с негодованием воскликнула Грэс, вскочив с кушетки. - Как ты можешь злоупотреблять тем, что я сирота, что у меня нет матери! Ах!.. - Она немедленно разрыдалась, забив ногами об пол и тряся головой с такой силой, словно это была не голова, а спелая яблоня.
- Но что же я такое сказал? - пробормотал смущенный сенатор.
- Ты сказа-ал… ты ска-зал… - рыдала несчастная Грэс. - Ты сказал о гальванических… нет, я не могу повторить…
- Ну, будет, будет! - миролюбиво произнес сенатор, хлопая дочь по спине. - Я ведь знаю, что ты у меня славная девочка, Грэс, ты у меня хорошая девочка, воспитанная девочка. Не рыдай таким ужасным образом, это повлияет на твои легкие!
- Н-не буду, папа, дорогой… - плакала Грэс. - Ах, ты не знаешь, как у меня тяжело на душе, когда вспоминаю, что у меня нет мамы!.. Мой гардероб, ты знаешь… и шляпки… и никто, никто, никогда!..
Ноги Грэс опять выразили намерение забарабанить по полу. Сенатор был совершенно уничтожен. Он раскис и утер слезу. Он полез в боковой карман за бумажником.
- Полно, полно, Грэс! На континенте мы все это приведем в порядок. Ты увидишь, душечка, что отец тоже имеет значение в таких делах, как гардероб.
- И шляпки! - воскликнула Грэс.
- И шляпки, цыпочка. Поцелуй своего папу. Спрячь в сумочку эту бумажку.
Грэс прикоснулась к отцовской щеке, спрятала бумажку в сумочку и свернулась на кушетке калачиком.
Между тем сенатор, удалившись в свою собственную каюту, предался сладким и горделивым мыслям.
- Совсем как покойница-мать! - шептал он про себя с чувством. - Такая же кроткая, ласковая, незлопамятная. Приласкаешь ее, утешишь пустячком - и сейчас же все забудет. Ребенок, совершенный ребенок…
Он мирно растянулся на кровати, смежил глаза и заснул.
Между тем ребенок, полежав некоторое время, вскочил, прислушиваясь к храпу своего отца, пригладил кудри и, сунув что-то за широкий шелковый кушак, тихонько выбрался из каюты.
Банкир Вестингауз, похудевший и постаревший, сидел у себя за привинченным к полу столиком, пил виски с содой и лихорадочно просматривал нью-йоркские газеты. Этот старый развратник был выбит из строя. Он испытывал нечто похожее на меланхолию. Он тосковал по таинственной Маске, ушедшей от него в один майский день и больше не возвратившейся.
В каюту постучали.
- Войдите, - пробормотал он рассеянно.
Дверь отворилась, кто-то быстрыми шагами вошел в каюту, остановился близехонько от него, и не успел Вестингауз поднять глаз, как навстречу ему устремилось дуло прехорошенького дамского револьвера и женский голос грозно произнес:
- Руки вверх!
Вестингауз за всю свою банкирскую практику не испытал подобного потрясения. Он хотел было поднять руки, но они тряслись и положительно отказывались оторваться от поверхности стола.
- Руки вверх, старая крыса! Раз, два!..
- Мисс Нотэбит, - взмолился Вестингауз, разглядев наконец кудрявого бандита, - я согласен поднять руки, как только они поднимутся. У меня слабое сердце… Опустите эту вредную игрушку вниз.
- И не подумаю, - спокойно ответила Грэс. - Я буду держать ее до тех пор, пока не узнаю от вас все, что мне нужно. Негодяй, тиран, деспот, дарданелльский турок, куда вы дели Маску? Отвечайте сию минуту, где она? Куда вы ее запрятали?
- Поистине, мисс Нотэбит, вы в роковом заблуждении. Я раздавлен, покинут, я брошен, она бежала от меня, я страдаю, а вы задаете мне вопросы, которые я сам готов задавать с револьвером в руках!
- Так я и поверила… - протянула мисс Грэс. - Выкладывайте доказательства, старичок!
Вестингауз в бешенстве прикусил губу. Он схватил со стола газеты, целый ворох газет, и швырнул их в лицо мисс Нотэбит.
- Читайте! - простонал он с отчаянием.
Грэс подобрала газеты одной рукой, держа другую с револьвером на уровне банкирского носа. Она тотчас же увидала несколько объявлений, подчеркнутых красным карандашом:
"Банкир Вестингауз умоляет Виви вернуться, обещая за это все свое состояние".
"Банкир Вестингауз предлагает Виви в случае ее возвращения к нему законный брак".
"Банкир Вестингауз просит Виви зайти к нему только на одну минуту, чтоб получить брильянтовое колье…"
- Гм! - произнесла Грэс недоверчиво, прочитав все эти объявления. - Но тогда чего ради вы поехали в Европу?
- Я собираюсь омолодиться, сделать себе прививку Штейнаха, - пробормотал Вестингауз закашлявшись.
Грэс окинула его презрительным взглядом и надула губки.
- И этот человек, - произнесла она уничтожающим тоном, - этот человек волочится за самой красивой женщиной в мире! И я считала его деспотом! Фи!
Она хотела попятиться к дверям, все не опуская своего револьвера, как вдруг глаза ее упали на другое объявление в последнем номере нью-йоркской газеты, только что сброшенном на "Торпеду" воздушной почтой. Там извещалось о скромном торжестве, состоявшемся в особняке Морлендеров на Риверсайд-Драйв: в тесном кругу своих близких, очень скромно по случаю траура, была отпразднована помолвка мистера Артура Морлендера с мисс Клэр Вессон.
Грэс раздраженно взмахнула револьвером, как если б он был хлыстом, свистнула по-мальчишески и выбежала из каюты, оставив потрясенного мистера Вестингауза с поднятыми к небу обеими руками именно в ту минуту, когда в этом не было ни малейшей необходимости.
27. ЧАСТЬЮ НА СУШЕ, А ЧАСТЬЮ НА ВОДЕ
- Клэр женилась на этой телятине Артуре! - гневно сказала себе мисс Нотэбит, бросая револьвер на стол. - Она все-таки женилась на нем, глупая девчонка!
- Артур обручился с этой рыжей Клэр! - изумленно сказал себе доктор Лепсиус, вытаращив две пары глаз, считая очковые и свои собственные, на лежавший перед ним утренний выпуск газеты. - Просто невероятно! Артур, женоненавистник, убежденный холостяк, собиравшийся уничтожить всех женщин в мире, ненавидевший миссис Вессон и эту усатую ее племянницу, он обручился с Клэр… Тоби! Тоби!
Мулат с разинутым ртом безмолвно вынырнул возле докторского кресла.
- Тоби, ущипни меня… Ай, я не сплю! Тоби, день это или ночь? Я это или не я?
Мулат хлопал глазами, молчаливо пуская слюну.
- А, дуррак! - выругался доктор, ударив его палкой по ногам. - Теперь я вижу, по крайней мере, что ты - это ты. Пошел вон!
Тоби исчез так же безмолвно, как и вынырнул. Доктор Лепсиус снова прочел объявление, и в ту же минуту на лбу его появилась грозная складка.
- Ага, - сказал он себе, - ага! "В тесном кругу своих близких…" С каких это пор, любезные друзья, вы исключаете доктора Лепсиуса из числа своих близких? Помолвка - и меня не приглашают! Помолвка - и я лишний человек! Помолвка - и доктор Лепсиус забыт, как будто о нем можно помнить только при гриппе, катаре, запоре!.. Погодите же!
Три ступеньки, ведущие ему под нос, развалились в разные стороны - признак крайнего расстройства доктора Лепсиуса. Он вскочил с необычной для себя ловкостью, накинул смокинг, взял шляпу и палку и тотчас же вышел из дому.
По дороге он купил цветы и с ядовитой улыбкой на устах, с букетом цветов в руках энергично позвонил спустя двадцать минут в парадные двери морлендеровского особняка.
- Нет дома, - ответил дворецкий.
- Знаю, знаю, Томас Биндшток. Надеюсь, ты помнишь, как я вылечил тебя от жабы? - И с этими словами Лепсиус прошел мимо дворецкого и поднялся наверх.
- Нет дома, - сказал лакей.
- Отлично знаю, Питер, а ну-ка, покажи, все ли еще у тебя каплет из уха? - И доктор Лепсиус заглянул в ухо Питера, где давно уже не производилось никакой разгрузки, бросил Питеру шляпу и палку и решительно отворил дверь в гостиную.
На мягком диване, уютно подобрав ноги, сидела миссис Элизабет Морлендер и вышивала шелком по атласу. Прямо против нее на кушетке полулежала мисс Клэр Вессон и ничего не делала. Увидев доктора Лепсиуса, обе вскочили с места и вскрикнули.
- Позвольте мне на правах старого, хотя и забытого друга!.. - галантно произнес доктор, протягивая цветы. - Я счастлив, что милые моему сердцу люди соединились в еще более тесную семью. А где же Артур? Позвольте мне прижать его к сердцу.
Миссис Морлендер обменялась с племянницей быстрым взглядом.
- Спасибо, доктор… - произнесла она в некотором смущении. - Артура вы, к сожалению, не увидите. Он болен, сильно болен, и мы решительно никого не принимаем.
- Артур болен! - вскрикнул Лепсиус. - Ведите меня к нему.
С этими словами он вытащил из кармана слуховую трубку и прочие профессиональные орудия.
- Да, то-есть он… он совсем по-другому болен, - окончательно смутилась миссис Морлендер.
- Он болен не по вашей специальности, доктор, - вмешалась Клэр мужским басом. - Его лечит доктор Бентровато.
Лепсиус остановился, не веря своим ушам. Он пожевал губами, силясь выговорить хоть слово, посмотрел на миссис Элизабет Морлендер, посмотрел на мисс Клэр Вессон и, повернувшись, резкими шагами направился вон из этого дома.
Питер протянул ему шляпу и палку и шепнул на ухо с таинственным видом:
- Мистер Лепсиус, спуститесь в людскую. Полли хочет поговорить с вами. Скверное это дело, сэр! Очень скверное!
По телу доктора прошел как бы электрический ток. Он подпрыгнул и ударил себя в лоб. Он сардонически скривил губы и, ни о чем не расспрашивая Питера, бегом спустился в людскую.
Негритянка Полли давно собиралась умереть. Но по ее мрачному виду было ясно, что земные дела упорно мешали ей в этом намерении, и она со дня на день скрепя сердце откладывала день смерти.
Увидев доктора Лепсиуса, она выслала всех из людской, схватила его черной высохшей рукой за плечо и зашептала, мрачно сверкая глазами:
- Масса Лепсиус не послушал меня! Старая Полли много знает… Старая Полли имеет камень Гонхуакангу. Она сразу узнала, что в гробу массы Иеремии лежит не масса Иеремия. Она сказала тебе: "Масса Лепсиус, прикажи открыть гроб". И вот они украли гроб, они его спрятали от всех глаз и от глаз камня Гонхуакангу. Теперь слушай меня, масса Лепсиус, много слушай… Мастер Артур женится на желтолицей ведьме, хорошо. Но кто видел мастера Артура? И кто был на помолвке? Никто, никто, никто! Был один немец и один русский, и был один француз, и был священник, которого никто не знает, и не было ни одного слуги, ни одного доброго негра, не было Полли, не было массы Лепсиуса. И вот уже три дня, как никто не видит мастера Артура, никто, никто, никто!
Проговорив все это, старая Полли закатила глаза, захрипела, забилась и умерла. Доктор Лепсиус выслушал предсмертный монолог Полли, не моргнув глазом. Он позвал слуг, трясущихся от страха, велел им молчать обо всем, что они слышали от Полли, и быстро уехал к себе домой.
Здесь он ходил некоторое время взад и вперед, против своего обыкновения не вызывая Тоби и не обнаруживая никаких признаков гнева. Потом сел за стол, придвинул к себе бумагу и написал:
ГЛАВНОМУ ПРОКУРОРУ ШТАТА ИЛЛИНОЙС
От доктора Лепсиуса,
кавалера ордена Белого знамени,
почетного члена Бостонского университета
Высокочтимый господин прокурор!
Не так давно в газетах было напечатано, что вы являетесь национальной американской гордостью по части раскрытия таинственных преступлений. В заметке было сказано, что Нат Пинкертон, Ник Картер и Шерлок Холмс являются перед вами не чем иным, как простыми трубочистами. Я взываю к вам о помощи в одном чрезвычайно странном деле. Вы слышали, что в России был убит большевиками Иеремия Морлендер. Есть основание думать, что он был убит отнюдь не теми лицами, коих обвиняют официально. В настоящее время исчез Артур Морлендер, его сын, хотя домашние скрывают его исчезновение. Во имя справедливости и для спасения жизни молодого человека займитесь этим загадочным делом.
Честь имею, высокочтимый и т.д., и т.д., и т.д.
Написав это письмо, доктор Лепсиус запечатал его, наклеил марку и позвал Тоби.
- Тоби, - сказал он внушительно, - дай это письмо мисс Смоулль и прикажи ей немедленно бросить его в почтовый ящик.
Тоби схватил письмо и опрометью помчался в верхний этаж, где урожденная мисс Смоулль, засучив рукава, гладила белье своего мужа, Натаниэля, пришедшего к ней на полчасика. Когда утюг ставился на печь, молодожены занимались поцелуями.
- Мисс Смоулль, - заорал Тоби, - берите письмо и бросьте его в почтовый ящик!
- Я тебе не мисс Смоулль, желтый болван! Двадцать раз в день говорю тебе: миссис Эпидерм, миссис Натаниэль Эпидерм!
- Да чем же я виноват, если сам масса Лепсиус… - прохныкал Тоби.
Миссис Эпидерм величественно взяла письмо и взмахнула им в воздухе:
- Вот что я тебе скажу, Тоби, мулат. Если твой хозяин на старости лет приревновал меня, или хочет подыграться ко мне, или затеял другую какую насмешку, - знай, обезьяна, я не из таковских! Я слышу все, что говорится мне в лицо и за глаза, благодарение берлинскому наушнику. Вот тебе! Вот твоему барину!
Раз, два - и письмо полетело в открытое окно, прямо на улицу. Натаниэль радостно захихикал. Тоби вскрикнул и бросился вниз подобрать злополучное письмо, но, увы, сколько он ни искал на тротуаре и на мостовой, его нигде не оказалось. Можно смело положиться на Тоби - он не расскажет об этом своему барину ни наяву, ни во сне.
Что же касается читателя, то он вправе узнать, что письмо упало прямо на воз с премированными кроликами, торжественно отправлявшимися домой с нью-йоркской выставки по животноводству.
