Глава семнадцатая. “СЛУЧАЙНЫЙ СЛУЧАЙ”
- Слышь. Макака, а тот студент против царя идет… - таинственно шепчет Ленька.
- Почему? Как - против царя? - морща лоб, спрашивает Динка.
- Погоди… Я только погляжу, нет ли кого… - беспокоится Ленька и, вскочив, обходит вокруг камень, смотрит на обрыв.
Динка тоже встает и, прижав к груди шарик, следит за товарищем.
- Лень, кого ты смотришь?
Но Ленька не отвечает и, втянув для верности на утес доску, возвращается.
- Вот ты слушай, какой со мной случайный случай вышел, - усаживаясь около своей пещеры, говорит он.
- Случай? Страшный? - заинтересовывается Динка.
- Да нет, чудной, а не страшный… Да ты садись, я тихо буду говорить! - тянет ее за руку Ленька.
- Тихо? Тогда говори прямо в ухо, - присаживаясь рядом, предлагает девочка.
- Ничего, я и без уха… Ты только не перебивай…Хожу это я на пристани, около рабочей столовой. А тут самый привоз, баржи разгружаются, и мешков навалено видимо-невидимо. И конешно, покупатели ходят, торгуют на корню, чтоб подешевле, значит… И нанимает меня одна барынька мешок поднести. Тяжелющий мешок яблоков она купила.
- Тяжелющий мешок! Вот дура! - сердится Динка,
- Ну, ты погоди… Ведь заработать-то мне надо? Думаю, сволоку как-нибудь. Стал тянуть этот мешок с воза себе на спину - вдруг слышу, кто-то как закричит на мою барынь-ку: “Мальчишку, грит, на такую тяжесть нанимаете, покалечить хотите!” - и швырк мешок с моей спины обратно на воз! Гляжу, а это тот студент…
- Вот хорошо! - смеется Динка. - А барынька что?
- А что ей? Она другого взяла, а я озлился.
- Подожди, Лень. А он узнал, что это ты?
- Сразу-то не узнал, а потом и меня и тебя вспомнил. “А-а, говорит, старый знакомый!” А я голодный как собака. Какое тут знакомство! “Зачем, говорю, вы так сделали? Теперь я когда еще работу найду!” А он пошарил в кармане да и говорит: “Денег у меня нет, а хлеб есть. Приходи ко мне, будем чай пить… Читать умеешь? Вот тебе адрес, где я живу…” - и достает карандаш. “Не надо, говорю, я так запомню…” Ну, сказал дом, улицу…
- И пил ты у него чай? - перебивает Динка.
- Чай-то пил… Так до чаю еще, погоди, что было…
- Случайный случай до чаю был?
- Ну да… Ты слушай, а то перебиваешь все время…
- А в чем этот студент был? В той шинели, что тогда? Я его хорошо помню - такой высокий, согнутый и борода узенькая, а глаза добрые. Он хороший. Лень, только очень бедный, да?
- А откуда ему богатства взять? Он себя не жалеет… Ему тюрьма, - хмуро сказал Ленька.
- Как - тюрьма? За что тюрьма? - всполошилась Динка.
- Так ведь вот не слушаешь, а все то вперед, то назад заскакиваешь. Я, коль так, и рассказывать не буду! - рассердился Ленька.
- Нет, говори… Раз начал, то говори!
- Опять же с того места надо. Ну, сказал он мне, где живет, и пошел. А я гляжу вслед, и что-то чудно мне кажется. Денег у него нет, а он шасть в рабочую столовую… Ну, думаю, либо попрошайка какой, либо кто из дружков его накормит. А тут время на обед, рабочих много идет: и с ремонтных мастерских, и пристанские, и грузчики тут… Народу - не протолкнешься, и такой меня интерес взял… Ну, и сунулся в за ним в эту столовую. Гляжу, а он в самую толкучку залез и все чего-то между людьми шныряет. Ну, думаю, кого-нето обокрасть хочет. А народ все бедный, рабочий. Стал за его спиной и гляжу… А он пошарит, пошарит в своей кошелке и отойдет… Гляжу, у одного рабочего всякий струмент в ящике, а студент этот шасть к нему… Вроде что-то положил. А рабочий нагнулся, хотел хлеб вынуть, а там бумажка. Взял он ее, развернул, и вроде оторопь его взяла… Смял, смял и швырк соседу под ноги, а сам - ходу… А я думаю: что за бумажка такая? Вроде видел я где-то такие… А уж ее ногами затискали, не видать… Ну, все же нагнулся я и вроде ненароком схватил ее… А студента того уж и след простыл…
- Он убежал. Лень?
- Да не убежал, а ушел. А может, еще где меж рабочими шнырял… Я уж не стал его искать - уж очень бумажка интересная. Вот такие у дяди Коли полиция нашла… Когда обыск делали, я видал. За них и в тюрьму его посадили. Запрещенные бумажки. Прокламацией они называются.
- Прокламацией? Я тоже знаю. Мне Мышка говорила. Ну, рассказывай, Лень!
- Да, теперь самое главное… Вышел я на пустырь, оглянулся и стал читать. Всего, конечно, не разобрал…
- А какими буквами? Печатными?
- Печатными. Как вот в книге. Не рукой писано. И все складно. Так и так, мол, свергайте царя, будете сами хозяева. А то, мол, вы спину гнете, а богачи вашим трудом задаром пользуются… Одним словом, я не все понял… Об одном только догадался, что за это тюрьма. Хорошо, никто не видел. Я и сам испугался. Отнесу, думаю, ему да скажу, чтоб поаккуратней делал… Ну и пошел!
- И сказал? - с интересом спрашивает Динка.
- А как же! Захожу, а он тоже только что пришел. Комнатка у него махонькая, на самом чердаке. Один живет. Стол, да кровать, да две табуретки…
- А шарик где был? - спрашивает Динка.
- Не знаю, где был. Только я как пришел, студент и говорит: “Садись, сейчас чай будем пить! Меня зовут Степан, а тебя как?” - “А меня, говорю, Ленькой”. И сразу бах эту бумажку на стол! “Вот, говорю, спугался человек и бросил… Аккуратней, говорю, надо, ведь за это тюрьма”. И стал рассказывать, как за эти бумажки дядю Колю арестовали.
- А он что?
- Он - ничего… Бумажку спрятал и молчит, слушает. А потом стал спрашивать, как дело было. Я сказал. Он опять молчит. Налил чаю, нарезал хлеб и давай чего-то между книгами копаться. “Тут, говорит, у меня сахар был”. И верно, кусок сахару у него. Только не между книгами, а под столом…
- А шарик? - нетерпеливо перебивает опять Динка.
- Вот тут и шарик он вытащил из-под книг да как вдарит им по сахару! Я даже подскочил. “Разобьете, говорю, такую драгоценную вещь…” Я уж его разглядел тогда… Ну, сели чай пить; стал он спрашивать, где я живу да кто у меня есть. И про тебя спросил. Ну, я сказал… И про дядю Колю опять сказал. “Он, говорю, может, и сейчас еще в тюрьме…” - “А фамилию, спрашивает, знаешь?” - “Знаю, говорю: Пономаренко его фамилия”. А он опять спрашивает: “Так кто он тебе был?” А я говорю: “Не знаю кто, чужой человек, а жалел меня, и я его век не забуду…” Ну, так поговорили, попили чаю по три чашки, съели его хлеб… Стал я уходить. “Спасибо, говорю, до свиданья…” А он все думает о чем-то, потом взял шарик и сует мне в руки. “Возьми, говорит, для своей подружки!”
- Для меня? - радуется Динка.
- Для тебя, конечно. Я даже покраснел весь - так обрадовался; только как взять - ведь он сахар им бьет! “Бери, бери, говорит, я сахар и чернильницей разобью, это мне неважно чем: был бы сахар”, - и засмеялся. А я осмелел и опять про ту бумажку вспомнил: “Вы бы, говорю, ее к бублику привязали. Голодный человек бублик сроду не выбросит, а бумажку выбросит”. Тут он давай смеяться: “А ну как этот самый рабочий мой бублик вместе с бумажкою съест!” - “Не съест, говорю, он домой детям понесет, а там вместе с товарищами и почитает”. Ну, посмеялись так, а он и говорит: “Приходи запросто ко мне; что у меня есть, тем и поделюсь. Ты, я вижу, славный парнишка! Спасибо тебе, что бумажку подобрал и принес… И о бубликах я подумаю…” - Ленька замолчал и глубоко вздохнул.
- А где же случайный случай? - разочарованно спросила Динка.
- Как - где? Я же тебе рассказал. Вот это он и есть! - засмеялся Ленька.
Глава восемнадцатая. ПЕРВЫЕ ЗАБОТЫ
Мама опять приезжает вовремя, и все в доме идет по-прежнему. По-прежнему Алина выносит на террасу круглые часы, по-прежнему выскакивают к калитке дети. Вечерами мама читает вслух книгу Диккенса “Большие ожидания”. Эту книгу подарил Мышке Гога за то, что она сумела посадить в калошу такого литературнообразованного человека, как он. После чтения мама играет на пианино, а Анюта и Алина тихо кружатся по комнате. Анюта стала таким же частым гостем, как Марьяшка: мать ее теперь сидит дома и охотно отпускает девочку к подругам.
По-прежнему весело проходит воскресенье. Лина печет большой пирог, приезжает в гости Малайка… Все идет по-прежнему… Изменилась только Катя. После отказа Виктору и примирения с Костей Катя ожила, повеселела и меньше стала обращать внимания на всякие неприятности.
- Катя совсем не жалуется на тебя, Диночка! Ты, наверное, уже исправилась? - шутит мама.
- Это Катя исправилась, - серьезно отвечает ей Динка. Мама смотрит на Катю, и обе они смеются. Вечером они рассказывают об этом Косте и смеются все втроем. Но Динке не смешно. В голове у нее теснятся разные мысли… Из рассказа Леньки она вдруг поняла, как трудно заработать деньги. Ей запомнился тяжелый мешок, который мальчик взваливал себе на спину… Она видела, как носят такие мешки грузчики. На висках их вздуваются синие жилы, по лицу грязными струйками стекает пот… Динке жалко Леньку, жалко и студента в рваной шинели… Она думает о запрещенных бумажках, которые подкидывает рабочим этот студент. Засыпая, она видит, как ветер разносит по базару эти бумажки, видит, как Ленька взваливает на свою спину мешок„ и сердце у нее сжимается от страха.
- Лень, ты не езди больше в город, - просит она, приходя на утес.
- Да я уж и так сижу… Плохо без билета ездить… - хмуро отвечает Ленька. - Только и тут мне делать нечего… Вчера еле-еле на хлеб наскреб.
Динка смотрит на бледные, запавшие щеки Леньки, на темные выемки под глазами…
- Катя, дай мне фартучек с белочкой, - просит она перед обедом тетку.
- Да ты уже выросла из него! - смеется Катя.
- Да нет еще… Дай мне, а то я очень пачкаю платья, - скромно говорит Динка.
Катя вытаскивает из комода детский фартучек с большим карманом на животе и с вышитой на кармане белкой.
- Вечные у тебя фантазии! - говорит она, пожимая плечами.
За обедом Динка запихивает в карман хлеб, хватает со своей тарелки котлету… Просаленная насквозь белка на ее животе предательски отдувается, и как ни исправилась Катя, а все-таки она сразу замечает и оттопыренный карман, и жирные пятна на Динкином фартуке.
- Что это ты сделала? - с удивлением восклицает она и, морщась от брезгливости, вытаскивает двумя пальцами измятую котлету. - Фу, какая гадость!
- Отдай! - чуть не плача, кричит Динка. - Это не гадость, это моя… я свою взяла!
Но Катя уже бросает котлету на грязную тарелку:
- Есть надо за столом! Сними сейчас же фартук, глупая девочка!
Динка молча снимает фартук.
“Наплевать мне на твою котлету! - сердито думает она. - Я завтра с шарманщиком напою сто штук таких котлет!”
И, бросив на стул фартук, она бежит к кукольному ящику, где хранится ее рваное платье.
“Встану раным-рано и пойду… Дзинь-дзинь денежки в шапке! Целую кучу заработаю и принесу Леньке!” - мечтает девочка.
Глава девятнадцатая. ТЯЖЕЛЫЙ ЗАРАБОТОК
Жарко парит солнце. Склонив усталые ветки и словно задумавшись о чем-то, стоят деревья; не шелохнется лист, притихли птицы. По лесной дороге, согнувшись под тяжестью шарманки, плетется старик. Рядом с ним, то отставая, то забегая вперед, семенит маленькая нищенка… Крутые кольца волос липнут к ее потному лбу; красные от жары щеки покрыты пылью, синие глаза устало щурятся на солнце, на разбегающиеся от дороги тропинки, на виднеющиеся среди зелени крыши разбросанных по лесу дач.
- Дедушка, нам дадут попить? - спрашивает Динка, облизывая языком губы и поправляя сползающее с плеча рваное платье. - Я попрошу, дедушка, ладно?
Но старик, глядя себе под ноги, молча шагает вперед… Сухое, морщинистое лицо его застыло в одном выражении долготерпения и покорности судьбе.
На свету кружатся мошки. Динка отгоняет их рукой и от нечего делать разглядывает приплюснутую шапку на голове шарманщика, изрезанный морщинами лоб, покрытый черными точками бугорчатый нос и свисающие из-под шапки, похожие на желтые лохмотья седые волосы.
Сед как лунь, на лбу морщины,
С испитым лицом,
Много видел он кручины
На веку своем… –
машинально припоминает она и, забегая вперед, участливо спрашивает:
- Тяжело тебе, дедушка?
- Тяжело, - каким-то хрипящим звуком выдыхает старик.
- Ты, наверное, хочешь пить? - снова спрашивает Динка.
Шарманщик медленно поднимает голову и поводит вокруг мутными, выцветшими глазами.
- Вот спросим… Где-нибудь подадут водички-то… Старик и девочка рано выбрались на работу, они обошли уже несколько дач. Динка пела и перепевала три песни, которые играет шарманка; она пела старательно, чисто, но на глазах ее уже не появлялись слезы, как тогда, на пристани. Она не жалела больше тех, о ком поется в песне, и не представляла себя несчастной, брошенной сиротой. Она думала о Леньке, и каждая монета, падающая в шапку, вызывала у нее радостную улыбку.
- Пожалейте нас, люди добрые! - весело говорила она. встряхивая шапкой.
Потом снова пела и, повторяя заученные слова песни, безучастно смотрела поверх голов своих слушателей… Динка работала. И ничто в ней уже не напоминало ту маленькую, трогательную нищенку, которая вызывала всеобщее сочувствие. И слушатели ее были уже не те простые, бедные люди, которые сами видели горькую нужду и от всего сердца жалели сироту. Сейчас это были дачники. Заслышав звуки шарманки, к ограде подбегали нарядные дети, а вслед за ними торопились бонны, нянечки в белых чепцах или бойкие горничные в кружевных передниках.
- Ступайте отсюда, - говорили они, - господа отдыхают.
Шарманщик резко обрывал музыку и шел к следующей даче; Динка, приготовившаяся петь, следовала за ним.
Но чаще дети поднимали крик и бежали к матери с просьбой впустить шарманщика.
- Мама! Там девочка! Пусти их! - кричали они, подбегая к веранде.
Калитка открывалась, горничная, брезгливо морщась и отстраняя детей, вела шарманщика и девочку по красивой аллее, усаженной по бокам выращенными в оранжереях диковинными цветами.
- Играйте! - приказывала она, остановив их неподалеку от веранды.
Старик перетягивал на шее ремень и, стащив со своей спины шарманку, упирал ее деревянной ножкой в песок. Динка становилась в позу. Дети, стоя поодаль, с любопытством смотрели на ее вихрастую голову, рваное платье и босые ноги Пение сопровождалось заунывной хрипящей музыкой. Ни веранде появлялись взрослые и, облокотившись на перила, перекидывались шутками. Маленькая бродяжка смешила их своей манерой прижимать руку к груди и откидывать назад голову с полузакрытыми глазами.
…Я с кинжалом в руке
Пробирался тайком… -
пела Динка, и с веранды раздавался громкий хохот… Дети подбегали к взрослым и, получив от них завернутые в бумажки деньги, бросали их в шапку. Динка разворачивала бумажки и, тряхнув над своим ухом шапкой, бежала к деду. Шарманщик выгребал деньги в свой карман и низко кланялся, благодарил.
Иногда музыка и пение прерывались на середине, горничная совала старику деньги и поспешно выпроваживала его за калитку. Динка, ничуть не огорченная тем, что ее прервали, бежала впереди…
В одной даче пожилая дама с седыми буклями остановила ее пение в самом начале:
- Подожди, девочка! Какие песни ты поешь? - строго спросила она.
Решив, что для этой важной дамы необходимо назвать композитора, Динка бойко перечислила все три песни, которые играла шарманка, и, остановившись на одной, громко заявила:
- “Ах, зачем эта ночь…” - песня композитора Глинки.
- Что такое? При чем тут Глинка? Это не для детей, - сказала старая дама и, обернувшись к мальчику и девочке, которые безмолвно стояли около ее кресла, повторила: - Вы видите, дети, это не для вас! Пусть старичок просто поиграет.
Динка возмутилась.
- Но я знаю и другие песни, - сказала она.
- Какие другие? Все в том же роде? Нет, уж не пой, пожалуйста!
Но дети, стоявшие за ее спиной как два истуканчика, вдруг зашевелились.
- Мы хотим, чтобы она спела! - хором сказали они.
- Но вы же слышите, что у нее все в одном роде! - взволновалась старая дама.
- Ни в каком не роде, а просто детские. Их играют на пианино для детей! - сказала Динка.
- Вот как! Что же, например? - заинтересовалась старая дама.
- Много. О птичках, о кошечках и о новогоднем снеге.
- Мы хотим… - тупо и упрямо повторили истуканчики, с двух сторон налегая на кресло.
- Ну, спой о птичке, - милостиво разрешила строгая дама и, склонив голову набок, поправила букли. - Дети, прослушайте песню о птичке!
Динка приготовилась, на шарманщик, не понял и затянул “Разлуку”.
- Прекрати! Прекрати сейчас же! - замахала руками старая дама и подозвала горничную.
- Барыня хочет, чтоб девочка спела одна, - пояснила та испуганному старику.
Динка фыркнула, но сдержалась и, приняв позу, громко объявила:
- “Птичка”! Песня композитора Глинки. “Отчего, певунья-птичка, так печально ты сидишь… - медленно запела она, тщательно выводя мотив. - Грустно милую головку опустила и молчишь…”
Дама милостиво закивала головой.
- Вот видите, дети, - сказала она поучительным тоном. - Сейчас мы узнаем, почему загрустила птичка.
Динка пропела еще один куплет, где птичке предлагают сахару и водицы, но она отказывается.
В рабстве, дети, сахар горек…
Что мне в клетке золотой?
Возвратите мне отраду
Жизни вольной и простой! -
старательно пропела Динка.
- Ну вот, теперь нам понятно, что птичке не нравится ее клетка, - точно следуя за Динкой и переводя слова песни на поучение, объясняла дама своим истуканчикам.
Динка, давясь от смеха, с трудом дотянула последний куплет:
- “И тогда я вам в награду песню лучшую спою…” Ха-ха-ха! - неудержимо залилась она вдруг.
- Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! - прыснули за креслом истуканчики, но старая дама погрозила им пальцем, и они мгновенно смолкли.
- Ха-ха-ха! - еще громче заливалась Динка.
- Почему ты смеешься? Сейчас же объясни, почему ты смеешься? - прикрикнула на нес старая дама, и седые букли ее затряслись.
- Потому что… так полагается по нотам. - испугавшись, что ей ничего не заплатят, скромно сказала Динка. - Это для того, чтобы дети развеселялись… Там просто так и написано:
“Ха-ха-ха!” - сочиняла второпях Динка. - Это написал композитор Глинка.
- Ну, не знаю, кому это нужно… Мне, во всяком случае, ни к чему, - пожала плечами старая дама. - И вообще первый раз слышу что-нибудь подобное! Странная фантазия приписывать все Глинке!
Динка вспомнила стоящего у пианино Олега.
- Почему странная? А это что? “Смейся, паяц, над разбитой любовью…” - вдруг затянула она и, прервав себя на последнем слове, тоненько допела: - “Разве ты человек? Ха-ха-ха-ха! Ты ведь паяц!”
Старая дама заткнула двумя пальцами уши:
- Прекрати сейчас же! Это невозможно слушать! Спой лучше о кошечках, только, пожалуйста, без того самого “ха-ха”! - морщась, добавила она.
Но Динку душил смех, и, краснея как пион, она пояснила, что петь больше не может, так как у нее болит горло.
- Болит горло? И ты ходишь по дачам заражать детей? - в ужасе вскочила старая дама. - Да у тебя, может, ангина или дифтерит, а ты здесь поешь про птичек и распространяешь миазмы! Сейчас же уходи отсюда!.. Глаша! Дайте им два пятака, и пусть сейчас же уходят! - закричала она своей горничной.
Горничная сунула Динке два пятака и поспешно выпроводила их с шарманщиком за калитку.
- С чего это она закричала-то? - спросил старик, отбирая у Динки пятаки. - Осердилась на тебя, что ли?
- Нет, она просто заболела… - Динка показала на горло. - У нее тут… дифтерит!
- Ишь ты, как сразу ее схватило! - покачал головой старик и, вздохнув, добавил: - Все под богом ходим! Динка фыркнула и махнула рукой:
- Да пускай хоть умирает! Денежки дала, и ладно!.. А мы много сегодня заработали, да, дедушка? - весело добавила она и, подставив свой подол, попросила: - Высыпи мне в платье, дедушка! Я не потеряю! Я только побренчу немножко!
- Ну, не чуди, не чуди! - прикрикнул на нее старик, - Деньги но игрушка! Их с плачем добывают? Вот погоди, опосля зайдем в харчевню… штей поедим!
- Щей? С мясом? - спросила Динка и, поморщившись, вспомнила, что около харчевни всегда стоит теплый и тошнотворный запах перепрелой капусты. Особенно когда распахивается дверь… Один раз она даже задержалась у этой двери, чтобы спросить, что здесь варят, и какой-то возчик, вытирая ладонью рот, сказал: “Шти” - и добавил: “Есть пустые, есть с мясом! Это по цене!”
“Может быть, с мясом не так пахнут?” - подумала Динка. Ей уже давно хотелось есть. Но шарманщик не торопился. Он шел вдоль заборов, пропуская маленькие, скромные дачки и заходя в те, которые выглядели богаче.
В одной из таких дач мальчик высыпал старику в торбу обгрызенные корки хлеба.
- Что ты делаешь? - возмутилась Динка. - Разве можно давать кому-нибудь недоеденные корки?
- А почему же нельзя? - удивился мальчик.
- Да потому… - Динка наморщила лоб и наизусть повторила мамины слова: - Потому, что это унижает человеческое достоинство!
- Подумаешь, человеческое достоинство! Где это ты набралась таких слов? - спросил другой мальчик, постарше, лениво поднимаясь из гамака с книгой в руке.
Динка молча дернула плечом и отвернулась.
- Тебя спрашивают, откуда ты набралась таких слов? Эй, ты! - насмешливо крикнул мальчик и стукнул Динку по голове книгой.
- Дурак! - вспыхнула Динка, придвигаясь ближе к шарманщику, который, глядя куда-то в сторону, играл плясовую.
- Ого! Да ты еще ругаешься!.. Григорий! - крикнул мальчишка подошедшему дворнику. - Гони эту рвань к черту!
- Ступайте отсюдова! - замахнувшись метлой, закричал дворник.
Девочка шарахнулась в сторону; мальчик шикнул и - засмеялся.
- Ступай, старик, ступай! - кричал дворник.
Шарманщик суетливо взваливал на плечи шарманку. Динка выхватила у него торбу и, вытащив из нее горсть сухих корок, швырнула их в лицо обидчику:
- На! Подавись!
- Григорий! - загораживаясь от нее рукой, закричал мальчишка.
Но Динка, прыгая через клумбы, уже достигла калитки… Гнев дворника обрушился на шарманщика.
- Иди, иди! - гнал он старика, замахиваясь на него метлой. - Шляетесь здесь, грубияны нахальные!
- Дурак! Дурак! Вы все дураки! - кричала, повиснув на заборе, Динка.
- Я те покажу дураков! Чтоб духу вашего здесь больше не было! - ругался дворник, выталкивая шарманщика и запирая за ним калитку.
- Господи милостивый… - простонал старик, выйдя на дорогу. - Что ж это ты начудила там? Ну, стукнул барчук маленько… И стерпела бы… Ведь не ровня тебе… Вишь, как осердились и ни гроша не подали.
- Корки тебе подали! - огрызнулась Динка.
Старик пощупал рукой торбу и покачал головой:
- Ишь ты, какая озорница! Взяла да швырнула! Еще ладно, что только вытолкали, а то бы придрались, не дай бог!
Он с опаской оглянулся на богатую дачу и, отойдя еще немного, остановился:
- Не под силу мне идти. Руки, ноги дрожат…
Динка испугалась.
- Сядь, дедушка, сядь! - помогая старику снять с себя шарманку, с раскаянием бормотала она. - Сядь здесь, на траву! Отдохни!
Старик сел и, вынув из торбы сухие корки, разложил их на траве:
- На вот, пожуй маленько.
- Не буду, - решительно сказала Динка и, сглотнув слюну, отвернулась.
Старик потрогал корки и, выбрав одну, с сожалением сказал:
- Размочить бы в водичке… Так ведь у иных и воды не выпросишь.
Он снова потрогал сухие корки и, горестно покачав головой, сложил их обратно в торбу:
- Посидим, коль так.
“Старенький… Корочку хотел съесть… размочить в водичке”, - жалостно подумала Динка, и ей захотелось громко заплакать.
Но старик закрыл глаза и, прислонившись спиной к шарманке, задремал. Седые, пожелтевшие от времени космы упали ему на лицо, дыхание с хрипом вырывалось из груди… Динка тоже закрыла глаза и, свернувшись клубочком, зарылась лицом в прохладную траву. Ноги у нее ныли, сбитые подошвы потрескались, горло пересохло от жажды, нестерпимо хотелось есть. Но усталость взяла свое, и Динка заснула.
Через час шарманщик и девочка снова шли по дороге.
