ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ
ГРУСТНЫЕ ПРОСЬБЫ АВТОРА. — КАК ПРОФЕССОР МОШ ТЕРПИН УСПОКОИЛСЯ, А КАНДИДА НАВСЕГДА ПЕРЕСТАЛА ОГОРЧАТЬСЯ. — КАК ЗОЛОТОЙ ЖУК ПРОЖЖУЖАЛ ЧТО-ТО НА УХО ДОКТОРУ ПРОСПЕРУ АЛЬПАНУСУ, И ТОТ ОТБЫЛ, А ВАЛТАЗАР ЗАЖИЛ В СЧАСТЛИВОМ БРАКЕ.
Тому, кто пишет для тебя, любезный читатель, эти страницы, пора расстаться с тобой, и его охватывают грусть и тоска… Еще многое-премногое известно ему о дивных делах маленького Циннобера, и он с искренним удовольствием поведал бы тебе обо всем этом, читатель, да и вообще за эту историю он взялся по настоятельной внутренней потребности. Но… Оглядываясь на события, изложенные в вышестоящих девяти главах, он ясно чувствует, что там уже предостаточно всяких чудес и несообразностей, противных рассудку, и что, продолжая нагромождать их, он рискует злоупотребить твоей снисходительностью и рассориться с тобой, любезный читатель. В грусти-тоске, стеснившей вдруг ему грудь, когда он написал эти два слова «Глава последняя», он просит тебя весело и непредвзято свыкнуться, а то и сдружиться со странными картинами, которыми поэт обязан внушениям призрачного духа по имени Фантазус*, чьим обычным капризам он подчиняется, может быть, слишком доверчиво…
Так не сердись же ни на поэта, ни на этого капризного духа!.. Если ты норой, любезный читатель, кое над чем про себя посмеивался, то. ты был как раз в том настроении, какого желал тебе написавший эти страницы, и тогда, он надеется, ты многое зачтешь в его пользу!
Трагической смертью Маленького Циннобера, собственно, могла бы и кончиться наша история. Но не приятнее ли разве, если вместо печальных похорон в конце происходит веселая свадьба?
Поэтому коротко упомянем еще о прелестной Кандиде и о счастливом Валтазаре…
Профессор Мош Терпин был вообще-то человек просвещенный, опытный и, следуя мудрому правилу «Mil admirari»1, много-много лет не удивлялся ничему на свете. Но теперь получилось так, что он, плюнув на всю свою мудрость, непрестанно удивлялся и даже стал жаловаться, что уже не знает, действительно ли он профессор Мош Терпин, ведавший когда-то всеми относящимися к природе делами в государстве, и действительно ли он ходит вверх головой, на собственных ногах.
______________
1 Ничему не удивляться (лат.).
Впервые он удивился, когда Валтазар представил ему как своего дядю доктора Проспера Альпануса и предъявил ему дарственную, по которой Валтазар становился владельцем расположенного в часе езды от Керепеса загородного дома, а также прилежащих лесных угодий, полей и лугов; когда он, Мош Терпин, не веря своим глазам, увидел, что в описи имущества значатся всякие драгоценные предметы, даже золотые и серебряные слитки, гораздо более ценные, чем все достояние княжеской казны. Затем он удивился, когда взглянул на пышный гроб, где покоился Циннобер, через Валтазаров лорнет, и ему вдруг показалось, что никакого министра Циннобера никогда не было, а был лишь неуклюжий, неуживчивый недомерок, которого ошибочно принимали за умного и мудрого министра Циннобера.
Но высшей степени достигло удивление Моша Терпина, когда Проснер. Альпанус провел его по своему загородному дому, показал ему свою библиотеку и другие диковинки и даже сам проделал несколько весьма изящных опытов с редкими растениями и животными.
У профессора родилась мысль, что все его исследования природы ровно ничего не стоят и что он заперт в прекрасном, пестром, волшебном мире, словно в яйце. Эта мысль так встревожила его, что он стал даже плакать и ныть, как ребенок. Валтазар тотчас же отвел его в обширный винный погреб, где тот увидел блестящие бочки и сверкающие бутылки. Здесь, решил Валтазар, профессору будет удобнее заниматься, чем в княжеском погребе, а природу он сможет успешно исследовать в прекрасном парке.
На том профессор и успокоился.
Свадьбу Валтазара справляли в загородном доме. Он, его друзья, Фабиан, Пульхер, — все поражались дивной красоте Кандиды, волшебной прелести ее наряда, всей ее стати… В ней и в самом деле было волшебство, ибо фея Розабельверда, которая, забыв свой гнев, присутствовала на свадьбе как фрейлейн фон Розеншён, сама ее одела и украсила великолепнейшими, чудеснейшими розами. А уж известно, что наряд будет к лицу, если за дело возьмется фея. Кроме того, Розабельверда презентовала прелестной невесте сверкающее ожерелье, магическое действие которого состояло в том, что, надев его, она никогда уже не могла огорчаться из-за пустяков, из-за плохо завязанной ленты, из-за неудачного украшения для волос, из-за пятна на белье или еще чего-нибудь подобного. Это свойство, сообщенное ей ожерельем, придавало всему ее облику особую миловидность и веселость.
Молодые были на самом верху блаженства и все же — так великолепно действовали тайные чары мудрого Альпана — не забывали перекинуться взглядом и словом с собравшимися закадычными друзьями. Проспер Альпанус и Розабельверда вдвоем позаботились о том, чтобы день свадьбы был ознаменован самыми прекрасными чудесами. Отовсюду из кустов и деревьев звучала сладостная, полная любви музыка, а тем временем сами собой вырастали мерцающие столы, уставленные чудеснейшими яствами и хрустальными бутылками, источавшими благороднейшее вино, от которого по жилам гостей разливался жар жизни.
Настала ночь, надо всем парком повисли огненные радуги, замерцали, взвиваясь и опускаясь, птицы и букашки, и при каждом взмахе их крыльев разлетались миллионы искр, образуя в непрестанном коловращении прекрасные узоры, которые кувыркались в воздухе и исчезали в кустах. И все сильнее звучала при этом музыка леса, и с таинственным шелестом пробегал благоухающий ночной ветерок.
Валтазар, Кандида, друзья узнали могучее волшебство Альпана, но подвыпивший Мош Терпин громко смеялся, полагая, что за всем этим кроется не кто иной, как великий ловкач, оперный декоратор и фейерверкер князя.
Раздались резкие удары колокола. Блестящий золотой жук опустился на плечо Проспера Альпануса и словно бы что-то прожужжал ему на ухо.
Поднявшись со своего места, Проспер Альпанус торжественно и строго сказал:
— Любимый Валтазар… прелестная Кандида… друзья мои!.. Пришла пора… Зовет Лотос… Я должен отбыть…
Затем он подошел к молодым и стал тихо говорить с ними. И Валтазар, и Кандида были очень растроганы, Проспер дал им, по-видимому, всякие добрые наставления, он обнял их с большой нежностью.
Затем он обратился к фрейлейн фон Розеншён и так же тихо поговорил с ней; вероятно, она дала ему, а он с готовностью принял у нее какие-то поручения, связанные с чарами и феями.
Тем временем с неба спустилась небольшая хрустальная коляска, в нее были запряжены две сверкающие стрекозы, а правил ими серебряный фазан.
— Прощайте… прощайте! — крикнул Проспер Альпанус, сел в коляску, и, поднимаясь все выше за полыхающие радуги, превратился со своим экипажем в блестящую звездочку, которая в конце концов скрылась за облаками.
— Славный монгольфьер, — пробормотал сквозь храп Мош Терпин и, побежденный силой вина, погрузился в глубокий сон.
…Памятуя наставления Проспера Альпануса и надлежаще пользуясь своим чудесным домом, Валтазар стал и в самом деле хорошим поэтом, и так как прочие свойства этого имения, которые, думая о Кандиде, расхваливал Проспер, полностью себя оправдали, а Кандида никогда не снимала ожерелья, подаренного ей на свадьбу фрейлейн фон Розеншён, то Валтазар блаженствовал в самом счастливом браке, какой только когда-либо бывал у поэта с красивой молодой женщиной…
И стало быть, сказка о Маленьком Цахесе, по прозванию Циннобер, получает действительно вполне веселый
КОНЕЦ.
СКАЗКИ И ЖИЗНЬ ГОФМАНА
Едва ли не самое удивительное в фантастическом мире сказок Гофмана — своеобразная, причудливая их реальность. Писатель представляет нам людей, на первый взгляд обычных, каких он встречал вокруг каждый день: бюргеров, мастеровых, студентов, судейских чиновников, архивариусов, уличных торговок, ученых профессоров, музыкантов, важных господ, скучных обывателей. И если с ними порой случается нечто странное, даже невероятное, они готовы найти этому правдоподобное объяснение: мало ли что может почудиться в темноте или сумерках, да еще после кружки крепкого пива, мало ли что может привидеться во сне! Воображению только дай волю: маленький жокей, одетый во все белое, покажется серебристым фазаном, раскрытый зонтик — крыльями золотого жука, уличная торговка — злой колдуньей, а человек, говорящий, как попугай, на мгновение и впрямь предстанет в облике попугая.
Фантастический гротеск Гофмана начинается с метафоры, сравнения, с этого «как» — писатель дает волю воображению. Вот он наблюдает повседневную жизнь заурядного прусского чиновника, с ее одинаковыми, повторяющимися событиями, с расписанным до мелочей бытом, когда все совершается, как в налаженном механизме, — он видит людей, словно бы превратившихся в живые машины. И мысль его идет дальше: возникает образ механического автомата, которому хитроумный мастер лишь придал вид человека. При встрече и не угадаешь, что это автомат, но по вечерам его шестеренки и колесики смазывают машинным маслом. Метафора реализуется, обретает плоть, причудливый персонаж спрыгивает со страниц книги в мир. Человек, вызвавший однажды у Гофмана сравнение со злобным, самодовольным, отвратительным карликом, под его пером приобретает черты поистине чудовищного существа, которого можно принять за гнома или уродца-корневичка.
Как это ни покажется странным, но даже самые невероятные истории Гофмана в чем-то автобиографичны, и многие сказочные персонажи имеют своих прототипов. (Писатель уверял, что даже у достославного Мурра, автора знаменитых записок, был прототип — любимый кот Гофмана, которого он получил и подарок совсем маленьким и о необыкновенном уме которого не раз говорил и писал приятелям.) Черты самого автора узнаем мы, например, в облике талантливого капельмейстера Крейслера (героя «Крейслерианы» и «Житейских воззрений кота Мурра»), в некоторых других образах. Но если там сходство обнажено и сравнительно легко распознается, в «Маленьком Цахесе» личные мотивы не так бросаются в глаза. Между тем история трудной любви студента Валтазара к прекрасной Кандиде тоже в каких-то подробностях удивительно напоминает горестную влюбленность Гофмана в девушку но имени Юлия Марк. В 1808—1812 году писатель, известный тогда больше как музыкант, жил в городе Памберге и давал уроки музыки в богатых семьях. Юлия Марк была его ученицей, он полюбил ее, но мать поспешила выдать девушку за богатого коммерсанта.
«Удар нанесен! — записывает Гофман в дневнике 10 августа 1812 года. — Возлюбленная стала невестой этого осла-торгаша, и мне кажется, что вся моя жизнь музыканта и поэта померкла».
Он еще продолжает питать какие-то надежды, способные, по его собственным словам, «свести с ума». Однако 6 сентября, во время загородной прогулки, разыгрывается сцена, которая приводит к окончательному разрыву. Жених Юлии (его звали Грепель) напился и решил прогуляться. Вызывающе глядя на соперника, он предложил руку невесте, но запутался в ножках стула и грохнулся на пол, увлекая за собой девушку. Его кинулись поднимать. Гофман, не сдержавшись, крикнул: «Оставьте этого борова, пусть проспится!» — и увидел, как побледнела Юлия.
Не правда ли, эта сцена вызывает в памяти бесконечные кувыркания мерзкого Циннобера? Извинении Гофману не помогли, от дома ему было отказано, Юлия Марк вышла замуж за «осла-торгаша», жила с ним несчастливо и в конце концов развелась. Реальность оказалась, увы, печальней сказки, и не нашлось в нужный момент доброжелательного мага, который силой волшебства воздал бы каждому но заслугам.
Но какое волшебство помогло ничем не привлекательному Грепелю взять в жены прекрасную девушку? Какая фея затуманила ей взор, заставила поцеловать ничтожного уродца в мерзкие синие губы? Какими огненно-красными волосками пленил он если не саму Юлию, то ее мать?
Может быть, колдовство тут обозначается словом куда как прозаическим: деньги? Гофман, всю жизнь до самой смерти бедствовавший, хорошо знал, какой страшной, почти неправдоподобной силой обладают они в обществе, которое его окружало. Те самые торгаши, которых так презирал и ненавидел писатель, получали благодаря деньгам непостижимую, необъяснимую их личными достоинствами власть над умом, талантом, красотой, над человеческими судьбами, власть присваивать себе плоды чужого труда, чужих мыс-пси, чужих дарований.
Что-то напоминающее эту власть таят в себе три золотых волоска на темени маленького Цахеса. «Проклятый Циннобер, должно быть, безмерно богат, — говорит о нем один из героев. — Недавно он стоял перед монетным двором, и прохожие показывали на него пальцами и кричали: «Поглядите на этого голубчика! Ему принадлежит все золото, которое там чеканят».
Но дело, пожалуй, не только в деньгах. История маленького Цахеса — это острая социальная и политическая сатира, направленная против больших и малых деспотов, возвысившихся с помощью лжи, несправедливости, насилия, подлости, обмана. Общественное устройство, при котором злобное ничтожество может паразитировать на труде множества других людей, помыкать ими, вершить их судьбами, представляется писателю безумным. И жалкая гибель чванливого уродца, который тонет в ночном горшке, спасаясь от народного возмущения, воспринимается как справедливый финал.
В «Маленьком Цахесе» разоблачительный талант Гофмана-сатирика проявляется с особой силой. При этом здесь по-новому осмыслены и обобщены важнейшие мотивы его творчества. Мерзкая и одновременно жалкая фигурка Циннобера вобрала в себя многое из того, что было враждебно всему миру писателя — миру поэзии и любви, красоты, справедливости, добра, счастья. Кто с наибольшей готовностью пленяется Циннобером и покровительствует ему? Высокоученый филистер профессор Мош Терпин, который «всю природу свел в изящный учебник, благодаря чему мог манипулировать ею со всеми удобствами и как из ящика извлечь ответ на любой вопрос», а добившись высокого поста, подверг «цензуре и ревизиям солнечные и лунные затмения». Уродцу помогают набрать силу сановники и министры, наконец, сам владетель карликового княжества, князь Варсануф — достойный преемник знаменитого Пафнуциуса, того самого, что повелел когда-то ввести «просвещение» и искоренить всё, хоть отдаленно напоминающее о поэзии. Потому что под именем поэзии, объясняет Пафнуциусу дошлый министр из бывших камердинеров, разносится яд, насаждаются «несносные, несовместимые с общественным порядком привычки». А значит, из крылатых коней поэзии «можно попытаться вывести полезных животных, отрезав у них крылья и переведя их на кормление в стойлах»; волшебные же голуби и лебеди как превосходное жаркое пойдут на княжескую кухню…
Гофман пишет об этом насмешливо и зло. Если не считать феи Розабельверды, которая из жалости наделила недостойного уродца чудесным свойством (несчастный малыш действительно вызывал бы жалость, не причиняй он столько зла другим), возвышению Циннобера способствуют прежде всего власть имущие. Они дают ему реальную силу. Гофман творил в эпоху мрачной политической реакции, утвердившейся на большей части Европы после наполеоновских войн. Особенно чувствительной она была в отсталой, феодально-монархической, раздробленной на мелкие княжества Германии. Писатель видел ничтожество карликовых монархов вроде Варсануфа, духовное убожество дворянства, чиновничества; ничуть не больше симпатии вызывали у него набиравшие силу «торгаши» — немецкая буржуазия. Он сам происходил из бюргерской среды и с любовью писал о таких мастерах былых времен, как Мартин-бочар или Иоганн Вахт, относившихся к своему ремеслу как к искусству. Но вокруг себя он видел филистерскую затхлость, общественный застой, торжество казенных порядков, трусливую подозрительность ко всяким «вольностям». Он на опыте испытал, как враждебно это «просвещенное» общество, где столько власти имеют Цинноберы, всем высоким душевным помыслам. Бюргерская родня с детства внушала будущему писателю, музыканту и художнику, что искусство — занятие не «настоящее». Человек, рассчитывающий на положение в обществе, должен стремиться к службе государственной. Гофман имел возможность во всем этом убедиться. Он хотел быть свободным художником, перепробовал разные способы заработать на жизнь: служил режиссером, капельмейстером, писал фрески и музыкальные рецензии, давал уроки музыки, посредничал в продаже роялей, распространял нотные издания, жил впроголодь. В его дневнике можно встретить запись: «Продал старый сюртук, чтобы поесть». Прочный заработок и положение принесла ему, однако, служба в качестве судейского чиновника. Он достиг здесь должностей довольно высоких, работал с привычной добросовестностью и, по многим свидетельствам, принес на этом поприще немало пользы: защищал несправедливо обиженных, добивался иногда пересмотра их дел. Впоследствии, на надгробном памятнике Гофману друзья и сослуживцы велели написать: «Он был одинаково замечателен как юрист, как поэт, как музыкант, как живописец…»
Сложное чувство вызывает эта надпись. Она как будто отдает должное разностороннему гению. И в то же время словно воплощает драму его жизни — драму, от многих скрытую. Дневники и письма Гофмана рассказывают нам, с каким наслаждением, вернувшись после очередного заседания, сбрасывал он с себя расшитый мундир судебного советника и брался за перо. Как дорого давалась ему эта двойная жизнь, отнимавшая бесценные часы, дни, месяцы, годы у самого главного и ценного для него — творчества!
Мне кажется, в нем было что-то от архивариуса Линдгорста из «Золотого горшка», скрывавшего от враждебного и поверхностного взгляда свою настоящую природу — природу волшебника: иначе его не потерпят в благопристойном городе. Он был чем-то сродни всем своим магам и феям, вынужденным затаиться в стране казенного «просвещения». «Мне удалось начисто скрыть собственное лицо», — делится невеселым опытом доктор Проспер Альпанус. Для обывателей убогого немецкого княжества он — обыкновенный лекарь, но Гофман, как и близкий ему Валтазар, знает о его чудесной силе.
Этой силой обладал сам сказочник Гофман, под пером которого волшебно преображался мир и совершалось многое, невозможное в обыденной жизни. Иные полагали, что его чарующие фантазии — прежде всего способ уйти от жизненной горечи, отвлечься от тягостной службы, от мучившей его последние годы болезни, укрыться в выдуманном им самим мире, в тех самых мечтах, воображаемых надеждах, которые «могут свести с ума». Нет, это упрощенное суждение. Мы видели, от действительности писатель отнюдь не убегал, он умел бороться с реальным злом силой своей сатиры. В то же время, как и любимые его герои, Гофман обладал счастливым даром видеть истинное волшебство жизни, выявлять в ней скрытую поэзию и приобщать к этой поэзии нас, читателей. Его фантастика помогает глубже постичь мир, а значит, овладеть им.
Сказки его заканчиваются далеко не всегда так счастливо, как «Маленький Цахес». Да и в сказочном этом финале звучит ироническая нотка. Что говорить, не каждому устраивает дела чародей, оставляющий вам при этом в пользование усадьбу и богатства, гораздо более ценные, чем все достояния княжеской казны. А ведь именно эти богатства в конце концов сделали возможной свадьбу. И всесильное волшебство обеспечивает напоследок всего лишь заурядный обывательский уют: кухню, где не перекипают горшки и не подгорают блюда, ковры и чехлы, на которых не остается пятен, небьющуюся посуду и хорошую погоду на время стирки! Даже в фантастике Гофман остается по-своему верен горькому и насмешливому реализму.
Его собственная судьба сложилась трудней, нежели судьбы его героев, Валтазара и Кандиды. Но при всех горестях и лишениях он действительно узнал свое счастье, потому что умел видеть и чувствовать в жизни нечто, доступное лишь истинно счастливым людям, и делать счастливыми других.
Эрнст Теодор Амадей Гофман умер в 1822 году, сорока шести лет от роду. Перед самой смертью уже тяжело больной писатель подвергся судебному преследованию за сказку «Повелитель блох». Власти усмотрели в ней сатиру на несправедливость и крючкотворство судейской бюрократии. Более того, министр полиции фон Камнц тоже по-своему занялся поиском прототипов: в образе доносчика, подлеца и шантажиста Кнаррпанти он увидел собственный портрет и велел конфисковать предосудительное сочинение. Смерть, возможно, избавила автора от более крупных неприятностей.
Кредиторы распродали с торгов вещи писателя: мебель, платье, шитый мундир советника, гитару, скрипки, золотые часы, книги, гравюры Калло, вдохновлявшие когда-то Гофмана в работе над первыми произведениями. После всех своих трудов писатель не оставил жене ничего, кроме долгов.
Но он оставил всем нам удивительный, полный красок, звуков и мыслей мир, где мечется не желающий мириться с действительностью студент Ансельм, где философствует многомудрый кот Мурр, где занимаются честным своим ремеслом мастера Мартин-бочар и Иоганн Вахт, где стойко сражается против вражьих сил храбрый Щелкунчик и, несмотря на золотой талисман, терпит крах злобный уродец Цахес, мир «Кавалера Глюка» и «Серапионовых братьев», «Песочного человека» и «Принцессы Прамбиллы» — неповторимый, навсегда запечатлевшийся в наших душах мир Гофмана.
Марк Харитонов
