УПП

Цитата момента



У нас есть два пути спасения: реальный и фантастический. Реальный — к нам прилетают марсиане и спасают нас. Фантастический — мы спасаемся сами…
Спасайся, кто может!

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Любопытно, что высокомерие романтиков и язвительность практиков лишь кажутся полярно противоположными. Одни воспаряют над жизненной прозой, словно в их собственной жизни не существует никаких сложностей, а другие откровенно говорят о трудностях, но не признают, что, несмотря на все трудности, можно быть бескорыстно увлеченным и своим учением, и своей будущей профессией. И те и другие выхватывают только одну из сторон проблемы и отстаивают только свой взгляд на нее, стараясь не выслушать иные точки зрения, а перекричать друг друга. В конечном итоге и те и другие скользят по поверхности.

Сергей Львов. «Быть или казаться?»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/israil/
Израиль

Фромм ЭрихЭрих Фромм. Человек для себя

Купить и скачать книгу можно на ЛитРес

Будьте светочами себе,
Будьте себе опорой.
Храните истину в себе
Как единственный светоч.

Будда

Истинные слова всегда кажутся парадоксальными, но никакая другая форма учения не может заменить их.

Лао-цзы

Кто же тогда истинные философы?
Те, кто любят зреть истину.

Платон

Истреблен будет народ
Мой за недостаток ведения;
Так как ты отверг ведение,
То и я отвергну тебя.

Осия

Если же путь, который, как я показал, ведет к этому, и кажется весьма трудным, однако все же его можно найти. Да он и должен быть трудным, ибо его так редко находят. В самом деле, если бы спасение было у всех под руками и могло быть найдено без особенного труда, так как же могли бы почти все пренебрегать им? Но все прекрасное так же трудно, как и редко.

Спиноза

Предисловие

Эта книга во многих отношениях является продолжением "Бегства от свободы", где я пытался проанализировать бегство современного человека от самого себя и от своей свободы; теперь я рассматриваю проблемы этики, норм и ценностей, ведущих к реализации человеком своего Я и своих возможностей. Некоторые идеи, выраженные в "Бегстве от свободы", неизбежно повторяются и в этой книге, и хотя я пытался, насколько возможно, сократить рассмотрение частично совпадающих вопросов, но не смог полностью избежать этого. В главе "Человеческая природа и характер" я рассматриваю вопросы характерологии, которые не затрагивались в предыдущей книге, и лишь вкратце касаюсь уже рассмотренных проблем. Читатель, желающий иметь полную картину моей характерологии, должен прочесть обе книги, хотя предыдущая и не обязательна для понимания нынешней работы.

Многих читателей может удивить, что психоаналитик берется за проблемы этики и, в частности, утверждает, что психология должна не только разоблачать ложные этические оценки, но и может, сверх того, быть основой для построения объективных и правильных норм поведения. Такая позиция находится в противоречии с преобладающим в современной психологии направлением, которое придает большее значение "приспособлению", чем "добродетели", и ориентируется на этический релятивизм. Мой опыт как практикующего психоаналитика подтверждает мое убеждение, что проблемы этики нельзя исключать из изучения личности, как в плане теоретическом, так и в терапевтическом. Наши ценностные суждения определяют наши действия, на их правильности покоится наше духовное здоровье и счастье. Рассмотрение оценок лишь как рационализаций бессознательных, иррациональных желаний - хотя они могут быть и ими тоже - сужает и искажает нашу картину целостной личности. Сами неврозы, в конечном счете, являются симптомами морального поражения (однако "приспособление" ни в коем случае не является симптомом моральной победы). Во многих случаях невротический симптом - это конкретное выражение морального конфликта, и успешность терапевтического усилия зависит от понимания и решения моральной проблемы человека.

Отделение психологии от этики - явление сравнительно недавнее. Великие гуманисты, этические мыслители прошлого, на чьих трудах основана данная работа, были и философами, и психологами; они считали, что понимание человеческой природы и понимание ценностей и норм человеческой жизни взаимозависимо. Фрейд же и его школа, хотя и внесли неоценимый вклад в прогресс этической мысли благодаря разоблачению иррациональных ценностных суждений, заняли релятивистскую позицию относительно ценностей, позицию, имевшую отрицательное воздействие не только на развитие этической теории, но также и на прогресс самой психологии.

Наиболее выдающимся исключением из этого направления психоанализа является К. Г. Юнг. Он признал, что психология и психотерапия тесно связаны с философскими и моральными проблемами человека. Но хотя это признание само по себе чрезвычайно важно, философская ориентация Юнга привела лишь к противостоянию Фрейду, а не к философски ориентированной психологии, идущей дальше Фрейда. Для Юнга "бессознательное" и миф стали новыми источниками откровения, которые должны быть выше рационального мышления только потому, что их происхождение внерационально. Сила монотеистических религий Запада, как и великих религий Индии и Китая, состояла в сосредоточении внимания на истине и в утверждении, что эти религии и были истинной верой. Хотя эта убежденность часто служила причиной фанатичной нетерпимости по отношению к другим религиям, в то же время она внушала приверженцам и оппонентам одинаковое уважение к истине. Эклектически восхищаясь всякой религией, Юнг в своей теории отказался от поиска истины. Любая система, если только она внерациональна, любой миф или символ имеют для него равную ценность. Он релятивист в отношении религии - негативный и не чуждый рационального релятивизма, с которым он так горячо сражается. Такой иррационализм, прикрытый психологическими, философскими, этническими и политическими терминами, это не прогресс, а реакция. Поражение рационализма восемнадцатого и девятнадцатого столетий было обусловлено не его верой в разум, а узостью его понятий. Ошибки одностороннего рационализма может исправить не ослабление, а усиление разума и неотступный поиск истины - но не псевдорелигиозный обскурантизм.

Психологию нельзя отделять ни от философии и этики, ни от социологии и экономики. Тот факт, что в этой книге я уделил особое внимание философским проблемам, не означает, что я пришел к убеждению, будто социально-экономические факторы менее важны; этот односторонний акцент всецело обусловлен задачами изложения. Я надеюсь опубликовать еще работу по социальной психологии, посвященную взаимодействию психических и социально-экономических факторов.

Может показаться, что психоаналитик, наблюдавший стойкость и упорство иррациональных влечений, станет пессимистически оценивать человеческую способность управлять собой и освобождаться от рабства у иррациональных страстей. Должен признаться, что в течение моей аналитической работы я все больше поражался противоположному феномену: силе стремлений к счастью и здоровью, стремлений, данных человеку от природы. "Лечение" означает устранение помех, мешающих успешности этих стремлений. На деле более озадачивает не то, что среди людей так много невротиков, а то, что большинство людей все же относительно здоровы, несмотря на множество вредных влияний, которым они подвергаются.

Вероятно, надо все же сказать и слово предостережения. Многие люди сегодня ждут, что книги по психологии дадут им предписания, как достичь "счастья" или "душевного мира". Эта книга не содержит подобных советов. Это теоретическая попытка уяснить проблемы этики и психологии; ее цель - побудить читателя обратиться с вопросом к самому себе, а не успокоить его.

Мое чувство благодарности друзьям, коллегам и ученым, чье поощрение и советы помогли мне в написании данной книги, не умещается в те слова, какими можно выразить благодарность. Однако я хочу особенно поблагодарить тех, кто прямо содействовал завершению этой работы. Особенно бесценной была помощь господина Патрика Малэхи. Он и доктор Альфред Сейдеманн сделали много ценных предложений и критических замечаний в отношении философских вопросов, поднимаемых в этой книге. Я глубоко благодарен профессору Дэвиду Рисмену за многие конструктивные советы и господину Дональду Слесинджеру, который сделал данную рукопись более удобочитаемой. В высшей степени я благодарен моей жене, которая помогла выверить рукопись и внесла много существенных предложений по структуре и содержанию книги, в частности концепция позитивного и негативного аспектов непродуктивной ориентации многим обязана ее предложениям.

Я хочу поблагодарить редакторов журнала "Психиатрия" и "Американского социологического журнала" за разрешение использовать в данной книге мои статьи "Себялюбие и любовь к себе", "Вера как черта характера" и "Индивидуальные и социальные источники невроза"…

Проблема

"Разумеется, душа питается знаниями,- сказал я.- Только бы, друг мой, не надул нас софист, выхваляя то, что продает, как тот купец или разносчик, что торгует телесною пищею. Потому что и эти сами не знают, что в развозимых ими товарах полезно, а что вредно для тела, но расхваливают все ради продажи, и покупающие у них этого не знают, разве случится кто-нибудь сведущий в гимнастике или врач. Также и те, что развозят знания по городам и продают их оптом и в розницу всем желающим, хоть они и выхваляют все, чем торгуют, но, может быть, друг мой, и из них некоторые совсем не знают толком, хорошо ли то, что они продают, или плохо для души; и точно так же не знают и покупающие у них,- разве опять-таки случится кто-нибудь сведущий во врачевании души. Так вот, если ты точно знаешь, что здесь полезно, а что нет, тогда тебе не опасно приобретать знания у Протагора, и у кого бы то ни было другого; если же нет, то смотри, друг мой, как бы не проиграть самого для тебя дорогого. Потому что ведь гораздо больше риска в приобретении знаний, чем в покупке съестного…"

Платон. "Протагор"

В течение последних столетий западную культуру отличал дух гордости и оптимизма: гордости за разум как инструмент познания человеком самого себя и овладения природой; оптимистической веры в исполнение самых сокровенных надежд человечества, в достижение величайшего счастья для огромного числа людей.

Гордость человека была оправданной. Силой своего разума он построил материальный мир, реальность которого превосходила даже мечты и образы волшебных сказок и утопий. Человек подчиняет себе физические энергии, способные обеспечить роду человеческому материальные условия, необходимые для достойного и плодотворного существования, и хотя многие из человеческих целей еще так и не достигнуты, едва ли кто-либо сомневается, что они в пределах досягаемости, и проблема производства, которая была проблемой прошлого, в принципе решена. Теперь, впервые за всю свою историю, человек может ощутить, что идея единства рода человеческого и завоевание природы на благо человека - это больше не мечта, а реальная возможность. Разве это не основание для гордости и уверенности в себе и в будущем человечества?

Тем не менее, современный человек обеспокоен и все более и более приходит в замешательство. Он упорно трудится, но смутно осознает чувство тщетности всех своих трудов. Хотя его власть над материей растет, он чувствует бессилие в своей индивидуальной и общественной жизни.

Создавая новые и лучшие средства для овладения природой, человек оказался пойманным в сети этих средств и потерял из виду цель, которая одна только и дает этим средствам смысл - самого человека. Завоевывая природу, человек стал рабом машины, которую создал собственными руками. При всем своем знании о материи он невежествен в отношении самых важных и фундаментальных вопросов человеческого существования: что такое человек, как он должен жить, как огромные энергии, заключенные в самом человеке, можно высвободить и плодотворно использовать.

Современный кризис человечности привел к отказу от надежд и идей Просвещения, под знаком которых начался наш политический и экономический прогресс. Сама идея прогресса названа детской иллюзией, и вместо него проповедуется "реализм", новое слово для окончательной утраты веры в человека. Идее достоинства и силы человека, наделявшей его мощью и мужеством для огромных достижений несколько последних столетий, брошен вызов предложением вернуться к признанию полного бессилия и ничтожности человека. Такой подход грозит разрушить сами корни, из которых выросла наша культура.

Идеи Просвещения учили человека, что он может полагаться на собственный разум, как на ориентир в утверждении правильных этических норм, может полагаться на самого себя, не нуждаясь ни в откровении, ни в авторитете церкви, чтобы отличить добро от зла. Девиз Просвещения "дерзай знать", что значит - "доверяй своему знанию", стал стимулом для усилий и достижений современного человека. Растущее сомнение в человеческой автономии и разуме породило моральное смятение, и человек остался без руководства и откровения, и разума. Результат - признание релятивистской точки зрения, предлагающей ценностные суждения и этические нормы считать исключительно делом вкуса и произвольного предпочтения, так как в этой области невозможно никакое объективно правильное утверждение. Но поскольку человек не может жить без ценностей и норм, этот релятивизм превращает его в легкую добычу систем иррациональных ценностей. Он возвращает к позиции, которую греческое просвещение, христианство, Ренессанс и Просвещение восемнадцатого столетия уже преодолели. Требования государства, энтузиазм по поводу магических свойств могущественных лидеров, могущество машин и материальный успех становятся источниками норм и ценностных суждений человека.

Должны ли мы оставить все, как есть? Должны ли мы согласиться на то, что альтернатива религии - релятивизм? Должны ли мы допустить отказ от разума в вопросах этики? Должны ли мы счесть, что выбор между свободой и рабством, между любовью и ненавистью, между истиной и ложью, между честностью и оппортунизмом, между жизнью и смертью - это лишь результат простого субъективного предпочтения? Нет, есть другая альтернатива. Правильные этические нормы может сформулировать только разум человека, и только он один. Человек способен различать добро и зло и совершать этические оценки столь же правильные, как и все прочие оценки, совершаемые разумом. Великая традиция гуманистической этической мысли заложила фундамент систем ценностей, основанных на человеческой автономии и разуме. Эти системы строились на предпосылке, что для того, чтобы знать, что хорошо или плохо для человека, надо знать природу человека. Следовательно, они по сути своей были также и психологическими исследованиями.

Раз гуманистическая этика основана на знании природы человека, то современная психология, и в частности психоанализ, должны были послужить одним из наиболее мощных стимулов к развитию гуманистической этики. Однако, хотя психоанализ в огромной степени умножил наше знание о человеке, он не увеличил наше знание о том, как человеку надлежит жить и что ему надлежит делать. Его основной функцией была функция "разоблачения", доказательства, что ценностные суждения и этические нормы являются рационализированными выражениями иррациональных - и часто бессознательных - желаний и страхов, и поэтому они не могут претендовать на объективную правильность. Хотя это разоблачение само по себе было чрезвычайно важным, оно становилось все более бесплодным, поскольку не вышло за пределы простой критики.

Психоанализ, пытаясь утвердить психологию как естественную науку, совершил ошибку, отделив ее от проблем философии и этики. Он игнорировал тот факт, что человеческую личность нельзя понять, если мы не рассматриваем человека во всей целостности, включая потребность найти ответ на вопрос о смысле его существования и отыскать нормы, в согласии с которыми ему надлежит жить. Фрейдовский "omo psycologicus" - это такая же нереалистическая конструкция, какой был "omo economicus" классической экономики. Невозможно понять человека в его эмоциональных и ментальных нарушениях без понимания природы ценностных и моральных конфликтов. Прогресс психологии не в том, чтобы отделить сферу якобы "естественного" от сферы якобы "духовного" и сосредоточить внимание на первой, а в том, чтобы вернуться к великой традиции гуманистической этики, рассматривавшей человека в его телесно-духовной целостности, веря, что цель человека - быть самим собой, а условие достижения этой цели - быть человеком для себя.

Я написал эту книгу с намерением снова подтвердить правоту гуманистической этики, показать, что наше знание человеческой природы ведет не к этическому релятивизму, а напротив,- к убеждению, что источники норм этического поведения следует искать в самой человеческой природе; что моральные нормы основаны на присущих человеку свойствах, и грубое их попрание ведет к душевному и эмоциональному разладу. Я попытаюсь показать, что склад характера зрелой и цельной личности, плодотворный характер - это источник и основа "добродетели", а "порок" - это, в конечном счете, безразличие к своему Я и самовредительство. Не самоотречение и себялюбие - а любовь к себе, не отрицание индивидуального - а утверждение своего истинно человеческого Я: вот высшие ценности гуманистической этики. Чтобы доверять ценностям, человеку нужно знать себя, свою естественную способность к добру и плодотворности.

ГЛАВА II. ГУМАНИСТИЧЕСКАЯ ЭТИКА: ПРИКЛАДНАЯ НАУКА ИСКУССТВА ЖИТЬ

Однажды Зусия молил Бога: "Господи, я так сильно люблю тебя, но недостаточно тебя страшусь. Господи, я так сильно люблю тебя, но недостаточно тебя страшусь. Дай мне испытать благоговейный страх пред тобой, как одному из твоих ангелов, в которых проникает твое устрашающее имя.

Господь услышал его мольбу, и имя Его проникло в закрытое сердце Зусии, как это происходит с ангелами. Но Зусия уполз под кровать, как щенок, и животный страх сотрясал его, пока он не возопил: "Господи, позволь мне опять любить тебя, как любил".

И Бог и на этот раз услышал его.

1. ГУМАНИСТИЧЕСКАЯ И АВТОРИТАРНАЯ ЭТИКА

Если мы не отказываемся, как это делает этический релятивизм, от поиска объективно правильных норм поведения, какой критерий для таких норм можем мы найти? Вид критерия зависит от типа этической системы, нормы которой мы исследуем. По необходимости критерии авторитарной этики существенно отличаются от критериев этики гуманистической.

В авторитарной этике авторитет определяет, в чем благо человека, и он же устанавливает законы и нормы поведения; в гуманистической этике человек сам и творец норм, и их исполнитель, он их создает, он их регулирует и он их соблюдает.

Использование термина "авторитарный" с необходимостью требует прояснить понятие авторитета. С этим понятием связана огромная путаница, поскольку широко распространено мнение, будто мы стоим перед альтернативой: диктаторский, иррациональный авторитет или вообще никакого авторитета. Но эта альтернатива ошибочна. Реальная же проблема в том, какой вид авторитета следует нам признать. Говоря об авторитете, имеем ли мы в виду рациональный авторитет или иррациональный? Рациональный авторитет имеет своим источником компетентность. Человек, чей авторитет уважается, компетентно справляется с задачей, возложенной на него теми, кто ему доверяет. Ему не нужно запугивать их или возбуждать в них восхищение его магическими свойствами; до той поры, пока он способен компетентно помогать, а не эксплуатировать, его авторитет базируется на рациональных основаниях и не взывает к иррациональному благоговению. Рациональный авторитет не только допускает, но и требует постоянного внимательного разбора и критики со стороны тех, кто его признает; он всегда временен, его признание зависит от его действенности. Источником же иррационального авторитета, напротив, всегда служит власть над людьми. Эта власть может быть физической или ментальной, она может быть реальной или условной, порожденной лишь тревогой и беспомощностью человека, подпавшего под влияние этого авторитета. Власть - с одной стороны, страх - с другой, всегда служат опорой иррационального авторитета. Такой авторитет не только не нуждается в критике, но и запрещает ее. Рациональный авторитет основывается на равенстве между авторитетом и субъектом, которые различаются только уровнем знания и умения в той или иной области. Иррациональный же авторитет по самой своей природе строится на неравенстве, предполагающем различие в ценности. Когда речь идет об "авторитарной этике", имеется в виду иррациональный авторитет, так как термин "авторитарная" обычно считают синонимом тоталитарной и антидемократической систем. Читатель вскоре убедится, что гуманистическая этика совместима лишь с рациональным авторитетом.

Авторитарную этику можно отличить от гуманистической по двум критериям - формальному и материальному. Формально авторитарная этика отрицает у человека способность знать, что хорошо, а что плохо; здесь норму всегда устанавливает авторитет, стоящий над индивидом. Такая система основывается не на разуме и знании, а на благоговейном страхе перед авторитетом и субъективном чувстве слабости и зависимости; на отказе от решений, предоставляющем авторитету право принимать их, руководствуясь своей магической властью; его решения не могут и не должны подвергаться сомнению. Материально, или в смысле содержания, авторитарная этика отвечает на вопрос, что хорошо, а что плохо, исходя в первую очередь из интересов авторитета, а не интересов субъекта; она - эксплуататорская, хотя субъект может извлекать из нее значительные психические или материальные выгоды.

Как формальный, так и материальный аспекты авторитарной этики проявляются в развитии этической оценки у ребенка и нерефлективного ценностного суждения у взрослого. Основы нашей способности отличать добро от зла закладываются в детстве: сначала в отношении физиологических функций, затем в отношении более сложных форм поведения. Ребенок ощущает различие между хорошим и плохим прежде, чем научится такому различению посредством разума. Его субъективные оценки формируются в результате дружелюбных или недружелюбных реакций со стороны значимых в его жизни людей. Учитывая его полную зависимость от заботы и любви взрослых, неудивительно, что одобрительного или неодобрительного выражения на материнском лице достаточно, чтобы "научить" ребенка отличать хорошее от плохого. В школе и в обществе действуют сходные факторы. "Хорошо" - то, за что награждают, "плохо" - то, за что социальные авторитеты или большинство ближних относятся с неодобрением или наказывают. Да, страх неодобрения и потребность в одобрении представляются наиболее сильными и почти исключительными мотивами этической оценки. Это интенсивное эмоциональное давление мешает ребенку, а позднее и взрослому, задаться критическим вопросом: "хорошее" хорошо для него самого или для авторитета? Альтернативы здесь становятся очевидны, если принять во внимание ценностные суждения по поводу вещей. Если я говорю, что этот автомобиль "лучше", чем тот, само собой разумеется, что я называю этот автомобиль "лучшим", потому что он служит мне лучше, чем тот; хороша вещь или плоха, зависит от ее полезности мне. Если владелец собаки считает ее "хорошей", он имеет в виду определенные качества этой собаки, полезные ему; например, они удовлетворяют потребность владельца в смотровой или в охотничьей собаке или в ласковой комнатной собачке. Вещь называется хорошей, если она хороша для человека, ею пользующегося. Подобный критерий ценности может быть применен и к человеку. Наниматель считает работника хорошим, если тот ему полезен. Учитель может назвать ученика хорошим, если ученик послушен, не причиняет хлопот и является гордостью учителя. Так и ребенка могут называть хорошим, если он понятлив и послушен. "Хороший" ребенок может быть запуганным, неуверенным, желающим лишь угодить своим родителям, покоряясь их воле, в то время как "плохой" ребенок может обладать собственной волей и иметь достойные интересы, но неугодные, однако, его родителям.

Ясно, что формальный и материальный аспекты авторитарной этики нераздельны. Если бы авторитет не желал эксплуатации субъекта, ему не нужно было бы управлять при помощи страха и эмоционального подавления; он мог бы поощрять рациональное суждение и критику, рискуя при этом, что его некомпетентность будет обнаружена. Но так как на карту поставлены его собственные интересы, авторитет отводит послушанию роль главной добродетели, а непослушанию - роль главного греха. Непростительный грех в авторитарной этике - это открытое неповиновение, сомнение в праве авторитета на установление норм, сомнение в аксиоме, что установленные авторитетом нормы - самые лучшие.

Даже если человек грешит, его готовность принять наказание и чувство вины восстанавливают его "добродетель", поскольку он таким образом выражает признание превосходства авторитета.

Ветхий Завет, излагая начала человеческой истории, дает пример авторитарной этики. Грех Адама и Евы объясняется не самим их поступком: вкушание с древа познания добра и зла не было плохим само по себе; фактически, и иудейская, и христианская религии согласны, что способность отличать добро от зла - одна из основных добродетелей. Грехом было ослушание, вызов авторитету Бога, который испугался, что человек уже "став как один из Нас, познав добро и зло" может "простереть руку свою еще и на древо жизни и жить вечно".

Гуманистическую этику, хотя она и противоположна авторитарной, можно также охарактеризовать по формальному и материальному критериям. Формально она основывается на принципе, что только сам человек может определить критерий добродетели и греха, а не трансцендентный ему авторитет. Материально она основывается на принципе, что "благо" - то, что хорошо для человека, а "зло" - то, что человеку вредит; единственный критерий этической оценки - благополучие человека.

Различие между гуманистической и авторитарной этикой видно на примере различных значений, придаваемых слову "добродетель". Аристотель использует "добродетель" в значении "совершенство" - совершенство деятельности, в которой реализуются присущие человеку способности. Парацельс употребляет "добродетель" как синоним индивидуальных свойств каждой вещи - т. е. как ее особенность. И камень, и цветок - все имеет свою добродетель, свою комбинацию конкретных свойств. Человеческая добродетель - это тоже определенный набор свойств, присущий человеческому роду, притом, что добродетель каждого человека - в его уникальной индивидуальности. Человек "добродетелен", если он раскрывает свою "добродетель". Противоположный смысл "добродетель" обрела в авторитарной этике. Быть добродетельным значит быть самоотверженным и послушным, подавить свою индивидуальность, а не полнее ее раскрыть.

Гуманистическая этика антропоцентрична; разумеется, не в том смысле, что человек - центр Вселенной, а в том, что его ценностные суждения, подобно всем другим суждениям и даже ощущениям, коренятся в особенностях его существования и значимы лишь в контексте его существования; и в самом деле человек - "мера всех вещей". С гуманистической точки зрения нет ничего выше и достойнее, чем человеческое существование. Высказывалось возражение, что по самой своей природе этическое поведение - это отношение человека к чему-то трансцендентному, и, следовательно, система, признающая лишь человека и его интересы, не может быть подлинно моральной, а ее объектом был бы просто обособленный, эгоистичный индивид.

Этот аргумент, обычно выдвигаемый для опровержения человеческой способности - и права - устанавливать и оценивать нормы правильного поведения, основан на заблуждении, ибо признание блага тем, что хорошо для человека, не предполагает, будто человеческая природа такова, что эгоизм или обособленность хороши для человека. Это не означает, что человеческая цель может быть достигнута в отрыве от окружающего мира. На самом деле, как убеждали многие защитники гуманистической этики, одна из характерных особенностей человеческой природы в том, что человек обретает себя и свое счастье только в родстве и солидарности с людьми. Однако любовь к ближнему - не сверхчеловеческий феномен; это нечто врожденное человеку и излучаемое им. Любовь - не высшая сила, нисходящая на человека, и не возложенный на него долг: это его собственная сила, благодаря которой он роднится с миром и делает мир по-настоящему своим.



Страница сформирована за 1.28 сек
SQL запросов: 191