ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Не слукавил перед воеводами и архимандритом Осип Селевин, все по его слову вышло: отступил на следующий день Сапега с полками своими в крепкий стан, обнесенный валами. С этой доброй вестью прибыли к монастырским воротам сельчане, что уцелели еще в соседних деревнях.
Возликовала обитель: можно было теперь с Москвой пересылаться свободно, вести получать о царе и воеводах его.
Приступ 27 мая был последним кровавым испытанием для защитников Троицкой обители.
Но не скоро еще оставил лютый враг окрестности монастыря и не раз пытался он добиться своего лукавством.
Тихо прошли июнь и июль месяцы; усердно молились иноки; зорко берегли обитель воины, изредка выезжали удальцы конные, кружили около ляшского стана, врагам грозили.
Тридцатого июля рано разбудил воеводу Долгорукого Суета, не боясь нарушить покой княжеский. Был молодец весь в пыли и поту, тяжело дышал, торопился.
— Князь-воевода, к ляхам подмога пришла! Ездил я в поле с товарищами, языка изловил. Говорит он, что немалая рать пришла из Твери к пану Сапеге. И сам я слышал в стане ляшском шум и волнение великое.
Спешно поднялся князь Григорий Борисович с ложа, вооружился, отца архимандрита известить послал, а сам на стены пошел. Необычайное что-то творилось в стане вражьем: гремела пальба, звучали радостные крики.
— Чего они ликуют? — тревожно спросил воеводу отец Иоасаф, подоспев на башню, откуда озирал князь далекое поле.
Ничего не ответил князь, только брови нахмурил: и его немало тревожило нежданное вражеское ликование.
Весь день и всю ночь ждали монастырские воины приступа; хоть осталось их немногим более двух сотен, но не робели они, уповая на Господа. Но не выходили скопища ляшские в поле; только перед вечером подвезли враги с десяток пушек к старым окопам и палить стали. Но не долга и не страшна была эта пальба: одну богомолку, что на стену вышла, зацепило ядром, никого больше не тронуло. И ночью пробовали палить ляхи, да ничего не вышло — и замолкли их пушки.
Вновь прошли спокойно два месяца — август да сентябрь. Не выходили сапегинские дружины на поле к монастырю, но все еще силен и грозен был ляшский стан.
Прошло лето, осень глубокая настала. В темную и холодную октябрьскую ночь всполошилась монастырская стража, услыхав у Красных ворот ржание коней, звон оружия, звуки трубы.
Вспыхнули на стенах костры сторожевые, воеводы приспели.
Густые ряды воинов стояли перед воротами обители. Старший их в шлеме с крестом православным кричал страже могучим голосом:
— От воеводы царского, князя Михаилы Скопина-Шуйского, подмога вам прислана. Отмыкайте ворота: воевода Давид Жеребцов с дружиной пришел.
Девять сотен свежих, на славу вооруженных воинов вступило в обитель. Не помнили себя от радости воеводы и старцы; всячески привечали они гостей дорогих, славили юного князя Скопина-Шуйского. Рассказал Давид Жеребцов о славной Калязинской битве, в которой и Сапега из троицкого стана с дружинами участвовал. Ликовали обительские защитники, слыша, что разбиты были князем Скопиным-Шуйским и его воеводами наголову вожди ляшские: Заруцкий, Сапега да Лисовский.
С той поры совсем монастырь свободно вздохнул*. Князь Скопин-Шуйский в слободе Александровской стоял с большой ратью и свейскими полками; другой царский воевода, боярин Шереметев, занимал Владимир; из Москвы добрые вести доходили: успешно отражала царская рать полчища тушинского вора и Рожинского, гетмана ляшского. Но все еще чернел близ монастыря грозный стан вражий, все еще грозил обители упрямый Сапега.
________________
* В данном случае автор упрощает события. После мая 1609 года не только осада продолжалась, но продолжались смертельные стычки и даже сражения. Так, воины под командованием Жеребцова, отстранив монастырцев, решили показать, как нужно сражаться. И показали: поляки едва не разбили их наголову, и только вовремя подоспевшие монастырцы не допустили полного поражения… После мая еще восемь месяцев нельзя было свободно выйти из монастыря. Осада длилась шестнадцать месяцев! Ред.
В стычках и вылазках дошло время и до января месяца. На четвертый день прибыл в монастырь воевода Валуев с дружиной от князя Скопина-Шуйского.
И ударили тогда воеводы Жеребцов да Валуев, соединив рати свои, на ляшский стан; взять его не взяли, но вернулись в обитель с толпой пленных, с добычей богатой, с вестью о том, что робеют ляхи, в окопах от воинов православных хоронятся.
Двенадцатого января, через шестнадцать месяцев после грозного прихода к стенам обительским с тринадцатитысячной дружиной, — бросил Сапега свой стан и бежал с шестью тысячами уцелевших воинов к Дмитрову. Послал отец архимандрит в Москву с вестью радостной старца соборного Макария: "Спасена обитель святого Сергия Господом Богом и юным стратигом князем Михайлой".
Скоро увидела обитель в стенах своих и юного спасителя своего, доблестного полководца. Князь Михайло Скопин-Шуйский с полками своими, с дружинами свейскими прибыл в древнюю обитель. Ликованием и благословениями встречен был в Троице-Сергиевой обители юный полководец; но след тяжкой заботы виден был на прекрасном челе его, тревога туманила смелый и светлый взор его. Невесел был князь и за монастырской трапезой, и за беседой с архимандритом Иоасафом. Приметил заботу князя старец.
— Труды ратные утомили тебя, воевода? — спросил он.
— Что труды ратные, отец архимандрит! За царя да за Русь-матушку сладки мне невзгоды и лишения, — молвил князь Михайло и снова понурился в невеселой думе.
— Рати ли твои умалились? Враг ли близится? — допытывался старец, желая разогнать кручину юноши-вождя.
— И рати у меня довольно, отче. А вот беда: свейские-то полки уходить к себе хотят. Не прислал мне царь из Москвы казны для них — вот и заупрямились они.
— А много ли, княже, свейской рати надо? — быстро спросил отец Иоасаф. — Казна троицкая открыта тебе, воевода.
Просветлел ликом юный вождь, видя, что не жалеют для родины троицкие иноки сокровищ, издревле собранных.
Уплачен был долг свейским ратям; двинулись одни полки князя в погоню за Сапегой под Дмитров, а другие, подождав немного, с самим главным воеводой — к Москве престольной.
Иноки, воины, сельчане провожали воинов с иконами, крестами и хоругвями. Виднелся среди троицких монахов богатырь Немко, уже облаченный в иноческое одеяние.
Долетал шум и говор уходящей рати и толпы, провожающей храбрых воинов, до тихого обительского кладбища, где у могилы, близ паперти, сидели Тимофей Суета и Грунюшка. Знала девушка, что кончились для нее горести и тяжкие испытания, что Суета, щедро награжденный троицкими старцами за верную службу, берет ее в дом к себе хозяйкой, — но все же тоска томила сердце ее, слезы навертывались на голубые очи. Припоминались Грунюшке холодные ночи, грохот вражеской пальбы, смерть матушки, приступы, лютая болезнь в обители.
— Радостный денек сегодня! — молвил Суета.
— Кабы Ананий до него дожил! — прошептала девушка, и опять из ее голубых глаз покатились слезы.
Послесловие
СТО ЛЕТ МОЛЧАНИЯ (Об авторе)
Родился Владимир Петрович Лебедев в 1869 году в Москве. Восьми лет Володя остался сиротой. Мальчика взял на воспитание дядя, Н. К. Лебедев, который проживал в Петербурге. В то время Н. К. Лебедев был известным писателем, его романы привлекли внимание Ф. М. Достоевского. Имеются сведения, что писатели лично встречались… Творческая атмосфера дома способствовала развитию дарований Владимира. Он получил неплохое образование и очень рано начал писать стихи. Уже в 1887 году юноша отправил свои сочинения А. Н. Майкову, который отозвался о них с похвалой, отметив одаренность поэта. В то же время стихи В. Лебедева начали публиковаться в различных изданиях — "Русское богатство", "Север", "Звезда" и других. Судя по двум объемным сборникам — "Тихие песни" и "Стихотворения", вышедшим в начале века, поэт работал весьма плодотворно. Поэзия его, полная лирических раздумий, продолжала лучшие классические традиции — своими учителями Лебедев считал Майкова, Фета, Полонского. Однако не тем дышала предреволюционная смута: всюду культивировался бунт, и поэзия не была исключением. Именно за традиционность Лебедев неоднократно подвергался нападению либеральной критики. Тем не менее стихи его публиковались в многих массовых изданиях, благодаря тому что поэзия была талантливая.
Но если Лебедев-поэт все-таки был оценен литературной критикой, то как прозаик он так и не получил заслуженной оценки.
Знаток и любитель отечественной истории — Лебедев написал не один десяток исторических повестей и очерков. Особенно его увлекала русская история средних веков… К сожалению, в прозаическом наследии писателя видна поспешность, он как будто торопился высказать все, что требовала душа, в чем нуждалось Отечество. Однако следует отметить, в прозе Лебедева было то, чего крайне не хватало литературе конца XIX — начала XX веков. Но этого критика не замечала. В то время когда блудливый век вовсю "играл" в атеизм, и даже в богоборчество, Лебедев оставался верным сыном Православия, что бесспорно сказалось и на оценке исторических событий, и на характеристике исторических героев: отец Сильвестр и Адашев, митрополит Филипп (Колычев) и Иоанн IV (Грозный), патриархи Гермоген и Филарет описаны именно с точки зрения реального, неискаженного православного видения. Исходя из этого легко догадаться, почему ни одна историческая повесть Лебедева не переиздавалась после 1917 года, хотя в исторической литературе для отрочества всегда есть необходимость. Но богоборческий режим требовал иных оценок, иного видения.
И вот теперь повести В. П. Лебедева извлечены из хранилищ и призваны возжечь в юных сердцах любовь к истории, к Отечеству, к Православию.
С 1914 года В. П. Лебедев являлся редактором журнала "Историческая летопись". А после 1917 года, проживая в Ленинграде, он писал театральные рецензии, статьи, либретто, и даже драмы. Но выше того, чего он достиг в стихах и прозе, в силу известных условий, Лебедев подняться не мог. О нем как будто забыли. Мы взяли на себя труд разрушить столетнее молчание.
Скончался В. П. Лебедев в Ленинграде в 1939 году.
Все основные повести В. П. Лебедева находятся в работе издательства "Отчий дом".
СЛОВАРЬ старинных и малоизвестных слов и понятий
Аргамак — верховая лошадь, рослая, складная, сухощавого сложения. Аргамаков во времена Московской Руси приводили с Кавказа и даже из Средней Азии. Они весьма сильно ценились на Руси.
Бахмёт — также бахмат (слово татарское): малорослая, крепкая лошадка.
Бердыш — оружие: широкий и длинный топор на длинном топорище. Поставленный у ног бердыш верхним концом своего лезвия был на уровне головы воина.
Братина — невысокий вместительный сосуд, как бы большая чаша. Из нее пили по очереди (по-братски) на пирах.
Булава — оружие: тяжелый, обычно снабженный шипами шар на недлинной рукояти. Богато украшенные булавы были знаком достоинства воевод и других высших военачальников.
Бунчук — древко с подвязанным к нему конским хвостом (или даже двумя-тремя хвостами). Бунчук обычно возили вслед за казачьими атаманами или гетманами как символ их власти.
Вериги — по церковно-славянски узы, оковы. Некоторые подвижники благочестия, особенно монахи и юродивые, носили под одеждой железные цепи, замки и т. п. предметы, в знак смирения перед Господом.
Докука — назойливая просьба или утомительное, скучное дело.
Доломан — вид одежды, заимствованный поляками и русскими у венгров: укороченный (немного ниже бедер) кафтан или даже куртка с нашитыми цветными узорами из шнурков и многочисленными пуговицами. Позже доломаны стали формой гусарских полков.
Елёйник — светильник с налитым в него маслом, то же, что и лампада. Масло по-гречески называется елей (точнее элайон).
Еретичка (в мужском роде еретик) — приверженцы ереси, то есть какого-либо осужденного Церковью ложного учения. Слово ёресь (по-гречески айресис) первоначально означало выбор. Позже оно стало пониматься как разномыслие или заблуждение.
Жолнер — по-польски воин, солдат (особенно солдат регулярной армии).
Жупан — на Украине и в Польше род мужской одежды, длинный (ниже колен) кафтан, часто с нашитыми на груди петлицами. Поверх жупана носили кунтуш (см. ниже).
