УПП

Цитата момента



Чтобы вы ни делали, количество добра в мире должно увеличиваться.
Да, да, и побольше!

Синтон - тренинг центрАссоциация профессионалов развития личности
Университет практической психологии

Книга момента



Единственная вещь, с помощью которой можно убить мечту, - компромисс.

Ричард Бах. «Карманный справочник Мессии»

Читать далее >>


Фото момента



http://old.nkozlov.ru/library/fotogalereya/d4097/
Белое море

Альфред Адлер. Практика и теория индивидуальной психологии

Купить и скачать книгу можно на ЛитРес

Лекции по введению в психотерапию для врачей, психологов и учителей

Анонс

Альфред Адлер, один из классиков психодинамической психотерапии, создатель индивидуальной психологии, менее известен у нас, чем 3. Фрейд и К. Юнг. А между тем основные положения его подхода очень близки российской ментальности. Одну из центральных идей своей теории сам Адлер сформулировал так: «Мы не способны думать, чувствовать, желать, действовать, не имея перед собой цели… Любое душевное явление, если оно должно помочь нам понять человека, может быть рассмотрено и осмыслено лишь как движение к цели». Индивидуальная психология показала, что человеческое поведение обусловлено сочетанием чувства общности и стремлением к личному превосходству. Адлер и его последователи изучали условия возникновения у человека комплекса неполноценности и средств компенсации подлинных и мнимых недостатков. Представители этого подхода стремятся из отдельных жизненных проявлений получить картину целостной личности.

Эта книга принадлежит к числу основных трудов А. Адлера. В ней представлены базовые положения индивидуальной психологии и многочисленные случаи из клинической практики, иллюстрирующие разные ее аспекты.

Врачам, психологам, психотерапевтам и другим представителям «помогающих» профессий эту книгу обязательно нужно прочитать — классику знать необходимо. Немало полезного извлекут из нее и те читатели, чей интерес к психологии не является профессиональным.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

Индивидуальная психология стремится к углублению знаний о человеке, которого можно добиться, лишь выяснив отношение индивида к своим социально установленным задачам. Только линия поведения, позволяющая представить и ощутить социальную активность личности, показывает нам степень слияния человека с требованиями жизни, окружающих людей, вселенной. Она дает нам представление о его характере, вдохновении, телесном и духовном желании. Ее можно проследить вплоть до самых истоков. На самой ранней стадии существования человеческого существа она демонстрирует нам первые попытки сопротивления внешнему миру, а также форму и силу желания и попытки его преодолеть. В эти самые ранние дни детства ребенок ошибочно и безрассудно создает себе образцы и модели, формирует свою цель и жизненный план, которому он сознательно или бессознательно следует. При этом образцами для него будут возможности достижения успеха и примеры других победителей. Рамки для него определяет культурное окружение.

Через эту глубочайшую линию поведения индивида, о которой дитя человеческое имеет некоторое представление, но фундаментального значения ее никогда не понимает, строится вся душевная структура. Все желания, весь круг мыслей, интересов, ассоциаций, надежд, ожиданий и тревог протекают по колее этой динамики. Из нее и ради ее защиты возникают мировоззрение, побуждения или механизмы торможения, и любое событие переиначивается и переворачивается до тех пор, пока не будет соответствовать исходному ядру личности — той самой детской линии поведения, пока оно не даст позитивный эффект.

Однако индивидуальная психология показала также, что человеческое устремление обусловлено сочетанием чувства общности и стремлением к личному превосходству. Оба этих основных фактора проявляются как социальные образования: первое как врожденное, укрепляющее человеческую общность, второе как приобретенное, вполне понятное желание использовать общность для достижения собственного престижа.

Психологам, педагогам и неврологам было не слишком сложно выявить политику престижа у отдельного индивида. То, что наука о престиже стремится вырваться из-под влияния нашей индивидуальной психологии, то, что она не борется с помощью уловок с нашими открытиями, а заимствует их, не является особой неожиданностью для меня и моих учеников. Перед тем фактом, что она постоянно плетется в хвосте наших открытий, опьянения властью и никогда их не опережает, блекнет ее самомнение и бахвальство.

Труднее, пожалуй, объяснить вклад чувства общности. Ведь здесь мы сталкиваемся с совестью отдельного человека. Ему намного легче вынести доказательство того, что он, как и все остальные, стремится к славе и превосходству, чем вечную истину, что он тоже связан узами общей принадлежности человечеству и хитроумно скрывает это от себя и других. Его телесность требует от него единения; язык, мораль, эстетика и разум предполагают нечто общепринятое и стремятся к нему; любовь, работа, человеческая сопричастность являются реальными требованиями совместной человеческой жизни. Эти нерасторжимые реальности атакует или же пытается хитро обойти стремление к личной власти. Но и в этой постоянной борьбе проявляется признание чувства общности.

Знание основ людских побуждений, их действий, общее понимание душевных явлений у здоровых и невротиков, которые могут означать совсем иное, отличное от того, что лежит на поверхности, недостаточны, пока остаются скрытыми формальное очертание и динамика руководящих линий их поведения. То, что вожди человечества истолковывали как творение Бога, судьбы, идеи, экономических основ, индивидуальная психология выражает в виде формального закона, отражающего стремление к власти, — имманентной логики совместной человеческой жизни.

Данная книга включает в себя предварительные работы, дополнения и исследования по теории и практике индивидуальной психологии и ставит перед собой задачу с помощью ряда более старых и новых работ показать путь к нашей науке. В этом смысле она является также спутницей вышедшей ранее работы «О невротическом характере».

Пригглитц, август 1920 г.

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЧЕТВЕРТОМУ ИЗДАНИЮ

С помощью уточнений, пояснений и дополнений я стремился привести эту книгу в соответствие с современным уровнем развития индивидуальной психологии.

Д-р Альфред Адлер,
профессор Колумбийского университета
Нью-Йорк, март 1930 г.

ИНДИВИДУАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ, ЕЕ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ И РЕЗУЛЬТАТЫ*

Обзор большинства психологических учений демонстрирует своеобразное ограничение, когда речь заходит об области исследования и средстве познания. Создается впечатление, что из этой сферы с глубоким умыслом исключаются опыт и знания человека и подвергается сомнению ценность художественного, творческого познания, угадывания и интуиции. Если некоторые психологи-экспериментаторы наблюдают или вызывают феномены, чтобы сделать вывод о способах реагирования, то есть в сущности занимаются физиологией душевной жизни, то другие упорядочивают все формы выражения и проявления в традиционные или мало измененные системы. При этом они, разумеется, вновь обнаруживают в отдельных актах те же зависимости и связи, которые уже заранее были привнесены ими в схемы души.

Порой же из незначительных отдельных проявлений физиологического характера они пытаются воссоздать душевные состояния и мысли, отождествляя одно с другим. Такие исследователи считают достоинством своей психологической концепции то, что из нее якобы исключено субъективное мышление и вчувствование самого исследователя (а на самом деле они целиком пронизывают его теорию).

Методика этих направлений, как начальная школа человеческого духа, напоминает ныне устаревшую естественную науку с ее закостенелыми системами, которые сегодня в основном заменены воззрениями, стремящимися осмыслить жизнь и ее проявления в их взаимосвязях, причем осмыслить с точки зрения биологической, философской и психологической. Такая же тенденция свойственна и подходу, который я назвал «сравнительной индивидуальной психологией».

__________________

* Впервые опубликовано в: Scientia, В. 16,1914, S. 74—87.


Представители этого подхода стремятся из отдельных жизненных проявлений и форм выражения получить картину целостной личности, предполагая целостность индивидуальности. При этом отдельные черты сравниваются друг с другом, выводится их общая направленность, и они собираются в один обобщенный портрет*.

Возможно, этот способ рассмотрения душевной жизни человека покажется совершенно необычным или довольно дерзким. Помимо других направлений, он отчетливо проявляется в концепциях детской психологии. Но прежде всего таким образом можно представить сущность и труд человека искусства — художника, скульптора, композитора и особенно писателя. По самым незначительным деталям его произведений наблюдатель способен распознать основные черты личности, его жизненный стиль.

Когда я спешу домой, наблюдатель видит мою походку, осанку, выражение лица, движения и жесты, которые обычно можно ожидать от человека, возвращающегося домой**. Причем без учета рефлексов и какой-либо каузальности. Более того, мои рефлексы могут быть совсем другими, а причины могут варьировать. Направление, в котором человек следует, — вот что можно понять психологически и что нас прежде всего и едва ли не исключительно интересует в практическом и психологическом отношении.

Далее: если я знаю цель человека, то я приблизительно знаю, что произойдет. И тогда я могу упорядочить и каждый из следующих друг за другом актов, увидеть их во взаимосвязи и постоянно корректировать или приспосабливать свое неточное знание контекста. Пока я знаю только причины и, соответственно, только рефлексы и время реакции, возможности органов чувств и т. п., мне ничего не известно о том, что происходит в душе данного человека.

________________

* К аналогичным результатам, но иными путями пришел Вильям Штерн.

** От знатока не ускользнет, что подобный подход, по существу, использует лишь гештальт-психология.


К этому надо добавить, что и сам исследуемый не знал бы, чего хочет, если бы он не был ориентирован на цель. До тех пор, пока нам неизвестна линия его жизни, определенная целью, вся система его рефлексов вместе со всеми причинными условиями не может гарантировать последующую серию его движений: они соответствовали бы любому из возможных душевных побуждений. Наиболее отчетливо этот недостаток можно понять на примере экспериментов с ассоциациями. Я никогда бы не подумал про одного мужчину, испытавшего тяжелое разочарование, что слово «дерево» вызовет у него ассоциацию с «веревкой». Но если я знаю его цель — самоубийство, то буду с уверенностью ожидать подобную последовательность мыслей, причем настолько определенно, что постараюсь убрать от него нож, яд и огнестрельное оружие. Только в выводах, которые делает человек, проявляется его индивидуальность, его апперцептивная схема.

Если посмотреть внимательнее, то можно обнаружить следующую закономерность, характерную для любого душевного события: мы не способны думать, чувствовать, желать, действовать, не имея перед собой цели. Ведь живому организму недостаточно причинности, чтобы преодолеть хаос будущего и устранить бесплановость, жертвой которой мы стали бы. Всякое деяние осталось бы на стадии безразборного ощупывания, экономия душевной жизни оказалась бы недостижимой: без целостности и личной потребности мы сравнялись бы с существом ранга амебы. Только неживое подчиняется очевидной каузальности. Но жизнь — это долженствование.

Нет сомнений в том, что предположение о целевой установке в значительной мере соответствует требованиям действительности. В отношении отдельного, вырванного из контекста феномена тоже, пожалуй, нет никаких сомнений. Подтверждение этому привести очень легко. Достаточно с позиций этой гипотезы посмотреть на попытки ходить, которые предпринимает маленький ребенок или роженица. От того же, кто пытается подходить к вещам без гипотез, чаще всего укрывается более глубокий смысл. Прежде чем делается первый шаг, уже имеется цель движения, которая отражается в каждом отдельном акте.

Таким образом, можно обнаружить, что все душевные движения получают свое направление благодаря ранее поставленной цели. Но все эти преходящие, осязаемые цели после кратковременного периода стабильности в психическом развитии ребенка оказываются подчинены фиктивным конечным целям, понимаемым или ощущаемым как fix-финал. Другими словами, душевная жизнь человека, словно созданный хорошим драматургом персонаж, устремляется к своему У-акту.

Этот логически безупречный вывод индивидуальной психологии подводит нас к одному важному тезису: любое душевное явление, если оно должно помочь нам понять человека, может быть осмыслено и понято лишь как движение к цели. Конечная цель у каждого возникает осознанно или неосознанно, но ее значение всегда неизвестно.

В какой мере эта точка зрения способствует нашему психологическому пониманию, проявляется прежде всего тогда, когда нам становится понятной неоднозначность вырванных из контекста душевных процессов. Представим себе человека с плохой памятью. Предположим, что он осознал это обстоятельство, а проверка выявила низкую способность запоминания бессмысленных слогов. В соответствии с прежней традицией психологии мы должны были бы сделать заключение: мужчина страдает врожденным или возникшим из-за болезни недостатком способности запоминать. Заметим, однако, что при подобном исследовании обычно делают вывод, который уже выражен в предположении, например, таком: если у кого-то плохая память (или кто-то запоминает всего несколько слогов), то он обладает низкой способностью запоминать.

Индивидуальная психология в данном случае использует совершенно иной подход. Как только удается сделать определенный вывод об органических причинах, обязательно задают вопрос: на что нацелена слабость памяти? Какое это имеет для нее значение? Эту цель мы можем раскрыть лишь на основе знания об индивиде в целом, потому что понимание части проистекает только из понимания целого. Мы обнаружили бы примерно следующее (что подходило бы ко многим случаям): этот человек может доказать себе и другим, что он по каким-то мотивам, которые не называются или не осознаются, но благодаря слабости памяти оказываются особенно действенными, должен остаться в стороне от какого-либо дела или решения (смена профессии, учеба, экзамен, женитьба). В таком случае мы выявили бы, что слабость памяти является тенденциозной и служит орудием в борьбе против подчинения, и при любой проверке способности запоминать мы ожидали бы, что обнаружится именно такой дефект, относящийся к тайному жизненному плану данного мужчины. Следовательно, эта слабость имеет функцию, которая становится понятной только при рассмотрении системы всех жизненных отношений данной личности. Остается еще вопрос, как формируются такие дефекты или недуги. Один «аранжирует» их, намеренно подчеркивая свои общие физические недостатки, считая их личным недугом. Другим настолько удается подорвать веру в свои способности (с помощью вчувствования в ненормальное состояние или тревожных, пессимистических ожиданий и последующего психического напряжения), что они располагают едва ли половиной своей энергии, внимания и воли. Продуцирование этой недостаточности я назвал «комплексом неполноценности».

То же самое мы наблюдаем и при аффектах. Приведем еще один пример. У одной дамы время от времени повторялись приступы страха. До тех пор, пока не удалось выявить ничего более существенного, можно было довольствоваться предположением о наследственной дегенерации, заболевании вазомоторов, вагуса и т. д. Или же можно было подумать (а такая причина напрашивалась сама собой), что в жизненной истории этой женщины было какое-нибудь ужасное событие, травма и все дело в ней. Но если мы рассмотрим эту индивидуальность и проследим линию ее поведения, то обнаружим нечто вроде чрезмерного стремления к господству, к которому в качестве «органа агрессии» присоединяется страх, как только другой человек перестает зависеть от нее или если она не получает ожидаемого отклика, как, например, в случае, когда супруг пациентки без ее согласия захотел уйти из дома.

Наша наука предполагает строго индивидуальный подход и поэтому не склонна к обобщениям. In usum delphini*, однако я хочу привести следующее положение: если я понял цель душевного движения или жизненного плана, то должен ожидать, что все отдельные акты будут соответствовать этой цели и жизненному плану.

С небольшими ограничениями эту формулировку можно применять в самом широком масштабе. Она сохраняет свое значение и в том случае, если ее речь идет о противоположной зависимости: правильно понятые отдельные акты в своей взаимосвязи должны отобразить единый жизненный план и его конечную цель. В соответствии с этим мы формулируем следующее утверждение: независимо от предрасположенности, среды и событий, все психические силы целиком находятся во власти соответствующей идеи, и все акты выражения чувства, мысли, желания, действия, сновидения и психопатологические феномены пронизаны единым жизненным планом. Из этой самодовлеющей целенаправленности проистекает целостность личности. Так в психическом органе проявляется телеология, которая может быть понята как искусная уловка и собственная конструкция индивида, как окончательная компенсация вездесущего человеческого чувства неполноценности. Возможно, краткий комментарий несколько пояснит и вместе с тем смягчит эти еретические положения:

Важнее, чем предрасположенность, объективное событие и среда, их субъективная оценка. Однако такая оценка находится в определенном, часто необычном отношении к реалиям.

 ________________

* In usum delphini (лат.) — для пользования дофина. Так называлось собрание сочинений античных классиков, составленное для наследника французского престола, в котором были исключены все предосудительные с воспитательной точки зрения места. Впоследствии так стал и называть любые издания с исправлениями авторского текста по цензурным мотивам. — Прим. ред.


В психологии масс этот фундаментальный факт трудно обнаружить, поскольку «идеологическая надстройка над экономическим базисом» (Маркс и Энгельс) приводит к сглаживанию индивидуальных различий. Но из оценки отдельного явления, которая чаще всего служит причиной устойчивого расположения духа — чувства неполноценности, в соответствии с бессознательной техникой нашего мыслительного аппарата возникает фиктивная цель — упомянутая окончательная компенсация — и жизненный план как попытка ее добиться*.

Раньше я много говорил о «понимании» человека. Почти столько же, сколько некоторые теоретики «понимающей психологии» или психологии личности, которые всегда умолкают, как только возникает необходимость показать, что же они, собственно говоря, поняли. Весьма велика опасность недостаточно разъяснить эту сторону наших исследований и результаты индивидуальной психологии. Ведь нужно будет выразить живое движение словами, образами, пренебречь различиями, чтобы прийти к единым формулам, и придется совершить ошибку, которую нам строго запрещено допускать на практике: подходить с сухими шаблонами к индивидуальной душевной жизни, как пытаются делать представители школы Фрейда.

Этим замечанием я хочу предварить наиболее важные результаты нашего изучения душевной жизни. Следует подчеркнуть, что обсуждаемая здесь динамика душевной жизни в равной мере обнаруживается и у здоровых, и у больных. От здорового человека невротика отличает более сильная защитная тенденция, которой он «оснащает» свой жизненный план. Что же касается целевой установки и соответствующего ей жизненного плана, то здесь нет никаких принципиальных различий, кроме одного крайне важного факта: «конкретная» цель невротика всегда находится на «бесполезной» стороне жизни.

Следовательно, я могу говорить об обшей цели людей. При ближайшем рассмотрении оказывается, что нам очень легко понять разные движения души, признав в качестве самой общей предпосылки то, что они имеют целью достижение превосходства.

________________

* «Фиктивная цель», расплывчатая и неустойчивая, не поддающаяся измерению, созданная бессознательными силами, не имеет реального существования и поэтому се нельзя полностью определить в терминах причины и следствия. Но, пожалуй, можно как телеологический план души, стремящейся к ориентации, который в случае необходимости всегда принимает конкретную форму.


Об этом многое сказано великими мыслителями, кое-что каждый знает по собственному опыту, большая же часть скрывается в таинственном мраке и отчетливо проявляется только в экстазе или в бреду. Будь то художник, желающий быть первым в своем  деле,  или домашний тиран, беседует ли он с глазу на глаз со своим Богом или унижает других, считает ли он свое страдание самым большим, перед  которым все должны преклоняться, стремится ли он к недостижимым идеалам или  разрушает старых богов, старые рамки и нормы* — на каждом участке  пути  им  руководит  страстное  стремление  к  превосходству,   мысль  о  собственном  богоподобии,  вера  в  свою особую волшебную силу.  В любви он одновременно  хочет  ощущать  свою  власть  над  партнером,   при  выборе  профессии  это проявляется в преувеличенных ожиданиях и опасениях,  даже в самоубийстве он  видит победу над всеми препятствиями, испытывая жажду мести. Чтобы овладеть  вещью  или  человеком,  он может идти по прямой линии, властолюбиво, гордо,  упрямо, жестоко и отважно приняться за дело.  Или же, наученный опытом,  он  предпочтет довести свое дело до победы окольными и обходными путями,  через   послушание,  покорность,  кротость  и  скромность.  Черты характера тоже не  существуют  сами  по  себе  —  они  всегда  соответствуют   индивидуальному  жизненному плану и представляют собой его наиболее важные средства борьбы.

  Нередко  эта  цель всеобщего превосходства выглядит весьма причудливо. Если  рассматривать  ее саму по себе, мы должны отнести ее к «фикциям», или «воображениям».  Файхингер  (Философия  «как  если  бы»,  1913) справедливо говорит,  что,  сами  по себе бессмысленные, такие цели тем не менее играют существенную  роль  в поведении. Это настолько верно для наших случаев, что мы  имеет  право сказать: эта  фиктивная  цель  превосходства,  абсолютно противоречащая  действительности,  стала  основным  условием  нашей прежней жизни.  Она  учит  нас  различать,  придает  нам  твердость  и уверенность, формирует  и  руководит  нашими  действиями и поведением, заставляет наш ум заглядывать вперед и совершенствоваться.

________________

* Или же  по-детски пустыми фразами пытается принизить индивидуальную психологию.


Однако есть и теневая сторона: она легко привносит в нашу жизнь враждебную, воинственную тенденцию, лишает нас непосредственности   ощущений   и   постоянно  стремится  отдалить  нас  от реальности, настойчиво подталкивая к тому, чтобы совершить над ней насилие. Тот, кто рассматривает эту цель богоподобия как реальную и личную, воспринимает ее буквально, вскоре будет вынужден в качестве компромисса избегать настоящую жизнь, искать жизнь рядом с жизнью, в лучшем случае в искусстве, но чаще всего в пиетизме*, в неврозе или преступлении**.

Я не буду вдаваться в частности. Отчетливый признак этой сверхвысокой цели обнаруживается, пожалуй, у всех людей. Иногда она бросается в глаза в поведении и манерах человека, иногда выдает себя лишь в требованиях и ожиданиях. Иной раз ее след отыскивается в смутных воспоминаниях, фантазиях или сновидениях. Если всерьез попытаться ее выявить, то вряд ли можно об этом спрашивать. Однако физическая или духовная установка отчетливо свидетельствует о том, что она происходит от стремления к власти и содержит в себе некий идеал совершенства и безгрешности. В случаях, близких к неврозу, всегда будет обращать на себя внимание стремление сравнивать себя с окружающими и даже с умершими и героями прошлого.

Правильность этого положения можно легко проверить. Иными словами, если человек носит в себе идеал превосходства, что особенно часто наблюдается у невротиков, то столь же часто должны обнаруживаться действия, направленные на подчинение, принижение и дискредитацию других. Такие черты характера, как нетерпимость, несговорчивость, зависть, злорадство, самомнение, хвастливость, подозрительность, жадность — короче говоря, все качества, соответствующие состоянию борьбы, должны проявиться в значительно большей степени, чем это требует, например, инстинкт самосохранения или чувство общности.

Наряду с этим одновременно или сменяя друг друга вслед за рвением и самоуверенностью, с которыми человек стремится к конечной цели, иногда появляются честолюбие, соперничество, отвага, желание помогать, одаривать и руководить. Психологическое исследование здесь должно быть настолько объективным, чтобы моральная оценка не заслонила собой перспективу.

________________

* Пиетизм — набожность, строгое благочестие, часто притворное и лицемерное. — Прим. ред.

** См. главу «Проблема дистанции» в данной книге.


Следует также добавить, что разные черты характера, как правило, вызывают у нас симпатию или презрение. И, наконец, черты враждебности, особенно у невротиков, зачастую бывают настолько скрыты, что обладатель этих качеств справедливо удивляется и негодует, когда ему на них указывают. Старший из двух детей, например, оказывается в весьма неприятной ситуации, потому что он пытается узурпировать власть в семье, проявляя упрямство и своенравие. Младший же ребенок делает это умнее, ведет себя как образец послушания и преуспевает в этом настолько, что становится кумиром семьи, все желания которого исполняются. Когда же в нем пробуждается честолюбие и наступает неизбежное разочарование, то готовность к послушанию разрушается, возникают болезненные навязчивые явления, перечеркивающие любое распоряжение родителей, несмотря на все их усилия заставить ребенка быть послушным. То есть послушание устраняется сменившими его навязчивыми мыслями. Очевиден обходной путь, избранный для того, чтобы выйти на ту же линию, что и у другого ребенка.

Вся сила личного стремления к власти и превосходству заранее приобретает у ребенка соответствующую форму и содержание, тогда как мышление может поверхностно воспринять из этого лишь столько, сколько ему позволяет бессмертное, реальное, заложенное в физиологии чувство общности, из которого происходят нежность, забота о ближнем, дружба, любовь. Стремление к власти проявляется завуалированно и пытается утвердиться на «территории» чувства общности тайным и хитрым способом.

Здесь я должен подтвердить один принцип, давно известный всем знатокам души. Любую обращающую на себя внимание повадку человека можно проследить вплоть до ее истоков в детстве. В детстве формируются и подготавливаются будущие манеры человека, несущие на себе печать окружения. Принципиальные изменения происходят лишь благодаря высокой степени самосознания или индивидуально-психологическому подходу врача при работе с невротиком, когда пациент начинает понимать ошибочность своего стиля жизни.

На примере другого случая, который тоже встречается очень часто, я хочу остановиться на целевой установке невротика более детально. Один весьма одаренный мужчина, добившийся благосклонности достойной девушки благодаря хорошим манерам и любезному обращению, помышляет о помолвке. Вместе с тем в соответствии со своим идеалом воспитания он предъявляет к девушке большие претензии, требуя от нее поистине огромных жертв. Какое-то время она сносит его беспредельные требования, а потом прекращает испытания, разорвав отношения. И тут мужчина буквально начинает «разваливаться» в нервных приступах. Индивидуально-психологическое разъяснение этого случая показало, что цель превосходства у этого пациента, проявившаяся во властолюбивых притязаниях к невесте, не допускала брака, и он, сам того не ведая, должен был довести дело до разрыва, поскольку не считал себя готовым к открытой борьбе, которой ему представлялся брак. Эта неуверенность в себе проистекает из самого раннего детства пациента, когда он, единственный сын рано овдовевшей матери, жил довольно замкнуто, отгороженный от внешнего мира. Из детских лет, проходивших в постоянной домашней борьбе, он вынес неизгладимое впечатление, в котором никогда себе открыто не признавался: он недостаточно мужественен, ему никогда не справиться с женщиной. Эта психическая установка сопоставима с постоянным чувством неполноценности и определенным образом вторгается в судьбу человека, заставляя его поддерживать свой престиж иным способом, а не в исполнении реальных требований на «полезной» стороне жизни.

Нельзя не заметить, что пациент добился того, что было целью его тайной подготовки к безбрачию и к чему подталкивали его страх перед партнером, сцены борьбы и тревожное отношение к женщине. Равно как и то, что он относился к своей невесте как к матери, которую тоже хотел подавить. Такое отношение, продиктованное стремлением к победе, было неправильно истолковано фрейдовской школой как инцестуозная влюбленность в мать. В действительности же детское чувство неполноценности пациента, подкрепленное болезненным отношением к своей матери, понуждает его второй в своей жизни раз довести дело до борьбы с женщиной, опираясь на сильнейшую защитную тенденцию. То, что мы обычно понимаем под любовью, в данном случае является не развитым чувством общности, а всего лишь ее видимостью, карикатурой — средством достижения цели. Цель же сводится к тому, чтобы наконец-то добиться триумфа над подходящим существом женского пола. Отсюда постоянные испытания и требования, отсюда и ожидаемый разрыв отношений. Разрыв не «случился», он по всем правилам искусства был инсценирован, а при его «конструировании» были использованы старые испытанные средства, в которых мужчина упражнялся на своей матери. Теперь поражение в браке исключено, поскольку брак был им предотвращен. В этой установке видна гипертрофированная позиция «личности» по отношению к «целесообразности», естественности. Объяснить это можно наличием боязливого честолюбия. Существуют две формы честолюбия, из которых вторая сменяет первую, как только человек утрачивает мужество в результате поражения. Первая форма стоит позади человека и гонит его вперед. Вторая находится перед человеком и оттесняет его назад: «Если ты перейдешь Галис, то разрушишь великое царство»*. Вторая форма честолюбия свойственна прежде всего невротикам, первая же проявляется у них лишь в виде следов, при определенных условиях. Тогда они тоже говорят: «Да, раньше я был честолюбив». Однако они по-прежнему такие же, только из-за конструирования своего недуга, расстройства, безучастности преградили себе путь вперед. На вопрос: «Где же ты был, когда делили мир?» — они всегда отвечают: «Я был болен». Таким образом, вместо того чтобы заниматься внешним миром, они занимаются собой. Впоследствии Юнг и Фрейд ошибочно истолковали этот важнейший невротический процесс как врожденные (?) типы: один как «интроверсию», другой — как «нарциссизм».

________________

* Галис — река в Малой Азии на границе между Лидией и Персией, образовавшаяся из слез сатиров. Именно эту реку перешел царь Крез, неправильно истолковав предсказание оракула, в котором говорилось о том, что если он перейдет реку Галис, то разрушит великое царство. В предсказании говорилось о царстве самого Креза: он был побежден царем Персии Киром Старшим.


Если в поведении этого мужчины вряд ли осталось что-нибудь загадочное и в его властолюбивой установке мы отчетливо видим агрессию, выдающую себя за любовь, то нервный срыв пациента менее понятен и нуждается в некотором пояснении. Тем самым мы вступаем непосредственно на «территорию» психологии неврозов. Вновь, как и в детстве, пациент потерпел крушение при отношениях с женщиной. В подобных случаях невротику хочется укрепить свою уверенность и укрыться на максимальном расстоянии от опасности*. Наш пациент нуждается в срыве, чтобы лелеять в себе причиняющее боль воспоминание, чтобы поставить вопрос о вине и решить его не в пользу женщины, чтобы впоследствии подходить к делу с еще большей осмотрительностью. Сегодня этому мужчине 30 лет. Допустим, что лет 10—20 он будет носиться со своим горем и еще столько же будет оплакивать свой потерянный идеал. Тем самым он, пожалуй, навсегда застрахует себя от каких бы то ни было любовных отношений и, соответственно, от нового поражения.

Он опять конструирует нервный срыв с помощью старых, проверенных на опыте средств, подобно тому, как, будучи ребенком, отказывался, например, от еды, сна, работы и играл роль умирающего. Теперь чаша с виной возлюбленной опускается, а сам он возвышается над ней по уровню воспитанности и силе характера. И вот он достиг того, к чему стремился: он выше, лучше, а его партнерша «плохая, как и все девушки». Они не могут сравниться с ним, мужчиной. Тем самым он исполнил долг, который ощущал еще ребенком, — показал, что стоит выше, чем женский пол, не подвергая испытанию свои силы.

Мы понимаем, что его нервная реакция не может оказаться слишком острой. Он обязан жить на земле как живой укор женщине**.

Если бы он знал о своих тайных планах, то все его деяние было бы проявлением враждебности и злого умысла, поэтому поставленная цель — его возвышение над женщиной — была бы вообще недостижима. Ведь он увидел бы себя таким, каким его видим мы, он обнаружил бы, как фальсифицирует все и подводит к заранее намеченной цели.

________________

* См. «Проблема дистанции» (Философия «как если бы», 1913).

** Становится очевидной параноидная черта. См.: «Жизненная ложь и ответственность в неврозе и психозе» (Философия «как если бы», 1913).


То, что с ним происходило, не было бы больше «судьбой», не говоря уже о том, что для него это оказалось плюсом. Его цель, жизненный план, жизненная ложь требуют этого плюса! Поэтому и «получается», что этот жизненный план остается в бессознательном. И таким образом можно думать о судьбе, за которую не отвечаешь, а не об осуществлении долго готовившегося, ухищренного плана, за который несешь ответственность.

Оставлю в стороне подробное изображение «дистанции», которую невротик устанавливает между собой и решением (в данном случае браком), а то, как он это делает, ограничу описанием «невротического конструирования». Следует только указать, что эта дистанция отчетливо проявляется в «боязливой установке» пациента, в его принципах, мировоззрении и жизненной лжи. Наиболее действенными для ее проявления всегда оказываются невроз и психоз. Необычайно велика также склонность к проистекающим из этих же источников перверсиям и разного рода импотенции. Сделка и примирение человека с жизнью проявляются в конструкции, состоящей из одного или нескольких сослагательных предложений: «Если бы что-то было по-другому!..»

Вопросы воспитания, которым наша школа придает самое большое значение (см.: «Лечение и образование», 1929), строго вытекают из этих отношений.

Из плана данной работы следует, что наше исследование, как и лечение, идет в обратном направлении: сначала рассматривается цель превосходства, затем разъясняется состояние борьбы человека* (особенно невротика) и только потом делаются попытки понять источники этого важного душевного механизма. Одну из основ этой психологической динамики мы уже раскрыли: она заключается в исходной склонности психического аппарата обеспечивать приспособление к реальности с помощью уловки, фикции и целевой установки.

________________

* «Борьба за существование», «борьба всех против всех» и т. д. являются лишь иными перспективами того же самого отношения.


Я должен вкратце осветить, каким образом цель — богоподобное превосходство преобразует отношение индивида к своему окружению, делает его воинствующим и как в борьбе человек стремится приблизиться к цели путем прямой агрессии или по направляющей линии предосторожности. Если проследить за ходом развития этой агрессии до раннего детства, то, как правило, можно обнаружить фундаментальный факт, служащий ее причиной: в течение всего периода развития ребенку присуще чувство неполноценности по отношению к родителям, братьям и сестрам и окружающим. Из-за незрелости органов, неуверенности и несамостоятельности, в силу потребности опираться на более сильного и болезненно переживаемого подчиненного положения среди других у ребенка развивается чувство ущербности, которое проявляется во всех сферах его жизнедеятельности. Чувство неполноценности вызывает у него постоянную тревогу, жажду деятельности, поиск новых ролей, желание сравнивать свои силы с силами других, предусмотрительность, физическую и психическую подготовку. От чувства неполноценности зависит вся познавательная способность ребенка. Таким образом, будущее становится для ребенка краем, который должен принести ему компенсацию. Состояние борьбы также отражается на чувстве неполноценности ребенка, и компенсацией для него является только то, что надолго упраздняет его нынешнее жалкое положение и возвышает над всеми остальными. Таким образом, у ребенка возникают целевая установка и фиктивная цель превосходства, где его нищета превращается в богатство, подчинение — в господство, страдание — в радость и удовольствие, незнание — во всезнание, а неумение — в мастерство. Эта цель устанавливается тем выше и удерживается тем принципиальнее, чем сильнее и длительнее ребенок испытывает неуверенность в себе и чем больше он страдает от физической или умеренной умственной слабости, чем сильнее он ощущает, что его оттесняют на задний план.

Тот, кто захочет раскрыть эту цель, должен понаблюдать за ребенком во время игры, за его занятиями в свободное время или фантазиями о выборе будущей профессии. Постоянные изменения в этих устремлениях — это лишь видимость, в каждой новой цели он предвосхищает свой триумф. Необходимо указать еще на один вариант такого построения планов, часто обнаруживающийся у менее агрессивных детей (у девочек и особенно у тех, кто часто болеет): они научаются использовать свою слабость и тем самым заставляют других подчиняться себе. Такие дети и в дальнейшем будут постоянно пытаться это делать, пока их жизненный план и жизненная ложь не будут полностью раскрыты.

Внимательному наблюдателю открывается особый аспект: характер этой компенсаторной динамики выдает неполноценность половой роли и стремление к сверхмужским целям. В нашей культуре, ориентированной на мужчину, от девочки, равно как и от мальчика, требуются совершенно особые усилия и уловки. Среди них, бесспорно, много полезных. Сохранить их, но при этом раскрыть и обезвредить бесчисленные руководящие линии, ошибочные и приводящие к болезни, является нашей сегодняшней задачей, выходящей далеко за рамки врачебного искусства, от которого наша общественная жизнь и система воспитания могут ожидать ценнейших ростков. Ведь целью этого жизненного воззрения является усиление чувства реальности, ответственность и замена скрытой враждебности взаимной доброжелательностью, чего можно добиться, лишь сознательно развивая чувство общности и сознательно разрушая стремление к власти.

Мастерское изображение властолюбивых фантазий ребенка можно найти в романе Достоевского «Подросток». У одного моего пациента они проявлялись особенно ярко. В его мыслях и сновидениях всегда повторялось желание: пусть другие умрут, чтобы у него самого был простор для жизни, пусть другим будет плохо, чтобы он получил лучшие возможности. Такая манера поведения напоминает безрассудность и бесчувственность многих людей, объясняющих все свои беды тем, что слишком много людей живет на свете. Подобные побуждения сделали более приемлемой идею о мировой войне. Уверенность в таких фикциях заимствуется из других сфер, в данном случае из основополагающих фактов капиталистического производства, при котором действительно чем хуже одному, тем лучше другому. «Я хочу стать могильщиком, — сказал мне один четырехлетний мальчик,— я хочу быть тем, кто закапывает других».



Страница сформирована за 1.79 сек
SQL запросов: 190