Василий Лебедев. Бобриная правда
Жил да был в одной реке Бобёр. Был тот Бобёр мудрый да трудолюбивый. Встанет на зорьке, выйдет на красный бережок песчаный, шубу свою почистит, рыбкой позавтракает — и за работу.
Жили с Бобром два бобрёнка, им тоже находилась работа: отец брёвнышки зубами срезает, а бобрята таскают да в ровную кучку складывают. Наготовят материалу — и за тонкое дело примутся: дом подновляют или плотину мастерят, чтобы в ней рыб ловить было способнее. Нелегко жилось, но дело спорилось.
Старый Бобёр не раз выговаривал детям:
— Нырять — ныряйте, играть — играйте, но дело не забывайте. Учитесь, пока я жив. Настанет срок — пригодится!
«Неужели пригодится?» — изумлялись про себя малыши.
Долго ли, коротко ли так жили бобрята, только настало время — и умер старый Бобёр. Остались бобрята одни. И тут ещё, как нарочно, весна бурная выдалась. Лёд на реке порвало-покорёжило и понесло с шумом. Льдины подымались на дыбы и с грохотом рушились в воду. Никогда не видели бобрята такого ледохода, такой бурной воды в реке. Страх!
Наутро посмотрели, а у них весь дом разрушен и всю плотину ледоходом снесло. Приуныли было бобрята: как тут быть, как на белом свете жить? Но делать нечего — надо как-то.
Принялись они сначала дом строить. Вот когда пригодилась им отцовская выучка! Тут уж не до игры. Взялись они сначала брёвнышки заготовлять — как при отце было,— в кучу их таскать. Заготовили материал — стали дом строить. Дело нелёгкое — долго работали. Красивый вышел дом, просто не дом, а терем бобриный. Свежим деревом пахло от него и рекой. Рак-сосед на что неразговорчивый был, а и тот не удержался, похвалил.
Приободрились братья-бобрята, в силы свои поверили и стали плотину возводить — уж если жить, так жить по-настоящему! И плотина вышла у них плотная да прочная. Такую плотину даже крупной рыбе не прорвать.
Так бы и жили себе бобрята, да объявилась в реке злая Крыса. Поселилась она напротив, под тёмным обрывистым берегом. По вечерам выплывала из-за густой осоки и безобразничала на бобриной плотине: рыбу там хватала без разбора—большую и маленькую. Да ладно бы рыбу, а то и плотину рвала, да так, что только прутья по течению плыли.
Увидели это бобрята да и говорят Крысе:
— Что же ты, нескладная, плотину нарушаешь? Зачем разбойничаешь?
А Крыса в ответ:
— Какое ваше дело? Что хочу, то и делаю! Это моя плотина, убирайтесь отсюда!
‑‑ Как же твоя, когда мы ее делали?
‑‑ Сказано — моя, и плывите отсюда вон, пока ваши шубы целы!
Посмотрели бобрята друг на друга. Что делать? Драться с ней — такого у бобров не было заведено, да и что соседи скажут: бобры — и вдруг драчуны!
Пригорюнились бобрята и пошли к Раку.
— Рак, а Рак! Ты видел, что Крыса творит? Как нам от неё избавиться?
Рак пошевелил клешнями и говорит:
‑‑ Знаете Большой камень за перекатом?
‑‑ Знаем.
‑‑ Под ним живёт Сом-судья. Плывите к нему, он вас рассудит.
Поплыли бобрята к Сому. Глядь, а у Сома уже Крыса сидит, рыбу перед ним выложила. Задабривает…
‑‑ Что скажете, бобрята? — спросил Сом.
‑‑ Мы, бобры, что у Красного берега живём. Там и предки наши жили. Но вот пришла водяная Крыса, отобрала нашу плотину, гонит нас с насиженного места да ещё шубы порвать грозит.
‑‑ Это моя плотина! Моя! — зафырчала Крыса.
Насупился Сом. Усами поводит.
‑‑ Кому же верить? — спрашивает.
— Мне! Мне! — засуетилась Крыса.— Моя плотина!
‑‑ Моя! Я на ней рыбку ловлю! Вон какая рыбка!
А сама рыбу к Сому придвигает.
— Ладно,— буркнул Сом.— Завтра в полдень, когда солнце заденет за гору, приходите на суд. Чья правда — того и плотина будет!
Отправились бобрята домой. Расстроились: а ну как присудят плотину Крысе? Тогда и вовсе насиженное место оставлять придётся. Не жить же вместе с разбойницей. А куда переселяться?
По дороге заглянули они к Раку. Рассказали. Спрашивают того, не принести ли Сому рыбы, как это сделала Крыса.
Рак постучал клешнями и говорит:
‑‑ Если суд справедлив, он и так защитит вас.
‑‑ А если не защитит?
‑‑ Не бойтесь,— отвечает Рак.— На вашей стороне правда, а я свидетелем пойду. Когда суд?
— Завтра в полдень, когда солнце заденет за гору.
Настало утро. Бобрята встали пораньше, умылись, позавтракали, пригладили свои шубы и заторопились в путь — не опоздать бы! Приплыли за перекат, к Большому камню, а Крыса уже там сидит. Всем глаза мозолит да прихорашивается. А речной народ уже на суд пришёл. Вылез из-под коряги Налим, приползла Улитка, Ракушка ещё с вечера место заняла и рот открыла — слушать приготовилась. Вот уже и Щука шаркнула из тины и заходила вокруг Крысы. Перемигиваются. Подруги… Все ждут, когда Сом проснётся. Он всю ночь на охоте был, не выспался.
Оробели бобрята, пристроились в сторонке. Притихли. Рака ждут да на солнышко поглядывают. Успеет ли приползти, ведь не близко!
Проснулся Сом, посмотрел наверх — солнышко за гору задело. Выплыл из-под большого камня — только муть пошла.
‑‑ Все собрались? — спросил Сом.
‑‑ Рака нет,— сказали бобрята.
Семеро одного не ждут! — тотчас заметила Щука.— Давайте начинать!
И начался суд. Спрашивает Сом Крысу:
— Чья это плотина?
‑‑ Моя! — отвечает Крыса.
Спрашивает бобрят:
‑‑ Чья это плотина?
‑‑ Наша плотина,— отвечают бобрята.
Задумались тут все: как же так?
Сом усами шевелит, ничего придумать не может, а Щука на ухо ему шепчет, чтобы отдал плотину Крысе без канители.
Видят бобрята, куда дело клонится, и вовсе приуныли. А тут ещё Крыса посмеивается тихонько, толкает бобрят в бока:
‑‑ Не тому вас старый Бобёр учил! Научил бы вас драться, а не работать,— глядишь, и отстояли бы плотину-то!
Отстоим: на нашей стороне правда,— отвечают бобрята, а сами чуть не плачут. Обидно им: был у них один помощник — Рак, да и тот не приполз.
— Где ваша правда? В чём она? Нет правды, вся вышла! — смеётся Крыса опять.
Тут очнулся от раздумий Сом. Поднял свой ус — внимание!
Все притихли: что-то скажет Сом?
Вдруг по дну камни зашуршали — Рак ползёт.
‑‑ Рак! Рак! — закричали все.— Спросим Рака!
Приполз наконец Рак. Сом его спрашивает:
‑‑ Чья плотина?
‑‑ Бобрят плотина, вот чья! — отдуваясь с дороги, ответил Рак.
‑‑ А Крыса говорит, что её плотина. Кому верить?
‑‑ Обманщица эта Крыса. Совесть она совсем потеряла!
‑‑ Чем ты, Рак, это докажешь? — грозно спросил Сом.
‑‑ Мне нечего доказывать! Это пусть Крыса докажет, что она умеет строить плотину. Пусть она построит при нас плотину, а бобрята пусть строят другую. Вот и посмотрим : кто мастер из них — того и правда.
‑‑ Будь по-твоему, Рак! — сказал Сом и стукнул усом по камню.
Вот отвели бобрятам место, Крысе — другое, и стали они показывать своё умение.
Бобрята быстро — учить не надо — принялись за работу, и дело у них закипело. Начали они грызть прибрежный ивняк да брёвнышки припасать. Потом потащили их, стали в дно втыкать да камешками приваливать для прочности, как отец учил. Потом нарезали зубами прутьев гибких, заплели их меж брёвен — готова плотина. Сидят бобрята, отдуваются да шубы свои приглаживают.
А Крыса тоже — делать нечего — принялась за работу. Косится на бобрят, хочет сделать, как у них, а не получается. Начала ивняк грызть, да больно горячо взялась: хватила зубами под самый корень — и зуб сломала. Вымучила кое-как одно брёвнышко, стала в дно втыкать — не получается : заточить забыла. Хотела камнем привалить — опять неудача: лапу себе отдавила. Что делать? А тут ещё брёвнышко вырвалось у неё да и поплыло по течению.
— Лови его! Лови! — смеётся Рак.
Вскинул Сом свой ус и говорит:
— Вот что, Крыса, ты на чужую плотину позарилась.
В этой плотине не твой труд, не твой пот. Бобрята её сделали — у них она и останется. А за то, что ты нас обманывала да ещё суд задобрить хотела,— уходи из нашей реки!
Чтобы до заката солнца не было тебя и в помине! Да смотри поторапливайся, а не то придём выгонять всем миром — худо тебе будет!
И ударил Сом усом по камню сильнее прежнего — кончен суд.
Разошёлся степенно речной народ по своим делам, только Щука в траву метнулась, будто и не знала Крысу, подружку свою.
А бобрята, радостные, поплыли домой. Рака они посадили на спину и везли по очереди — так ему быстрее. Вот едет Рак, держится клешнями за бобриную шубу, а сам твердит:
— Говорил я вам, что правда на вашей стороне! Правда в честном труде да в большом умении.
Наталия Дурова. Пегая Фомка
Когда-то говорили, что крысы снятся не к добру. Однако, проснувшись, я очень обрадовалась, что мне приснились крысы и вся история про пегую Фомку — нашу маленькую дрессированную артистку. Послушайте же…
Белая, в чёрных и серых пятнах, она казалась чужой в своей колонии. Все крысы были серые-пресерые и большие, все боялись музыки и света, но считали себя необыкновенными. Ведь их крысиная колония находилась в самом настоящем цирке. Круглый барьер, который окаймлял рыхлый, усыпанный опилками манеж, служил неплохим жилищем. Здесь крысы построили себе домики, завели погреба, а ночами устраивали спортивные игры прямо на манеже. Всю ночь громадный манеж был в их распоряжении. Иногда здесь они казнили своих пленников. Это были белые крысы, сбежавшие от дрессировщика.
Строгими были законы крысиной колонии: только серые могли здесь жить. Недаром колония так и называлась— «Барьерная серость». Крысы очень гордились этим названием.
‑‑ Мы тоже цирковые, сжальтесь,— рыдали пленники.
‑‑ Ишь чего захотели,— говорила старая Бормочиха.
В глухой и тайной крысиной колонии она была главной.— «Цирковые»! — зловеще передразнивала она и, прошелестев хвостом, изрекала: — Только купол у нас один. А жизнь — разная. Обождите, мы ещё подточим разные ваши там сооружения. Ну да ладно! Вы же, негодные, всем людям стараетесь создать отдых, а когда люди вместе смеются и веселятся, знаете что бывает? То-то! Казнить! Казнить пленников! Только мы даём людям настоящую работу. Они ловят нас, что-то спасают, злятся, пугаются, идут на разные уловки, чтобы от нас избавиться. Да, именно мы даём им работу!
Обречённые пленники пытались объяснить, что такая работа людям вовсе ни к чему. Но их никто не слушал. Ведь они попали в колонию «Барьерная серость»!
Раньше Фомка тоже кричала со всеми: «Казнить их!» Тогда она ещё была маленькой и тоже казалась серой. Теперь ей исполнился год, и шкурка её побелела, она стала пегой. Может быть, поэтому, похожая и на белых и на серых крыс, она старалась молчать. Но старая Бормочиха не спускала глаз с Фомки, и внучке приходилось повиноваться. Однако Фомка открывала рот беззвучно, только для виду.
А вечером, заслышав музыку, она тихонько прокрадывалась к щели и смотрела представление. Среди всяких животных тут были и крысы, похожие на тех самых пленников. Они творили нечто совсем непонятное. Поглядывали на большого кота, будто на паршивую мышь, и взлетали с ним вместе на сверкающем самолёте под самый купол цирка.
Фомка не могла скрыть своего восторга даже от Бормочихи. Она знала, что бабушка больше всего боится котов и уборщиц.
— Ну кот, конечно, это кот,— говорила старуха.— По хитрости и ловкости с ним никто не сравнится, но зато нас сам слон боится.
Потом сердилась на Фомку:
— Эх, горе! И откуда ты взялась, пегая?
Но по-прежнему терпеливо учила внучку быть осторожной :
— На промысел можно выходить, только когда стемнеет… Темно, тихо, а сиденья стульев, прижавшись к спинкам, застыли перед нами и стоят навытяжку. Они нас тоже боятся. Повтори…
Фомка пискляво повторяла за Бормочихой все правила, но, выходя на промысел, она лакомилась растаявшим мороженым, а после из пустого стаканчика устраивала себе тумбу. Тут и начиналось для остальных крысят весёлое представление.
Но маленькой артистке не хватало умения.
И Фомка решила прокрадываться к щели по утрам, когда без музыки и аплодисментов крысы учатся выступать.
Так она и сделала.
На манеже, на высоких подставках, стояло шестнадцать бутылочек. По ним важно шествовал кот, а между бутылок скользили крысы. После бутылки убрали, натянули канат. Крысы вереницей поползли по нему. Кот же, мягко наступая им на лапки, тоже плавно двигался по канату.
‑‑ Хорошо! Ах как хорошо! — воскликнула Фомка.
И, не выдержав, выскочила из своей щели.
‑‑ Ты что же это, лентяйка, не репетируешь? Да ещё и вымазалась,— раздалось над её головой.
«Выследила»,— подумала Фомка и жалобно пискнула:
— Бабушка, я больше не буду!
Но вместо бабушки перед ней стоял дрессировщик. Фомка так растерялась, что даже не успела его укусить. Дрессировщик поднял её, усадил на высокую тумбу. Здесь Фомка окончательно растерялась. Крысы запищали — может, узнали в ней чужую. Но тут раздалась команда: «Вперёд!», и они, забыв о Фомке, поползли по канату. Фомка поспешила за ними. Она ползла и придумывала, что бы такое сделать необыкновенное. «Они все, эти белые крысы, должны меня признать. Я тоже храбрая, я нисколечки н-не б-боюсь к-кота!»
И, увидев над собой кошачью лапу, она вцепилась в неё зубами.
Кот взвыл и бросился бежать. Канат закачался, но кры сы, точно зернышки неспелого колоса, крепко держались на нём.
‑‑ За что? С какой стати? Это оскорбление! — мяукал кот.
‑‑ Успокойся, друг мой, она, наверное, новенькая,— протянула большая белая крыса.
‑‑ Ну, знаете, ещё три таких новеньких, и я останусь безо всех четырёх лап! — Цирковой кот был образованным и прекрасно считал до четырёх.
Репетицию остановили. Принесли маленькую клетку. Первым в неё вошёл, прихрамывая, кот, за ним засеменили крысы.
— Иди, иди, не задерживайся,— кто-то подтолкнул Фомку.
И она очутилась в клетке вместе со всеми.
Вскоре они были пересажены в другую, большую клетку, где находился красивый крысиный дом отдыха. Фомке всё это казалось необыкновенным. Специальные ванночки для купания. Кормушки, площадки для игр. Вот только погреба… Где они?
— Зачем? Ведь нам каждое утро и вечер приносят свежие продукты,— объясняла ей большая крыса, а другие косились недоверчиво в её сторону. Но Фомке белые крысы, все без исключения, казались теперь милыми и добрыми. Только кот пугал её. Он жил в той же большой клетке, хоть и не ночевал в домике. Кот там не умещался, поэтому спал на подушке у порога, и его устрашающее «кур-р-мяу», точно сквозной ветер, не переставало звучать целые сутки.
Однако кот вовсе не был похож на ветер, от которого холодеют лапки. Наоборот, зимой он заменял крысам печку.
‑‑ И его не заставляют вас ловить? — удивилась Фомка.
‑‑ Что ты! Мы же вместе работаем! Для людей.
При слове «люди» Фомка опасливо огляделась по сторонам и очень испугалась, увидев уборщицу. Испугалась, а потом удивилась. При дневном свете уборщица вовсе не была огромной чёрной тенью. У неё были синие глаза и круглые румяные щёки.
«О! Наверно, и мы просто от темноты стали серыми»,— подумала Фомка.
— Ты отдохни, вечером спектакль,— советовали ей белые крысы.
Фомка попыталась задремать, и, странное дело, кошачье «кур-р-мяу» сквозь сон показалось ей музыкой.
А вечером, на представлении, Фомка едва не задохнулась от восторга. Манеж, будто огромный бриллиант, переливался всеми цветами радуги. Фомке даже показалось, что она сама — крохотная грань этого бриллианта, которая усиливает его блеск. Её лапки радостно вытанцовывали в такт вальса. Фомка почти не отличалась от ведущих артистов — крыс и вскоре даже оказалась в первой пятёрке, поэтому раньше многих попала на канат.
Но здесь — может, оттого, что над ней вновь появились кошачьи лапы,— голова у Фомки закружилась, лапки выпустили канат, и она упала на опилки. Дрессировщик сделал вид, что ничего не случилось, а Фомка бросилась бежать. Неожиданно свет стал мешать ей. Он бил прямо в глаза, и Фомка, слепая от света, стыда и обиды, толкалась мордочкой в барьер.
Старая Бормочиха из щели зорко глядела на внучку. Ей хотелось запищать во всё горло: «Здесь, здесь, здесь!», но она сдерживала себя. Из-за Фомки она не могла рисковать всей колонией. И всё же Бормочиха не выдержала: когда около щели показался Фомкин хвост, Бормочиха зубами втащила Фомку в барьер.
После светлого, яркого манежа колония показалась Фомке совсем неприглядной: сыро, серо, скользко. Она едва различала в темноте дорогу и брела за Бормочихой, которую угадывала по монотонному шуршанию хвоста.
Бормочиха не бранила внучку. Она двигалась неторопливо, сопела и двигала челюстями. Но от этого Фомка чувствовала себя ещё более виноватой. Сопение бабушки казалось ей всхлипываниями. Потому Фомка не стала повторять обычное своё «больше не буду». Она нагнулась к сухой лапке старой Бормочихи, лизнула её и грустно прошептала :
— Прости! Там так хорошо! Прости…
Бормочиха молчала. Так и добрались они до своей норки, притихшие, точно возле крысоловки.
— Пускать тебя или нет? В нору, спрашиваю, пускать? — вдруг разворчалась Бормочиха.— Хорошо там, говоришь? Глупа ты, Фомка! Глупа. Не научила я тебя уму-разуму. Ведь там крысам ещё хуже, чем корабельным. Корабельная крыса тонущий корабль покинет, сбежит, а этих первый пожар испепелит. Ничего не останется от их сверкания. Мы же, покуда земля стоит, будем живы. Слышишь, живы! На то мы и есть серые крысы! Так пускать тебя или нет?
Фомка бросилась к бабушке. Сырой скользкий камешек подвернулся ей под лапки, и Фомка тяжело шлёпнулась подле Бормочихи.
— Ходить даже разучилась. Это всё люди виноваты, свет да те красноглазые белые крысы,— зло пропищала Бормочиха.— Идём!
Осталось уже немного, но Фомка не могла идти. Она спотыкалась, из-под её лапок катились камешки. То и дело она сталкивалась с бабушкой. Ей мешали идти и эти камешки, и даже собственные глаза, перед которыми всё ещё стоял сверкающий манеж. Стоял большой, необычно прожитый день. И маленькая Фомка думала:
«Нет, я тут не останусь среди серых крыс, которые роются и злобно пищат в темноте. Не останусь…»
Фомка никому об этом не сказала, но назавтра вовремя была на манеже, на репетиции.
Вот и вся история.
Об одном ещё хочу попросить тебя. Если когда-нибудь попадёшь в цирк на крысиное представление, поищи глазами пегую крысу. Её в самом деле зовут Фомка, и в цирк она попала из циркового барьера.
Валерий Медведев. Как воробьенок придумал голосами меняться и что из этого вышло
Это всё маленький Воробьёнок придумал — голосами меняться. Он и Мышонка, и Комарёнка на это подговорил, потому что он был очень завистливый, этот маленький Воробьёнок. Он только и делал, что всем завидовал. Особенно одному знакомому Собачонку, что тот может громко лаять, а он, Воробьёнок, не может. Он может только чирикать.
‑‑ Разве у нас с вами голоса? — убеждал он Мышонка и Комарёнка,— маленькие, тихие… Не знаю, как вам, но мне себя даже слушать противно. Вот у Собачонка, Медвежонка и Котёнка — вот у них это голоса: громкие, сильные, пронзительные… Неужели вам не завидно?
‑‑ Вообще-то завидно,— пропищал Комарёнок,— только зачем же они с нами голосами меняться будут? Им же, наверное, не завидно?
‑‑ Завидно не завидно, а я их уже уговорил. Согласны.
Хоть сейчас, говорят, поменяемся.
— А хорошо бы мне медвежий голос,— прозвенел Комарёнок себе под нос. Ему тоже вдруг стало обидно, что у него такой слабенький голос.— Я бы как заревел на весь лес!.. Чтоб все слышали!.. У-а-у-а-у-а!..
И Комарёнок зазвенел, как бы он заревел на весь лес. Только у него ничего не получилось. Одно з-з-з-з-з, и то над самым ухом у Мышонка. Мышонок отмахнулся от Комарёнка и почесал лапкой у себя за ухом. Не верилось ему, что Воробьёнок и вправду договорился с Медвежонком. А голосом своим ему тоже вдруг захотелось поменяться. У мышат ведь вообще голосов почти что нет, так, один писк: пи-пи-пи, и даже объяснить невозможно, что это за голос.
В общем, пока наши друзья думали-гадали, верили не верили, на берег реки как раз заявились Собачонок, Медвежонок и Котёнок. С шумом, конечно, заявились: Медвежонок ревёт, Собачонок лает, Котёнок мяукает!
Легки на помине! Поздоровались и, не теряя времени, начали меняться. Завистливый Воробьёнок взял себе голос Собачонка, Комарёнок с Медвежонком поменялись. А Котёнок с Мышонком.
Дело было под вечер. Не успели своими новыми голосами друг перед другом похвастаться, как уже пора по домам. Мышонок, Медвежонок, Котёнок и Собачонок по домам, конечно, разошлись, а Комарёнок и Воробьёнок — те разлетелись!
Первым добежал до дома Мышонок. Он ближе всех жил. Домик у него был под землёй. Поскрёбся он тихо в норку, слышит мамин голос за дверью:
— Кто там? Это ты, Мышик?
Мыши ведь очень пугливые и поэтому сразу двери не отворяют.
— Мяу! Мяу! — отвечает громко Мышонок.— Конечно, это я, ваш сын Мышик.
Он думал, что ему папа с мамой очень обрадуются, но за дверью стало тихо-тихо.
Мышонок поскрёбся и громче прежнего:
— Мяу-у бррияц! — что на языке кошек значит: «Откройте, это я!»
А мать с отцом услышали, что к ним в дом их враг — кошка стучится, как стрельнут через чёрный ход и в лес, к самым дальним родственникам.
Бегут и думают: «Вот до чего кошки обнаглели — в собственном доме покоя не дают!»
Мышонок мяукал-мяукал, пока не надоело. Обошёл дом. Видит: дверь с чёрного хода открыта настежь, а дома никого, отца с матерью и след простыл. «Что такое?» — подумал Мышонок, мяукнул и недовольный улёгся спать. Не удалось перед родителями голосом новым похвастаться.
А в это время с Котёнком ещё забавней история приключилась.
Подбежал он к дому, позвонил «два длинных, три коротких».
— Это ты, Васька, пострелёнок, так поздно? — сердито спросила мама Кошка.
«Сейчас я всех удивлю»,— подумал Котёнок и пропищал в ответ мышиным голоском: «Пи-пи-пи-пи» — что по-мышиному значит: «Я, мамочка».
«Что за оказия? — удивилась Кошка.— Мышонок в дверь стучится, сам в рот лезет, и за ужином охотиться не надо…»
Тут и отец Кот на мышкин голос вышел, и соседи в коридор все повылезли: «Авось и нам что-нибудь достанется».
Замерли все, только когти об пол точат да жадно облизываются.
Сняла старая Кошка крючок с дверей бесшумно, как это только кошки умеют делать. Приоткрыла дверь да как бросится на своего Котёнка, а за ней на него бросился папа Кот и все соседи. И задали же они ему трёпку,— шерсть от него так и летела во все стороны, пока не разобрались, что на своего родственника напали.
— Это ещё что за шутки? — промяукала старая Кошка.— И тебе не стыдно?
А маленький Васька-котёнок молчит, потому что ему и впрямь стало стыдно и ещё потому, что он боится сказать мышиным голосом,— опять набросятся и бока наломают. Юркнул он молча в комнату под диван, молча там лежал, а потом всё и рассказал, как дело было. А мать Кошка с отцом Котом как узнали, что он с Мышонком голосами поменялся, так его сразу за дверь и на улицу, чтобы впредь неповадно было от своего голоса отказываться.
— Стыд-то какой,— мяукнула вслед Котёнку его мама Кошка,— без своего голоса домой не возвращайся!
Вышел несчастный Котёнок на улицу, кругом ночь, чернота. Где Мышонка искать, чтобы у него свой голос обратно взять,— не знает. Мыши, они всегда от кошек адрес своих норок скрывают…
А смешнее всего история с Воробьёнком завистливым приключилась, с виновником всей этой истории. Он, когда поменялся с Собачонком голосом, сразу же домой полетел. Довольный такой, просто счастливый. Летит и на радостях лает, как Собачонка, что есть мочи и даже изо всех сил. А за ним Комарёнок, не отстает, на радостях тоже по-Медвежонкиному рявкает, тоже изо всех сил. Птицы из гнёзд высунулись, смотрят в тёмное небо, удивляются: неужели собаки и медведи по воздуху уже летать научились?! Этого только не хватало.
А Воробьёнок тем временем летал, летал и прилетел домой, а у отца с матерью гостей полным-полно, воробьев конечно.
Хотел он сказать «добрый вечер» по-воробьиному, а вместо этого получилось: «Гав-гав-гав!» А воробьи не кошки, но тоже очень собак боятся, тем более летающих. Разлетелись с испуга в разные стороны. Так что Воробьёнок долго перелетал с дерева на дерево и всё спрашивал: «Вы моего папу и мою маму не видели?..»
А у Комарёнка ещё хуже получилось: у того от медвежьего голоса дом развалился, а мать и отец в обморок попадали. До сих пор, говорят, в себя не пришли.
А Медвежонка мать с отцом поколотили хорошенько. Он пришел домой, родители уже спят. Лёг Медвежонок под тёплый мамин бочок и пищит по-комариному: «Спокойной ночи, мамочка!» А Медвежонкина мама этих комаров терпеть не может, особенно когда они ещё в нос кусают. Поэтому она развернулась и как ударит Медвежонка, да прямо по лбу. Запищал от боли Медвежонок, но опять не по-медвежиному, а по-комариному. Это он хотел объяснить, в чём дело. Тут отец спросонок взял да хлопнул его по затылку. Пришлось Медвежонку тоже всю ночь на улице провести.
Одним словом, всем досталось…
Кое-как ночь переждали, а утром снова все собрались у реки, на том же месте, и стали поскорей обратно своими голосами меняться. И правильно сделали.
А Воробьёнок, который всю эту историю затеял, сказал: «Никогда никому не буду завидовать!»
И правильно сделал, что так сказал, потому что какой у тебя голос есть, таким и разговаривай, а если всё-таки начнёшь кому-нибудь или чему-нибудь завидовать, вспомни эту историю и сразу же перестанешь.
