Еще раз о сексуальности
Как в последующем было убедительно обосновано многими аналитиками, человеческая сексуальность исходно травматична. Но, вопреки бытующему упрощенному пониманию психоанализа, увидеть в любом символе сексуальную подоплеку — это еще совсем не психоанализ. И хотя без сексуального аспекта концепция Фрейда была бы чем-то иным, суть психоанализа прежде всего состоит в изучении индивидуальности пациента, специфических особенностей его личности, отношений, мышления и речи. При этом в процессе психоаналитической беседы самое существенное внимание обращается вовсе не на сексуально окрашенные переживания, а на особенности логического построения повествования об имевших место или даже вымышленных событиях («фантазмах»).
Очень важно понять следующий тезис: излагаются ли пациентом подлинные события или полный вымысел, иногда явно создаваемый непосредственно в процессе рассказа, является ли содержание последнего противоречивым или даже взаимоисключающим — для психоаналитика не имеет значения. Мы еще вернемся к этому тезису чуть позднее. Здесь же можно лишь добавить, что раскрывающаяся в таких рассказах специфика личности пациента и ее отношений, бесспорно, представляет огромный аналитический материал, ценность которого для любого психотерапевта, независимо от тех или иных пристрастий и позиций, огромна.
Восстановление полного смысла
Особое внимание в психоаналитическом изучении пациента, а позднее — ив изучении культуры и языка, Фрейдом уделялось остротам и двусмысленностям, которые он обозначил термином «социальное». Постулируя необходимость выделения категории «социального» и подчеркивая его отличие от сновидений (одна из функций которых состоит в доставлении удовольствия), автор теории психоанализа уточнял, что остроты и двусмысленности доставляют удовольствие только в процессе межличностного общения (с этой точки зрения, сон — это внутренняя работа психики или результат «общения» или «информационного обмена» сознания с бессознательным, в процессе которого последнее хочет нам что-то сообщить). При этом для получения удовольствия от острот и двусмысленностей нужно, во-первых, чтобы используемые слова выражали значения отличающиеся от общепринятых и, во-вторых, чтобы этот второй смысл был понятен всем собеседникам, так как только в таком случае возникает специфический процесс их объединения этим пониманием. На этом психологическом эффекте построены многие литературные и сценические жанры.
Этот особый вид общения, в основе которого лежат остроумные обороты, каламбуры и недомолвки, красноречивые жесты и другие средства невербальной коммуникации, а также возникающие при этом эффекты Фрейд назвал «восстановлением полного смысла». Образно говоря, нашему сознанию «приятнее» обнаруживать скрытый смысл, чем получать его в «разжеванном» виде. Этот психологический феномен лежит в основе огромной скорости распространения свежих анекдотов и трасформации (с учетом фантазмов) всевозможных слухов, нередко базирующихся лишь на оброненных кем-то недомолвках и многозначительном умалчивании об источниках информации. «Восстановление полного смысла» в индивидуальном сознании может принимать самые непредсказуемые формы.
Таким образом, если цель сновидений, по Фрейду, состоит в достижении психологического комфорта путем бессознательного отреагирования тем, доставляющих в бодрствующем состоянии неудовольствие, то предназначение остроумия — доставлять удовольствие непосредственно. Естественно, что последний механизм, в сравнении со сновидениями, является эволюционно более поздним.
Психоаналитическая практика
С 1902 года Фрейд начинает систематически применять психоаналитическую терапию, основанную на свободном от любых социальных ограничений раскрепощении вербальной (т. е. словесной) активности пациентов и предложенных им аналитических подходах. Как уже отмечалось, первые психоаналитические сеансы были непродолжительными и нередко напоминали, возможно, несколько более (с точки зрения общепринятой морали и нравственности) откровенную беседу или своеобразную исповедь. Однако в последующем они стали более длительными и гораздо более сложными с точки зрения методики их проведения и техники, что — в свою очередь — потребовало разработки специфических принципов подготовки психоаналитиков и правил осуществления терапии.
Основное правило классического психоанализа предполагало, что вначале психоаналитик сохраняет молчание на протяжении практически всего сеанса. Он должен молчать, даже несмотря на настойчивые попытки пациента вступить в «контакт», получить ответ на «запрос» (чаще всего в виде поощрения или осуждения), в какой бы форме этот запрос не проявлялся — завуалированном или открытом приглашении к обоюдной беседе. В этом и состоит коренное отличие психоанализа от рациональной (рассудочной) терапии, при которой лечебный эффект достигается именно в процессе собеседования терапевта с пациентом путем мотивированного убеждения или разубеждения в неверности тех или иных психологических установок пациента (с целью изменения отношения к ситуации, если ее саму нельзя изменить), или путем подсказки тех или иных индивидуально и социально-приемлемых вариантов решения внешних или внутренних конфликтов.
Постепенно в общественном мнении среднего и привилегированного класса о благополучном во всех отношениях человеке укоренилось представление, что он обязательно должен иметь своего врача, своего юриста и своего психоаналитика. И это, безусловно, верно, так как психоанализ позволяет не только решить внутренние проблемы, но и открывает принципиально иные горизонты в межличностном взаимодействии, проявлении способностей и талантов личности, достижении успеха в творчестве или карьере.
Почему здесь говорится только о среднем и привилегированном классе? Дело в том, что и подготовка психоаналитика, как специалиста высочайшего уровня квалификации, и его терапевтическая работа стоят достаточно дорого — от 70 до 150 долл. в час в западных странах и от 10 до 50-70 — в России. Когда меня спрашивают, почему эти сеансы так дороги, я обычно объясняю, что, во-первых, это очень трудная и очень ответственная работа, а во-вторых — на каждой часовой сессии я использую всю свою подготовку, которая заняла около 10 лет, и весь свой 30-летний профессиональный опыт, а это кое-чего стоит. И я могу сказать, что у меня еще не было ни одного пациента, который сказал бы, что время и деньги, затраченные на анализ, были затрачены зря. Очень часто можно встретить попытки противопоставления психотерапии и медикаментозного лечения. Психоаналитики не против психофармакологии, но мы всегда были и будем против ее изолированного, необоснованного и бесконтрольного (то есть — без сочетания с систематической психотерапией) применения. Психофармакология в «чистом виде» — без психотерапии — это, безусловно, лечение «для бедных». Психические проблемы не имеют химического решения. Иногда, прежде чем прикасаться к психической травме, ее нужно обезболить, но если лечить «перелом» только обезболиванием, то он, возможно, и срастется, но кое-как.
Регрессия
Итак, предложив пациенту говорить все, что приходит ему в голову, во время сеанса терапевт преимущественно хранит молчание. Но несмотря на это вербальное и эмоциональное безмолвие, между терапевтом и пациентом возникает специфическая связь, которую, как уже отмечалось, Фрейд обозначил термином «перенос». Молчание психоаналитика, бесспорно, фрустрирует (вызывает неудовлетворенность) пациента и побуждает его (в определенной степени из желания вызвать хоть какую-то ответную реакцию) рисовать картины все более мрачных и «зловонных» воспоминаний, погружаясь во все более глубокие слои психики и, как правило, обращаясь при этом к ранней юности и детству. Это могут быть как воспоминания, так и псевдовоспоминания, но и последние — у всех разные и глубоко личностно обусловлены. Это «погружение» в далекие воспоминания и чувства Фрейд обозначил термином «регрессия». Оставаясь без ответа, запрос приобретает все более примитивные (в индивидуально-историческом аспекте личности) формы, такие как потребность в материнской любви, заботе, наказании или прощении, вплоть до «желания быть отшлепанным».
В более общем варианте регрессия, как один из способов психологической защиты, состоит в возвращении к более ранним стереотипам поведения и как бы восстановлении в общении тех заведомо успешных в прошлом (преимущественно—в детстве) способов реагирования или ситуаций, в которых переживалось чувство удовольствия (связанное с родительской любовью и ощущением защищенности). При этом запрос всегда остается направленным на психоаналитика, проводящего сеанс.
Несколько отвлекаясь, скажем, что в зависимости от проблем пациента и фигур его ранних привязанностей (и гораздо меньше — от личности терапевта) последний может «принимать» на себя (в переносе) самые различные роли, которые он должен четко осознавать и отслеживать. Я, например, несмотря на залысины и наличие у меня усов, нередко чувствовал, что, обращаясь ко мне, пациент на самом деле апеллирует к матери или бабушке, или тете, или сестре. И чаще всего этот запрос был обусловлен потребностями в принятии, любви, понимании и защите, которые не были в должной мере реализованы в детстве. В результате — не сформировалась способность к пониманию и принятию себя и других или эта способность претерпела невротические трансформации. Чаще всего это относится к любви и способности любить, в первую очередь — себя, а затем и другого — дарить и принимать любовь. Чувства характеризуются не только количественно, но и с точки зрения их целостности. Образно говоря, если мне дали два яблока, я могу отдать одно вам, и у каждого будет по яблоку. Если мне досталось только одно, я, скорее всего, смогу дать только половину, и целого яблока не будет ни у кого. Если у меня всего треть яблока, я в лучшем случае могу предложить вам надкусить…
Нужно отметить, что в процессе регресса на аналитика переносятся не только чувства, которые уже имели место в прошлом в отношении значимых фигур детства, но и стереотипы ожидаемого реагирования. Достаточно типичен такой вариант диалога пациента (П) и аналитика (А):
П.: Да, я знаю, что сейчас вы подумали о том, что я никогда не был самостоятельной личностью.
А.: Почему я должен был так подумать?
П.: Моя мать всегда так говорила.
Как многократно свидетельствует практика, родительская оценка и сформированные (в семье) ранние паттерны поведения оказываются чрезвычайно устойчивыми. Но мы никогда не пытаемся разрушать эти стереотипы, а последовательно работаем над их модификацией.
Интерпретации
После сеанса, а точнее после определенной серии сеансов, психоаналитик может вступить в активный контакт с пациентом, при этом выступая в роли не столько собеседника, сколько интерпретатора полученного материала. Следует сразу подчеркнуть, что интерпретация — самый сложный этап работы психоаналитика. Она всегда предполагает определенную многозначность и долю неопределенности, а в некоторой степени — и незавершенности. Ее основная и фактически единственная задача — попытаться на основании выявленных следов восстановить забытое, а нередко — в той давней ситуации — еще и не понятое. Но «забытое» не следует воспринимать прямо. Здесь надо подчеркнуть одно очень важное положение: в процессе интерпретации психоаналитик конструирует не какой-то правдоподобный или хотя бы приближенный по отношению к излагавшимся (реальным или предполагаемым) событиям рассказ, а формирует такую последовательность и нюансировку «сюжета», которая у него, как конкретного человека и специалиста, сложилась на основании отрывочных или перепутанных следов памяти пациента. Многим это трудно понять, но тем не менее: сколько существует психоаналитиков, столько может быть и интерпретаций, так как с каждым из них у одного и того же пациента будут складываться свои особые отношения. Но в любом случае, естественно, интерпретация исходит из психоаналитической теории развития и особенностей личности пациента, его установок и отношений, содержания его мотивационной и эмоциональной сферы.
Сам Фрейд любил сравнивать деятельность психоаналитика с работой археолога, который по отдельным черепкам, найденным в осадочных породах, пытается воссоздать сущность давно минувших эпох и постигших их обитателей катаклизмов.
На первый взгляд, такой подход может показаться странным. Но он достаточно объективно учитывает, во-первых, то, что достоверность излагаемых в процессе сеансов воспоминаний и ролевых отношений участников прошлых событий чаще всего весьма сомнительна (это очень хорошо демонстрируется в известном итальянском фильме «Супружеская жизнь»), а во-вторых, этот подход, также объективно, исходит из того, что одним из основных активирующих факторов любого изложения, и в частности речи пациента, является связность рассказа и те внутренние мотивы, которые побуждают рассказчика именно к такому изложению имевших место или вымышленных событий, именно к такому изображению собственной роли в этих событиях или «фантазмах». Естественно, что наши знания об этих «эпохах» в далеком прошлом пациентов всегда неточны, отчасти — поверхностны и весьма приблизительны, но, как и любые исторические исследования, знания о себе тяготеют к упорядоченности и объяснительности в терминах и понятиях актуальной картины внутреннего мира.
Еще одно важное уточнение. Сама связность рассказа в таких случаях, как и во многих других, более направлена на установление, а иногда и сиюминутное воссоздание того или иного порядка вещей или взаимосвязей событий, даже если таковые вообще отсутствовали в прошлом, с припоминанием подробностей, которых не было и даже не могло быть, но именно они нередко и представляют наибольшую важность для психоаналитического исследования. При этом в процессе интерпретации терапевт исходит из принципа, что каким бы ни был «симптом», он всегда соответствует причине, которая остается «вытесненной», но не «забытой» (в обычном понимании этого слова), и поэтому проявляется лишь в процессе спонтанной (неконтролируемой) речи говорящего.
Роль и значение интерпретаций в психоанализе, а также методические подходы к ним существенно менялась на протяжении уже 100-летней истории этого направления психотерапии. Один из возможных вариантов такой модификации читатель может увидеть в демонстрационном примере, названном «Психоанализ без интерпретаций». В приложении читатель сможет «заглянуть» в кабинет аналитика и увидеть, что происходит в процессе реальной сессии.
Симптом в психоанализе
Напомним, что Фрейд понимал под «симптомом». Прошлое, по Фрейду, всегда присутствует в актуальной жизни индивида и влияет на все его поступки и отношения, даже если это влияние активно и не осознается. Это прошлое, выявляемое в процессе психологического изучения по значимым случайностям, оговоркам, опискам, неожиданной игре слов и т. п., свидетельствующим о чем-то скрываемом даже от самого себя, Фрейд и называл «симптомами». В отдельную категорию им выделялись так называемые «симптоматические действия», под которыми подразумевались обычно кажущиеся незначимыми или несущественными нюансы поведения, типа перебирание складок платья или пуговиц, комканье платка, которые также имеют определенный скрытый смысл, особенно — при сопоставлении с темами рассказов, на фоне которых они проявляются или невербальный фон которых они создают.
Вопрос об отношении прошлого и настоящего в индивидуально-психическом «преломлении» является чрезвычайно интересным. Диапазон определяемого или ощущаемого как настоящее может варьироваться в самых широких пределах. Во многих работах отечественных и зарубежных авторов было убедительно показано, что временная упорядоченность тех или иных действий или событий нередко возникает или воссоздается лишь на основе осознания (и не всегда верного) их причинной связи. При этом, чем актуальнее или чем индивидуально значимее событие для личности, тем «ближе» оно оказывается в сознании к настоящему, несмотря на его действительную временную удаленность. Например, в течение одного и того же изложения событий мой пациент сообщает, что недавно он развелся с женой, а затем на вопрос: «Откуда шрам на руке?» — отвечает, что это уже давно был перелом. При восстановлении же истинной хронологии событий оказалось, что развод (который «недавно») более чем на год предшествовал перелому (который «давно»). «Симптом», по Фрейду, всегда выступает как болезненное переживание прошлого, которое не стало в полном смысле прошлым, так как было не забыто, а «вытеснено» (чтобы это стало чуть понятнее, попробую пояснить образно — это как бы защита от переживаний или сопротивление сознания по отношению к информации, о которой и помнить тяжело или даже невозможно, но и забыть нельзя). Поэтому симптомы, появляющиеся в рассказе пациента, а нередко и весь рассказ в известной мере не являются воспоминанием. Точнее всего этот феномен поясняет уже использованная мной игра слов: «Нельзя вспомнить то, что не было забыто». И именно на перевод этих симптомов в «давнюю» память, в прошлое, а также переоценку его и направлена работа психоаналитика. Его основная задача состоит в том, чтобы затаенное, но не забытое, скрываемое даже от самого себя вначале «всплыло» на уровень активного восприятия пациента, стало осознаваемым, чтобы затем, после переосмысления (как правило, при участии психоаналитика), действительно стать забытым, а не вытесненным, действительно — прошлым со всей совокупностью нормального отношения к прошлому как к тому, что уже прошло, рассеялось, забылось, что уже не волнует, не терзает, не беспокоит. Кстати, последнюю фразу многие психотерапевты включают в формулы гетеро— и аутовнушений. Термин переосмысление не совсем верно отражает суть процесса, так как в него входит и отреагирование, и оплакивание (как в переносном, так и в прямом смысле), и еще масса других составляющих, которые постоянно требуют напряженного внимания аналитика.
Этот методический прием исходит из того, что в жизни каждого есть такие не осмысленные, не пережитые и даже никогда ранее не озвученные воспоминания, мысли, желания и влечения. И этот эмоциональный «багаж» нередко оказывается настолько тяжелой ношей, что «поднять» еще хоть что-нибудь — сил уже не остается. И так же как анализ биохимических составляющих тканей организма пока невозможно сделать бескровно, так и анализ психики без слова, как материального и структурированного ее носителя, невозможен. И хотя некоторые ученые считают, что со временем удастся анализировать содержание интрапсихической сферы по показателям пространственно-временной организации биоэлектрических процессов мозга, для меня эта гипотеза пока представляется попыткой угадать, что идет на экране телевизора на основании замера сопротивления тока в цепи.
Но терапевтическая эффективность приведенного психоаналитического приема была бы невозможна, если бы в качестве основной задачи не ставилась интеграция Эго пациента. Но это уже слишком специальный вопрос, который вряд ли уместно излагать в книге по элементарному психоанализу, тем более что мы еще вообще практически не говорили о широко известных Оно, Я и Сверх-Я.
