14
Каждый пионер должен помогать младшим. Это в тетрадке звеньевой записано. У Сени Гиндина в квартире есть дошкольница Маринка, а больше никого нету. Тут уж выбирать не приходится. Сеня вызвал Маринку в переднюю.
— Во, гляди, — он показал ей новые коньки с ботинками.
— Ой, каки-ие! Это не «снегурки», да?
— «Снегурки»! На таких чемпионы катаются, поняла?
Маринка поняла. Тогда Сеня позвал ее на каток.
— Ты что? Я никогда не каталась.
— Дело какое! Я научу. В валенках — это тьфу! В ботинках — это да. И чемпионы падают.
— Ну вот. А я никогда…
— Да что ты заладила. Чемпионы не падают, это я так. И потом: чемпиона никто не держит, а я тебя за руки буду держать. Поняла?
Маринка нерешительно теребила свой передник.
— Трусиха. Сказал же не отпущу. Буду твоей, как говорится, верной опорой.
— Подпоркой, — поправила Маринка.
— Ну да. Ой, что я? Какой подпоркой? — закричал Сеня. — Не учи, когда не знаешь. Иди собирайся!
По лестнице они сходили за руки.
— Ой, ой! — выкрикивала негромко Маринка.
— Не бойсь! Со мной не пропадешь.
Когда сошли со ступенек, Маринка еще раз сказала «Ой!» и пошла вдоль стены. Сеня смело шагнул и покачнулся.
— Держи…
— Держу, держу.
— Да я говорю: «Держись», чудо-юдо.
Каток был крохотным, круглое ледяное блюдечко в середине двора. Но Маринка глянула и отступила назад. А Сеня уверенно шагнул на лед. Тут же левый конек его лязгнул по Маринкиной «снегурке», Маринка дернулась вперед и попала на каток руками раньше, чем ногами.
— Ничего, — сказал Сеня вставая, — ничего. Я тоже падал сначала.
Они опять взялись за руки. Ступни у Сени вихлялись, в щиколотках ломило.
— Постой, я зашнуровал туго. Вот в чем дело. — Он сел на лед и стал развязывать шнурки. Развязывал, потом затягивал, потом опять… Наконец встал. — Нет, теперь слабо.
И снова сел на лед, потому что сесть больше было некуда.
— Ты постой, — говорил он Маринке. — Шнурки — это важное дело. Куда пошла одна? Шлепнешься опять. Ну вот готово. Держись за меня, — он подтянулся и шагнул вперед. Вдруг один конек сразу запнулся, а другой легко описал вокруг него дугу, и Сеня, сделав полный оборот, сел прямо перед Маринкой.
— Ой, ха-ха! Как ты вертелся, Сенька! Вон твоя шапка, сейчас принесу.
— Стой на месте! «Ха-ха». Без тебя принесу.
— Я прямо испугалась сначала, правда. Думала…
— Думала! Ты фигуры на льду видала? Ничего ты не видала. Стоишь-то как? Вот как надо.
Сеня уперся руками в лед и стал подниматься. Коньки кляцали друг о друга и не стояли на месте.
— Ой, ха-ха!
— Что «ха-ха»! Сама стоять не умеешь, опять скривилась.
— Ха-ха! — заливалась Маринка. — А как ты меня видишь? Через четвереньки? Из-под рук и из-под ног?
— А как бы ты тут стояла? Тут место скользкое.
— А должно быть не скользкое?
— Должно быть скользкое, отстань! Да не такое.
Сеня снова стал подниматься, и опять коньки буксовали на скользком месте. Маринка неуклюже прошла взад-вперед по катку и принесла Сенину шапку.
— Да отвяжись со своей шапкой! Без нее жарко. Опять ты косолапая! — закричал Сеня. — Учишь, учишь…
Он подтянул ноги и быстро встал.
— Вот смотри: берешь ногу и опираешься ра-а-аз!
— Как — берешь ногу? — фыркнула Маринка.
— Как, как? Что это за каток? — Сеня опять поднимался с колен. — Какой балда тут ямок наделал? Что стоишь, показал ведь?
Маринка поставила ногу носком наружу, как Сеня велел, и прокатилась немного.
— Та-ак, так. Эй, эй, теперь не так.
Сеня сидел на льду и уже не пытался вставать.
— Куда повернула? Как я учил? Смотри. — Он, сидя, поставил конек.
— Ха-ха! Учитель какой. Встать не может!
— «Ха-ха», — не в первый раз передразнил Сеня. — А ты видала учителей? Они что, всегда стоят, да?
— Ну ладно, теперь так? — Маринка проехала вокруг Сени.
— Давай, давай, гони! — командовал Сеня и, чтобы видеть Маринку, поворачивался вокруг своей оси. — Стоп! Зачем через ножку? Кто показывал?
Когда Маринка устала, ее учитель сказал:
— Хватит. Пошли домой.
Маринка свезла Сеню со льда. На тротуаре они взялись за руки.
— Завтра поворот покажу, — сказал Сеня. — Выучишь, не бойся. Я говорил, со мной не пропадешь.
После этого Сеня, конечно, мог записать в тетрадь звена, что он помогал младшим.
15
Сегодня Гошка обещал достать бобы. Конечно, самые обыкновенные, из которых суп варят. Только их ни у кого не оказалось. Это в первом звене. А во втором и в третьем еще вчера их положили в мокрую вату. Проращивать. Потому что началась весна.
Ну где же Гошка? Со звонком открыла дверь Нина Дмитриевна, Сковородкин прошмыгнул у нее под рукой и — бегом на заднюю парту. Шурик слова сказать ему не успел, а по лицу у него разве узнаешь, достал или нет?
— Ты что, Шурик, все назад поворачиваешься? — спросила Нина Дмитриевна. — У тебя чернил нет?
Да все есть, только не понятно, что Сковородкин знаками показывает. Так головой кивает, будто он достал, а то вроде и не достал. Потом показал растопыренные пальцы. Неужели десять штук принес?
Наконец урок окончен. Действительно, Гошка принес десять штук.
— А чего же ты головой мотал вот так? Я думал, ты не достал.
— Да говорю же, сначала не мог найти, вот и мотал, а потом уж достал под самый вечер.
Бобы были гладенькие, блестящие, как морские камушки.
— А вот это три фасолины, — показал Гошка.
После уроков хотели сразу идти к Шурику и положить бобы в мокрую вату, но Гошка свернул в свое парадное:
— Только бабушке покажусь, а то опять скажет, что я к кому-нибудь закатился.
И правда, он пришел быстро. Ткнул пальцем в мокрую вату и торжественно объявил:
— Начинается посадка бобовых культур!
Полез в карман, потом в другой, повертел обеими руками в двух карманах.
— Стойте, где же культуры?
— Может, в портфеле оставил?
— Да нет, я туда не клал. Клал в пенал, но это на уроке. В парту выкладывал, это тоже на уроке. Потом в брюки положил, еще дорогой показывал…
И вдруг как закричит:
— Ой! Это же какие брюки! Тьфу ты! Это же не школьные. Бабушка велела переодеть.
Гошка побежал домой.
— Внимание! — закричал он, как только вернулся. — Начинается посадка бобовых культур!
И зерна положили в вату.
— Ну чего теперь? Гулять?
— А если вата высохнет?
Посидели еще. Вата не сохла. Пошли гулять. Потом несколько раз прибегали смотреть. Соседская бабка, которая открывала дверь, стала ворчать:
— Носит вас сорок раз! Чего матуситесь?
Когда Шурик ей вынес блюдце, сказала:
— Куды еще поливать? Завтра польешь. Ступай гулять. — И опять: — Не матусись!
Наутро Шурик подбежал к подоконнику, пододвинул блюдце. Что такое? Все семена сморщились и стали совсем не похожими на гладкие камушки. Может, им тут сухо или, наоборот, сыро? Зачем они съежились? Потом оказалось, что все в порядке, так и у третьего звена было.
На другое утро — опять чудеса. Все зерна гладенькие, ни одной морщинки. «Набухают», — догадался Шурик. А у двух бобов кожа лопнула. Пропадут теперь.
— Что ты «пропадут»! — тараторила толстуха Наташка из, третьего звена. — Это правильно, они разбухли. Наши тоже бухли-бухли, бухли-бухли, а потом лопнули.
— Вот и ты скоро лопнешь, — сказал ей Шурик беззлобно.
Потом появились росточки. Белые ножки. Их прикладывали к линейке, измеряли и записывали в дневник. Два дня все было хорошо, а на третий они закорючились. Росточки. Конечно, линейка теперь не годилась. Решили измерять на глаз. Только по линейке у Гошки с Шуриком получалось одинаково, а на глаз по-разному. Та же соседская бабушка сказала:
— Будет вам! Это пустое. Их в землю надо сажать.
Принесли с клумбы две банки земли и стали сажать. Чтобы фасоль не спутать, сделали наклейку «Фасоль».
— Ты смотри вверх ногами не клади, — наказывал Гошка.
— Какими ногами?
— Ну ростками. Засыпали. Полили.
— Жалко, что их невидно, правда?
— Ага.
На другой день в банках все было по-прежнему. Тоска зеленая. И что в дневник писать?
— Они у нас теперь без вести пропавшие, — вздыхал Шурик. — Может, погибли, может, нет. Они не погибли. В банке с бобами появились бледненькие стебельки. Молодцы бобы! Первые вылезли. Потом развернулись листочки. А фасоли еще не было.
— Вы лентяйки, — говорил Гошка. Он несколько раз в день прибегал спросить, как лентяйки? А поздно вечером забарабанил в окно, забыл, наверно, что существуют двери.
— Ты чего, спишь уже? Одевайся. Их озвучивать надо.
— Я не сплю. Кого озвучивать?
— Кого, кого. Фасолины. Я, растяпа такой, забыл совсем. Одевайся, понесем их к Субботину.
Пока Шурик одевался, Гошка все ругал себя. Еще бы, весь свет знает, что растения любят музыку и растут под нее быстрее. Фасоль, бедняга, не может пробиться, а такой разиня Гошка не сообразил ее озвучить. Два дня пропало.
Субботины еще не спали, хотя Петина сестра-дошкольница была уже в длинной ночной сорочке. Ей объяснили метод озвучивания, и она села за рояль. Проиграла гаммы несколько раз, потому что она только недавно стала учиться музыке.
— А еще что-нибудь можешь? — спросил Гошка. — А то это им не понятно. — Он кивнул на банку с фасолью.
Еще она сыграла «Собачий вальс». Гошка держал перед ней банку и кивал головой.
— На сегодня хватит, — говорил он на обратном пути. — А завтра еще принесем.
Наутро Шурик как глянул в банку, так открыл рот. Землю как будто кто-то рыл, вся она была маленькими холмиками, а из-под каждого холмика виднелась… фасоль. Это куда же они лезут? Их же глубоко посадили. Надо росток выпускать, а они сами лезут. Шурик хотел бежать к Гошке, но тот заявился сам, крича опять: «Как лентяйки?» У банки он заморгал часто-часто:
— Фокус-мокус. Что они, ненормальные? Или ты их все-таки посадил вверх ногами?
— Это не я их вверх ногами, а это ты их озвучил.
Батюшки! Неужели на музыку так полезли? Шиворот-навыворот? Опять какая-то шамбабамба получается.
Думали, думали и решили засыпать их сверху землей. Неправда, пустят ростки. На другой день фасоль опять вылезла. Опять ее засыпали. Вот так озвучивание! Сладу нет. А на третье утро Шурик все понял: фасоли стояли на стебельках, раскрыли свои семена на две половинки, а между ними уже зеленели листочки. Значит, они так растут. И засыпать их не надо.
— Ну как? — орал Гошка. — Убедился? Не зря же говорят: «Прорастать, так с музыкой!»
И действительно, Шурик что-то подобное слышал. Ну теперь-то ясно, что прорастать лучше с музыкой.
Весь класс высадил свои бобы на грядки соседнего детского сада.
—■ Вот спасибо вам, ребята, — говорила воспитательница. — Получим урожай и на следующий год сами посадим.
— А вы знаете, как прорастать? — спросил Шурик. — Если бы они просто прорастали…
— Вот как? Я думала просто. Тогда растолкуйте нам с малышами.
Шурик и Гошка все рассказали, а чтобы ребята не забыли на будущий год, написали им дома памятку:
САЖАЙ БОБЫ!
Это цветными веселыми буквами, а дальше уже совершенно серьезно чернилами.
При посадке бобовых культур помни:Положишь в вату — не матусись! Когда зерна ежатся — не бойся. Когда лопнут — опять не бойся. Прямые ростки меряй линейкой, закорюченные — на глаз. Бобы растут нормально. Фасоль наоборот. Это знай. Фасоль озвучивай (лучше «Собачьим вальсом»). Что будет надо, спроси у нас. Только ищи нас в 4-м классе. |
И подписались.
БЛИЗНЕЦЫ
ЛИЛЬКА И АНТОН
Лилька и Антон родились в один день. Никто из них не старше и не младше, одинаковые. Сначала они были совсем одинаковые: два пушистых меховых шарика зимой, две панамы и трусики в горошину — летом. И никто не мог понять, где мальчик, где девочка. И они сами, конечно, тоже. Потом стали появляться брюки и платья, и мама начала разбирать, кто сын, а кто дочка. А потом купили машину и куклу, и тут уж сам Антон догадался, что он мальчик, и взял обыкновенный синий самосвал, а Лилька сразу выбрала необыкновенную розовую куклу. Потому что она — девочка.
А в остальном все оставалось по-старому. Так же играли в мяч, копали песок лопатками. Хотя мяча было два, лопаток, конечно, тоже.
— Ведь можно играть вместе, — говорила мама, — или по очереди. И вполне хватило бы одной игрушки.
А так играли. Всегда вместе, иногда по очереди, но игрушек все равно было две.
— Ох уж эти близнецы, — качала головой мама и доставала из сумки два апельсина, два сачка для ловли бабочек.
— Надо радоваться, — бодро говорил папа. — И хорошо, что близнецы.
К зиме он принес две пары лыж. Нормально!
— Ничего страшного, — не унывал папа и купил весною два велосипеда. Но когда решили учить детей музыке, и Лилька с Антоном спросили: «А пианино два купите?» — папа воскликнул: «Ну, знаете!» — И сделал круглые глаза.
Когда Лилька и Антон были маленькими, они не умели говорить. Но им это как-то было и не надо. Потом Лилька стала говорить, и очень много, а Антон молчал. То есть он тоже все говорил, только про себя. Ему самому все было понятно. Мама стала очень волноваться.
— Антон, ну есть же у тебя язык?
«Конечно, есть», — отвечал Антон, только про себя.
— Ну покажи. Покажи язычок. Антон показывал.
— Умница, — оживлялась мама. — Ведь ты же все понимаешь?
«Еще бы», — отвечал Антон опять про себя.
— Ну тогда скажи: «Би-би». Вот это что? Би-би, бибика, ну?
«Не бибика, а самосвал, — говорил Антон про себя. — Что это за ерунда «би-би».
Вечером приходил с работы папа.
— Что надо папе принести? Папа в одних носках. Как он будет топ-топ?
«Очень просто, — думал Антон, пока шел за тапочками. — Папа уже топал в носках на кухню».
— Я очень беспокоюсь, — вздыхала мама. — Ведь Лилька же все говорит.
— Ну — женщина!
— Вот ты все шутишь.
— Ничего не шучу. Мы знаем: молчание — золото. Правда, Антон?
А Лилька в это время отдавала приказы:
— Лилька хочет кис-кис. Дайте бритву жу-жу!
Это значит: мамин воротник и папину электрическую бритву. Или запросит блестящий шарик, тот единственный, который поддерживает опрокинутую чашу люстры:
— Хочу шарик! Лильке шарик! Дайте шарик!
— Это нельзя. На вот мячик.
— Лильке шарик, хочу шарик, шарик, шарик!
— А вот лягушка. Прыг-прыг лягушка!
— Шарик, дайте шарик, хочу шарик!
— О-о, — стонал папа. — Снимите люстру. Нет, Антон — это чудо-ребенок.
Но, конечно, заговорил и Антон. Первый раз вот так:
— Поела, — и отодвинул блюдце с кашей.
— Еще немнож… — начала мама и замерла. — Ты сказал… Что ты сказал?
— Поела, — повторил Антон басом.
— Ах ты, мой умничек, — прошептала мама, и у нее почему-то выступили слезы. — Мой разумничек. Только надо сказать: пое-л. Понял? Пое-л. Повтори.
— Поела, — повторил Антон и слез со стула. Мама бросилась к соседям:
— Антон говорит! Честное слово. Сейчас сказал: поела. Это он от Лильки… Думает, надо, как Лилька.
Антон и правда говорил, как Лилька: пош-ла, взя-ла. Как-то пришел со двора в грязных штанах:
— Я в лужу села.
— Ты мальчик. Ты се-л. Это Лилька се-ла.
— Лилька не села! Антон в лужу села, — и ткнул себя в грудь. — А Лилька галошу потеряла.
ОРИГИНАЛЬНЫЙ СНИМОК
Мама собиралась Лильку и Антона сфотографировать.
— Может, на этот раз будет что-нибудь поинтереснее? — сказал папа.
— Что ты имеешь в виду?
— Какой-нибудь оригинальный снимок. А то дюжина карточек — уставились в аппарат.
Мама пожала плечами.
В фотографии было много народу. Детей прихорашивали: снимали свитера, привязывали банты. Одна чужая мама совсем измучилась со своей дочкой. Она втыкала ей в длинные волосы заколки.
— Ну подожди, ну подожди, не дергай, — твердила эта мама. — Ну что же ты! — вскрикивала она, а волосы падали на спину. Бабушка, тоже чужая, устроилась в уголке и приговаривала тихонько своему смирному внучку:
— Как сядешь, Витенька, ротик закрой. Закрой и не открывай. Вот так. Вот хорошо. Не забудь. А то прошлый раз как вышел?
Лилька и Антон тоже разделись, положили свои шубки на подоконник и стали в очередь.
— А-а, старые знакомые, — сказал фотограф, такой черноусый, энергичный мужчина. — Здравствуйте, здравствуйте. Трудные ребятки.
— Почему трудные? — спросила мама с обидой.
— Это не вам. — Фотограф положил на ручки кресла доску. — Для работы трудные. Вот так. Великолепно. Садитесь быстренько.
Лилька и Антон бросились к креслу. Доска хлопнула, отодвинулась и чуть не упала.
— Осторожно! — крикнула мама и хотела побежать.
— Спокойно, — произнес фотограф и одной рукой отодвинул маму, а другой придержал доску. — Вот так. Великолепно. Поближе.
Антон сел Лильке на платье, она оттолкнула его, но он не подвинулся.
— Смотри у тебя сколько места!
Но он все равно не подвинулся. Тогда Лилька локтем уперлась Антону в бок. Он расставил пошире ноги и прижался к спинке.
— Подвинься, мне тесно!
— Тебе не тесно, как тебя… Лилька, — сказал фотограф. — У тебя столько же места. Вот так. Даже больше.
— Не больше! У него целый кусок свободный.
— Дети! — не выдержала мама.
— Приготовиться, — сказал фотограф бодро. Он все время что-то двигал, щелкал выключателем, зажигал большие фонари то сбоку, то сзади, а то направлял их прямо в лицо. Это очень неприятно, когда направляют большой фонарь в лицо. Тогда выступают слезы и хочется моргать. Но сейчас уже было не до этого. Шла борьба за место. Антон вдавился в спинку стула и вцепился в край доски мертвой хваткой. Пусть теперь Лилька толкается сколько угодно.
— Приготовиться! — повторил фотограф. — Смотреть в окошечко!
Антон закусил губу, натужился и уставился в аппарат.
— Минуточку! — крикнула мама фотографу. — На кого они похожи? Что это за дети?
— Это вы мне говорите? — спросил фотограф и засмеялся. Негромко, где-то внутри.
А мама уже подбежала к креслу, быстро схватила Антона поперек живота и попыталась подвинуть. Но это ей не удалось. Нет, правда, она немного сдвинула, но вместе с доской, с Лилькой и даже с креслом.
— Сядь сюда, — сказала мама, но Антон не шелохнулся. Он как будто оцепенел. — А ты оставь его, смотри, потная вся! — Мама быстро убирала с красного Лилькиного лица прилипшие волосы.
— Мне тесно! — крикнула Лилька, и у нее брызнули слезы.
— Цирка не надо, — пробормотал фотограф и что-то повернул в своем аппарате.
— Подождите! — бросилась мама. — Посмотрите на них! Антон! Лилька! Перестаньте реветь. Какие у вас кресла тесные, совсем не приспособлены для близнецов.
Фотограф хмыкнул. Конечно, мама не собиралась ему это говорить, но что же ей оставалось делать?
— Мне некуда совсем… коленки… девать! — рыдала Лилька. — Даже вот эту… коленку, которая далеко от Антона!
— Оставь коленки! — крикнула мама. — Их не будет видно. Антон, выпусти губу! Выпусти, кому говорят!
— Спокойно, детки. Мама, отойдите в сторону, — фотограф хлопнул в ладоши. — Улыбаемся, вот так. Великолепно. Сейчас птичка вылетит.
— Птички не вылетывают… из аппаратов! — крикнула Лилька, обливаясь слезами.
— Пра-авильно, не выле-етывают, — протянул каким-то внутренним голосом фотограф. — Не выле-то-вы-вают… э-э… не выле-та-ют.
Мама стояла у двери и придерживала занавес, потому что очередь уже напирала.
— Смотрим сюда. Великолепно.
Антон, видно, устал. Ноги его ослабли, он выпустил воздух и открыл рот, чтобы снова вздохнуть. Но Лилька не упустила этого момента. Она тут же сдвинула его на край и села посредине. Антон повернулся… наклонил голову… и, как бычок, двинулся на Лильку лбом.
— Казнь египетская… — простонал фотограф. — Вавилонское столпотворение! — и медленно вытер платком лысину.
— Ну займите же их чем-нибудь, — сказала мама нервно. Она тоже достала из сумочки платочек. — Есть же у вас игрушки?
— Игрушки, игру-ушки, — прошептал фотограф и оглянулся вокруг невидящим взглядом.
— Что с вами? — испугалась мама.
— Да, у нас есть игрушки, — сказал фотограф твердо. Он взял себя в руки и стал опять энергичным мужчиной. — Пожалуйста, ослик Иа. Это он так кричит: «И-а, и-а! И-а!» — Фотограф отошел к аппарату и крикнул опять: «И-а!» Мама со страхом на него оглянулась. «И-а!» — сказал он ей в лицо.
Ослик был серенький, фланелевый, лопоухий. Лильке досталась голова с этими длинными мягкими ушами, а Антону задние ноги, ну и, конечно, хвост. Ноги были как ноги, с клеенчатыми копытцами, а хвост… Хвост — это был красно-синий плетеный шнурочек с кисточкой на конце, точь-в-точь такой же, как завязки у Лилькиных гольф.
— Хо-хо! — буркнул басом Антон, и это было первое, что он тут сказал. Лилька сразу увидела этот хвост и сообразила, почему Антон сказал: « Хо-хо!»
— Это мой хвост! — крикнула она. — Отдай мне! — и хотела повернуть ослика, но Антон в него так и вклещился. Лилька дернула изо всей силы, тут Антон… уперся ногами в сиденье, вдавился в спинку.
— У вас еще не было инфаркта? — повернулся фотограф к маме. — А у меня был.
Он снял крышку с объектива и щелкнул. Лилька все-таки успела вырвать хвост. И отвернуться от Антона, чтобы не отнял.
— Что это? — спрашивали потом знакомые. — Почему они сидят друг к другу спиной.
— Оригинальный снимок, — отвечала мама. — А что, интересно, когда уставятся в аппарат?
— Нет, но…
Лохматая, взъерошенная Лилька, широко раскрыв рот (издавала победный клич!) подняла в руке какого-то червяка. Это был, конечно, ослиный хвост. Антон, скосив глаза к переносице, дико глядел на Иа, как раз на то место, где только что был этот хвост. Оригинальный снимок.
СНЕГУРОЧКА
Иногда мама обращалась к папе так:
— Сегодня можете радоваться.
Это она про детей, потому что папа говорил: «Надо радоваться». Значит, на этот раз папа должен взять Лильку и Антона и отправиться с ними куда-нибудь, потому что мама надумала убираться, или пошить платье, или просто отдохнуть.
— Будем радоваться, — отвечал папа. — Долго? До половины девятого? Согласны.
Тогда Лилька и Антон быстренько одевались и уходили с папой гулять. Папа почему-то не любил просто гулять по улице или в сквере, он часто говорил: «А не свернуть ли нам в кинохронику?» Или в спортивный магазин? Или еще куда-нибудь. Сегодня он сказал:
— А не свернуть ли нам к дяде Мише?
— Свернуть, свернуть! — закричали Лилька и Антон.
Дядя Миша живет в старом доме, и у него есть отличный двор, где много всяких закоулков, а посредине двора стоит трансформаторная будка, на двери которой нарисован белой краской череп и кости крест-накрест. Это значит, что будка с током и подходить к ней опасно. Но все ребята, конечно, подходят, потому что опасная она только внутри. А еще во дворе есть сарай, иногда дверь в него бывает открыта, и тогда видно, что в нем много всяких интересных вещей. А еще, самое главное, в этом дворе всю зиму огромная гора снега, ни в каких других дворах такой нету, потому что сюда специально привозят снег на машинах, а потом его тают в снеготаялке. Это очень интересный двор. Лилька и Антон любят сюда приходить, особенно с папой, потому что папа дает им свободу.
Вот и сегодня он сел с дядей Мишей смотреть по телевизору хоккей, а Лильку и Антона проводил во двор. Гора на этот раз была до самого второго этажа. На нее лазили много ребят, так что если посмотреть издали, от дяди Мишиного парадного, то ребята эти ползали по ней, как большие черные букашки.
Лилька и Антон побежали и тоже полезли на гору. Снег был не очень плотный, и они проваливались по колено, а то и глубже, и вся гора с этой стороны была в ямках от валенок, а с другой — гладкая, там съезжали на санках. Лилька и Антон стали просить у кого-нибудь санки, но каждый говорил: «Подожди, вот сейчас только съеду сам…» — и съезжал, а потом другой говорил: «Ну сначала-то я сам…»
Лильке и Антону надоело ждать, они сели рядышком и съехали без санок. Даже лучше. А потом они влезли опять, и все шубы у них уже были в снегу, потому что они торопились и попадали в ямки не только ногами, но и руками, поэтому шубы жалеть уже было нечего. Они совсем легли на спину и еще лучше прокатились. И все ребята кричали и смеялись, и некоторые даже бросили санки и тоже проехали на спине. Тогда Лилька и Антон легли на живот и скатились головой вперед, а это оказалось еще лучше: гораздо страшнее, так что в груди как-то все кружится и замирает. И теперь уже многие ребята катались на спинке и на животе, и все они быстро вывалялись в снегу и стали прямо как живые снеговики.
А потом оказалось, что уже поздно, и мамы начали звать своих ребят домой, и ребята спешно скатывались напоследок еще и еще разок и уходили. И вот Лилька и Антон остались одни. Лилька глянула снизу на гору и увидела, что никого уже нету, только Антон стоит весь белый, заснеженный на самой вершине. Тогда Лилька крикнула:
— Ой, Антон, ты прямо, как Миклухо-Маклай!
А Антон засмеялся. Это в прошлый раз в этом дворе какой-то мальчишка-ученик сказал так про другого мальчишку, Лильке очень понравилось: Миклухо-Маклай. Правда, папа объяснил, что Маклай по снежным горам не лазил, он путешествовал в жарких странах, где снега нету, и был один отважный русский человек среди диких племен. Лильке очень понравился Миклухо-Маклай, поэтому она теперь так и крикнула.
Потом она тоже залезла на вершину, и они стали оглядывать сверху двор. Только жалко, что стало уже темно.
— Это надо днем смотреть или утром, — сказал Антон. — Тогда весь двор будет видно, а сейчас только вот эту горку. — Он кивнул головой вниз на маленькую горку, что была рядом с большой, она была тут с самого начала, но на нее просто не обращали внимания, потому что она маленькая. А теперь, раз уж ничего больше не видно, посмотрели на нее. И вдруг… она дрогнула. Горка дрогнула и осела. Стала меньше. Лилька и Антон очень удивились. А горка еще стала меньше. Как будто живая. Некоторое время она стояла смирно, а потом одним боком стала опускаться вниз и рухнула под землю.
Тут Лилька и Антон догадались, что это и есть снеготаялка. Вот это что такое. Это большая яма, как сундук, теперь даже и крышку железную стало видно, она лежала откинутая на земле. Обыкновенная дверь на ржавых петлях. А внизу снеготаялки проходили горячие трубы, они и растапливали снег. Теперь Лилька и Антон все поняли. Лильке захотелось поближе посмотреть на эти трубы, они, кажется, были не прямые, а извитые, как змейки, только сверху не видно. Она спустилась пониже, наклонилась и… снег под ней рухнул.
— Ой! — крикнула Лилька и тут же оказалась в этом железном сундуке. Снег был мокрый, снизу шел пар. — Антон!! — закричала Лилька во весь голос.
Антон живо слез с горы и протянул Лильке руку.
— Ой, — сказал он. — Ты потише тащи, а то и я упаду.
— Я боюсь, я боюсь! — плакала Лилька.
— Подожди, — сказал Антон. — Я сейчас палку принесу.
Он побежал вокруг горы, чтобы найти палку, но ничего не попадалось.
— Анто-он! — кричала Лилька. — Я боюсь, где ты?
— Вот я.
— Тащи меня, тащи меня, не уходи!
— Давай тогда вот так, — сказал Антон и ухватился за забор.
Но так рука не доставала.
— На ногу. Я тебя ногой тащить буду.
Лилька потянула за ногу и тут же сняла валенок.
— Ы-ы! — крикнула она еще громче и бросила валенок в угол.
— Ну держись теперь за ногу, — говорил Антон. — Держись, только штаны не стащи.
— Это что еще? — вдруг сказал какой-то бас. Дворник с широкой деревянной лопатой стоял возле Антона.
— Дяденька! — взмолилась снизу Лилька.
Дворник живо вытащил ее из таялки и пришлепнул по спине широкой лопатой. Лилька была рада. Они с Антоном побежали к дяде Мише, а дворник стал бросать этой лопатой в таялку снег.
— Братцы, как же это получилось? — повторял папа. — Аи, аи, аи! Дома нам зададут.
А потом он сказал:
— Ты, Лилька, как Снегурочка. Прямо чуть не растаяла. И все засмеялись.
— А где у тебя валенок, Антон?
Папа побежал во двор, а Лилька, Антон и дядя Миша глядели в окно, как он разговаривал с дворником, и как потом взял вторую деревянную лопату и они вдвоем выбрасывали снег из таялки обратно на гору.
— Ну, товарищи, — сказал папа, когда вернулся, — это же не валенок, а водосточная труба!
И стал вытряхивать из него снег и воду.
