Глава тридцать седьмая. НА КРЫЛЕЧКЕ
Когда младшие дети оставались на попечении Алины, то в доме наступал образцовый порядок и тишина. Боясь, что Алина рассердится на что-нибудь и разнервничается без мамы, Динка и Мышка изо всех сил старались угодить ей. И теперь, сидя за столом, они усердно занимались. Алина, держа в руках учебник грамматики, прохаживалась по террасе и, подражая настоящей учительнице, медленно диктовала:
- “Румяной зарею покрылся восток…” Повторяю: “Румяной зарею…” Дина, слушай внимательно, как я говорю…
Динка, склонив набок всклокоченную голову, которой не помогал даже железный Ленькин гребень, старательно выписывала слова. В диктовках, которые писала Динка, были всегда два главных недостатка: у тех слов, которые почему-либо казались ей значительнее других, она ставила даже в середине фразы заглавные буквы и, кроме того, очень любила восклицательные знаки.
Но сегодня Динка тщательно следила за собой, и Алина, заглянув к ней в тетрадку, сделала только одно замечание:
- Дина! У тебя написано “руманой зарею”. Тебе же ясно слышно: румяной…
- Ой! - воскликнула вдруг Мышка. - Я вышла замуж за линейку!
Все три девочки засмеялись. Мышка редко делала ошибки, но по рассеянности часто переносила слова за линейку.
- Перепиши заново эту строчку, Мышка! И старайся быть внимательной! - сказала ей Алина.
Мышка начала переписывать строчку, но у калитки вдруг раздался громкий смех, и на дорожке появились Катя и Марина. Обе они были нарядные, разглаженные и причесанные как для театра, и это было как раз то время, когда люди уже входят в партер или в ложу и кладут на колени бинокль. Что же случилось?
- Мама! Почему вы вернулись? Забыли билеты?.. Почему ты смеешься, мамочка? - бросаясь навстречу, спрашивали дети.
- Да потому что… ха-ха-ха… один раз в кои-то веки выбрались, одевались, одевались… - хохоча до слез, пыталась объяснить Марина.
- Ну, скажи пожалуйста, всю дорогу хохочет, прямо неловко. Ну что тут смешного? Отменили “Живой труп” - и все! Вернули нам деньги, - сказала Катя.
- Одним словом, “як бидному жениться, то и ничь мала”. Ну, бог с ними! Пойдем в другой раз! Зато посидим сегодня вместе на крылечке, - обнимая детей, сказала Марина.
Посидеть вечерком на крылечке, тесно прижавшись к маме, такой уютной, тесной кучкой, слушать тихий мамин голос, когда она что-нибудь рассказывает о папе, о том, как они жили раньше и какие они были маленькими… Обо всем, обо всем говорит с ними мама… Такие счастливые эти вечера на крылечке!
- Только не торопите маму, пусть она раньше поест, слышите, дети? - тихонько предупреждает сестер Алина.
- Конечно, конечно, пусть мама раньше поест, - соглашаются обе, но через несколько минут нетерпеливо спрашивают: - Ты хочешь есть, мамочка? Ты раньше попьешь чаю? Сказать Лине, мамочка?
- Нет-нет! Я ничего не хочу. Я только переоденусь, - отвечает мать.
Марина тоже любит эти вечера наедине со своими детьми; кроме того, она уже давно записала в маленькой книжечке разные пословицы, ей хочется разобрать их вместе с девочками.
- Ну, садитесь, - говорит она, - а я сейчас найду свою записную книжку.
- Садитесь, садитесь! - хлопочет Динка. - Занимайте где хочете… - уступчиво предлагает она сестрам.
Алина и Мышка усаживаются на верхней ступеньке, оставляя между собой место для мамы. Каждой хочется держать мамину руки и прижиматься головой к ее плечу, но есть еще третье место, ниже одной ступенькой; это место у маминых колен, там виднее мамино лицо, ее глаза и улыбка. Это Дин-кино место.
И вот уже все уселись, разобрали мамины руки и косы, мама сидит так тесно, как в гнезде. Заходящее солнце уже заблудилось где-то за дальними просеками, но в саду еще светло. Впереди длинный-длинный летний вечер.
- Подождите, дайте мне мои руки, я хочу прочитать вам пословицы, - улыбаясь, говорит мама, освобождая свои руки и перелистывая книжечку. - А что это такое - пословицы? Откуда они взялись, кто их сочинил, - вы не знаете?
- Это народная мудрость, - говорит Алина.
Но Динка смотрит на маму.
- Диночка, эти пословицы не сочинял писатель. Они появились в народе. Вот скажет кто-нибудь, а другие запомнят. Меткое, умное выражение легко запоминается, вот и ходят в народе эти пословицы… - затрудняясь объяснением, говорит мама. - Вот ты послушай и поймешь. О чем, например, говорит эта пословица: “Тонул - топор сулил, а вытащил - и топорища жаль”. О чем это?
- Это вот если неблагодарный человек, - торопится ответить Мышка. - Вот, например, Алинина Клепеницер. Она очень боялась экзаменов, и, когда Алина с ней занималась, она все-все обещала! Даже такие красивые книги издательства Вольфа хотела ей дать почитать, а как выдержала экзамен, так ничего не дала. Алина попросила у нее на лето маленький глобус, так она и глобус не дала!
- Ну ладно! - говорит Алина. - Я ведь с ней не за глобус занималась.
Клепеницер была ее одноклассница и сидела на ближайшей к ней парте.
- Она же моя подруга, - добавляет Алина.
- Но Мышка права: у твоей подруги нет чувства благодарности, она не захотела сделать что-то хорошее и для тебя, а сулила больше, чем ты просила у нее… А вот еще одна пословица: “Пошел кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить”. Что это значит? - спрашивает мать.
- А! Вот это, уж наверное, о нашей Клепеницер! - оживляется Алина. - Она, мама, все время списывает да списывает и когда-нибудь обязательно попадется! Сколько я ей говорила!
Мама разбирает одну пословицу за другой, и всё почему-то оказывается, что они подходят одной несчастной Клепеницер.
- Ну, оставим уж в покое эту беднягу Клепеницер.
Может, и нам тут что-нибудь подходит? - лукаво говорит мама. - Вот, например, такая пословица: “Не в свои сани не садись”…
- Это мне… - смущенно говорит Алина. - Я знаю, что ты про меня думаешь.
- Но почему? - улыбается мама.
- Ну, потому что я все воображаю себя взрослой и стараюсь сесть “не в свои сани”.
- А! - смеется мама. - Может быть, и так. А вот эта кому: “Сколько веревочку ни вить, а кончику быть”…
- Это нашей Динке! Динке! Динке! - шумно радуются Мышка и Алина.
- Потому что она, мама, наврет что-нибудь, а потом забудет, как врала, и скажет совсем другое - вот кончик и вылезет наружу! - объясняет Алина.
Динка настороженно смотрит то на сестру, то на мать.
- Слышишь, Динка, говорят, что это о тебе сказано. А ведь человеку бывает ужасно стыдно, когда его ловят на вранье, - наклоняясь к дочке, говорит мама и, приглаживая ее волосы, добавляет: - Ну ничего. Скоро она у нас станет старше и сама поймет как это нехорошо.
“Ох, мамочка, - уткнувшись к ней в колени, думает Динка, - я и сейчас понимаю, но у меня такая жизнь… Ну разве можно сказать про Леньку, когда сам Ленька не хочет! Ведь это чужая тайна… Счастливые вы все, вам не надо врать…”
А мама, как будто не замечая ее смущения, вычитывает из книжечки еще одну пословицу: “Не плюй в колодец - пригодится воды напиться”.
- А это мне! - радуется Мышка. - Это о Гоге… Вот я не презираю его, как Динка, и он мне много интересного рассказал, и стихи читал, и книжку обещал дать. Значит, я не плюнула в колодец - и мне пригодилось!
Алина заглядывает в мамину книжечку и вдруг горестно вздыхает:
- Ох, мама! Смотри: “Куй железо, пока горячо”. Это ведь мне! Не ответила я сразу своей подружке Сонечке из Витебска, а теперь письмо потерялось, и нет адреса…
- Так и не нашлось письмо? - закрыв книжечку, спросила мама. - Да, я помню. Это ужасно неприятно. Только эта пословица не совсем подходит к такому случаю…
Мама объясняет пословицу и незаметно переходит к тихим, теплым воспоминаниям.
- Вот когда мы с папой жили на элеваторе… - начинает она.
- Мама! Почему от папы так долго нет писем? - неожиданно прерывает ее Мышка, и все трое с тревогой смотрят на мать, - Может быть, с ним что-нибудь случилось?
- Нет, если бы что-нибудь случилось, я бы сейчас же узнала. Просто ему не с кем послать письмо. Ведь папа не может писать по почте, - спокойно объясняет мать.
- А где же Кулеша? Разве он не приезжал с тех пор? - опрашивает Алина.
- У Кулеши много других дел. Но он обязательно приедет и привезет нам письмо, - успокаивает детей Марина.
- Мама! Расскажи про Кулешу! - вдруг просит Динка.
- Расскажи, расскажи! - поддерживают ее сестры.
- Да вы уже двадцать раз слышали! - улыбается мать, но она и сама любит вспоминать свое первое знакомство с Кулешей. - Ну, слушайте… - начинает она, понизив голос. - Случилось это, когда мы еще жили на элеваторе. Один раз товарищи поручили мне перевезти в другой город запрещенную литературу…
- В Сызрань, мамочка, - шепотом подсказывает Алина.
- Да, в Сызрань, - подтверждает мать.
Дети придвигаются ближе и с волнением смотрят ей в лицо.
Марина рассказывает, как она укладывала в чемодан свои вещи, перемешивая их с нелегальной литературой, как волновалась на вокзале и наконец села в поезд.
- В вагоне было мало народу… Рядом со мной сел студент. Он попросил разрешения поставить мой чемодан на полку, а рядом поставил свой, новенький черный чемодан…
- Мама, а какой он был, этот студент? - с жадным любопытством спрашивает Динка. - Ты сразу посмотрела на него?
- Конечно. Мало ли кто мог ехать со мною. Но я посмотрела и успокоилась. Студент был совсем молодой. Видимо, еще первокурсник. Крепкий, приземистый, с коротко остриженной головой и торчащими ушами, он показался мне немножко чудным… - весело усмехается Марина, но дети нетерпеливо ждут продолжения. - Ну, я успокоилась… Едем, едем… Вдруг…
- Почти перед самой Сызранью, - шепотом подсказывает Алина.
- Да, на одной из станций… в вагон входит жандармский офицер и с ним два жандарма…
- Ой… - чуть слышно вздыхает Мышка.
Динка прижимает к щеке мамину руку. А взволнованный рассказ подходит к самому интересному месту:
- “Мадам, вы арестованы. Потрудитесь указать ваши вещи”. - “У меня нет вещей”. - “Нам известно, что с вами был чемодан”
Марина бросает быстрый взгляд на студента и указывает на его чемодан.
Студент молчит, но молодое скуластое лицо его выражает полную растерянность…
Жандарм снимает с полки новенький черный чемодан и идет с ним к выходу.
“Прошу”, - говорит Марине жандармский офицер.
У двери она оглядывается. Студент стоит у окна, торчащие уши его пылают огнем… Марина проводит ночь в тюремной камере. Утром ее вызывают на допрос.
На столе - раскрытый чемодан. Содержимое его вызывает полное недоумение следователя: несколько старых, исчерканных карандашом учебников, со старыми надписями многочисленных владельцев, огрызок свежей булки, серый кулек с сахаром, завернутое в полотенце мыло и аккуратно сложенная чистая рубашка…
- Ну и отпустили меня домой! - весело заканчивает Марина.
Динка громко хохочет и подпрыгивает от удовольствия, Мышка хлопает в ладоши и обнимает мать, но Алина усаживает сестер на место:
- Подождите! Ведь самое главное было потом… Мама, рассказывай дальше!
- Рассказывай, мамочка! - просят дети.
- Прошло года три… - напоминает матери Алина.
- Да, не меньше. Я уже совсем забыла этот случай, как вдруг приходит откуда-то папа и с хохотом рассказывает мне, что товарищи рекомендовали ему для связи одного студента по фамилии Кулеша. И что, рассказывая о себе, студент упомянул о случае в вагоне, когда в его руки случайно попал чемодан с нелегальной литературой. “Эта попутчица лишила меня последней рубашки, но открыла мне глаза”, - серьезно добавил он, не обращая внимания на то, что наш папа совершенно поражен его рассказом… - Марина взглянула на веселые, улыбающиеся лица детей. - Вот и все про Кулешу.
- А помнишь… - снова начинает кто-то из детей. Сумерки уже мягко ложатся на кусты и деревья, окна в даче становятся черными, скоро Катя зажжет в комнате лампу, а воспоминания следуют одно за другим, и маленькая теплая кучка на крыльце все тесней жмется друг к другу.
Но от калитки отделяется какая-то фигура и торопливо идет по дорожке к дому.
- Малайка! Мама! Малайка приехал! - вскакивает Динка.
- Малайка! Малайка! - бросаясь навстречу, кричит Мышка.
- Здравствуй, здравствуй все, хороший мой! - растроганно здоровается Малайка. На его круглом лице широкая белозубая улыбка, руки обнимают сразу Мышку и Динку. - Давай полезай один на горбушку, а один тут будет! - весело говорит он.
Девочки виснут у него на шее, целуют его, гладят по лицу:
- Малаечка наш!
Глава тридцать восьмая. МАЛАЙКА И ЛИНА
- Малайка приехал? - спрашивает Катя, выходя на террасу.
Малайка здоровается со всеми за руку и усаживается на крыльце. Катя пробует отогнать от него Мышку и Динку, но они никак не отходят, и Малайка, загораживая девочек от тетки, просит:
- Не тронь, не тронь. Малайка скучал, ай шибко скучал Малай!.. Где мой барина Мара? Как поживаем? Все думал, воскресенье поедем, а хозяин не пустил Малайка. Ай, плохо было, плохо…
- Малайка, - грустно и ласково говорит Марина, - ты не забывай нас!
Воспоминания всегда оставляют в душе Марины глубокую грусть, а черные глаза Малайки, милая детская улыбка на его лице снова напоминают ей то счастливое время, когда она с Сашей жила на элеваторе. Так и кажется, что сейчас где-то рядом раздастся знакомый дорогой голос: “Смотри в оба, Малайка…” И Малайка ответит строго и серьезно: “Четырем глазом смотрим…”
- Ты не пропускай воскресенья, Малайка, - тоскливо повторяет Марина.
- Как можно забывать? Никогда не забываем. Хозяину говорим: не будешь пускать - убегать будем. Чичас берем билеты, надеваем чистая рубашка. Пароход битками набитый, пассажира полно… Вот возьми гостинца, клади на зубы, кушай, - обращается он к детям, вынимая из кармана пакетик с изюмом и крепкие черные рожки. - Бери кушай, насыпай в руку!
Динка и Мышка грызут сладкие рожки, носятся с пакетиками, предлагая матери, Алине и Кате.
- Все кушайте, все! - с удовольствием глядя на них, угощает Малайка. Сегодня он принарядился в новый пиджак, надел ботинки со скрипом и расшитую красной и зеленой шерстью тюбетейку.
- Ну, как там теперь на элеваторе, Малайка? - спрашивает Марина: ей хочется что-нибудь услышать про знакомый дом, про беседку в саду, про широкий двор…
- Работаем, - кратко отвечает Малайка и машет рукой. - В доме не бываем, чужие люди. Малай один ходит.
- А беседка в саду совсем, верно, уже развалилась? - спрашивает опять Марина.
- Нету беседка. Хозяйка новый, кухарка такой сердитый, стопил беседка в плите.
Наступает короткое молчание.
- Один Малайка остался, - как-то недоуменно и грустно добавляет Малайка.
- А ты выходи замуж за Лину и живи у нас, - ласкаясь к нему, просит Динка.
Малайка гладит ее по голове и тяжело вздыхает:
- Не хочет Лина, она хочет русскому богу молиться.
Он лезет за пазуху и достает маленький сверток:
- Едем, берем немножко подарок Лине. Вот, барина Мара, давай сам. Малай боится.
Марина развертывает и свертывает обратно шелковый цветистый платочек.
- А ты не бойся, отдай сам. Лина покричит и перестанет, а сама рада будет, - ободряюще говорит Марина.
- Она тебя любит, Малаечка, тебя все любят, - уверяет Мышка.
- Мы не дадим тебя обидеть, - серьезно говорит Алина.
- Идем вместе, - решительно предлагает Катя. - Что ты боишься, на самом деле? Идем со мной! Но Малайка упирается, робеет.
- Пускай еще сижу, - быстро говорит он, отодвигая Катину руку. - Тут вот Орало-мучень с Малаем. И Мышка, и Алина, и барина Мара… А как видим Лина, так сейчас беспокоимся, сердце прыг-скок, туда-сюда, языка нету, сильно пугаемся… - жалуется Малайка.
И так смешно видеть этого сильного, плечистого, круглоголового Малайку в таком смущении, что все начинают смеяться.
- Ну что ты, Малайка… Лина не такая уж страшная!
- Вот еще принцесса, подумаешь! - возмущается Катя.
- Гордый Лина… Очень гордый… Силком ее таскать замуж нельзя, - грустит Малайка.
- Ишь, расселся… Какой гость неописуемый! - раздается вдруг голос Лины, и она сама неожиданно появляется перед крыльцом, позвякивая бусами на белой шее и ослепляя бедного Малайку пышным сатинетовым сарафаном.
Не смея взглянуть на ее чернобровое румяное лицо, Малайка жмурится, как от солнца.
- Здравствуй, Лина, - неуверенно говорит он, вставая и стаскивая со своей бритой головы тюбетейку. - Вот приехали, беспокоимся. Хотим смотреть, какой ты стал… Может, пересердился… - с улыбкой бормочет он, поднимая на Лину ласковые, умоляющие глаза.
- Ишь какой разлюбезный! “Может, пересердился”! А нет того, чтобы до кухни дойти, поздороваться? Сидит тута под прикрытием… Ладно, ладно, Малай Иваныч! - весело укоряет Лина.
Малайка топчется на месте, смущенно оправдывается и наконец, решившись, протягивает ей свой сверток.
- Бери, пожалуйста, бери! - с неожиданной горячностью восклицает он. - Носи на здоровье, пожалуйста!
- Лина, Лина, не обижай его! - торопится предупредить Марина.
- Лина, не обижай! - волнуется Мышка.
- Мы не позволим обижать Малайку, - строго говорит Алина.
Динка, упираясь головой в Линин бок, сердито толкает ее.
- Лина, не ломайся! - кричит Катя. - Как тебе не стыдно мучить человека?
- Да чего вы шумите-то? Я ему еще и одного слова не сказала… - разворачивая сверток, говорит Лина. Яркий шелк блестит и переливается в ее руках.
- Носи на здоровье, - просит Малайка.
- Да здоровья у меня и без твоего платка хватит, не об этом речь, - нежно и задумчиво отвечает Лина, любуясь шелком. - Только что ж ты мне подарки возишь, Малай Иваныч… - мягко и выразительно начинает она. - Что я - жена тебе аль невеста? Али уж глаза у меня такие завидущие, что я на чужое добро польщусь? За что про что подарки мне дарить? - постепенно расходится Лина, глядя на Малайку с уничтожающей насмешкой. - Кто ж это я тебе, по твоему разумению, Малай Иваныч?
- Ну, пошел-поехал! - машет руками Малайка и, оборачиваясь к Марине, отчаянным взглядом призывает ее на помощь.
- Что у тебя, сердца нет, Лина? Я просто удивляюсь тебе! - возмущается Марина.
- Лина, бери платок сейчас же! - топает ногой Динка. - Сейчас же бери! Я делаюсь больной!
- Сичас, сичас… Как же, так и схватила! Да не родился еще тот поп, который татарина с русской девкой обвенчает! И церкву ту еще не построили, где ихняя свадьба стрясется! - гневно кричит Лина, и, сверкнув яркими цветами, платок падает Малайке на грудь. - Не невеста я тебе, бери свой подарок назад, Малай Иваныч! - низко кланяясь, говорит Лина.
- Вот невежа! - сердится Катя. - Хотя бы из вежливости взяла!
- А вежливость эта мне ни к чему, я не барского роду-племени, душой кривить не могу, - вздыхает Лина и, взглянув на убитого горем Малайку, неожиданно ласково говорит: - Пойдемте, Малай Иваныч, на кухню, я вас чайком попою, пирогами угощу. Спрятайте ваш платок, и пойдемте.
Малайка поднимает с земли бумагу, аккуратно заворачивает свой платок и покорно следует за Линой.
- Он же может выкреститься, наконец! - с досадой говорит Катя. - Что это за ерунда такая?!
- Конечно, он может выкреститься. Но это не ерунда, а драма… Ведь Лина любит его. Вот что делают с людьми религиозные предрассудки, - грустно отвечает Марина.
А на кухне идет веселое угощение. Малайка что-то рассказывает, Лина хохочет. И провожать его она выходит в новом шелковом платочке.
Глава тридцать девятая. “СЛЕТИ К НАМ, ТИХИЙ ВЕЧЕР…”
Мягкий свет лампы падает на ступеньки, детям пора спать, но никому не хочется уходить. В обступающей со всех сторон черноте вечера освещенное крыльцо кажется маленьким светлым островком. Катя набрасывает на плечи Марины платок и сама усаживается на верхней ступеньке. Лина, проводив Малайку, тоже устраивается подле девочек. Говорить никому не хочется, воспоминания нарушены…
- “Слети к нам, тихий вечер…” - запевает Марина. Девочки присоединяются к матери; голос Мышки, серебристый и фальшивый, неуместно взлетает вверх, Лина, подперев рукой щеку, мастерски ведет втору. Катя тоже не может остаться молчаливой: свежий, сильный голос ее сразу укрепляет маленький хор.
“Тебе поем мы песню, вечерняя заря…” - тихо повторяются слова, похожие на вечернюю молитву.
- “Слети к нам, тихий вечер…” - просят взрослые и дети. И никто из них не знает, что этот тихий вечер - последний счастливый вечер на маленькой даче.
Не знает Динка, что завтра она уже не увидит на заборе знакомого елочного флажка; не знает Алина, в какую страшную ночь придется ей выполнить тайное и важное поручение Кости, не знает Мышка, сколько горьких слез прольет она о тех, кого любит…
Не знает Лина, как тяжко испытывает своих верующих пресвятая богородица; не знает Катя, что не там ищет она свою судьбу, где найдет; и не знает мать, наслаждаясь тихим материнским покоем, что не уберечь ей от горя неокрепшие сердца ее детей и никуда не уйти ей самой от тяжких испытаний…
- “Слети к нам, тихий вечер…” - поют на крыльце, и вечер слетает. А за вечером идет ночь.
