|
Гюстав КУРБЕ |
Когда в августе 1871 года начался судебный процесс над членами Парижской коммуны, перед судом предстал и замечательный французский художник Гюстав Курбе. Ему было предъявлено обвинение в разрушении Вандомской колонны. Но история с колонной была лишь поводом для того, чтобы рассчитаться с этим дерзким и неподкупным человеком…
Жан Дезири Гюстав Курбе родился в небольшом французском городке Орнане. Отец его, зажиточный земледелец, мечтал о юридической карьере для своего любимца, но сын рассудил иначе. Во время скучных уроков в коллеже Курбе буквально испещряет тетрадные листки набросками лиц, рук, фигур… А при первой же возможности начинает брать уроки в рисовальной школе Флажуло, безвестного ученика Давида. Приехав затем в Париж для продолжения образования, он объявляет изумленным родным, что намерен стать художником.
Курбе пишет и рисует с моделей в частном ателье, копирует в Лувре мраморы великих мастеров, изучает картины неизменно восхищающего его Рембрандта, Веласкеса и современников — Жерико, Делакруа.
Если в первых произведениях художника, относящихся к середине 40-х годов («Автопортрет с черной собакой», «Человек с кожаным поясом», «Раненый», «Влюбленные в деревне»), еще чувствуется влияние романтизма, то уже скоро романтические настроения сменяются трезвым и точным отображением действительности. Под влиянием революционных событий 1848 года у Курбе, как и у других передовых художников, обостряется интерес к повседневной жизни, к простым людям, к пейзажу. В период с 1849 по 1856 год он создает такие значительные произведения, как: «Послеобеденный отдых в Орнане», «Похороны в Орнане», «Дробильщики камня», «Деревенские барышни», «Купальщицы», «Веяльщицы». В них нет ни исключительных лиц, ни исключительных событий, как в картинах Давида, Гро, Делакруа или Жерико.
Эмоциональное воздействие картин Курбе на зрителя усиливал их особый строгий колорит, построенный на простых, порой контрастных сочетаниях. После яркого колорита Делакруа он казался особенно темным. И когда Курбе упрекали в этом, он отвечал:' «Я вижу так. Нельзя давать искусственный цвет, реальность которого от вас ускользает. Это было бы поддельным искусством…» Наиболее светлая из работ этого периода — «Веяльщицы» — картина, изображающая двух сестер художника. С нее началось высветление палитры Курбе.
«Мы требуем от художника в первую очередь современности, — говорил Курбе, — потому что мы хотим, чтобы он оказывал влияние на общество, направляя его по пути прогресса. Мы требуем от него правдивости, ибо, чтобы быть понятным, он должен быть близким к жизни». Подобные взгляды на искусство, как и весь демократический характер творчества художника, были не по вкусу господствующим реакционным кругам. Неудивительно, что почти каждое полотно «мастера из Орнана» вызывало ожесточенные споры, а картина «Возвращение кюре с приходской конференции» (1863) была даже куплена одним католиком и уничтожена.
Открытое столкновение живописца с правительством Наполеона III произошло в 1855 году, когда он отказался написать для предстоящей Всемирной выставки в Париже картину по заказу дирекции императорских музеев. После этого на выставку не были допущены его «Похороны в Орнане» и «Ателье» (1855) — громадная многофигурная композиция, символизирующая творческую жизнь художника. Картину «Ателье» вместе с остальными тридцатью девятью другими своими полотнами Курбе выставил в специальном бараке («Павильоне реализма»), построенном им вблизи выставки. Это вызвало скандальный интерес у прессы и принесло Курбе — тогда уже признанному главе реалистического направления во французской живописи — еще большую известность.
В расцвете славы Курбе, как и раньше, предпочитает писать на тонированных холстах, переходя от темных к более светлым тонам, выявляя наиболее светлые места резкими бликами. Правда, теперь это уже далеко не та строгая палитра 40-х — начала 50-х годов. Под влиянием работы на пленэре она стала более светлой и богатой. Удивительное дарование живописца позволяет ему одинаково хорошо решать разные темы: натюрморты, пейзажи, портреты, жанровые картины. Интересно в этой связи обратиться к одной из самых популярных картин художника, которая называется «Встреча», или «Здравствуйте, господин Курбе!» (1856). На ней изображен сам Курбе. Своим полотном художник как бы утверждает, что он идет своей дорогой, сам выбирает себе путь.
Неудивительно, что человек с такими взглядами и таким характером не колеблясь встал на сторону Коммуны. После поражения Коммуны Курбе, преследуемый реакционным правительством, эмигрировал в Швейцарию, где жил и продолжал работать до самой смерти.
МОРИС ШУР И. Из книги «Здравствуйте, господин Курбе!». Пробуждение
Перевод с французского Т. А. САВИЦКОЙ
|
В Салоне 1849 года, где, кстати, Делакруа выставляет «Алжирских женщин», а Милле* — «Сеятеля», начинает сбываться предсказание Шанфлери**. Курбе выставляет «Послеобеденный отдых в Орнане». Правительство покупает картину за тысячу пятьсот франков — для того времени довольно кругленькая сумма.
_________________
* Жан-Франсуа Милле (1814—1875) — один из новаторов французской живописи середины XIX веке.
** Жюль Шанфлери (1821—1889) — литератор и художественный критик, первый предсказал Курбе большую будущность.
Сюжет картины — простая сценка из семейной жизни. У стола, уже наполовину прибранного, сидит «папаша Курбе», погруженный в послеобеденную дремоту; друг семьи Малле прикуривает трубку от каминной головешки; Гюстав облокотился о стол и зачарованно слушает игру на скрипке одного из друзей — Промайе. Все это выполнено в натуральную величину и так правдиво, что невольно привлекает внимание к картине.
|
|
Курбе. Каменщики. |
Сегодня кое-кто может удивиться энтузиазму великого Делакруа перед сценой столь обыденной жизни. А он писал: «Видели ли вы когда-нибудь нечто подобное, столь же сильное, ни у кого не заимствованное? Ведь это новатор и революционер притом…» В то время писали главным образом напыщенные исторические махины, напичканные, по выражению Курбе, «более или менее греческими персонажами, выступавшими с таким видом, будто они вот-вот начнут декламировать что-нибудь из трагедии, завернувшись в свои одеяния…» Курбе писал лишь то, что видел. А именно это и огорчало господина Энгра*. «У этого мальчика есть глаз, но в том, что он делает, нет ни грана таланта»; к тому же молодой человек — «революционер» и явится «опасным примером».
_____________
*Жан Огюст Доминик Энгр (1780—1867) — художник, ученик Давида, автор композиций на мифологические сюжеты.
Тем же временем, 1849 годом, датируется и прекрасный рисунок «Любители пива». Курбе оказал великую честь преподобному Андлеру, выбрав место действия его заведения на улице От-фёй и преобразив пивную, по выражению Мюрже, в «очаг мысли». Курбе написан здесь на первом плане, в цилиндре и клетчатых панталонах, с сигарой во рту, напротив обросшего бородой философа Трападу и «доктора» Жана Валона — это тоже прототип одного из персонажей «Жизни богемы», где он выведен в образе Коллина.
Атмосфера кафе необычайно гармонирует с темпераментом неуемного силача и искусством тонкого мима «Курбе-проповедника» — так зовут его близкие. Его пылкое, хлесткое, а подчас и язвительное остроумие бьет ключом среди фейерверков небылиц, парадоксов, афоризмов, наиновейших словечек, образующих живую ткань беседы…
Курбе всегда будет с грустью вспоминать об этих благословенных временах:
«То была молодость, когда верилось всему. Мы жили при Республике, и казалось, что свобода грянет. В воображении все виделось голубым. Мы верили в любовь, оплакивали неверность, были ловки телом и податливы на искушения здоровой плоти. Потребности отличались скромностью: пара крепких ботинок, пальто из белой ткани, широкая соломенная шляпа, а к этому еще и девушка в коротенькой юбчонке, простоволосая, с косынкой вокруг шеи и с трехфранковым зонтиком в руках — и ничего-то больше сердце не желало. Всю неделю только и мечталось, что о воскресной прогулке в лес с друзьями…»
Иногда он начинает рассказывать что-нибудь о своей юности:
«Однажды утром, когда я еще был в постели, открывается дверь и входит — кто бы вы думали? — мой отец. Он всегда являлся будить нас с палкой.
— Как, ты еще валяешься? Все еще спишь?
— Ладно, отец. Что вы от меня хотите? Должен я поспать или нет, чтобы быть в силах работать? Как мама?
— Она чувствует себя хорошо. Обними же меня. Ты ведь знаешь — мы не слишком богаты и уже продали в прошлом году одно поле, чтобы тебя поддержать. Когда же ты начнешь зарабатывать деньги? Видно, твои картины кому-то не по нраву? Что-то в них не так. Дела не идут на лад?
— Дела идут как нельзя лучше. Там и не видели никогда ничего подобного.
— Почему же они не пускают тебя на свои выставки? Они же не хитрее тебя? Значит, ты хитрее их всех? Ладно. Я сам во всем разберусь, покажи-ка мне их музей!
И Курбе уступил желанию отца, который пришел в совершенный восторг от Лувра.
— Это здорово красиво, просто здорово! Значит, ты думаешь, что работаешь получше, а?
— Да все это просто дерьмо!
— Ну и ну! В самом деле? Ну ладно: раз ты уверен, мы продадим еще участок!»
Реалист
Старик прозорливо поверил сыну. Близится знаменательный час. На чердаке покойного дедушки Удо, в Иль-Басс, «папаша Курбе» устраивает мастерскую Гюстава. Там бурно рождаются на свет «Дробильщики камня», «Флажейские крестьяне возвращаются с ярмарки» и громадное полотно «Похороны в Орнане». Все они вместе с пятью другими картинами будут выставлены в Салоне, открывающемся 30 декабря 1850 года…
В сущности, Курбе не придумывал композиции своих картин; он просто умел видеть. Однажды, проезжая в экипаже по дороге в Мезьер, он внезапно увидел за работой дядюшку Гажей из Орнана и его юного помощника. Банальное зрелище, «всего лишь сюжет для дагерротипа,- не более» — таково было мнение добропорядочных буржуа, потешавшихся в Салоне над «Дробильщиками камня» так же, как и над «Флажейскими крестьянами». Ведь и в этой картине художник отчитывался в чем-то реальном, несомненном. Плевать ему на мистицизм, огромные идеалистические композиции! «Все их так называемые стильные картины просто-напросто хилые…» — таково мнение Курбе.
«Посмотрите-ка, — говорили одни, — вот настоящие волы, настоящий фермер-крепыш, настоящие крестьянки, настоящая собака и настоящая розовая свинья с хвостом колечком!» — «Пусть так! — возражали другие. — Однако признайтесь, что этот человек переходит все допустимые границы, обрушиваясь в «Похоронах в Орнане» на устои семьи, религии, общества. Он швыряет эту картину вам в лицо, да так, что невозможно уклониться. Подумайте только — двадцать метров густо записанного полотна, пятьдесят пьяных рож, гигантизм безобразия!»
Когда прошел первый момент изумления, большая часть критики издала вопль негодования.
«Бойтесь быть похороненным в Орнюсе» (?!) — писал некий критик Куртуа, вопреки своей фамилии* даже не давший себе труда прочесть как следует название картины.
__________
* Куртуа — означает «вежливый».
«Никогда еще, пожалуй, культ безобразия не был выражен с большей откровенностью, чем это сделал в данном случае Курбе» —так писал другой болван, а третий ему вторил: «Курбе обезображивает натуру».
|
|
Курбе. Женщины, просеивающие зерно. |
«Боже, как это уродливо!» — вскричал Клод Виньон*, а некий эстет сетовал, что испытал при виде картины «щемящую боль от безобразного, ужасное отвращение к гадкому».
Наиболее снисходительные награждают картину презрением. Клеман де Рис*, чтобы заклеймить ее, прибегает к монаршему «мы»: «Мы не рассматриваем это полотно как серьезное произведение. Это — надувательство», — пишет он в «Артисте». Теофиль Готье**, более умеренный, нежели многие, склонен считать все это мистификацией. Другие возмущены: как можно так окарикатуривать вещи самые священные, поносить горе, оскорблять суд (в слепой ярости два персонажа в красных одеяниях приняты за судей, а это были попросту церковные служки в их обычном облачении).
______________
*Клод Виньон и Клеман де Рис – художественные критики, враждебные реалистическому направлению.
**Теофил Готье – поэт и художественный критик.
Но и в этом Курбе ничего не придумал: если что-то выглядит безобразным, значит, так оно и есть на самом деле. «Они не были красивы, и я не мог их сделать красивыми», — говорит художник. Чтобы изобразить похороны одного буржуа, провожаемого в последний путь другими буржуа, Курбе все свои модели взял из жизни. Он пишет Шанфлери:
«Здесь моделей сколько угодно, каждый хочет попасть в картину. Никогда я не смогу удовлетворить всех и только наживу себе немало врагов. Уже позировали: мэр, который весит 400 фунтов, один из служек — толстый коротышка с носом красным, как вишня… кюре, судья, человек с крестом, нотариус, Марле, мои друзья, отец, дети для хора, могильщик, два ветерана революции 93-го года в одежде того времени, собака, покойник и его носильщики, служки, мои сестры, а также другие женщины… Я думал обойтись без двух певчих, но и это оказалось невозможным: меня предупредили, что они ужасно разобиделись, почему из всей деревни я обошел только их двоих. Они горько жаловались, говоря, что никогда не делали мне дурного и не заслужили подобного обращения».
Коль скоро шедевр Курбе ломает классовые предрассудки, то люди, утверждающие, что искусство должно быть вне политики, оспаривают художественные достоинства картины. Художник-революционер? Значит, он плохой художник.
…На улицах и в салонах между противниками и сторонниками картин ведутся такие баталии, что можно подумать, будто вернулись времена «Эрнани»*. «О посредственных людях так не спорят»,— замечает Вей** и предсказывает, что Курбе ждет громкая слава.
_____________
* «Эрнани» — драма В. Гюго, поставленная в Париже в 1830 году, накануне польской революции, вызвала огромный общественный отклик.
** Франсис Вей — писатель и публицист.
Но какой-то момент художник обескуражен язвительностью критики. Он скрывает свои чувства под личиной безразличия, но темперамент драчуна вскоре берет свое. Он идет в контратаку и начинает находить удовольствие в окружающей его лихорадочной атмосфере, упиваясь почти равным образом и похвалами, и руганью. Тем, кто наклеивает на него ярлык «социалиста», он с вызовом бросает: «Не только социалист, но и демократ, и республиканец, сторонник любой революции, и, кроме того, реалист, то есть искренний друг подлинной правды». Курбе отдает себе отчет в той революции, которую он собирается совершить в живописи, придавая изображению обычных людей значимость и выпуклость, присущую в искусстве, подражавшем древним, только изображениям богов и героев.
|
«Да, — бросает он вызов одному именитому критику, — надо омужичить искусство». «Похороны в Орнане» — это похороны романтизма, это манифест демократического реализма: «Я преодолел традицию, как хороший пловец переплывает реку: академики в ней тонут».
В приливе скромности, довольно редкой у него, художник признает, что без революции 1848 года он никогда бы не мог «поднять и упрочить свой бунт», так как всегда был не способен подчиниться «авторитарному» руководству: «Мои симпатии принадлежат народу, — пишет он Вею. — Надо, чтобы я мог непосредственно обращаться к нему, учиться у него, чтобы он поддерживал меня в жизни». Вот почему он всецело на стороне бродячей и независимой жизни богемы.
Гордость, вера в собственный талант переполняют Курбе и, по выражению Мюрже, толкают его на штурм будущего. Однако мастер-художник не совсем чужд благоразумия хитрого крестьянина. Уязвленный обвинением в сочинении «безобразной» живописи, он решает показать, что может создавать и «красивую», не переставая при этом быть правдивым.
В «Деревенских барышнях» изображены его сестры Зоэ, Жюльетта и Зели в гармоническом обрамлении сияющего пейзажа очаровательная сцена, полная грации и свежести. Но и это обилие красоты не обезоружило критику: по ее мнению, «пейзаж выполнен слишком материалистично», а что касается разряженных крестьяночек, они лишь «заставляют пожалеть об элегантной непринужденности парижанок».
У «Купальщиц» появился еще один поклонник: меценат из Монпелье Альфред Брюйа*, купивший картину. Это было началом дружбы между Курбе и богатым сыном банкира, дружбы, преодолевшей все испытания. «Люди, умеющие чувствовать и любить в этом мире, так одиноки, что мы не могли разминуться», — пишет художнику Брюйа, который приглашает его к себе в гости и встречает по дороге в Сет. Эту сцену Курбе запечатлел на знаменитом полотне, которое публика иронически окрестила «Здравствуйте, господин Курбе!». Кто бы мог тогда подумать, что картина, долго остававшаяся притчей во языцех, в один прекрасный день станет символом почтительного приветствия последующих поколений.
Южное солнце для уроженца Франш-Конте стало подлинным откровением. Ради передачи ярких красок пейзажа окрестностей Монпелье его палитра становится более светлой.
_____________
Брюйа — коллекционер картин, меценат. (Прим. ред.)
На картине мы видим Курбе, великолепного, статного, во всем расцвете его мужественной зрелости; с палкой в руке, с мешком за плечами, он совсем как нынешний турист, но лишь столетие тому назад. Его осанка, уверенная и победоносная — так считали современники, — еще более подчеркнута скромной позой и болезненным видом приветствующего его мецената.
Дерзость всесокрушающей личности Курбе решительно раздражает, и картина вызывает язвительные насмешки,
Идет Курбе… Прохожий, обернись!
Курбе… высокий лоб… венец незримый…
Не сетуй, что учитель смотрит мимо, —
Он смотрит вдаль, он смотрит ввысь.
Так пишет песенник Гюстав Матьё, а Эдмон Абу, разбирая картину, не без лукавства замечает: «Ни фигура метра Брюйа, ни фигура слуги не отбрасывают на землю теней, в картине есть тень только у господина Курбе, только ему дано преграждать путь солнечным лучам».
Теодор де Банвиль и Филоксен Буайе берутся вдвоем за осмеяние в злых стихах реалистических принципов Курбе:
Для реалиста правда мало значит.
Уродство — реализма суть, иначе:
Моя мазня — такая жуть! Пишу и плачу…
Пусть их! «Ученик природы» просит своего друга Брюйа не сердиться на тех, кто атакует его самого и его картины:
«Уверяю Вас, я взираю на людей с любопытством, как на лошадь, дерево или какой-нибудь иной объект природы — не больше. Поэтому я уже давно перестал сердиться в этом смысле: уверяю Вас, я обрел спокойствие. Более того: этим людям суждено сделать меня счастливым, ибо, внимательно изучая их я все больше различаю среди них всевозможные разновидности, и это наполняет меня радостью, ибо означает их превосходство над лошадьми». В еще большей степени, чем в этой браваде, секрет могучей душевной уравновешенности Курбе раскрывается в следующем признании: .«Я нашел совершенное счастье; скука мне неизвестна. Я люблю вещи такими, каковы они есть, и заставляю их служить мне. К чему искать в мире то, чего в нем нет, и силой воображения менять то, что в нем есть?»
|
Клод Оскар МОНЕ |
Моне родился в Париже, но детство и юность провел в Гавре. При крещении мальчику дали несколько манерное имя Оскар, от которого он впоследствии, несмотря на протесты родителей, отказался, заменив его именем Клод. В этом поступке впервые по-настоящему проявилась самостоятельность будущего художника — черта, которая не раз помогала Клоду Моне. Сначала преодолеть нежелание отца-бакалейщика видеть его художником. Затем, в годы обучения у модного парижского художника Глейра (1862—1864), — отстоять свой взгляд на искусство. И наконец, на протяжении всей жизни, пожалуй, именно эта черта помогала художнику в минуты сомнений оставаться таким же деятельным, каким бывал он в минуты удач…
В юности Моне с увлечением рисовал шаржи на окружающих. Местный художник Эжен Буден заинтересовался юношей и дал ему первые уроки живописи. Страстный последователь барбизонцев, Буден, как и они, сделал пейзаж главной темой своих картин. Со временем пейзажный мотив занял такое же место и в творчестве Моне. В начале пути художник наряду с пейзажами («Ферма в Нормандии», 1864; «Дорога в лесу Фонтенбло», 1865) писал и фигурные композиции («Завтрак на траве», 1865; «Женщины в саду», 1867) Но уже в «Лягушатнике» (1869) фигуры людей явно подчинены пейзажу. А в последующее десятилетие, с 1870 по 1880 год, Моне создает свои лучшие пейзажи: «Бульвар Капуцинок», «Поле маков», серию полотен «Вокзал Сен-Лазар», «Паруса в Аржантёе», «Мост и лодки в Аржантёе» и другие.
В Аржантёе, неподалеку от Парижа, Моне и его жена Камилла поселились в 1871 году. С этого времени их дом стал как бы штабом импрессионистов. Здесь подолгу жили и работали друзья художника: Ренуар, Смелей, Кайботт. Здесь с 1874 года вместе с ними занимался пленарной живописью Эдуард Майе, той самой пленэрной живописью импрессионистов, без которой невозможно представить себе теперь формирование всех последующих пейзажистов Франции…
Расцвет творчества этой славной плеяды художников пришелся на годы Третьей республики (1871—1899), когда в почете у новоиспеченной денежной знати были душещипательные ложно-патриотические и религиозные сюжеты, исполненные художниками-академистами в условной коричнево-темной гамме. Этому искусству импрессионисты вслед за реалистами предшествующего поколения — Коро, Курбе, барбизонцами — противопоставляли правдивые пейзажи Франции, портреты ничем не знаменитых людей. И все это в совершенно новой живописной манере, светлой, радостной. Маленькие, раздельно положенные мазки почти чистых красок, какими писали они свои картины, па расстоянии сливались в глазах зрителя, создавали у него ощущение изменчивости, подвижности изображаемого. Так близко подойти к непосредственному и живому восприятию природы не удавалось до импрессионистов еще никому…
Отрицая своим творчеством официальное искусство, импрессионисты тем самым противостояли и существующему строю, который покровительствовал такому искусству. Неудивительно, что их полотна не принимались на выставки, устраиваемые Салоном. Тогда Моне предложил друзьям организовать свою самостоятельную выставку. Она открылась в 1874 году, и выставленная па ней картина Моне «Восход солнца. Впечатление» (1872) дала повод назвать Моне и его единомышленников импрессионистами («впечатление» по-французски — Pimpression). Ни эта, ни другие выставки в 1876, 1877 и 1879 годах не принесли Моне и его группе ни признания, ни материального благополучия. Нищета сопутствовала этим одержимым людям так же долго, как насмешки и брань толпы. Только с середины 80-х годов творчество Моне начинает приобретать мировую известность.
В эти годы в погоне за новыми впечатлениями он посещает Лазурное побережье Франции, Итальянскую Ривьеру, Голландию, предпринимает поездки на северное и северо-западное побережье Франции: в Этрета, на остров Бель-Иль… Моне всегда любил писать воду и писал ее изумительно. В Этрета и на Бель-Иле он создает свои лучшие марины: «Бурное море Этрета», «Скалы в Этрета», «Скалы в Бель-Иле», «Дикое море у Бель-Иля» и другие.
В начале 90-х годов художник вновь возвращается к непритязательным мотивам. Пейзаж возле дома, памятник архитектуры, река — все это служит теперь поводом, чтобы начать работать над серией картин («Стога», «Тополя», «Руанский собор», «Виды Темзы в Лондоне»). В конце 90-х годов Моне приступает к своей самой большой серии — «Нимфеи», или «Кувшинки», и пишет ее с перерывами до самой смерти. Художник воссоздает на холстах картины своего дивного сада, как истый импрессионист по-прежнему исходя из достоверности непосредственного своего восприятия. Почти ослепший к концу жизни, он продолжает писать живую природу, всегда вдохновлявшую его на творчество.
