Часть 4. КОНТРОЛЬ НАД АГРЕССИЕЙ

Нет необходимости повторять мрачную статистику. Печальный факт для всех весьма очевиден: жестокие преступления неизменно становятся более частыми. Как может общество сократить ужасающее число случаев проявления насилия, которое его так беспокоит? Что мы — правительство, полиция, граждане, родители и воспитатели, все мы вместе — можем сделать для того, чтобы наш социальный мир стал лучшим или, по крайней мере, более безопасным?

РАЗЛИЧНЫЕ РЕКОМЕНДАЦИИ

Специалисты, занимающиеся исследованием поведения человека, предлагают различные доктрины. Многие считают здравым наказывать преступников, которые нарушают наши законы. Это политика устрашения, которая широко поддерживается многими общественными социальными кругами, а также большинством полицейских агентств, юристов и довольно обширным рядом ученых. Если поведение можно контролировать посредством его последствий (так, как правило, утверждают ученые), значит, можно понизить уровень преступности, показывая потенциальным преступникам, что их злодеяния будут иметь негативные для них последствия¹.

_____________________

¹ Уилсон и Гернстейн (Wilson & Herrnstein, 1985), наряду с другими учеными, предпочитают именно этот подход к контролю над преступным поведением и высказывают свои аргументы по этому поводу.

 Зигмунд Фрейд также симпатизировал методу устрашения. Он считал, что цивилизация в конечном счете основывается на силе, а не на любви и милосердии. Наши законы всегда «готовы направить свои силы против индивида, оказывающего им сопротивление» (Freud, 1933/1950). Угроза наказания оберегает закон и порядок и является основой, на которой построено общество.

Довольно большое число юристов и ученых-правоведов разделяют этот взгляд. Они настаивают: преступление карается законом для того, чтобы предотвратить дальнейшие проступки (хотя, конечно, это не является оправданием суровых санкций). Неумение надлежащим образом обращаться с негодяями только поощряет преступления. Как-то один англичанин выразил эту мысль так: «Люди не склонны к конокрадству, но лошади могут быть украдены».

Защитники системы наказания, конечно же, являются не единственными, кто высказывается по этому поводу. Встречаются и такие люди, кто утверждает, что применение наказания никоим образом не является столь эффективным способом снижения преступлений, как это подразумевается, и что оно редко приносит положительные плоды.

«Мир не становится лучше благодаря использованию силы или полицейских дубинок»,— говорят они. Опасность понести тяжкое наказание в действительности не останавливает людей от убийства тех, кого они ненавидят, и, разумеется, не учит их решать свои ссоры дружеским и конструктивным способом. Еще хуже, говорят те же оппоненты, когда мы призываем к вынесению смертного приговора убийце. Тем самым мы толкаем к мщению и обнаруживаем примитивную сторону человеческой натуры. «Казня убийц,— заметил однажды один из авторов,— мы совершаем ту же ошибку, что и ребенок, бьющий стул, о который он ударился».

Как можно избежать подобной ошибки? Некоторые психологи, специалисты по психическому здоровью, полагают, что идеальным решением проблемы преступного насилия является, по общему мнению, поиск способов «очищения» и «освобождения» от сдерживаемых агрессивных импульсов. Они утверждают, что люди могут уменьшить силу импульсов, задействовав их иным образом: в воображении, или в реальной ситуации, или даже в спортивных соревнованиях. Я называю таких специалистов терапевтами-вентиляционистами, из-за их веры в успех «проветривания» чувств. Психологи также говорят, что такие психиатры придерживаются гидравлической концепции мотивации, так как они, по существу, считают, что внутри у человека есть некий резервуар, где аккумулируется агрессивная энергия, которая постоянно толкает его совершать физическое насилие (см.: Zillmann, 1979, р. 118-122; Berkowitz, 1970 b, July 1973 b; Geen & Quanty, 1977; Feshbach, 1984).

Некоторые специалисты по психическому здоровью, сторонники позиции «гидравлики мышления», в том числе Фрейд и его последователи, считают, что импульс к совершению насилия является инстинктивным и что он аккумулируется сам по себе как результат неизвестных биологических процессов. Остальные хотя и не утверждают, что существует агрессивный инстинкт, тем не менее полагают, что люди ведут себя как склады спрессованных сильных импульсов. Согласно им, мы носим внутри себя последствия различных агрессивных импульсов, появившихся в результате угроз и фрустраций, пережитых нами в нашей жизни. Разумно, в целях сохранения нашего психического здоровья, дать разрядку этим сдерживаемым агрессивным побуждениям. Вентиляционист Фриц Перле (Fritz Perls), один из создателей гештальттерапии, привел следующий аргумент:

Если человек сдерживает агрессию… если он загнал в бутылку свою ярость, мы можем найти выходное отверстие. Мы должны дать возможность этому человеку выпустить пар. Когда он ударяет по мячу, колет дрова или выполняет любое другое агрессивное действие, например играет в футбол, часто случаются чудеса (Perls, 1969, р. 116).

Сторонники более экстремальных подходов пошли гораздо дальше. Они приписывают многие болезни общества отсутствию достаточного числа выходов агрессивным импульсам. «Если общество в опасности,— сказал как-то один из них,— то это не из-за агрессивности людей, а потому, что их агрессивность подавляется» (Storr, 1968, р. 109). То есть, по общему мнению этих психологов, должны быть найдены соответствующие способы освобождения агрессивной энергии, которая образуется внутри нас.

Что является альтернативой, если эта концепция неверна? Обширное изучение вопроса показывает, что в этой концепции действительно допущена ошибка. Но что можно сделать в случае нашей неспособности реабилитировать сильных преступников или смирить их через игры в футбол, плавание на каноэ или восхождение на гору? Может быть, нужен какой-то иной способ психологического вмешательства, который бы придал особое значение воспитанию и излечению преступников? Карла Меннингера, известного во всем мире создателя Клиники Меннингера, настолько отталкивали традиционные способы борьбы с преступниками, что он назвал одну из своих книг «Криминальность наказания». «И пока дух мщения носит некоторый отпечаток респектабельности, — писал он, — и проникает в общественные умы, вселяя этого дьявола в букву закона, мы не продвинемся ни на йоту вперед в направлении к обузданию преступлений» (Меnninger, 1968, р. 165). По мнению Меннингера и многих других, лучший путь к снижению преступности — это реабилитация или очищение преступников.

Часть 4 посвящена этим трем основным способам контроля и снижения насилия: угрозе наказания людей, ведущих себя агрессивно, «разрядке» сильных импульсов посредством различных форм выплеска агрессивных эмоций и поощрению к освоению нового поведения. Каждый из этих подходов сталкивается со многими трудностями. В главе 10 внимание сосредоточено на эффективности внешнего общественного контроля; также будет описано исследование системы наказания на примере введения смертной казни и ограничения возможности использования огнестрельного оружия. В главе 11 речь пойдет о психологических воздействиях на человека, о процедурах, направленных, по сути, на то, чтобы изменить побуждения человека нанести вред другому. В этой связи я хочу сконцентрироваться в основном на подходах, поощряющих людей выражать свои чувства и эмоциональные импульсы, а также на других психологических методах, в основном пытающихся помочь человеку освоить новое для него поведение.

Глава 10. НАКАЗАНИЕ И СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТРОЛЬ

Использование наказания для сдерживания насилия. Наказание: «за» и «против». Удерживает ли наказание от применения насилия? Снижает ли контроль над применением оружия количество преступлений, связанных с насилием?

ИСПОЛЬЗОВАНИЕ НАКАЗАНИЯ ДЛЯ СДЕРЖИВАНИЯ

НАСИЛИЯ НАКАЗАНИЕ: «ЗА» И «ПРОТИВ»

В главе 6 «Развитие склонности к насилию» описаны эффекты наказания в нескольких деталях, внимание сосредоточено на роли наказания в развитии относительно устойчивой манеры насильственного поведения. В этой главе я задаю вопрос, может ли угроза наказания минимизировать вероятность проявления агрессивности, главным образом когда потенциальный агрессор надеется, что он не понесет плату за свое поведение (см. также: Parke & Slaby, 1983; Solomon, 1964; Blanchard & Blanchard, 1986).

Даже с учетом этого различия многое из теорий и исследований, описываемых в главе 6, также применимо здесь. Обзор основных точек зрения будет очень полезен.

Аргументы против наказания как сдерживающего средства

Немало воспитателей и специалистов-психиатров осуждают использование наказания как попытки повлиять на поведение детей. Сторонники отказа от применения насильственных методов сомневаются в нравственности использования физического насилия, даже в целях социального блага. Другие специалисты настаивают на том, что эффективность наказания маловероятна. Оскорбленные жертвы, говорят они, могут приостановиться в совершении осуждаемых поступков, однако подавление будет лишь временным. Согласно этому взгляду, если мать шлепает своего сына за драку с сестрой, мальчик может на время перестать проявлять агрессию. Однако не исключена возможность, что он ударит девочку снова, особенно если полагает, что его мать не увидит, как он это делает. Что еще хуже, с точки зрения сторонников насильственных методов, он может даже стать более агрессивным.

Противостояние физическим наказаниям в школах. Те же возражения, особенно возможность нежелательных побочных эффектов, направлены против использования телесных наказаний в школах. Еще в большей степени, чем наложение физического наказания, говорят оппоненты, избиение ударяет по самолюбию подростков и может даже усилить их непокорность. Кроме того, удар ребенка указкой или линейкой по ягодицам ничего не решает. Столкнувшись с этими протестами, двадцать американских штатов запретили телесные наказания в школах; девять из этих запретов вступили в силу закона в период с 1987 по середину 1990 года. Противники такой практики в Европе даже более единообразны. Что касается этого вопроса, ни одна европейская нация, за исключением Великобритании, не позволяет своим учителям физически наказывать учеников за нарушения дисциплины.

Опасность взрывов или выстрелов, как правило, не останавливает врага. В то время как физическое наказание часто бывает неэффективным при применении к детям, оно может быть даже более бесполезным в случае со взрослыми. Приведем пример, который, скорее всего, не придет вам на ум в данном контексте: бомбежка американцами Северного Вьетнама во время вьетнамской войны показала, насколько неэффективным может быть наказание во многих случаях. Конечно, войска США могли бы сделать больше: они могли бы стереть с лица земли всю организованную оппозицию, нанеся ядерный удар по врагам. Но даже без ведения ядерной войны Соединенные Штаты нанесли жестокое наказание жителям Северного Вьетнама, сбросив на них большее количество бомб, чем было сброшено на Германию во время Второй мировой войны. И все было зря. Жители Северного Вьетнама продолжали свою борьбу, несмотря на смерть и разрушения. Как нам известно, в итоге они вытеснили Соединенные Штаты из Юго-Восточной Азии. Несмотря на весь нанесенный врагу ущерб, мы не смогли подчинить его своим желаниям, бомбардировки только укрепили его решительность¹.

________________

¹ Карноу (Karnow, 1983) оценивает результаты истории вьетнамского конфликта следующим образом: «Американские воздушные удары против Вьетнама продолжались почти ежедневно с марта 1965 по ноябрь 1968 года. Сбрасывались миллионы тонн бомб, ракет и снарядов — приблизительно 800 тонн каждый день в течение трех с половиной лет… Одной из целей данной операции было нанести моральный удар ханойским лидерам и заставить их уйти с юга; другой целью было ослабить боевую мощь коммунистов. Однако ни одна цель не была достигнута ни на йоту… Макнамара, главный вдохновитель воздушной наступательной операции… утверждал: "Вражеские действия на юге, на основании тех отчетов, что я видел, не могли быть остановлены без воздушных бомбардировок — короче говоря, без фактического уничтожения Северного Вьетнама и его населения"» (р. 454).

Возможные опасности приклеивания ярлыков. Социологи также определили другие возможные недостатки использования наказания в качестве процедуры социального контроля. Концепция социологов, известная как теория приклеивания ярлыков, утверждает, что многие становятся людьми с отклонениями в результате того, что им приклеивают ярлык «правонарушителя». Так как общество опасается их как дурных людей, их самоидентичность изменяется. Они начинают думать о себе как о людях вне закона и действуют соответственно. С этой точки зрения люди, наказанные системой уголовного правосудия, слишком подходящие объекты для навешивания ярлыка — сами себе или другими — «человека с отклонением от нормы» и «правонарушителя». Вместо того чтобы удержать их от правонарушений, наказание увеличивает вероятность совершения будущих преступлений, так как они действуют согласно этой идентичности (эта концепция обсуждается в: Gibbons, 1987; Sherman & Berk, 1984 а).

Наказание часто бывает неэффективным в случае с психопатами. Что бы я ни говорил, неоспоримо, что угроза наказания особенно неэффективна для некоторых типов людей, особенно для психопатов. Как я уже упоминал в главе 5, эти люди имеют тенденцию быть в высшей степени импульсивными. По исследованию Джозефа Ньюмена (Joseph Newman's), психопаты часто упорствуют в своем поведении, они расположены всегда играть свою роль, даже когда им становится доступной информация, указывающая на то, что их поведение неуместно и оно, возможно, будет наказано. Резонно предположить тогда, что, если психопаты сильно расположены напасть на кого-либо, они могут быть совершенно невосприимчивы к информации об угрозе наказания. Фокусируясь на своем желании нанести вред тому, кто провоцировал их (цель их агрессии), они не сдерживают себя, так как не думают о возможных негативных последствиях своего поведения (см., например: Newman 1987).

Наказание может быть сдерживающим средством — иногда

И все же не стоит отказываться от наказаний раз и навсегда, несмотря на протесты против их применения. Такие протесты обоснованны, но не всегда. Как я отмечал в главе 6, при определенных условиях быстро наступающие негативные последствия, как физические, так и психологические по своей природе, могут удержать от антисоциального поведения без получения серьезных неблагоприятных побочных эффектов.

Я перечислял эти условия ранее, однако они настолько важны, что я повторю их снова. Согласно психологической теории и исследованиям, наилучшим образом наказание действует, если оно: 1) строгое; 2) применяется быстро, до того как личность, чье поведение необходимо контролировать, сможет насладиться удовольствием, которого она может достичь осуждаемым поведением; 3) осуществляется последовательно и уверенно, так что сомнений в том, что осуждаемое действие будет иметь по крайней мере хоть какие-то негативные последствия, практически не остается; 4) существует привлекательная альтернатива осуждаемому поведению; 5) люди, исполняющие наказание, ясно понимают здравый смысл дисциплины.

Теория и исследования также подтверждают, что мы не всегда можем заставить других вести себя правильно, угрожая им ужасными последствиями плохого поведения. Идеальные условия, перечисленные выше, существуют не всегда, и в действительности они относительно редки. Соединенные Штаты жестоко наказали Северный Вьетнам, как я говорил выше, и лидеры Северного Вьетнама, несомненно, хорошо знали о причинах акции США (хотя они не признали эти причины). Альтернатива, представленная правительством США (остановка борьбы и конфликтов с самостоятельным некоммунистическим государством Южный Вьетнам), не являлась привлекательной для северовьетнамских лидеров, и многие из их осуждаемых действий (такие, как введение войск в Южный Вьетнам и убийство солдат США и Южного Вьетнама) были наказаны или недостаточно быстро, или с недостаточной уверенностью. По существу, северовьетнамские лидеры полагали, что у них есть довольно хорошие шансы уйти от наказания, сделав то, что они хотели, несмотря на оппозицию США.

Существуют еще дополнительные трудности, связанные с эффективным использованием наказания для контроля над агрессией. Одной из таких трудностей является вознаграждение, которое может последовать за агрессией. Иногда невозможно предотвратить получение агрессорами вознаграждения за их действия. Люди, эмоционально возбужденные, вознаграждаются просто тем, что имеют возможность нанести вред своей жертве. Например, мальчик, спровоцированный сестрой, в ответ ударяет ее. Если мать хочет наказать сына, она, очевидно, не должна ждать, пока отец вернется с работы. Это будет слишком поздно. Однако если даже мать накажет обидчика сразу же, наказание может последовать после того, как девочка покажет, что ее ударили. Боль жертвы, таким образом, вознаграждает агрессора до того, как он будет наказан матерью.

Еще одна проблема произрастает из негативного аффекта, вызванного наказанием. Неприятные чувства, связанные с наказанием, с большой вероятностью подстрекают к последующим атакам, за исключением тех случаев, когда наказанный человек: 1) думает о наказании, которое он может испытать, 2) может сдержать свои агрессивные импульсы и 3) имеет привлекательный альтернативный способ действия.

УДЕРЖИВАЕТ ЛИ НАКАЗАНИЕ ОТ ПРИМЕНЕНИЯ НАСИЛИЯ?

Все эти психологические теоретизирования кажутся правдоподобными, можете подумать вы, однако насколько хорошо работают эти идеи в реальных условиях? В основе своей угроза наказания, по всей видимости, снижает уровень агрессивных нападений до некоторого уровня — по крайней мере, при определенных обстоятельствах, хотя факт не настолько очевиден, как этого бы хотелось.

Пример: аресты, удерживающие от применения физического насилия в семье

Важный эксперимент в реальных условиях был проведен вместе с полицейским участком Миннеаполиса, штат Миннесота, и Полицейским фондом (частной организацией, занимающейся исследованием всех аспектов работы полиции). Офицеры полиции не любят разбираться с семейными скандалами и часто вообще не расположены предпринимать какие-либо шаги, когда раздаются звонки по поводу драк. В середине 80-х годов было подсчитано, что по всей стране аресты были произведены лишь в 1% случаев, в которых совершалось нападение на жену (см.: Straus & Gelles, 1990). Даже когда полицейские уверены в законности своих действий, даже когда они арестовывают нападавшего, они все равно знают, что суды вряд ли вынесут им законное наказание. Кроме того, семейные проблемы кажутся им вообще не имеющими решения. Даже если бы они хотели что-либо сделать, непонятно, что именно делать.

Специалисты различного рода с легкостью дают полицейским советы, однако не все они предписывают выполнение одних и тех же действий. Некоторые психологи и социальные работники полагают, что полиция должна быть активным миротворцем: что офицеры, расследующие битовые споры, прежде чем производить арест, должны пытаться урегулировать конфликт дружелюбно, насколько это возможно, и даже проконсультировать непримиримых супругов. Другие строго критикуют эти рекомендации, особенно члены воинственных женских группировок, которые мало симпатизируют мужчинам, нападающим на женщин. Они утверждают, что таких мужчин нужно наказывать (т. е. арестовывать), а не консультировать.

При проведении эксперимента в Миннеаполисе исследователи пытались изучить, что более эффективно в снижении вероятности применения насилия в семье — консультации или аресты. Когда полицейские, участвовавшие в исследовании, прибывали на место происшествия, вначале они определяли, удовлетворяет ли случай критериям эксперимента: присутствуют ли оба члена семейной пары, было ли нападение совершено в течение последних четырех часов и подлежит ли нападение только судебному разбирательству (т. е. избиение достаточно сильное для того, чтобы последовал арест, однако не настолько сильное, чтобы были нанесены серьезные раны или существовала угроза жизни). Затем подходящие случаи случайным образом относились к одному из трех вариантов последствий: 1) нападающий был арестован; 2) офицеры выслушивали участников спора и пытались дать им совет, как устранить конфликт; 3) офицеры разделяли мужчину и женщину, изолируя нападавшего хотя бы на несколько часов от семьи. (Важно понять, что арестованные не заключались в тюрьму на длительный срок; более 40% из них были освобождены в течение дня, а почти 90% были отпущены через неделю или ранее.) Наблюдение за этими семьями продолжалось в течение последующих 6 месяцев, чтобы посмотреть, что происходит далее и, особенно, повторяются ли случаи жестокого обращения.
Как показано на рис. 10-1, арест оказался наилучшим средством предупреждения агрессивного поведения в дальнейшем. По официальным записям полиции, только 10% мужчин, арестованных за жестокое обращение со своими женами, были арестованы в течение следующих 6 месяцев снова. Столь низкий уровень повторных случаев применения насилия контрастируете 19% мужей, выслушавших советы, и 24% «изолированных» мужчин, арестованных в дальнейшем за применение насилия против своих жен.

Рис. 10-1. Процент повторного применения насилия в течение 6 месяцев при разных способах воздействия, согласно официальным данным полиции (Данные из: Sherman & Berk, 1984Ь), рис. 1. Перепечатано по разрешению Полицейского фонда).

Сделанные открытия, несомненно, имеют важное практическое значение для социальной политики, и эксперимент привлек внимание всей нации. Полицейский отдел Миннеаполиса был настолько поражен результатами, что изменил свою политику относительно насильственных случаев в семье. Сами исследователи решили, что желательно уполномочить полицию применять арест даже в простых случаях физического насилия в семье, «если нет веских причин, по которым арест не может быть произведен»¹.

_____________

¹ См.: Sherman & Berk (1984 а, 1984 b). Berk & Newton (1985) сообщили более свежие данные, подтверждающие результаты, полученные в Миннеаполисе. Полицейские аресты в Калифорнии в случаях избиения жен, по-видимому, снизили вероятность последующих арестов за применение насилия в семье в течение 28 месяцев исследования.

Ограниченность сдерживающего эффекта арестов. Однако мы должны быть осторожными в оценке результатов, полученных в Миннеаполисе. Я обратил внимание на то, что наказание является эффективным средством регулирования только при определенных условиях, и поэтому мы не должны ожидать, что арест всегда является хорошим средством для сдерживания правонарушений. Эту ограниченную эффективность можно увидеть и в самом эксперименте в Миннеаполисе, но с большей очевидностью она проявилась при последующих попытках повторить основное исследование.

Только некоторых людей можно удержать от применения насилия. Прежде всего, не вызывает сомнений то, что для одних людей аресты могут быть намного более эффективным способом, удерживающим от правонарушений в будущем, чем для других. Вспомним, что арестованные мужчины в эксперименте в Миннеаполисе не наносили серьезных травм женщинам. Значит, можно предположить, что они не были слишком возбуждены и не теряли полного контроля над своим поведением. К тому же, вероятнее всего, большинство из них не были ни чрезвычайно эмоциональными людьми, ни агрессивными психопатами. Не испытывая сильного возбуждения, они в состоянии были себя сдерживать и помнить о возможных негативных последствиях применения насилия. Позже, когда их вновь провоцировали, они могли бы вспомнить, что их могут арестовать, если они ударят свою жену, и поэтому себя сдерживали.

Сдерживающий эффект от арестов со временем может ослабевать. В общем, угроза наказания удерживает людей от совершения правонарушений только в той степени, в какой они способны думать о возможных негативных последствиях, когда испытывают соблазн перейти границу закона. Это означает, что для многих людей, по крайней мере по истечении времени, первые аресты за правонарушения могут перестать быть эффективным сдерживающим средством от последующего нарушения закона. Наказание, понесенное ранее, постепенно стирается из памяти.

Переосмысление данных, полученных во время исследования в Миннеаполисе, показывает нам, как с течением времени уменьшается степень, в которой аресты оказывают контролирующее влияние на применение насилия в семье. Когда команда исследователей пристально изучила результаты этого исследования, она обнаружила, что «эффект ареста как средства устрашения недолговечен; большинство сдерживающих эффектов, проявившихся в начале, исчезли по истечении последующих шести месяцев»¹.

_________________

¹ Как процитировано у Sherman et al. (1991), p. 833, Tauchen и др. (1986) пересмотрели данные эксперимента в Миннеаполисе.

Другие исследования применения арестов в случаях жестокого обращения в семье проводились в следующих направлениях. Национальный институт юстиции, поддержавший первые исследования, проводившиеся в Миннеаполисе, финансировал серьезные исследования в других американских городах — в том числе в Омахе, Небраске, Шарлотте, Северной Каролине, Милуоки и Висконсине — для того, чтобы определить, насколько политика арестов могла бы снизить число случаев применения насилия в семье. Результаты этого более позднего исследования были чрезвычайно неоднозначными, не было обнаружено и последовательных свидетельств того, что аресты способны снизить число повторных случаев применения насилия в семье. Каким бы ни был сдерживающий эффект, он в основном представлялся относительно временным.
Данные, полученные в ходе тщательно продуманного и хорошо организованного эксперимента в Милуоки и собранные Лоренсом Шерманом и его коллегами по Институту контроля над преступностью (научно-исследовательская организация) в Мэриленде, наводят на размышление. Когда полицейские г. Милуоки, входившие в исследовательскую команду, сталкивались со случаем избиения в семье, который мог бы привести к аресту, они случайным образом относили подозреваемого (почти во всех случаях — мужчину) к одной из трех категорий и, таким образом, его ждал один из трех вариантов последствий: 1.) самый настоящий арест, когда подозреваемому говорили, что за избиение его арестовывают, на него надевали наручники и заключали в тюрьму приблизительно на 11 часов; 2) кратковременный арест, когда подозреваемый также обвинялся и заключался в наручники, однако ему сообщали, что «его могут отпустить спустя несколько часов» и затем отправляли в тюрьму на 3 часа; 3) получение предупреждения, когда никто не арестовывался, однако людям, причастным к случившемуся, говорили, «что кто-то пойдет в тюрьму», если полицейскому придется вернуться. В эксперимент были вовлечены более 1000 пар из четырех районов, где обитали чернокожие с довольно низким уровнем жизни.
Беседы с участниками приблизительно через месяц после события показали, что как долговременный, так и краткосрочный арест снизили риск повторения применения насилия. Таким образом, в то время как из тех, кто получил предупреждение, в отчет о свершении новых правонарушений в течение следующих шести месяцев попали 17%, из тех, кто подвергся «полному» и «кратковременному» арестам, туда попали лишь 6% и 7% соответственно. Однако аресты потеряли свое предупреждающее значение, когда прошло несколько месяцев; приблизительно 30% людей в каждой группе повторно прибегали к насилию спустя шесть месяцев после первого зарегистрированного случая. Когда их прежний опыт остался в прошлом, в пылу ссоры прежде арестованные, по-видимому, были не в состоянии остановиться и подумать о возможных последствиях и поэтому не особенно склонны были себя сдерживать¹.

____________________

¹ Sherman et al. (1991). По мнению исследователей, есть сведения, полученные спустя несколько лет после получения первоначальных данных, что процедура краткосрочных арестов привела к долговременному «криминогенному» эффекту, то есть большему числу насильственных случаев в семье по сравнению с группой, получившей предупреждение. Шерман и его коллеги также отметили (р. 842-843), что «лечение» арестом в экспериментах в Омахе и Шарлотте тоже, по-видимому, произвело криминогенный эффект. Объяснение этого заключалось в том, говорят они, что «постоянная схема ослабления первоначального сдерживающего эффекта подтверждает, что краткосрочный арест вызывает страх, который быстро стирается. Тогда раньше (как в Шарлотте и Омахе) или позже (как в Милуоки) ярость побеждает и память о предыдущем аресте может стать вызовом — человеку хочется доказать, насколько он "сильная личность"…» (р. 843-844).

Строгость и неизбежность наказания

Не знаю, насколько я прав в своей интерпретации проведенных экспериментов, но мне кажется, что там в первую очередь рассматривается, насколько действенными будут юридические санкции в сдерживании применения насилия в семье в зависимости от степени строгости и неизбежности наказания. В действительности теория сдерживания, хорошо известная криминологическая концепция, описанная ранее, говорит именно об этом. Общество, по-видимому, может снизить число случаев противозаконного поведения, показывая потенциальным нарушителям, что их почти наверняка ждут серьезные последствия, если они нарушат закон. Хотя это кажется очевидным, вас, возможно, все же удивят некоторые результаты, полученные криминологами при исследовании способов наказания.

Открытия, сделанные относительно строгости наказания, особенно поражают. В Соединенных Штатах требование общества пожестче обращаться с преступниками обычно трансформируется в длительное заключение опасных преступников в тюрьму. Однако это отнюдь не означает, что угроза провести долгое время в камере действительно препятствует совершению преступления. Согласно материалам исследования, проведенного по заказу Национальной академии наук, существует не много серьезных доказательств, что длительное заключение имеет сильный сдерживающий эффект. Если заключенные являются наркоманами, ворами, любителями управлять машиной в нетрезвом состоянии или даже убийцами, исследователи «сомневаются, что от преступления можно удержать усилением строгости наказания»¹.

______________

¹ Обзор Национальной академии наук приведен в: Greenwood (1982). Цитата в конце параграфа — из: Waldo & Chiricos (1972). Данные, свидетельствующие о том, что мы не можем с уверенностью сказать, что усиление строгости мер наказания сокращает случаи вождения автомобиля в нетрезвом виде, основываются на обозрении Росса, о котором упоминается: Blanchard & Blanchard (1986), p. 144.

Неизбежность наказания кажется более важной. Результаты исследования, упомянутого выше, предполагают, что преступность сокращается, когда воспринимаемая вероятность ареста и заключения в тюрьму становится выше. Наказание, видимо, должно быть достаточно строгим, чтобы причинить страдание, однако вероятность наказания имеет большее значение в сдерживании преступления, чем его сила².

______________

² Greenwood (1982) пришел к следующему заключению: «Кроме того, что в этих исследованиях обнаружены факты, согласующиеся с гипотезой сдерживания, в них предполагается, что возможность заключения в тюрьму намного более важна, чем длительность отбываемого срока» (р. 338). Однако Piliavin, Gartner, Thornton & Matsueda (1986) высказывают противоположные мнения.

Устрашение никогда не может быть совершенным, отчасти потому, что отнюдь не каждый преступник несет наказание. Многие случаи нарушения закона не обнаруживаются. Но даже если нарушения обнаруживаются, нарушители не всегда бывают пойманы и наказаны. Это касается преступлений, связанных с насилием, а также дорожно-транспортных нарушителей и мошенников. Вопреки впечатлению, создающемуся после прочтения детективных историй, большинство преступников арестовывают тогда, когда свидетель оказывается способным его идентифицировать, или тогда, когда полиция очень быстро приезжает на место и застает нарушителя практически с поличным. Так как нападения на посторонних людей с меньшей вероятностью бывают засвидетельствованы и/или быстро привлекают внимание полиции, чем случаи применения насилия в семье, соответственно они реже ведут к арестам. Собственно говоря, большая доля преступлений, связанных с насилием, не приводит к аресту и наказанию. Десятилетие назад, согласно данным, представленным Питером Гринвудом (Peter Greenwood), несмотря на то что почти три четверти зарегистрированных в Соединенных Штатах убийств закончились арестом, только 59% нападений с отягчающими обстоятельствами, 48% изнасилований и одна четверть краж привели к такому же результату³.

_________________

³ Greenwood (1982), p. 324. Криминальная статистика, приводимая: Blanchard & Blanchard (1986, p. 146), показывает, что в отчеты занесены около половины всех насильственных преступлений в Соединенных Штатах и что из них только около 43% приводят к аресту. Более 70% случаев, дошедших до судебного разбирательства, заканчиваются просто осуждением.

Процентное соотношение будет даже меньше, если сегодняшняя тенденция роста случаев применения насилия против незнакомых людей будет усиливаться. Представьте себе, что это может означать для людей, которые замышляют нападение на других. Даже если они знают о возможных неблагоприятных последствиях, им известно, что есть некий шанс, что их агрессивные действия не будут наказаны по закону.

Удерживает ли смертная казнь от убийства?

Как насчет максимального наказания? Снизится ли число убийств в обществе, если убийцам будет грозить смертная казнь? Этот вопрос горячо обсуждается. Сотни книг и статей написаны о моральности, разумности и эффективности смертной казни, множество эмпирических исследований проведено для того, чтобы установить, сильно ли сдерживает убийц угроза смертной казни.

Проводились исследования различного рода. В некоторых из них использовались сравнения ситуаций в странах (или отдельных штатах США), где применяют или не применяют смертную казнь на практике. В известном исследовании такого рода Торстейн Селлин (Thorstein SeIIin) рассматривал уровни различных случаев убийств в США в период 1920-1958 гг. В основном он сравнивал штаты, отличающиеся своей политикой по отношению к смертной казни, но похожие по своим географическим и демографическим признакам. Селлин говорит, что угроза применения смертной казни, по-видимому, не влияет на уровень совершенных в штате убийств. В штатах, где применяли смертную казнь, в среднем не совершалось меньше убийств, чем в штатах, где смертная казнь не применялась. Другие исследования того же рода в большинстве своем пришли к такому же выводу¹.

________________

¹ Две статьи Селлина перепечатаны в: Bedau,1967. Метод Селлина и полученные им в процессе двух исследований данные приведены здесь, а ниже подытожены в: Shin, 1978; цитата в следующем параграфе взята там же. Эрлих (Ehrlich, 1975) доказывал, что исследование Селлина некорректно. Используя данные по Соединенным Штатам с 1932 по 1970 год, Эрлих провел ряд сложных статистических исследований и пришел к выводу о том, что применение смертной казни, как правило, производило сильный сдерживающий эффект. Его исследование, по общему мнению, повлияло на некоторых судей Верховного суда, когда в 1976 году они принимали решение о возобновлении высшей меры наказания. Однако другие авторы, в том числе сотрудники Национального совета по исследованиям, настаивают, что исследование Эрлиха сомнительно с точки зрения методологии и реальности. Исследователи, смотрящие на это со стороны, например Натансон (Natanson, 1987), пришли к согласию, что критика «вызвала сильные сомнения в правильности доказательств Эрлиха, что смертная казнь является наилучшим способом сдерживания насилия» (р. 26).

Можно также поискать доказательства положительного влияния смертной казни, задавая вопрос, как менялось число убийств в стране после национального разрешения применения смертной казни. Хотя Верховный суд США первоначально запретил исполнение смертного приговора по причине его жестокости, непривычности и неконституционности, затем, в 1976 году, он изменил свое решение и разрешил использовать это наказание в отдельных случаях. По мнению социологов Рут Петерсон и Уильяма Бейли (Ruth Peterson & William Bailey), это изменение не привело к тому, что американцы стали реже убивать друг друга. После тщательного изучения важных статистических данных они пришли к выводу, что «нет указаний на то, что возврат к смертной казни… оказывает систематическое влияние, приводящее к снижению числа убийств» (Peterson & Bailey, 1988).

Селлина интересовал также и другой вопрос: подвергается ли большей опасности полиция при практическом отсутствии смертной казни. Как-никак они находятся на передовой линии и часто сталкиваются с вооруженными нарушителями. Может быть, преступники менее охотно стреляют в полицейских, когда они знают, что за убийство подвергнутся смертной казни. Однако, сравнивая штаты, где применяют смертную казнь, со штатами, где ее не применяют, Селлин вновь не нашел никаких различий в числе случаев убийства полицейских во время выполнения ими служебных обязанностей. Эти результаты подтверждаются и другими исследованиями. «Мы не можем сказать, — резюмирует Селлин, — что штаты, отменившие смертную казнь, таким образом подвергли жизнь полицейских большей опасности».

Сравнения числа убийств в различных странах также потерпели неудачу в своих поисках случаев, когда смертная казнь снижает уровень убийств в стране. Методологически сложные исследования были проведены в девяти странах, использовавших смертную казнь, и в одиннадцати, не использовавших. После сверки полученных результатов по таким пунктам, как уровень индустриализации, безработицы и безграмотности, было обнаружило, что у наций, которые приговаривают убийц к смерти, уровень убийств самый высокий (Shin, 1978).

Исследования, которые я описал, в основном изучали долговременное влияние смертной казни. Другие исследования изучали краткосрочный эффект, задаваясь вопросом, может ли введение обществом смертной казни привести к сокращению числа убийств хотя бы на короткое время. По-видимому, такой временный эффект имеет место. Так, если средства массовой информации будут время от времени широко публиковать статьи о случаях применения насилия или показывать репортажи об этом, не забывая упоминать, что за преступлением обычно следует наказание, то это будет напоминать потенциальным убийцам о высшей мере наказания, которая может быть применена к ним, если они отнимут жизнь у другого человека. Возможно, вследствие этого они постараются сдержать свои агрессивные наклонности — по крайней мере, на короткое время.

Рис. 10-2. Количество убийств в неделю до, в течение и после освещения в печати 22 фактов исполнения смертной казни (Лондон, 1858-1921) (Phillips, 1980 b, american Journal of Sociology, 86. Copyright 1980 University of Chicago Press. Адаптировано с разрешения).

Дэвид Филипс (David Phillips), чья работа упоминалась в главе 7 «Насилие в средствах массовой информации», указывает на такой эффект подавления побуждения совершить убийство. Проанализировав частоту появления публикаций в британской прессе, в которых говорилось об исполнении смертельных казней в период с 1858 по 1921 год, он обнаружил, что, по-видимому, газетные публикации повлияли на уровень убийств в Лондоне. В целом, как показано на рис. 10-2, наблюдалось статистически значимое снижение числа убийств в Лондоне в течение двух-трех недель после появления наибольшего числа сообщений о казнях. Интересно, что в соответствии с другими открытиями Филипса это снижение существенным образом связано с вниманием прессы к исполнению смертельных приговоров. Создается впечатление, что многие убийства не состоялись потому, что некоторые потенциальные убийцы, хорошо осознав, что они могут получить высшую меру наказания, обуздали самих себя.

Однако их сдерживание самих себя было временным. Согласно Филлипсу, уровень убийств в Лондоне вышел за пределы основного уровня двумя неделями позже — вероятно, в связи с тем, что временно сдерживавшие себя убийцы решили довести до конца свой первоначальный план. Угроза смертной казни, несомненно, подавляет будущие убийства, только если угроза получить высшую меру наказания еще свежа в общественной памяти¹.

________________

¹ См.: Phillips (1986). Временное сокращение убийств, последовавшее за быстрым скачком числа этих преступлений, чем-то похоже на модель, изложенную Берковицем & Макалау (Berkowitz & Macaulay, 1971) после убийства президента Кеннеди. Может быть, внезапное снижение числа убийств в декабре 1963 году было вызвано наказанием, присужденным Ли Харви Освальду, убийце-фанатику, обвиняемому в конце ноября: его убийством Джеком Руби в тюрьме в Далласе, Техас, в то время как вся нация смотрела телевизор. «Казнь» Освальда, которую снова и снова показывали по национальному телевидению в течение нескольких дней, была драматической демонстрацией убийства, являющегося наказанием. Однако даже этот урок, очевидно, был вскоре забыт.

Очевидно, что защитники и оппоненты смертной казни вынесут различные уроки из приведенных данных, но они могут также пожелать обсудить и результаты более позднего анализа случаев убийств, совершенных в США в 70-е годы, проведенного Филипсом и Хенсли (Phillips & Hensley). В этом случае за исполнением смертной казни следовало временное понижение числа более поздних убийств. После каждого смертного приговора по всей стране в среднем было приблизительно на три убийства меньше, чем могло бы ожидаться. Однако Филипс обнаружил, что это снижение происходило только тогда, когда факт исполнения смертельного приговора широко освещался в программах национального телевидения. Широко освещаемый факт осуждения к пожизненному заключению приводил приблизительно к тому же уровню снижения убийств (краткие выводы см.: Phillips, 1986, р. 242-246).

В итоге доказательств, что смертная казнь может удерживать от убийств в течение длительного периода времени, так и не было получено. Данные, проанализированные Филипсом, указывают только на временный эффект, а его результаты в лучшем случае приводят лишь к предположениям. Правда, другие исследования подобного рода пришли к несколько другим заключениям. По меньшей мере в одном из них сообщается об увеличивающейся частоте убийств, следующих за исполнением смертной казни².

_________________

² Bowers & Pierce, как процитировано в: Natanson, 1987, р. 28-29.

Возможно, следует сказать, что на данный момент. нет строгих доказательств ни «за», ни «против» сдерживающего эффекта смертной казни. Никто не может с уверенностью утверждать, что угроза высшей меры наказания определенно снижает число случаев убийств в Соединенных Штатах.

Это утверждение, возможно, удивит. С точки зрения здравого смысла большинство людей считают, что смертная казнь успешно снижает уровень убийств. Однако этот взгляд игнорирует два несомненно важных момента, которые я подчеркнул в этой главе: во-первых, многие насильственные действия совершаются импульсивно, при этом возможным негативным последствиям уделяется чрезвычайно мало внимания; и, во-вторых, даже если преступники осознают в это время, что они могут быть наказаны, у них есть причина полагать, что они смогут уйти от наказания. Такая точка зрения поддерживает убийц и других агрессивных преступников. Только семь из десяти убийств, привлекших внимание полиции, приводят в результате к арестам. Только в 70% случаях, согласно той же статистике, выносится приговор, хотя не обязательно для убийств первой степени. Некоторые люди уходят от наказания за свои преступления. Не каждое убийство наказывается смертным приговором, даже если судебные органы имеют на это право.

Но как бы то ни было, имеет смертная казнь сдерживающий эффект или не имеет, все чаще высказываются предположения, что длительное заключение в тюрьму производит более сильное сдерживающее влияние, чем смертная казнь. Это серьезный социальный и моральный вопрос: имеет ли общество право выносить своим согражданам смертный приговор. Все большее количество развитых стран отказываются от такой практики, и не исключено, что вскоре Соединенные Штаты Америки останутся совершенно одинокими в таком решении вопроса.

СНИЖАЕТ ЛИ КОНТРОЛЬ НАД ПРИМЕНЕНИЕМ ОРУЖИЯ КОЛИЧЕСТВО ПРЕСТУПЛЕНИЙ, СВЯЗАННЫХ С НАСИЛИЕМ?

Редко встречаются люди, которые действительно хотят читать о социальных болезнях Соединенных Штатов. Мы не хотим знать о том, что многие наши сограждане бедны, бездомны или умирают от СПИДа, а особенно не хотели бы говорить о преступлениях. Мрачные цифры сообщают о проблемах, которые, по нашему мнению, нам неподвластны. Однако статистике преступлений с применением оружия мы уделяем большее внимание, так как полагаем, что в этом случае мы способны отыскать решение хотя бы одной из социальных болезней, которые так обременительны для нашего общества¹.

_______________

¹ Статистические данные об огнестрельном оружии, приведенные в следующих параграфах, взяты в Бюро по юридической статистике Национального совета по правонарушениям. Как утверждалось в New York Times от 9 июля 1990 года, международные сравнения позаимствованы, в свою очередь, у Фингерхута и Клейнмана (Fingerhut & Kleinman, 1990) в Национальном статистическом центре Соединенных Штатов.

Рис. 10-3. Виды оружия, которые были использованы при совершении убийств в США (1988) (Данные из New York Times, август, 1980).

Согласно сведениям, предоставленным Министерством юстиции США, в период с 1979 по 1987 год в Америке ежегодно совершалось около 640 000 преступлений с применением оружия. Свыше 9000 этих преступлений были убийствами, свыше 12 000 — изнасилованиями. Более чем в половине случаев убийств они совершались с использованием оружия, примененного в споре или драке, а не при совершении грабежа. (Более Подробно о применении огнестрельного оружия я расскажу позже в этой же главе).

Давайте сравним Соединенные Штаты с другими нациями. Национальный статистический центр сообщает нам о том, что в 1987 году три четверти убийств в США были совершены с помощью огнестрельного оружия, в то время как в других развитых странах в среднем цифра — 23%. Вот один из примеров подобного отличия: несмотря на то что города США и Канады имеют абсолютно одинаковый уровень преступности, уровень убийств в Сиэтле значительно выше по сравнению с соседним канадским городом. По существу, отличие состоит в том, что в городах США чаще применяется огнестрельное оружие.

Согласно отчетам о преступлениях в США, если при лишении чей-то жизни было применено оружие, то очень высок шанс, что это оружие будет огнестрельным. Как показано на рис. 10-3, оружие было использовано в 60% убийств, совершенных в США, которые были зарегистрированы полицией в 1988 году.

Вопрос заключается в том, может ли правительство сократить уровень преступлений, связанных с насилием над личностью, и особенно убийств, путем сокращения количества оружия в целом и ручного огнестрельного оружия, в частности?

Все в большей степени полицейские власти предпочитают именно такие способы борьбы. Руководители многих головных полицейских организаций объединились в своих усилиях добиться того, чтобы Всемирный Конгресс по принятию федеральных законов принял решение о контроле над применением оружия. Полицейские некоторых крупных американских городов часто выступают в прессе с призывами наложить ограничения в этой области. Вилли Л. Уильяме, ранее комиссар полиции Филадельфии, а в настоящее время шеф полиции в Лос-Анджелесе, несколько лет назад утверждал, что строгий контроль над использованием оружия мог бы помочь обуздать число убийств в Филадельфии (которое достигло в 1989 году цифры 489). Он говорил о том, что рост случаев использования полуавтоматического оружия во время преступных нападений просто ужасает, что он горячо поддерживает предложения запрета на применение этого вида оружия, представленные в сенат США. Однако Уильяме также с горечью отмечал, что эти запреты уже существенно запоздали, чтобы заметно сократить случаи убийств. «Вокруг так много подобного оружия»,— говорил он (Hinds, New York Times, July 18,1990).

Некоторые возражения против контроля над приобретением оружия

Не только полицию беспокоит проблема приобретения оружия, по крайней мере, несколько лет назад многие социологи и криминалисты задавались вопросом, действительно ли контроль над оружием приведет к снижению уровня преступности¹. Давайте коротко рассмотрим некоторые основные возражения против ограничений, наложенных на приобретение огнестрельного оружия (не углубляясь в юридическую и конституционную аргументацию).

________________

¹ Райт, Росси и Дейли (Wright, Rossi & Daly, 1983) опубликовали обзор соответствующей литературы, в которой в основном рассматривается вопрос о целесообразности введения закона о контроле над оружием. Лестер (Lester 1984) также утверждал, что не существует серьезных доказательств, что такой закон снизил бы уровень убийств. Кейтс (Kates, 1979), профессор юриспруденции, также скептически относится к введению запрета на огнестрельное оружие.

«Так много оружия вокруг». Оппоненты этих ограничений часто обращают внимание прежде всего (по мнению шефа Уильямса) на то, что уже столько огнестрельного оружия у людей на руках, что контроль над ним будет неэффективен. Около десяти лет назад социологи Джеймс Райт, Питер Росси и Кетлин Дейли (James Wright, Peter Rossi & Kathleen Daly) подсчитали, что в руках частных лиц находится более 100 млн. единиц оружия и что почти в половине американских домов хранится хотя бы одно ружье или пистолет. Со столь огромным резервом оружия (доказывали они) слишком поздно как-то бороться: «С таким складом оружия можно осуществить любые преступные намерения, замышляемые по крайней мере до начала следующего столетия… Так как же мы собираемся добиться какого бы то ни было существенного сокращения количества доступного огнестрельного оружия?» (Wright et al., 1983, p. 320).

«Оружие используется для защиты». Наибольшее количество оружия в американских домах использовалось на законных основаниях — конечно же, процент использования оружия для охоты и спорта, а также в целях самозащиты, очень высок. Жители Соединенных Штатов, кажется, особенно заинтересованы в безопасности, которую (как они полагают) обеспечивает их оружие. По результатам общественного опроса, даже люди, использующие оружие в основном как хобби, склонны полагать, что их дома лучше защищены благодаря оружию, которое имеется у них. При ограничении доступности оружия, согласно доводу, использовавшемуся оппонентами контроля над оружием, создаются серьезные препятствия для охотников и спортсменов, а также это касается возможностей людей защищать себя.

«Будет использоваться какое-либо другое оружие». Другой довод, который часто используют люди, возражающие против контроля над оружием, особенно важен в контексте этой дискуссии. Мы говорили, что недоступность огнестрельного оружия лишь заставит людей, собирающихся совершить убийство, искать замену. Криминалист Марвин Вольфганг, основываясь на данных, полученных в его ставшем сейчас уже классическим исследовании убийств в Филадельфии в 1958 году, выразил это следующим образом: «Немногих убийств, совершенных в результате выстрела, можно было бы избежать просто потому, что огнестрельное оружие не было бы легкодоступно в тот момент… для достижения своей цели преступник выбрал бы тогда какое-либо другое оружие» (Wolfgang, 1958, р. 83). Если большинство убийств совершаются при помощи огнестрельного оружия, продолжает он, это происходит в результате того, что убийцы просто предпочитают именно этот вид оружия по сравнению с другими, и не более того. Это утверждение Вольфганга согласуется с хорошо известным аргументом Национальной стрелковой ассоциации (НСА): «Не ружья убивают людей. Люди убивают людей».

Некоторые ответы на возражения

Здесь не место для подробного обсуждения множества публикаций, посвященных полемике об оружии, однако можно ответить на приведенные выше возражения по поводу контроля над огнестрельным оружием. Начну с широко распространенного в нашей стране предположения, что оружие обеспечивает защиту, а затем вернемся к утверждению: «Не ружья убивают людей» — к вере в то, что огнестрельное оружие само по себе не способствует совершению преступлений.

Как часть продолжающейся кампании против усилий, направленных на уменьшение доступности огнестрельного оружия, НСА любит публиковать случаи, в которых обычные люди используют оружие для защиты от вооруженных преступников. НСА настойчиво утверждает, что легально хранящееся огнестрельное оружие чаще сохраняет жизнь американцам, чем лишает их жизни. Еженедельный журнал Time оспорил это утверждение. Взяв наугад одну из недель 1989 года, журнал обнаружил, что в течение семи дней в Соединенных Штатах от огнестрельного оружия погибли 464 человека. Только в 3% случаев смерть явилась результатом самозащиты во время нападения, в то время как 5% смертей произошли в результате несчастного случая и почти половина были самоубийствами. Короче говоря, когда огнестрельное оружие убивает кого-то, жертва намного чаще не имеет криминальных намерений, чем имеет¹.

________________

¹ Утверждение НСА и обсуждение его в Time, а также графики, приведенные в этом параграфе, можно найти в Time от 21 августа 1989, р. 25-26. Недавно криминалисты Мак-Доуэл, Лизотте и Вирсема (McDowall, Lizotte & Wiersema, 1991) опубликовали свои подробные статистические исследования, в которых также ставится вопрос, действительно ли широкое распространение оружия сдерживает преступность. Используя сложные статистические методы, они изучили случаи ночных краж со взломом и грабежей в пяти разных городах Соединенных Штатов до и после того, как там были предприняты шаги либо к поощрению, либо к воспрепятствованию использования огнестрельного оружия, и не обнаружили данных, подтверждающих сдерживающий эффект. Например, после того как в Мортон-Груве, штат Иллинойс, в июне 1981 года был принят указ, запрещающий владение или продажу огнестрельного оружия в городе, Кеннесоу, штат Джорджия, нанес встречный удар своим собственным законом, в котором говорилось о том, что каждому хозяйству города надлежит держать огнестрельное оружие. Мэр и шеф полиции Кенесоу заявляли, что их акция привела к значительному сокращению краж со взломом в последующие семь месяцев. Однако вскоре стало понятно, что до того, как был принят указ, в Кеннесоу наблюдался необычный скачок числа краж со взломом, а предполагаемое сокращение, когда закон вступил в силу, было простым снижением уровня краж до «нормального». С другой стороны, закон, направленный против свободной продажи оружия в Мортон-Грув, имел следствием увеличение краж в этом городе, как предсказывали некоторые защитники отсутствия ограничений при покупке оружия.

Эти статистические данные были подтверждены проведением анализа случаев наступления смерти от огнестрельного оружия дома. Эпидемиологи Артур Келлерман и Дональд Рэй (Arthur Kellermann & Donald Reay) изучили обстоятельства, в которых наступило 743 смерти в результате применения огнестрельного оружия с 1978 по 1983 год в Кинг-Канти, Вашингтон, используя официальные отчеты, а также беседы с имеющими к этому отношение полицейскими. Они обнаружили, что 54% смертей наступили там, где хранилось огнестрельное оружие, в основном ружья. Большая часть была самоубийствами, и только в 2% остальных случаев можно было бы считать применение оружия законно обоснованным, то есть в целях самообороны. В целом, как подсчитали Келлерман и Рэй, было около 43 законно необоснованных смертей от огнестрельного оружия (суициды, несчастные случаи и криминальные убийства) в случаях, когда оружие применялось в целях самообороны. Как спрашивают эпидемиологи, не поднимает ли это вопрос: «Что повышает хранение огнестрельного оружия дома: защищенность семьи или число мест, где она подвергается большей опасности?» (Kellerman & Reay, 1986).

Я отнюдь не говорю о том, что огнестрельное оружие не обеспечивает никакой защиты, однако доступность огнестрельного оружия для самозащиты имеет существенные социальные издержки. Это становится особенно очевидным, когда мы решаем ввести ограничения на применение огнестрельного оружия в целях предотвращения преступлений. Как показало время, подавляющее большинство всех преступлений в домах совершаются, когда жертвы дома нет, и, таким образом, жертвы даже не имеют возможности использовать свое оружие в целях самозащиты. К тому же, по мнению социологов, которое цитировалось в журналах, насильственные преступления часто происходят на улицах, и огнестрельное оружие редко доступно для использования при попытке остановить такие нападения (если, конечно же, люди постоянно не носят огнестрельное оружие с собой). Фактически только небольшая доля населения имеет шансы использовать огнестрельное оружие для самообороны, а доступным является намного большее количество огнестрельного оружия, чем это в действительности необходимо данной небольшой группе.

Возникает также вопрос, какого рода огнестрельное оружие должно быть легально доступно. Специалисты отмечают, что огнестрельное оружие плохо подходит для самообороны: оно очень сложно и требует аккуратного использования. Авторы сообщают нам: «Только очень аккуратный выстрел поразит непосредственно противника» (Hemenway & Weil, процитировано в: Madison, Wisconsin, Capital Times, May, 17, 1990 г.). Конечно же, быстрый выстрел из полуавтоматического оружия с наибольшей вероятностью поразит цель, однако подумайте над тем, какое зло это оружие уже причинило обществу. Полицейские говорят о том, что существенную долю в последний рост уровня убийств внесло распространение полуавтоматического оружия, и многие криминалисты с ними соглашаются. Лоренс Шермен (Lawrence Sherman), один из ведущих разработчиков эксперимента по изучению насилия в семье в Миннеаполисе и Милуоки, обсуждавшегося выше в этой главе, а также президент Института по контролю над преступностью, научно-исследовательской организации, утверждает: «Число пуль огнестрельного оружия, скорость их полета, и вред, который они способны причинить, увеличивают уровень числа убийств» (цит. в: New York Times, July 18, 1990). Зачастую убийства становятся многочисленными в результате появления азарта при расправе с соперничающими группировками, однако временами стреляют и в единичные жертвы, их тела разрываются мощными пулями на куски.

Рис. 10-4. Причина или последствие? Продажи ручного огнестрельного оружия и уровень убийств. Почему продажи оружия в Соединенных Штатах идут в параллель с уровнем убийств в этой стране? Продажи огнестрельного оружия, видимо, увеличиваются или сокращаются, когда люди становятся более или менее озабоченными преступлениями, связанными с насилием, там, где они живут. На основании растущего числа фактов настоящая книга утверждает, что доступность огнестрельного оружия увеличивает шансы, что владеющие оружием люди будут убивать невинных людей.

(Диаграмма из «Нью-Йорк таймс», 3 апреля 1992 г.; данные Бюро по вопросам алкоголя, табака и огнестрельного оружия и Центра контроля над заболеваниями. Copyright 1992 New York Times Company. Перепечатано с разрешения).

Несомненно также, что убивают не только преступников. Страдают и невинные очевидцы: маленькие дети, а также взрослые, случайно оказавшиеся в опасном месте в неподходящее время. Согласно статистике, собранной «Нью-Йорк тайме», 253 человека были обстреляны в Нью-Йорке с 1977 по 1988 год, просто потому что они, к несчастью, оказались поблизости, когда началась стрельба. Число подобных смертных случаев увеличивается с годами и вследствие того, что оружие нападения становится все более доступным. Скольких трагедий можно было бы избежать, если бы Национальная стрелковая ассоциация и другие поклонники оружия не добивались бы так упорно возможности свободно и без ограничений покупать оружие нападения?

Большая часть огнестрельного оружия всех видов уже широко доступна в Соединенных Штатах. Несомненно, любой преступник может выбрать оружие по своему вкусу, однако я не считаю это веским аргументом для того, чтобы делать огнестрельное оружие еще более доступным. Чем больше оружия сосредоточено в нашей стране, тем больше вероятность того, что один человек неумышленно выстрелит в другого. Соответственно, чем меньше количество доступного огнестрельного оружия, тем ниже шанс, что сильно пострадает или будет убит в результате выстрела невинный человек.

Факты смертельных случаев во Флориде наглядно говорят о том же. Число детей, убитых огнестрельным оружием в этом штате, заметно увеличилось в месяцы после вступления в силу в октябре 1987 года законопроекта, сделавшего покупку и тайное ношение оружия более простым для лиц, постоянно проживающих в штате. Заслуженный детектив по расследованию убийств из Майами убежден в том, что увеличение числа смертей в результате выстрелов в основном обязано возросшей доступности оружия. «Столько оружия лежит повсюду — в домах и машинах, — говорил он, — что, вполне естественно, оно попадает в руки к детям». Другие статистические данные также подтвердили возможность такого трагического исхода. В журнале Time говорится, что предположительно около 135 000 детей каждый день приносят оружие в школу. Так стоит ли тогда удивляться, что, по статистике, примерно каждые 36 минут убивают или ранят одного ребенка?¹

_______________

¹ Мнение, высказанное детективом на Майями, приведено в New York Times, Oct. 10, 1988. Оценки числа детей, приносящих в школу оружие, и числа совершенных выстрелов взяты из Time, Oct., 8,1990, p. 42.

В заключение давайте вернемся к спору по поводу того, все ли убийства совершены намеренно. Немало людей, специалистов и любителей в области общественных наук, сходятся во мнении, что большинство убийц приобрели бы нож или иное оружие, если бы огнестрельное не было доступно. Я в этом сомневаюсь, основываясь на моем различении инструментальной и эмоциональной агрессии. Я неоднократно приводил доводы, что многие насильственные действия являются относительно импульсивными вспышками, вызванными сильным внутренним беспокойством. Лица, убивающие других в сильном возбуждении, хватают лежащее рядом оружие и стреляют в тех, кто привел их в такое состояние, обычно не думая ни о чем, кроме своего желания уничтожить мучителя. Кроме того, вспомните об «эффекте оружия», описанном в главе 3: часто просто взгляд, брошенный на оружие, может способствовать укреплению агрессивных импульсов агрессора. Жена, приведенная в ярость очередным обидным аргументом мужа, увидев пистолет, способна стать еще более взбешенной и выстрелить в мужа. Ее побуждение напасть и уничтожить могло бы быть слабее, и таким образом его легче было бы сдержать, если бы она не обратила внимания на оружие.

Исследователи, разделяющие мою основную позицию, например Франклин Зимринг и Ричард Блок (Franklin Zimring & Richard Block), приводят в поддержку этих аргументов серию статистических данных о преступности. Во многих убийствах, отмечают они, убийцы и их жертвы были членами одной семьи, друзьями или знакомыми (хотя в последние годы наблюдается существенный рост убийств людей, незнакомых убийце). Зимринг замечает: маловероятно, что убийцы заранее планировали убить человека, с которым у них сложились довольно близкие отношения. По его мнению, убийства — это скорее следствие ссоры, резко разгорающейся и вышедшей из-под контроля (Zimring, 1986).

Есть еще лучшее доказательство того, что ссоры действительно играют главную роль в убийствах. Как я отмечал ранее, Национальное бюро по преступности при Министерстве юстиции указывает на то, что более половины всех непреднамеренных убийств от ручного огнестрельного оружия в Соединенных Штатах в период с 1979 по 1987 год произошли во время споров или драк.

Другого рода статистические данные также совместимы с тезисами Зимринга. Как указал Блок, «противники принятия закона о контроле над приобретением оружия… [полагают], что лица, совершающие убийства, в основном отличаются от тех, кто совершает другие насильственные преступления». По общему мнению, наиболее вероятные личные качества, которыми обладают убийцы и не обладают другие преступники, совершающие насильственные, но не связанные со смертью преступления, толкают убийц отнимать жизнь у своих жертв. Однако в своем исследовании убийств, произошедших в Чикаго с конца 1960-х по середину 1970-х годов, Блок пришел к заключению (и многие исследователи согласились с ним), что между убийствами и другими насильственными преступлениями имеются более существенные различия, чем ранее предполагалось. Преступники, арестованные за убийство, своими качествами были во многом похожи на тех, кто был арестован за нападение при отягчающих обстоятельствах. Представляется так, что два вида этих преступлений чаще всего происходят при схожих обстоятельствах. Однако было по крайней мере и одно серьезное отличие: в ситуациях со смертельным исходом с большей вероятностью было задействовано огнестрельное оружие¹. Говорит ли это о том, что в большой доле случаев убийств одна из враждующих сторон выхватывала имеющееся оружие и использовала его спонтанно?

____________

¹ Данные, приведенные в этом параграфе, взяты у Блока (Block, 1977), а цитата Блока — со стр. 33 его монографии. Вдобавок к моему основному аргументу McDowall, Lizotte & Wiersema (1991, p. 542) процитировали исследование Филипа Кука (Philip Cook, 1979), подтверждающее, что распространение оружия имеет очень небольшое отношение к росту краж, однако оно имеет заметно большее отношение к частоте убийств, совершаемых во время краж. Присутствие огнестрельного оружия, видимо, увеличивает шансы, что кто-нибудь будет убит во время обострения обстановки грабежа.

Социологи Райт, Росси и Дейли, тщательно проанализировав приводящиеся аргументы «за» и «против» контроля над приобретением оружия, выразили сомнение, что импульсивные убийства являются настолько частыми, как это предполагается. Данные, полученные в процессе исследования, проведенного Полицейским фондом в Канзас-Сити, также ставят под сомнение утверждение, что большое число бытовых убийств вызвано вспышками эмоций. Согласно этому исследованию, «не менее 85% всех убийств с участием членов семьи являются результатом серьезных ссор и насильственных случаев, берущих свое начало задолго до того, как приезжает полиция». Это означает, что убийство было «кульминационным событием в истории враждующих сторон: последовательном оскорблении друг друга, проявлении ненависти и насилия, начавшемся давным-давно». Например, жена, убившая своего мужа, вероятно, испытывала такую большую ненависть к своему мужу, что планировала убить его рано или поздно, и однажды она действительно сделала это. Если бы у нее дома не было пистолета, она могла бы убить мужа ножом².

_____________

² Wright et al. (1983, p. 202) также высказывал сомнения по поводу моего исследования эффекта огнестрельного оружия (Berkowitz & LePage, 1967). Однако есть несколько подтверждений эффекта оружия [Turner, Berkowitz, Simons, & Frodi (1977); Caprara, Renzi, Amolini, D'Imperio & Travaglia (1984)], в т. ч. в исследовании югослава Zuzul, о котором говорилось в гл. 3. [Также см. для доказательства: Carlson, Marcus-Newhall & Miller (1990).]

Мне кажется, что на возражение социологов есть простой ответ: не противореча возможности импульсивного акта насилия, предыдущая история конфликтов и агрессивного поведения увеличивает шансы, что последующая ссора вызовет эмоциональный взрыв. Жена, с которой плохо обращался ее муж, может иметь склонность схватить оружие и выстрелить в своего мужа. Кроме того, простой взгляд на огнестрельное оружие или, возможно, даже мысль о нем может усилить ее агрессивные побуждения до такой степени, что она не будет думать о последствиях. Скорее всего, в такой момент она будет думать только о желании уничтожить своего противника.

Кто знает, как часто этот тип сценария происходит при смертельных столкновениях? Несомненно одно, полагаю я, что эмоциональные вспышки насилия, в которых оружие использовалось импульсивно, вероятно, не так уж редки. Я могу пойти даже дальше: люди нападают друг на друга в приступе ярости слишком часто, чтобы винить во всем этом только увеличивающуюся доступность огнестрельного оружия. И все же для общества было бы гораздо лучше, если бы в то время, когда убийца испытывал сильное желание убить, у него под рукой оказывался бы нож, а не огнестрельное оружие. Кроме всего прочего, агрессивно настроенные люди реже убивают невинных очевидцев, если у них нет под рукой мощного оружия нападения или даже пистолета.

РЕЗЮМЕ

В Соединенных Штатах существует соглашение о возможных методах контроля над преступным насилием. В этой главе я рассмотрел потенциальную эффективность двух методов: очень строгого наказания за преступления, связанные с насилием, и объявления огнестрельного оружия вне закона.

Я начал с исследования всех «за и против» телесного наказания как средства воспитания детей, отметив при этом растущую оппозицию использованию физического наказания в школах в Соединенных Штатах и за рубежом; затем я уделил внимание обоснованию этических и психологических моментов, связанных с этим. Я также указал на то (придерживаясь ранее сформулированной позиции), что наказание может быть эффективным и что можно избежать сильных неблагоприятных побочных эффектов — правда, при определенных условиях, в особенности тогда, когда наказание особенно строго, когда оно исполняется до того, как обидчик получит вознаграждение за свои осуждаемые действия, когда наказание последовательно следует за осуждаемым поведением, когда наказуемый понимает причины наказания или когда существует привлекательная альтернатива осуждаемому поведению.

Эксперимент в полицейском участке в Миннеаполисе, целью которого было изучить, способствует ли аресты снижению числа случаев применения насилия в семье, продемонстрировал возможное сдерживающее влияние подобного наказания. При определенных условиях этого исследования мужчины, ударившие женщину (достаточно сильно для наложения ареста, однако без нанесения серьезной травмы), с наименьшей вероятностью повторяли подобные действия в течение последующих шести месяцев, если они были арестованы, чем в тех случаях, когда они получали лишь предупреждение от офицеров полиции.

Так как наказание эффективно только при определенных условиях, очень важно установить, каким образом система правосудия может наилучшим образом наказать правонарушителя в целях сдерживания преступности. Настоящее исследование показывает, что потенциальные правонарушители становятся более контролируемыми при учащении напоминания о неизбежности наказания за преступление, чем при строгости наказания.

Затем я перешел к крайнему случаю общественного наказания, спрашивая, может ли общество сократить случаи убийств, отправляя убийц, сознательно отнимающих жизни у других людей, на электрический стул. После анализа ряда исследований я пришел к выводу, что очевидных доказательств того, что угроза смертной казни снижает уровень убийств, не существует. Данные, полученные Дэвидом Филипсом, также подтверждают, что хотя широкое освещение в средствах массовой информации фактов исполнения смертного приговора действительно могут снизить число убийств в стране на короткое время (очевидно, на такой промежуток времени, пока казни свежи в памяти общественности), такое же временное снижение может быть достигнуто путем установления длительных сроков тюремного заключения.

В заключение я задался вопросом, можно ли снизить число насильственных преступлений, уменьшив доступность оружия. Хотя имеются и серьезные доводы против ограничения использования оружия (некоторые из них я также привожу в этой главе), я заявляю о своей приверженности политике ограничения оружия. Вместе с другими авторами и многими полицейскими я утверждаю, что: 1) стремительно растущая доступность автоматического оружия во многом ответственна за рост убийств в последние десятилетия; 2) ручное оружие в действительности не обеспечивает большую защищенность граждан: люди чаще используют оружие для убийства членов семьи, чем для стрельбы в незваных гостей; 3) необязательно, что убийцы будут использовать другой вид оружия, если огнестрельное им будет недоступно. Огнестрельное оружие может способствовать импульсивному совершению насильственных преступлений. Чем больше огнестрельного оружия имеется в обществе, тем выше шансы, что люди вообще и необязательно вследствие необходимой обороны будут убиты.

Глава 11. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОЦЕДУРЫ КОНТРОЛИРОВАНИЯ АГРЕССИИ

Катарсис: ослабление побуждений к насилию путем агрессивных выплесков. Вентилирующие чувства. Гипотеза катарсиса. Эффект последействия реальной агрессии. Разработка новых способов поведения. Выгоды сотрудничества: совершенствование родительского контроля над проблемными детьми. Снижение эмоциональной реактивности. Что может повлиять на правонарушителей, оказавшихся в заключении?

Агрессия может сдерживаться с помощью силы — по крайней мере, в некоторых ситуациях. При создании надлежащих условий общество может снизить количество преступлений, сопровождающихся применением насилия, за счет устрашения потенциальных правонарушителей перспективой неотвратимого наказания. Однако подобные условия еще не созданы повсеместно. В некоторых случаях у потенциальных преступников появляется уверенность в том, что им удастся уйти от правосудия. При этом даже если им и не удается избежать заслуженного наказания, то его тяжелые последствия будут долго сказываться на них и после совершения насилия над жертвой, принесшего им чувство удовлетворения, и в результате их агрессивное поведение получит дополнительное подкрепление.

Таким образом, использование одних лишь средств устрашения может оказаться недостаточным. Разумеется, в некоторых случаях общество обязано применять силу, но в то же время оно должно стремиться ослаблять проявление агрессивных наклонностей своих членов. Для этого следует использовать специальную коррекционную систему. Психологи предложили несколько различных способов ее применения.

КАТАРСИС: ОСЛАБЛЕНИЕ ПОБУЖДЕНИЙ К НАСИЛИЮ ПУТЕМ АГРЕССИВНЫХ ВЫПЛЕСКОВ

Традиционные правила этики не допускают открытого проявления агрессии и даже получения удовольствия от ее совершения. Подавление агрессии начинается с родительского требования говорить тише, не возражать, не спорить, не кричать или не мешать. Когда агрессивная коммуникация блокируется или подавляется при осуществлении определенных взаимоотношений вне зависимости от того, являются ли они случайными или устойчивыми, люди вступают в искажающие реальность, нечестные по отношению друг к другу [соглашения]. Агрессивные чувства, для сознательного выражения которых в ходе обычных взаимоотношений устанавливается запрет, внезапно проявляются иным образом в активной и неконтролируемой форме. Когда же аккумулированные и запрятанные внутрь чувства обиды и враждебности прорываются наружу, предполагавшаяся «гармония» отношений внезапно нарушается (Bach & Goldberg, 1974, p. 114-115).

ВЕНТИЛИРУЮЩИЕ ЧУВСТВА

Уже в течение нескольких десятилетий многие физиотерапевты выступают за открытое и свободное выражение «агрессивных чувств», представляя этот подход как средство от многих социальных болезней. Сторонники этого подхода, которых я назвал «вентиляционистами» (Berkowitz, 1973 b), утверждают, что сдерживание эмоций является нежелательным и вредным для здоровья. Они считают, что если кто-то начинает нас раздражать, то нам следует открыто выразить свои отрицательные эмоции, «высказав этому человеку все; что мы думаем о нем и о его поведении». Другими словами по их мнению, «лучше сразу бросить в обидчика камень, чем держать его за пазухой», так как в этом случае мы хотя бы облегчим себе душу. Если же мы никак не проявим свои отрицательные чувства, то их интенсивность станет нарастать. Вспомним строчки из Уильяма Блейка, которые я цитировал в первой части: «Враг обиду мне нанес — Я молчал, но гнев мой рос». Далее, сторонники этого подхода убеждают нас в том, что, когда мы выражаем свои эмоции, мы снижаем вероятность того, что наш организм испытает вредные последствия сдерживания агрессии. Некоторые исследователи рассматривают сдерживание проявления агрессии в качестве причины развития болезней сердца (например: Gentry, 1985; Spielberger, Krasner & Solomon, 1988) и утверждают, что внутреннее подавление отрицательных эмоций пагубно сказывается на здоровье человека.

Я уверен в том, что вы знакомы с этим предписанием по сохранению физического и психического здоровья. Много лет тому назад одна ученая-психолог изложила эту идею в следующих простых выражениях:

Когда гной накапливается и образует абсцесс, этот нарыв должен быть вскрыт и прочищен. Если этого не сделать, то инфекция может распространиться по всему организму. …Тоже самое следует делать и с нашими чувствами. Все, что в них есть негативного — обида, страх или раздражение, должно выводиться наружу без остатка. В противном случае эти отрицательные эмоции могут нанести вред здоровью человека (Baruch, 1949, р. 38-39).

Идея, основанная на использовании такой аналогии, кажется простой и понятной; остается лишь выяснить, насколько она справедлива.

Что следует понимать под проявлением чувств?

Другими словами, что творится в душе человека, когда у него возникает потребность выразить или, образно выражаясь, «провентилировать» свои чувства? Какими способами можно вывести из них негативную составляющую?

В главе 3 я рассказывал о случае, произошедшем с женщиной по имени Джейн, обманутой мужчиной, не пришедшим к ней на свидание. Если бы я попросил вас перечислить способы, которыми Джейн могла бы проявить свое эмоциональное состояние, то вы, возможно, указали бы следующие:

Джейн могла бы описать свои переживания другому человеку. Она могла бы сообщить кому-нибудь, что была оскорблена и испытывала сильный гнев. Однако на самом деле Джейн описала свои ощущения без проявления особых эмоций.

Джейн могла бы проявить физиологические и экслрессивно-двигательные реакции, обычные для состояния раздражения. Вне зависимости от произнесенных ею слов, она могла бы проявить мускульные реакции, обычно ассоциируемые с состоянием крайнего раздражения: нахмурить брови, напрячь мускулы, стиснуть зубы. В ней можно было бы также обнаружить физиологические изменения, обычно происходящие у людей, подвергнувшихся оскорблению: покрасневшее лицо, повышенное артериальное давление, учащенное сердцебиение. Джейн могла бы также совершить действия, обычно совершаемые в разгневанном состоянии: вернувшись вечером домой, она могла бы громко хлопнуть дверью, отшвырнуть ногой стоящую на ее пути табуретку, бросить в угол свое пальто и ничком упасть на диван.

Она могла бы выразить свои отрицательные эмоции в вербальной форме. Не пытаясь нанести оскорбление кому-нибудь конкретно, она могла бы озвучивать свои негативные мысли и отношения, которые нередко приходят на ум человеку в подобной ситуации. Джейн могла бы сделать пренебрежительные замечания о неумении мужчин одеваться со вкусом или рассказывать своим подругам о том, что все представители противоположного пола глупы и эгоистичны.

Джейн могла бы нанести кому-нибудь словесное или даже физическое оскорбление. При наличии провоцирующего повода она могла бы отреагировать на него открытой агрессией и попытаться причинить кому-нибудь боль, например обманувшему ее мужчине или совершенно постороннему человеку.

Разумеется, Джейн могла бы проявить любой набор из перечисленных выше реакций, так как все они взаимосвязаны друг с другом и нередко происходят одновременно¹.

__________________

¹ Spielberg et al. (1988) убеждены в целесообразности подумать о существовании «синдрома раздражения, враждебности и агрессии» (который они назвали синдромом РВА) даже несмотря на то что они признают самостоятельный характер его составляющих. Они предпочитают рассматривать раздражение в качестве набора определенных чувств. С помощью своей шкалы характерных черт и состояний раздражения Spielberg пытается оценить интенсивность агрессивных чувств и определить последовательность их развития.

Однако эти связанные с раздражением реакции являются также отчасти независимыми и некоторые из них не обязательно проявляются в каждой конкретной ситуации. Предположим, что Джейн не имеет никакого осознанного ощущения того, что можно было бы назвать «раздражением», но тем не менее критикует работу, выполненную каким-либо мужчиной. В какой степени она будет проявлять свое чувство открыто? С другой стороны, что если она рассказывает подруге о своих негативных чувствах к этому человеку, но никогда не пытается проявить их перед ним в вербальной форме? Можно ли считать, что и в этом случае она открыто проявляет свое раздражение?

Из этих вопросов должно быть понятно, что я не могу с уверенностью утверждать, что в действительности говорят люди, когда пытаются убедить нас выразить свой гнев или возмущение. Рекомендуют ли они обратить наше внимание на наши физические реакции и чувства? Говорят ли они о необходимости побеседовать с кем-нибудь о наших переживаниях? Настаивают ли они на том, что нам необходимо нанести «ответный удар» (в переносном, а может, даже и в прямом смысле) человеку, вызвавшему наш гнев? Каждая из этих реакций может иметь очень разные последствия. Одно дело — сообщить обидевшему вас человеку о своем раздражении, и совсем другое дело — наброситься на него с ответными оскорблениями.

Так как различные эмоциональные реакции, перечисленные выше, не всегда проявляются совместно, то мы можем избежать путаницы, дав им собственные названия. Наряду со многими другими психологами я убежден в выгодах ограничения применения понятия «раздражения» к некоторым чувствам (или переживаниям) людей. Физиологические и моторные реакции, нередко сопровождающие эти чувства, могут быть определены как «физические реакции, связанные с раздражением». Я рассматриваю «враждебность» в качестве негативного отношения, а «агрессию» — как поведение, нацеленное на нанесение оскорбления или повреждения другому человеку или предмету.

ГИПОТЕЗА КАТАРСИСА

В этой главе будут рассмотрены последствия агрессии — поведения, нацеленного на несение вреда кому-либо или чему-^либо1.

_____________

¹ Я не буду останавливаться на исследованиях концепции «катарсиса» как способа снижения общего психологического возбуждения. Когда люди оказываются возбужденными неудачами или спровоцированными на какие- либо ответные реакции, их автономная нервная система активируется, вызывая изменения состояния сосудистой системы, а также повышение кровяного давления и частоты сердечных сокращений. При этом нам будет интересно узнать, не помогает ли их агрессивная реакция снижению автономной активации до обычного уровня, а также достижению психологической успокоенности. Исследования, направленные на поиск ответов на эти вопросы, принесли интригующие и чрезвычайно важные результаты, о которых сообщили Geen Quanty (1977) в своей работе, посвященной обзору литературы по этой теме. Однако многие затронутые в ней проблемы и рассмотренные результаты не имеют прямого отношения к содержанию данной книги.

Агрессия проявляется либо в виде вербального, либо в виде физического оскорбления и может носить реальный (пощечина) или воображаемый (стрельба из игрушечного ружья по выдуманному противнику) характер. Следует понять, что, даже несмотря на то что я использую понятие «катарсиса», я не пытаюсь применять «гидравлическую» модель. Все, что я имею в виду, относится к снижению побуждения к агрессии, а не к разрядке гипотетического количества нервной энергии. Таким образом, для меня и многих других (но далеко не всех) исследователей-психотерапевтов понятие катарсиса содержит идею о том, что любое агрессивное действие снижает вероятность последующего проявления агрессии.

В данном разделе исследуются вопросы о том, происходит ли катарсис на самом деле, и если да, то при каких обстоятельствах.

Катарсис через воображаемую агрессию

Как вы, несомненно, знаете, множество людей, как дилетантов, так и профессионалов, занимающихся проблемами психического здоровья, способны дать достаточно общее описание учения о катарсисе. Они считают, что множество самых разнообразных действий могут заменить реальную атаку на цель и таким образом «дренировать» (погасить) сдерживаемый внутренний импульс к агрессии. Ортодоксальная психоаналитическая теория, использующая гидравлическую модель мотивации, утверждает, что люди могут разрядить свои накопленные позывы к насилию различными способами: хирурги — работая ножом во время проведения операций, продавцы — настойчивыми попытками убедить сделать покупку несговорчивого клиента, альпинисты — восхождениями на горные вершины по еще никем не пройденным маршрутам и так далее.

Тем не менее обычно большинство сторонников обобщенной гипотезы катарсиса уверены в целесообразности ответных агрессивных действий даже при отсутствии реально произошедшего нападения. Они считают, что воображаемая агрессия все равно окажет свой положительный эффект. Например, Отто Фенихель (Otto Fenichel), известный теоретик психоанализа и автор классических работ в этой области, уверял своих читателей в том, что дети могут получить пользу от методов игровой терапии, основанных на процессах катарсиса¹.

________________

¹ Fenichel (1945), р. 565-566. Хотя Фенихель был убежден в возможности ослабления давления сдерживаемых импульсов агрессии посредством осуществления воображаемых действий, все же он полагал, что катарсис имеет невысокую терапевтическую ценность с точки зрения его пригодности для лечения неврозов. Многие современные психоаналитики разделяют подобный взгляд и делают акцент на интуитивных догадках, возникающих у пациента в процессе терапии, в особенности в результате интерпретаций высказываний лечащего их врача.

Дети могут высвобождать свои скрытые позывы к совершению насилия за счет наказания кукол во время игры, создавая у себя иллюзию, что таким образом они наказывают несправедливо обидевших их родителей или братьев и сестер. Даже врачи, которые не проявляют особого интереса к психоанализу, убеждены в том, что их пациенты должны «разряжать» или «освобождать» свою сдерживаемую эмоциональную энергию за счет осуществления воображаемой агрессии. Вот один из примеров подобной ситуации:

Женщину, участвующую в эксперименте, просят взять в руки теннисную ракетку и начать бить ею по кровати. При этом ее просят произносить такие фразы, как «Я тебя ненавижу!», «Дерьмо!», «Сукин сын!», «Я тебя убью!». Члены группы, наблюдающие за этой женщиной, начинают поощрять ее агрессивные действия, просят продолжать в том же духе и бить ракеткой еще сильнее (из Alexander Lowen, цитируется в: Berkowitz, 1973 b).

Психотерапевты этого направления не являются единственными людьми, убежденными в том, что благотворная разрядка может быть достигнута с помощью реального воплощения воображаемой агрессии. Например, одна фирма стала изготавливать и продавать игрушечные автоматы для взрослых автолюбителей, с тем чтобы они могли имитировать стрельбу в других водителей, мешающих их движению, и таким образом снимать свое раздражение, вызванное дорожными инцидентами. Подобным образом происходила популяризация игр с мнимым применением насилия в качестве безопасного психологического средства реализации сдерживаемых агрессивных желаний. В одной из таких игр ее участники (как дети, так и взрослые) надевали специальные шлемы, латы и другую защитную амуницию и начинали бегать по затемненному помещению, стреляя в своих «противников» из электронных ружей. Один из молодых участников этой игры, согласно газетному сообщению, так описывал достоинства подобного времяпровождения: «Вы оставляете здесь все свои разочарования… Эта стрельба и эти мнимые убийства не делают вас преступником».

Даже такие ученые-психологи, как Джон Доллард, Нил Миллер и их коллеги (John Dollard, Neal Miller) из Йельского университета, также верили в возможность ослабления побуждений к агрессии за счет применения подобных способов. В опубликованной в 1939 году монографии, посвященной выдвинутой ими гипотезе о связи фрустрации и агрессии, они утверждали, что «проявление любого акта агрессии» ослабляет склонность к насильственным действиям, возникшую вследствие расстройства намеченных ранее планов. Однако при этом они указывали на то, что «это ослабление носит временный характер, и побуждение к агрессии может возникнуть вновь, если исходное чувство фрустрации окажется достаточно прочным» (Dollard, Doob, Miller, Mowrer & Sears, 1939, p. 50). Таким образом, согласно этим психологам, любой тип агрессивного поведения, включая нападение на других людей или даже совершение «кровопускания», может иметь эффект катарсиса.

Таким образом, не должно быть сомнений в том, что учение о катарсисе получило широкое признание у многих людей. Однако для специалистов, занимающихся изучением поведения человека, этот факт сам по себе не является серьезным аргументом в пользу справедливости данной теории. Вспомним для примера, как много людей верили в то, что Земля является плоской и что вокруг нее происходит вращение Солнца и других небесных светил. Научные исследования должны быть направлены на получение неоспоримых доказательств, а не на достижение единства взглядов по какой-либо проблеме. Что же в действительности показывают нам результаты эмпирических исследований? Прежде всего я хотел бы подробнее рассмотреть эффект воображаемой агрессии на примере использования игрушечного оружия, а затем обратиться к последствиям более серьезных действий. После этого я смогу больше рассказать вам о реальном выражении человеческих чувств.

Снижает ли воображаемая агрессия склонность к проявлению реальной агрессии?

В этой книге я уже рассматривал последствия воображаемой агрессии, и вы сами могли убедиться в однозначности результатов исследований, посвященных изучению данной проблемы. В частности, эксперимент Ричарда Уолтерса и Мюррея Брауна (Richard Walters & Murray Brown), описанный в главе 6, показал, что совершение воображаемого насилия может повысить вероятность осуществления реальной агрессии. Напомним, что в этом эксперименте мальчики, время от времени вознаграждавшиеся за нанесение ударов пластиковой кукле, через несколько дней начинали вести себя более агрессивно по отношению к конкурировавшим с ними сверстникам (см. рис. 6-1). Таким образом, моделирование агрессивного поведения не сделало их более дружелюбными. Подобным образом и в эксперименте, проведенном с югославскими детьми Миомиром Зузулом (Miomir Zuziil) (подробно рассмотренном в главе 3), мальчики, часто игравшие с детским оружием, проявляли затем больше агрессивности в поведении по отношению к своим одноклассникам (см. рис. 3-8).

Другие исследования в этом направлении принесли во многом сходные результаты. Например, в двух экспериментах Чарльза Тернера и Дианы Голдсмит (Charles Turner & Diane Goldsmith) удалось установить, что мальчики дошкольного возраста, игравшие с детскими ружьями, проявляли впоследствии более агрессивное антиобщественное поведение, чем мальчики, имевшие дело с новыми или обычными игрушками (Turner & Goldsmith, 1976).

В экспериментах Тернера и Голдсмит мальчиков не провоцировали на совершение каких-либо резких ответных действий, однако не надо думать, что воображаемая агрессия имела бы более позитивный эффект, если бы дети находились в состоянии повышенного эмоционального возбуждения. Этот вывод хорошо прослеживается на примере эксперимента Шахбаза Маллика и Бойда Мак-Кэндлисса (Shahbaz Mallick & Boyd McCandless).

В их опыте пары третьеклассников, составленные из представителей как разного, так и одинакового пола, должны были строить модели из конструктора. При этом каждый ребенок, являвшийся объектом наблюдения, не знал, что его партнер получал от руководителей эксперимента особое задание, состоявшее в том, чтобы либо помогать решать поставленную строительную задачу, либо мешать ее выполнению в резкой форме. Сразу же после окончания этого этапа испытуемые в течение восьми минут обязаны были выполнить дополнительное задание. Его вид решающим образом сказывался на полученных результатах. Некоторые испытуемые, являвшиеся членами групп как первого, так и второго типов, должны были проявлять воображаемую агрессию с помощью стрельбы из игрушечных ружей, в то время как в контрольных условиях в группах обоих типов оба участника каждой пары проводили время в нейтральных беседах с экспериментаторами. При этом еще одна группа использовалась для того, чтобы определить, насколько агрессивными стали бы испытуемые, если бы они узнали, что некорректные действия партнеров не были направлены лично на них. С некоторыми из раздраженных детей беседовали экспериментаторы и объясняли им, что поведение партнеров было обусловлено усталостью и огорчениями.
Когда время для выполнения дополнительного задания истекало, помощники экспериментаторов переходили в другую комнату якобы для решения подобных задач строительства моделей из конструктора. Каждый из ничего не подозревавших испытуемых получал возможность либо помочь, либо помешать этому помощнику выполнить заданную работу, нажимая специальные кнопки на электронном приборе. Степень агрессивности их поведения измерялась числом нажатий кнопки «Вред» при попытке вмешательства в работу партнера (максимально допустимое число нажатий этой кнопки равнялось 20). По итогам этого опыта не удалось установить никаких различий между поведением мальчиков и девочек, поэтому я привожу его основные результаты без ссылок на пол участвовавших в нем детей.

Рис. 11-1 ясно показывает, что раздражение детей заметно увеличивало проявление их агрессивных наклонностей (даже если их партнеры не имели намерения препятствовать их конструкторской деятельности). Действия экспериментатора, объяснявшего причины грубого поведения другого ребенка, существенно снижали желание (или готовность) детей наказать своего обидчика. Изменив свое мнение об обидчике в благоприятную сторону, дети либо полностью отказывались от применения ответных репрессивных мер, либо существенно снижали уровень проявления своей агрессивности. С другой стороны, агрессивный стиль игры не приводил к снижению числа попыток атаковать обидчика. Таким образом, возбужденные дети не испытывали благотворного влияния катарсиса в результате стрельбы из своих игрушечных ружей¹.

_________________

¹ Mallick & McCandless (1966), Исследование № 2. Заметьте, что, хотя агрессивные игры имеют тенденцию увеличивать агрессивность подростков вследствие создания помех их деятельности, подобного роста агрессивности не наблюдалось после организации агрессивной игры в группах, не испытывавших препятствий для решения их задачи. Возможно, в таких условиях раздраженные дети понимали, что они уже были достаточно агрессивными, и не желали становиться еще более грубыми.

Рис. 11-1. Число агрессивных реакций в ответ на внешнее вмешательство (беседа на нейтральную тему, объяснение ситуации или агрессивная игра) (Данные взяты из: Mallick & McCandless (1966). Исследование li. Copyright 1966 by American Psychological Association. Адаптировано с разрешения авторов).

Полученные доказательства являются достаточно убедительными. Они позволяют полностью отвергнуть представление о том, что дети, а также взрослые могут избавиться от своих агрессивных побуждений за счет осуществления воображаемой агрессии. Поэтому водители не снизят свою склонность к проявлению агрессии, если будут выпускать очереди из игрушечных автоматов по другим участникам дорожного движения, а мальчики не станут относиться более дружелюбно к своим товарищам после того, как разрядят в них свои детские ружья и пистолеты. Поэтому, как я утверждал на протяжении всей этой книги (и как свидетельствуют результаты приведенных исследований), воинственные игры могут даже повысить вероятность проявления реальной агрессии в будущем, поскольку они внушают их участникам агрессивные идеи и предусматривают вознаграждение за более агрессивное поведение.

Мы должны согласиться с женщиной, которая несколько лет тому назад написала письмо в газету с целью оспорить разумность совета, данного ведущим колонки одной из читательниц, которая хотела узнать, как она может справиться со вспышками раздражения, возникающими у ее сына. Журналист порекомендовал этой матери дать ребенку специальный «мешок для битья», чтобы помочь ему «выводить из себя накопившееся раздражение». Автор письма в редакцию критически отнеслась к подобному совету и рассказала о случае, произошедшем в ее собственной семье:

Когда мой младший брат был чем-нибудь рассержен, он начинал пинать ногами мебель. Наша мать говорила, что таким образом он «выпускает пар». Теперь ему исполнилось 32 года, и, если его что-то раздражает, он по-прежнему вымещает свою злобу на мебели. Но кроме того, он стал бить свою жену, своих детей, свою кошку и крушить все, что попадается на его пути².

________________

² Взято из колонки Ann Lenders, опубликованной 8 апреля 1969 г., приведено в: Berkowitz, July 1973 b, p. 24.

Подобная история представляется вполне правдоподобной (см. главу 6 «Развитие склонности к насилию»). Когда брат этой женщины пинал ногами мебель, его воображаемая агрессия против других людей получала подкрепление, так что его склонность к насилию становилась все сильнее, а он сам с большей вероятностью мог атаковать любого вызвавшего его раздражение человека. Во многом сходные процессы могут происходить всякий раз, когда люди ведут себя агрессивно, вне зависимости от того, в какой форме выражается подобное поведение. Наступило время, когда специалисты по проблемам психического здоровья людей должны прекратить рекомендовать осуществление воображаемого насилия в качестве средства ослабления склонности к агрессии.

Дополнительные соображения. В данном контексте следует упомянуть еще два важных момента. Во-первых, на агрессивность людей может влиять их душевное состояние: агрессивность может повышаться при плохом настроении и снижаться при хорошем. Это означает, что игры, в которые играют люди, могут временно воздействовать на их настроение, а через него и на поведение в отношении других индивидов. Люди, получившие удовольствие от стрельбы из пистолета по мишеням или от того, что, пробегая по темному коридору, смогли поразить из электронного светового ружья всех своих противников, действительно могут испытать прилив доброжелательных чувств на ближайшие несколько минут или даже часов. Однако это состояние будет не результатом их освобождения от позывов к насилию, а следствием их хорошего настроения в данный период времени. Их повышенный уровень дружелюбия будет сохраняться до тех пор, пока они будут находиться в хорошем расположении духа.

Во-вторых, очевидно, что многие дети, и в особенности мальчики, получают удовольствие от игр с детским оружием. Для их родителей бывает довольно трудно, а иногда и просто невозможно заставить своих сыновей прекратить реализацию воображаемой агрессии. Если мальчикам не покупают игрушечные ружья, то для ведения воображаемой стрельбы по выдуманному противнику они готовы использовать палки или просто собственные руки.

Они демонстрируют такое поведение не в силу своей природной агрессивности, а, возможно, из-за своего желания самоутвердиться в окружающем мире. Этим они показывают, пусть и всего лишь тем способом, который кажется подходящим для их недостаточно развитого мужского сознания, что они хотят установить собственный контроль над находящимися вокруг них людьми. Пытаясь стрелять по чужим людям из окружающего их мира, они воображают, что борются с различными враждебными силами, и даже утверждают свой авторитет на будущее. Я полагаю, что они демонстрируют во многом то же самое стремление, что и дети, стремящиеся нажать на кнопку, останавливающую движение эскалатора в метро. Мне кажется, что отцы и матери должны с пониманием относиться к желанию мальчиков установить свой контроль над окружающим миром и разрешать им играть с детским оружием, если они будут настойчиво об этом просить. Однако это не значит, что родители должны поощрять участие своих детей в играх, связанных с проявлением агрессии. Более того, они должны внушать своим отпрыскам мысль о недопустимости умышленного нанесения вреда окружающим их людям¹.

__________________

¹ Могут представлять интерес и некоторые другие замечания. Некоторые врачи используют воображаемую агрессию для того, чтобы научить своих пациентов быть более настойчивыми и уверенными в своих силах. Однако наряду со многими другими психологами я убежден в том, что человек может укрепить свой характер и не становясь более агрессивным (в том смысле, в котором понятие агрессии рассматривается в данной книге). Мы не должны учить людей получать удовольствие от нанесения повреждения себе подобным для того, чтобы они стали проявлять большую готовность постоять за себя. Кроме того, воображаемая агрессия нередко является всего лишь развлечением. Люди, вовлеченные в агрессивные игры, могут получать удовольствие от участия в них. Полученные положительные эмоции способны ослабить их агрессивные наклонности в данный момент, но это совсем не значит, что они будут менее склонными к проявлению насилия в будущем.

Воображаемые нападения и обычные проявления недовольства не способствуют достижению цели агрессии. Нет никакой тайны в ответе на вопрос, почему воображаемая агрессия редко ослабляет побуждения к совершению реальной агрессии в будущем: ведь воображаемая агрессия не наносит жертве никакого вреда. Представим, что Джейн рассердилась на мужчину, который ее обманул. Удары ногой по кукле Бобо или теннисной ракеткой по кровати не обязательно удовлетворят ее агрессивные желания; у нее не будет оснований полагать, что подобные действия действительно причинят вред ее обидчику. Джейн также не достигнет состояния катарсиса, рассказав о недостойном поведении ее знакомого своей подруге, если у нее не появится уверенность в том, что этим она сможет каким-то образом реально повредить ему. В пользу этого представления говорит и тот факт, что, когда группа психологов интервьюировала нескольких сотрудников, разгневанных только что полученным ими уведомлением об увольнении, эти люди начинали проявлять еще большую враждебность по отношению к компании после того, как получили возможность высказать свое критическое отношение к ее руководству. Так как они не верили, что их слова действительно могут нанести вред этой фирме, и так как они не смогли понять мотивов действий ее руководства в данной ситуации, они начинали распалять себя все больше и больше (Ebbesen, Duncan & Konecni, 1975). Мы можем лишь повысить свое возбуждение, если будем размышлять о несправедливом отношении к нам, представлять себе способы наказания обидчиков или даже если на самом деле открыто выскажем им все, что о них думаем, но при этом не причиним им никакого реального вреда.

ЭФФЕКТ ПОСЛЕДЕЙСТВИЯ РЕАЛЬНОЙ АГРЕССИИ

Даже несмотря на то что воображаемая агрессия не ослабляет агрессивные тенденции (за исключением случаев, когда она приводит агрессора в хорошее настроение), в определенных условиях более реальные формы нападения на обидчика могут снизить желание причинять ему вред в будущем. Однако механизм этого процесса является достаточно сложным, и прежде чем понять его, вам следует познакомиться с некоторыми его особенностями.

Некоторые факторы, способствующие повышению агрессивности

Сдерживание агрессии может вызвать разочарование. Так как агрессивно настроенные люди активно стремятся причинить вред своим предполагаемым обидчикам, то очевидно, что они будут испытывать разочарование, если не смогут добиться своей цели. Этот вывод будет справедливым и в том случае, когда эти люди сами являются источниками сил, сдерживающих их агрессию.

Мы можем наблюдать примеры подобного разочарования во многих экспериментах, выполненных еще несколько десятилетий тому назад. В самых ранних из них преднамеренно доведенные до состояния крайнего раздражения мужчины, которым запрещали отвечать на любые провоцирующие действия, впоследствии демонстрировали более высокую агрессивность по сравнению с членами контрольной группы, которым разрешали отвечать на полученные оскорбления. Таким образом, временное препятствие проявлению ответной реакции подвергшегося оскорблению человека, по-видимому, повышало его агрессивные намерения. Несколько лет тому назад я показал, что блокирование агрессивных побуждений, вызванных нанесенным оскорблением, приносило особо сильное чувство разочарования тем эмоционально возбужденным людям, которые собирались отплатить своим обидчикам. Стремившиеся свести счеты люди испытывали сильное разочарование, когда лишались возможности реализовать свои агрессивные устремления (Ebbesen, Duncan & Konecni, 1975).

В рассмотренных случаях ограничения устанавливались извне, но я полагаю, что подобное разочарование испытывают и те люди, которые сами не позволяют себе осуществить желаемые действия. Последствия подобных самоограничений могут быть примерно такими же: агрессивные желания, вне зависимости оттого, подавляются они изнутри, или извне, могут вызвать повышенную внутреннюю напряженность и еще более настойчиво побуждать к нападению на других людей.

Некоторые психотерапевты рассматривают подавленную агрессию в качестве основной психологической проблемы, поскольку нередко наблюдают вызванные ею чувства обиды и враждебности у своих пациентов. Многие из них оказываются чрезвычайно озлобленными и готовыми наброситься на своих оскорбителей. Однако по той или иной причине они опасаются последствий прямого нападения, что становится причиной все большего эмоционального расстройства. Тем не менее мы должны признать, что напряжение и возросшая агрессивность этих пациентов становятся результатом блокирования активированного побуждения к агрессии. Пациенты не ощущали бы этого внутреннего разлада, если бы не испытывали эмоционального возбуждения и не имели бы активного желания причинить вред другим людям (по крайней мере, мысленно).

Эскалация агрессии. В некоторых случаях происходит эскалация агрессии. Не довольствуясь первыми ударами, нападающие входят в раж и продолжают наносить их со все большим ожесточением. Их ярость нарастает до тех пор, пока они сами не начинают ощущать усталость или не понимают, что поставленная цель уже достигнута. Последствия такого поведения могут оказаться трагическими.

В июне 1988 году в штаге Луизиана был приведен в исполнение смертный приговор в отношении 28-летнего Эдварда Бирна, совершившего убийство женщины в процессе ограбления. Бирн назначил встречу своей жертве, поскольку заранее знал, что в тот день она должна была получить на работе большую сумму денег. Однако в своих показаниях он настаивал на том, что не собирался ее убивать. Он планировал лишь ударить свою жертву молотком по голове, чтобы лишить ее сознания. Однако первый удар оказался недостаточно «успешным», и Бйрн стал бить женщину до тех пор, пока она не перестала подавать признаков жизни.

Если допустить, что Бирн говорил правду и действительно не собирался убивать свою жертву, то как объяснить то множество ударов, которые он ей нанес? Его первый удар не лишил ее сознания, но должен ли он был повторить его так много раз и с такой жестокостью? По-видимому, в этой ситуации Бирн не вполне контролировал свои действия.

В действительности данный тип автоматической эскалации агрессии не является чем-то необычным. Например, подобный эффект наблюдается при проведении лабораторных экспериментов, в которых субъектов исследования просят наказать студента, находящегося в другой комнате. По мере того как испытуемые наказывают другого человека (в действительности не существующего), их действия становятся все более и более жестокими. Это явление наблюдается и в тех случаях, когда субъекты исследования никак не провоцируются своими жертвами или экспериментаторами. Как и в случае с Бирном, интенсивность их действий нарастает с каждым новым ударом, наносимым жертве (Goldstein, J.H., Davis R.W. & Herman, D. 1975). В чем же причина подобного явления?

Психологические процессы, способствующие эскалации агрессии. Существует множество причин эскалации агрессии, поэтому я назову только некоторые из них. Во-первых, агрессор, по мере нанесения все новых ударов своей жертве, становится все более и более возбужденным, так что его собственное внутреннее состояние начинает служить дополнительным источником стимулирования агрессивных действий, по крайней мере на какой-то период времени. Эд Бирн, вероятно, также приходил во все большее возбуждение, нанося удары женщине, которую он хотел ограбить. Возможно, что его воодушевляла собственная смелость, ощущение грозящей ему опасности, внутреннее беспокойство или просто удовольствие от испытываемых переживаний.

Во-вторых, влияние факторов сдерживания агрессии может существенно ослабнуть. После того как Бирн нанес первые удары, он, вероятно, стал все меньше и меньше задумываться о возможных последствиях своих действий. Возможно, что причиной этого было внутреннее смятение, не позволившее ему удержать себя от продолжения бессмысленно жестокого поведения.

Я не могу с уверенностью сказать, происходил ли при этом процесс самостимуляции. Я уже замечал несколько раз, что мысли и слова, имеющие агрессивный подтекст, могут породить другие идеи, имеющие сходный смысл, и даже активировать проявление агрессивных тенденций. Люди, считающие для себя возможным умышленно причинить страдание другому человеку и не беспокоящиеся о последствиях такого поведения, могут внушать себе различные агрессивные мысли и, таким образом, побуждать себя к совершению еще более жестоких действий¹. Вероятно, что и Бирн побуждал себя к насилию именно таким способом. Несомненно, он думал о насилии во время нанесения ударов своей жертве, и эти мысли стимулировали дальнейший рост его агрессивности.

___________

¹ См. доказательства в пользу этой возможности в: Berkowitz & Heimer (1989).

Кроме того, возможно, что Бирна подхлестывали мысли о необходимости скорейшего достижения его агрессивных целей. Предлагаемые мною рассуждения помогут объяснить, почему такой ход событий может считаться вполне вероятным. Реакция нападающего на его собственные агрессивные действия отчасти зависит от того, насколько близко он подошел к решению поставленной им задачи. Когда агрессор находится в состоянии возбуждения и хочет причинить своей жертве боль, то первая информация о ее страданиях приносит ему желаемое чувство удовлетворения и побуждает к еще более жестоким действиям. Когда же он видит, что сумел достичь своей цели и причинить объекту агрессии те повреждения, которые соответствовали его исходным намерениям, он считает свою задачу выполненной и прекращает нападение. При отсутствии других факторов влияния (например, страха перед наказанием) агрессор действует все более интенсивно по мере приближения к поставленной цели и прекращает свои атаки, когда считает, что достиг желаемого результата.

Эскалация насилия в семье. Социолог Мюррей Страус (Murray Straus) из университета города Дарем (штат Нью-Гемпшир), на чьи работы я неоднократно ссылался в этой книге, указывал на то, что семейные стычки нередко служат примером процесса акселерации агрессии. Когда он попросил своих студентов рассказать ему о том, как вели себя их отцы и матери во время трех последних серьезных «конфликтов или недоразумений», происходивших в семье, то их ответы позволили установить, что ссоры между родителями редко ограничивались проявлением лишь одного типа агрессии. Чем интенсивней была словесная перепалка, начинавшаяся со взаимных обвинений и переходившая к грубым оскорблениям и требованиям убираться из дома, тем выше оказывалась вероятность возникновения агрессии с₍ применением физического насилия. И для отцов, и для матерей «по мере роста интенсивности вербальной агрессии происходил резкий всплеск вероятности физической агрессии» (Straus, 1974).

Полностью в соответствии с моей точкой зрения Страус использовал свои наблюдения для критики использования «вентиляционистского» подхода при проведении консультаций по семейным проблемам. Он отмечал, что некоторые сторонники данного метода настаивали на том, что «супруги, которые ссорятся между собой, обычно продолжают жить вместе» — до тех пор пока их ссоры протекают «в рамках дозволенного» и пока муж и жена не начинают открыто нападать друг на друга. В этих пределах, утверждают приверженцы «вентиляционизма», супруги не должны себя сдерживать и проявлять снисхождение друг к другу¹.

________________

¹ Именно эта точка зрения находит свое отражение в: Bach & Goldberg (1974).

Нетрудно понять, что главная сложность применения таких рекомендаций заключается в удержании агрессии в определенных границах. Ведь на практике довольно часто происходит эскалация супружеского конфликта. Связано ли это со взаимным антагонизмом супругов или с тем, что они сами подстрекают себя к повышению агрессивности своих действий, но обмен взаимными претензиями может легко превратиться в обмен настоящими оскорблениями, от которых недалеко и до применения физического насилия. Разумеется, я не утверждаю, что мы не должны говорить своим близким о том, что раздражает нас в их поведении, но я считаю, что сообщать об этом следует в спокойной, деликатной манере, без использования прямых обвинений. При этом мы не должны демонстрировать свою воинственность и готовность причинить боль.

Почему люди прекращают нападение? Теперь нам следует задаться следующим вопросом: если агрессия нередко идет по нарастающей, то почему она может прекращаться до того, как полностью выходит из- под контроля? Хотя Эд Бирн не смог остановиться, прежде чем не забил свою жертву насмерть, все же большинство из нас, даже несмотря на крайнее эмоциональное возбуждение, прекращает свои атаки еще до того, как их Последствия становятся необратимыми.

Отчасти это явление может быть объяснено индивидуальными различиями в способностях к самоограничению. В главе 5 «Идентификация склонности к насилию» отмечалось, что некоторые люди, в частности те, кого я назвал «эмоционально-реактивными агрессорами», быстро возбуждаются в тех случаях, когда они оказываются в сложной ситуации или испытывают воздействие провоцирующих факторов. При этом они с трудом могут сдерживать импульсы, подталкивающие их к совершению насилия. Другие же люди обладают более развитыми способностями к самоконтролю. Когда они понимают смысл совершаемых поступков и не находятся целиком во власти охвативших их чувств, начинают действовать их внутренние центры сдерживания агрессии. Поэтому такие люди могут взять себя в руки и прекратить свои опасные действия. Эд Бирн, по-видимому, не обладал достаточными способностями самоконтроля. (В этой главе я еще вернусь к проблеме самоконтроля и рассмотрю ее более подробно.)

Другие факторы, в особенности уровень восприятия достижимости цели, также могут вносить свой вклад в эскалацию агрессии. Как я уже отмечал ранее, при отсутствии ограничений люди нападающие могут избивать своих жертв до тех пор, пока не убедятся в том, что своими действиями они смогли достичь желаемой цели. Поэтому они прекращают агрессию, когда считают свою главную задачу — нанесение достаточных повреждений своей жертве — выполненной.

Давайте теперь рассмотрим одно свидетельство в подтверждение правильности сделанных предположений.

Доказательство снижения агрессивности после совершения нападения

Исследование катарсиса, происходящего при совершении агрессии, является довольно сложным, и всесторонний обзор литературы по этой проблеме быстро позволяет выявить противоречивость результатов многих работ¹.

_______________

¹ Гин привел эти несоответствия в: Geen and Quanty (1977) и в: Geen (1990).

Я считаю, что трудность согласования подобных противоречий определяется главным образом отсутствием

очевидных критериев оценки силы побуждения к агрессии. Ведь мы можем лишь наблюдать действия участников экспериментов и не знаем причин, по которым они ведут себя с той или иной степенью агрессивности. Это означает, что мы не можем быть уверены в том, что любое ослабление открытой агрессивности участника эксперимента после нанесения им первых ударов своей жертве действительно происходит вследствие ослабления его мотивации к насилию (то есть к катарсису). Как подчеркивал Рассел Гин (Russel Geen) и его ученики из университета г. Колумбия (штат Миссури), снижение агрессивности субъекта исследования может быть обусловлено его чувствами вины и/или беспокойства, которые будут заставлять его ограничивать дальнейшее нанесение ударов жертве².

________________

² Для более полного знакомства с этой сложной проблемой см.: Geen & Quanty (1977); Geen, Stonner & Shope (1975). См. также ответ, предложенный Konechni & Ebbensen (1976).

Несмотря на подобную неопределенность, я считаю, что в некоторых исследованиях были получены результаты, дающие основания предполагать, что в подобных ситуациях процесс катарсиса действительно происходит, правда, при соблюдении определенных условий. Из этих экспериментов для вас могут представлять интерес следующие два, но вам следует помнить, что такой слишком избирательный подход не отражает всего многообразия исследовательских работ по данной проблеме.

Пока лицо, причиняющее неудобства, не будет наказано. Первое исследование, результаты которого я хотел бы рассмотреть, выполнили Энтони Дуб и Лорен Вуд (Anthony Doob & Lorainne Wood) из университета г. Торонто, провинция Онтарио (Канада). Эти результаты хорошо согласуются с теоретическими рассуждениями, приведенными мною выше. В качестве испытуемых в этом эксперименте выступали студенты и студентки университета. Первоначально каждый из них получал задание по сортировке карточек. Во время выполнения этого задания их всячески отвлекала от дела и доводила до состояния крайнего раздражения специально подготовленная студентка, действовавшая по заданию экспериментаторов. Внезапно руководители эксперимента заставляли ее заучивать на память числа, объединенные с конкретными словами.
Это фиктивное задание по запоминанию чисел давалось для того, чтобы создать у испытуемых впечатление наказания досаждавшей им студентки. При этом двум третям испытуемых сообщалось, что студентка за каждый неправильный ответ будет подвергаться воздействию электрошока; оставшаяся же треть испытуемых рассматривались в качестве контрольной группы. Так как исследователи хотели выяснить, имеет ли значение то, кто будет причинять боль агрессору, то половина испытуемых должна была назначать наказание за ошибки в ответах, а другая половина — их исполнять. При этом для обеих половин создавалось впечатление, что студентка получала наказание одинаковой силы всякий раз, когда она давала неправильный ответ. При этом члены контрольной группы ничего не знали об использовании электрошока. Финальный уровень агрессивности всех испытуемых в последней фазе опыта определялся по числу случаев использования ими электрошока как меры, с помощью которой они оценивали степень негативного влияния помощницы экспериментаторов на решение задачи по сортировке карточек.

Рис. 11-2. Уровень агрессивности по отношению к помощнице экспериментаторов после того, как она либо подвергалась, либо не подвергалась наказанию электрошоком (Данные взяты из: Doob & Wood (1972) Copyright 1972 by the American Psychological Association. Адаптировано с разрешения авторов).

На диаграммах рис. 11-2 приведены данные о среднем количестве применения электрошока участниками эксперимента, находящимися в разной степени раздраженности. Исследование позволило установить, что в итоге штрафные санкции студентов зависели не только от их собственного эмоционального состояния, но и от того, применялось ли наказание к помощнице экспериментаторов ранее. Таким образом, когда испытуемые не провоцировались действиями этой женщины, то им было проще решиться на использование электрошока в финальной части опыта, если она уже наказывалась прежде — либо ими самими, либо экспериментаторами. Возможно, студенты считали, что предыдущее наказание виновной может служить основанием для принятия к ней столь же строгих мер.
Однако реакция студентов была совершенно иной, когда помощница экспериментаторов провоцировала их на ответные действия. В этой ситуации те испытуемые, которые считали, что эта женщина уже наказывалась ранее — либо экспериментаторами, либо ими самими, — проявляли по отношению к ней меньше агрессивности, чем те студенты, которые считали, что она не подвергалась воздействию электрошока прежде. По-видимому, они были удовлетворены уже тем, что надоедавшая им персона получала наказание от кого-нибудь другого, и для них было не особенно важно причинить ей боль непосредственно своими действиями (Doob & Wood, 1972).

Чем вызвано отмеченное различие: не повышенной ли агрессивностью в крови? В определенной мере, да. Но давайте посмотрим, что еще могло бы произойти в эксперименте Дуба и Вуда при условии провоцирования его участников. Те испытуемые, которые не наказывали мешавшую сообщницу экспериментаторов, спокойно сидели, ожидая, что это сделает кто-нибудь другой. Еще в 1973 году в своей работе, посвященной рассмотрению проблем катарсиса, Альберт Бандура ставил вопрос о том, действительно ли те испытуемые, которые находились в этом состоянии ожидания, могли быть отнесены к соответствующей «контрольной группе». На самом деле провоцируемые субъекты исследования могли размышлять в это время о плохом отношении к ним, так что их агрессивные побуждения, вероятно, по- прежнему оставались достаточно сильными или даже нарастали. Люди в предполагаемых условиях катарсиса (наказывающие своих обидчиков) могли бы быть менее пунитивными по отношению к провоцировавшему их человеку в конце эксперимента только потому, что они были бы слишком заняты решением собственной задачи, чтобы размышлять о его действиях, и таким образом, не стали бы возбуждать в себе агрессивные чувства.

Другое исследование катарсиса также было выполнено в университете г. Торонто. Его автором был Владимир Конечны (Vladimir Conecni), работающий в настоящее время в университете г. Сан-Диего, штат Калифорния. Конечны обратился к той же проблеме контрольной группы, которую впервые поднял Бандура. Полученные им результаты дают еще больше информации об условиях, влияющих на вероятность агрессивного катарсиса, поэтому мы рассмотрим их более подробно.

В начале своих экспериментов Конечны заставлял своих испытуемых (студентов и студенток университета) работать во время индивидуальных занятий над решением нескольких задач совместно с другим студентом (помощником экспериментатора), что во многом напоминало исследование, выполненное Дубом и Вудом. Во время этой первой фазы этот «другой студент» вел себя по отношению к испытуемому либо нейтрально, либо в невыносимо грубой манере. Далее создавались условия для вмешательства испытуемых. Как и в эксперименте Дуба и Вуда, имел место промежуточный период, в течение которого одни испытуемые наказывали помощника экспериментатора с помощью электрошока всякий раз, когда он допускал ошибку в воспроизведении заученной информации, а другие не предпринимали никаких мер воздействия в течение определенного периода времени, ожидая наступления финальной части эксперимента. Кроме того создавались условия, при которых испытуемые не наказывали помощника экспериментатора, а получали задание, требовавшее напряжения их умственных сил. Например, они в одиночку занимались решением математических задач, предположительно для того, чтобы определить их трудность. Конечны также придал своим экспериментам некоторые особенности, которые следует упомянуть особо: поскольку он хотел узнать, смогут ли с течением времени успокоиться те испытуемые, в отношении которых применялись провоцирующие действия, то этим людям разрешалось применять ответные меры только по истечению определенного интервала времени длительностью от 7 до 13 минут. Наконец, каждый испытуемый имел возможность причинить «умеренную боль» помощнику экспериментатора, чтобы таким образом оценить степень его вмешательства в процесс решения задач другими студентами.
Конечны удалось установить, что, во-первых, результат вмешательства в деятельность испытуемых определялся их эмоциональным состоянием. В пояснениях к рис. 11-3 перечислены способы подобного воздействия на испытуемых, получавших короткое (7-минутное) задание. Природа этих коротких заданий не оказывала значительного влияния на число применений электрошока теми студентами, которых специально не доводили до раздражения. Обычно они не стремились серьезно наказать помощника экспериментатора вне зависимости от того, какое задание получали.
В то же время характер полученных заданий заметно сказывался на поведении раздраженных испытуемых. Те из них, кто должен был просто сидеть и ждать, проявляли наивысшую пунитивность, а те, кто решал математические задачи, оказывались настроенными наименее агрессивно. Во многом в соответствии с предположениями Бандуры именно разгневанные испытуемые особенно тяготились провоцирующими действиями помощников экспериментатора во время ожидания наступления следующей фазы эксперимента и, таким образом, сохраняли свое раздражение или даже усиливали свои агрессивные побуждения. Те же испытуемые, которые получали отвлекающее задание, не становились более возбужденными, а, напротив, постепенно успокаивались, так как их мысли были заняты решением математических задач. Несмотря на то что подобная умственная деятельность, по-видимому, не устраняла агрессивных намерений провоцировавшихся испытуемых, все же те из них, кто уже наказывал мешавшего им помощника экспериментатора, оказывались настроенными менее воинственно. Фактически они становились наименее агрессивными из всех испытуемых, подвергавшихся внешним воздействиям трех упомянутых выше типов, и проявляли не большую пунитивность, чем те участники эксперимента, которые не испытывали воздействия внешних раздражающих факторов. По-видимому, они ощущали ослабление склонности к агрессии вследствие катарсиса, испытанного ими во время предыдущих наказаний провоцировавших их помощников экспериментатора.

Рис. 11-3. Количество воздействий электрошоком, назначенных помощнику экспериментатора раздраженными и нераздраженными испытуемыми после выполнения ими кратковременных заданий (Данные взяты из: Konechny, 1975 b. Copyright 1975 by the American Psychological Association. Публикуются с разрешения автора).

Эти результаты не следует истолковывать таким образом, что нам следует атаковать вызывающих наше раздражение людей для того, чтобы ослабить свои агрессивные побуждения. Много веков тому назад Вергилий заметил: «Время способно излечить многие наши страдания», и результаты, полученные Конечны, указывают на то, что этот древнеримский поэт был прав по крайней мере при соблюдении некоторых условий. В конце рассматриваемого эксперимента раздраженные испытуемые, которые должны были в течение длительного периода (продолжительностью 13 минут) заниматься порученной им нейтральной деятельностью — пассивным ожиданием или решением математических задач, становились менее агрессивными, чем те раздраженные испытуемые, которым отводилось только 7 минут для принятия решения об использовании электрошока. Таким образом, их агрессивные побуждения, по-видимому, просто ослабевали с течением времени¹.

______________

¹ Konechny (1975 b). Сделанный Бандурой анализ исследований, относящихся к проблеме катарсиса, можно найти в его книге, выпущенной в 1973 г., например на с. 151.

Возвращение наших мыслей в спокойное состояние. Этот результат содержит в себе важный вывод. Мы не должны нападать на обидевшего нас человека, для того чтобы пережить «эффект катарсиса» (определяемый как пониженная вероятность агрессии). Само время может сделать нас более миролюбивыми, разумеется, если мы сами не будем постоянно вспоминать о доставивших нам страдание событиях и сможем переключить свое сознание на другие проблемы.

Незадолго до наступления XX века один молодой человек, которого интервьюировал один из пионеров современной психологии Стэнли Холл, рассказывал о том, как ему удавалось справиться с нередко возникавшим у него чувством раздражения. Здесь будет уместно привести один из описанных им случаев:

Однажды, когда мне было 13 лет, я страшно рассердился на родителей и ушел из дома, поклявшись, что больше туда не вернусь. Стоял чудесный летний день, и я гулял по живописным тропинкам в окрестностях нашего города до тех пор, пока тишина и очарование природы не успокоили мои чувства. Я вернулся домой раскаявшимся и умиротворенным. С тех пор всякий раз, когда я испытываю приступы гнева, я прибегаю к подобному методу, который лучше всего помогает мне справиться с моими отрицательными эмоциями(цит. no: Tavris, 1989, р. 135).

Как было бы хорошо, если бы каждый из нас мог найти собственные «живописные тропинки», прогулки по которым могли бы помочь забыть нанесенную ему обиду.

Долгосрочные опасности удовлетворения агрессивных чувств

Нападение на провоцирующего вас человека не обязательно окажется хорошим выходом из возникшей ситуации вне зависимости от того, какое удовлетворение может принести вам эта агрессия. Начав атаку на своего обидчика, первоначально мы можем получить удовольствие от своих действий: помимо достижения агрессивных целей мы можем надеяться на то, что дадим ему хороший урок на будущее и сможем показать другим людям (а возможно, и себе), что никому не позволим помыкать собой.

Однако за подобное удовольствие все равно придется платить. Люди, подвергнувшиеся нашему нападению, могут ответить нам в том же духе, что неминуемо приведет к длительному обмену агрессивными и контрагрессивными действиями. Существует и другая, не такая очевидная возможность развития событий. Как я указывал в главе 6 «Развитие склонности к насилию», агрессоры нередко испытывают удовольствие, когда видят, что им удалось причинить вред атакованным им людям.

Благодаря получению подобного подкрепления они с большей вероятностью будут готовы нападать на других людей, даже если возникшая в будущем ситуация окажется существенно иной. Поэтому хотя наши агрессивные побуждения и могут ослабнуть после наказания провоцировавших нас людей, но при этом возникнет лишь краткосрочное уменьшение вероятности новых проявлений нашей агрессивности.

В долгосрочном плане мы, скорее всего, станем еще более агрессивными, чем были в прошлом.

Может оказаться полезным поговорить с кем-нибудь о своих проблемах

Не исключено, что вас не убедили мои аргументы, приведенные в данной главе. Вы можете размышлять приблизительно следующим образом: «Вероятно, не существовало бы такого широко распространенного убеждения в преимуществах открытого выражения агрессивных чувств, если бы проявление эмоций не имело какого-либо значения». Я спешу убедить вас в том, что вы правильно поняли то, что я хотел сказать в этой книге.

Я постоянно подчеркивал, что выражение чувств может происходить различными способами, но оспаривал лишь допустимость такой формы проявление раздражения, при которой провоцируемый человек начинает угрожать другим людям или даже нападать на них. Я не возражаю против демонстрации раздражения с помощью мимики или жестов (если только эти действия не содержат в себе прямой угрозы) или же против высказывания своих чувств в неагрессивной манере. Задумаемся еще раз над строчками Уильяма Блейка, приведенными ранее: «Враг обиду мне нанес —/Я молчал, но гнев мой рос». Возможно, что в этом случае поэт открыто высказал претензии своему другу, не прибегая при этом к оскорбительным выражениям.

Выгоды, которые вы получаете от того, что делитесь своими проблемами с другими людьми. На мой взгляд, Блейк не обязательно был эмоционально экспрессивным с точки зрения выразительности тона, которым он произносил слова, обращенные к другу. Напротив, скорее его речь имела информативный характер, когда он говорил этому человеку о своих чувствах и о тех поступках, которыми тот так досадил поэту. Впечатляющие результаты исследования, выполненного Джеймсом Пеннебейкером (James Pennebaker) из Южного Методистского университета г. Далласа, штат Техас, наглядно показывают различие между этими двумя способами проявления эмоционального состояния. Данные, полученные Пеннебейкером, наглядно показывают, что один из этих способов демонстрации чувств может принести гораздо больше выгод по сравнению с другим.

Кое-кто из нас крайне неохотно рассказывает другим людям о своих душевных травмах, личных трагедиях или глубоких разочарованиях. Полагая, что такие события являются нашим частным делом, что, сообщая о них, мы можем выставить себя в нежелательном свете и что они просто могут оказаться неинтересными нашему собеседнику, мы стараемся не проявлять своих чувств и ничего не говорить о том, что с нами случилось. Большинство психиатров не одобряют нежелание людей делиться своими проблемами с другими людьми, и результаты исследования Пеннебейкера указывают на то, что для такого отрицательного отношения есть серьезные основания. Молчание может лишь усилить наше эмоциональное расстройство и, таким образом, отрицательно сказаться на физическом и психическом здоровье.

В одном своем исследовании Пеннебейкер проводил опрос мужчин и женщин в возрасте от 25 до 45 лет, чьи мужья или жены недавно погибли в результате автомобильных аварий или самоубийств. Как легко было предположить, неожиданная смерть мужа или жены была серьезным ударом для большинства из опрошенных людей, и многие из них отмечали, что за год, прошедший после трагедии, состояние их здоровья ухудшилось. При этом наименее серьезные проблемы со здоровьем возникали у тех мужчин и женщин, которые рассказывали другим людям о внезапной смерти своих близких. Интересно отметить, что, согласно полученным данным, чем больше они рассказывали о своей беде, тем реже у них наблюдалось ухудшение здоровья и тем меньше они думали об ушедших из жизни супругах в последующие годы.

Воодушевленные подобными результатами, Пеннебейкер и его помощники провели серию экспериментов с целью установить характер изменения физического и психического здоровья испытуемых (включая изменения на нейрофизиологическом и биохимическом уровнях), рассказывавших о полученных ими душевных травмах другим людям. Один из этих опытов особенно хорошо иллюстрирует приведенные мною выше рассуждения.

В ходе этого эксперимента здоровые студенты в течение четырех дней писали либо о произошедших с ними тривиальных событиях (они получили название контрольной группы), либо о пережитых ими стрессовых ситуациях. Затем студенты, писавшие о своих душевных травмах, подразделялись на три подгруппы: 1) писавшие лишь о самом факте душевной травмы, но ничего не сообщавшие о своих чувствах; 2) писавшие только о своих чувствах в момент травмировавшего их психику события; 3) рассказывавшие и о несчастном случае, и о пережитых ими ощущениях.
Когда экспериментатор спрашивал студентов о чувствах, испытанных ими сразу же после завершения этого задания, то его вопросы больше всего расстраивали тех из них, кто описывал свои ощущения в момент наступления стрессовой ситуации (то есть отнесенные ко второй и третьей подгруппам). Кроме того, у этих студентов наблюдался наивысший рост систолического кровяного давления. Очевидно, что они испытывали сильное эмоциональное волнение, когда вспоминали о пережитых ими событиях.
Однако это эмоциональное возбуждение, по-видимому, шло на пользу только тем испытуемым, которые были хорошо знакомы с фактической стороной инцидента, ставшего причиной их душевной травмы. Когда психологи стали интересоваться здоровьем студентов спустя шесть месяцев, они установили, что те из них, кто сообщал и о фактической стороне события, и о своих переживаниях в момент его наступления, чувствовали себя более здоровыми, имели меньше заболеваний и реже посещали специалистов университетского лечебного центра, чем члены двух других подгрупп. Данные о частоте посещения врачей этого центра приведены на рис. 11-4. Из их рассмотрения видно, что важным для здоровья студентов оказалось не только желание описать пережитые чувства, но и готовность рассказать о них в контексте реально происходивших событий.

Теперь давайте вернемся к первому из описанных мною исследований Пеннебейкера и постараемся ответить на вопрос о том, почему же так ухудшалось здоровье некоммуникабельных людей после внезапной смерти их супруга или супруги. По мнению Пеннебейкера, основной причиной подобного явления было то, что эти люди постоянно испытывали сильный эмоциональный стресс. Помимо того что они никому не рассказывали о перенесенных ими душевных травмах, они, по-видимому, старались не думать о произошедших трагических событиях. Попытки подавления нежелательных мыслей требовали значительных затрат психической энергии, и эта внутренняя работа изматывала их также и физически. Из-за своего постоянного стремления заблокировать тяжелые воспоминания они не имели возможности расслабиться и все время находились в беспокойном состоянии. Для того чтобы отвлечь себя от размышлений о произошедшей трагедии, они должны были помнить о своих утратах практически все время, хотя и не во всех подробностях. Поскольку опасные мысли и воспоминания обычно сохранялись в глубине их сознания, эти оставшиеся одинокими супруги постоянно испытывали психологическое напряжение, причину которого они не до конца понимали. В то же время более коммуникабельные вдовы и вдовцы, по-видимому, не ощущали этого дополнительного стресса. Сознательно ставя себя перед реальностью факта смерти своих близких, они не должны были с таким трудом и так часто удерживать себя от воспоминаний о невосполнимых утратах.

Результаты второго рассмотренного нами исследования Пеннебейкера позволяют понять, что еще следует подразумевать под более адекватным восприятием душевной травмы. Когда люди начинают подавлять свои мысли о трагических инцидентах и о пережитых ими тяжелых ощущениях, согласно Пеннебейкеру, они не только держат себя в постоянном напряжении, но и оказываются неспособными интегрировать свои печальные воспоминания в работу своей психической системы. Попытки рассказать другим людям о полученных душевных травмах или даже просто изложить историю трагических событий на бумаге могут помочь осуществлению этой благотворной интеграции. Таким образом, возможно, что в то время как субъекты второго исследования Пеннебейкера писали о несчастных случаях и пережитых ими тяжелых ощущениях, они достигали лучшего понимания произошедших событий, а также могли успешнее справиться с их последствиями и обеспечить более адекватный контроль над своими чувствами. За счет реализации такого подхода они становятся способны лучше воспринимать реальность случившегося и, выражаясь словами Пеннебейкера, «добиться прекращения переживаний». В первом исследовании Пеннебейкера те оставшиеся в живых супруги, которые рассказали другим людям о потере своих близких, более редко вспоминали своих погибших мужей или жен. Они закрыли тему.

Рис. 11-4. Число посещений врачей в течение месяца в зависимости от характера изложения трагических событий (Pennebaker & Bell, 1986) (Copyright 1986 by the American Psychological Association. Приводится с разрешения авторов).

Результаты работ Пеннебейкера показывают, что выгоды, получаемые при раскрытии человеком его эмоционального состояния перед другими людьми, обеспечиваются не за счет освобождения накопившихся чувств. При этом важным оказывается не обнажение эмоций и не разрядка накопившейся нервной энергии, а использование слов для описания причинивших страдания событий и сопровождавших их ощущений. Этот вывод полностью признается современной теорией психоанализа. Согласно утверждениям многих нынешних психоаналитиков, улучшение состояния их пациентов происходит не за счет достижения катарсиса, а за счет лучшего понимания смысла произошедших событий. Когда пациенты полностью осознают случившееся, то их воспоминания о пережитых тяжелых событиях и испытанных чувствах перестают существовать помимо их собственного «я» и становятся естественной частью их внутреннего мира. Кроме того, эти чувства становятся более контролируемыми¹.

_____________________

¹ Полное описание исследований Пеннебейкера и изложение его теоретических взглядов можно найти в: Pennebaker (1989).

Самосознание и самоконтроль

Самосознание, несомненно, может помочь людям ограничить воздействие враждебных и агрессивных импульсов, активируемых негативными ощущениями. Представьте себе, что вам как руководителю предстоит оценивать качество работы своего подчиненного. Предположим также, что к моменту начала аттестации у вас начали болеть зубы. В результате даже легкая зубная боль может сделать вас раздражительным (то есть отрицательные эмоции могут создать стимул для начала агрессии точно так же, как и враждебные мысли и чувство гнева). Поэтому вы можете с большей вероятностью дать неблагоприятную оценку работе своего подчиненного. Посмотрим теперь, что может произойти, если вы начнете полностью осознавать то, что говорите о другом человеке, и если вы будете намеренно стараться не позволить этим словам повлиять на выносимое вами решение.

Результаты серии экспериментов, выполненных мною совместно с Бартоломью Трокколи (о которых рассказывалось в главе 3), указывают на то, что самосознание с большой вероятностью может привести к возникновению самоконтроля. В одном из наших опытов (не упоминавшихся ранее) мы просили одну группу студенток нашего университета вытянуть горизонтально левую руку (для левшей — правую) и держать ее в таком положении несколько минут. В течение этого времени студентки должны были выслушивать сведения, которые сообщала им другая женщина (считалось, что эти сведения сообщаются в процессе интервью, осуществляемого при приеме на работу). Другая же группа студенток, выслушивая эту женщину, просто держала руки на столе. Студентки первой группы, которым приходилось держать свои руки вытянутыми вперед, вскоре начинали ощущать мышечную усталость, в то время как студентки второй группы не испытывали никакого физического дискомфорта. Затем мы попросили половину студенток из каждой группы постараться оценить свои ощущения в то время эксперимента для того, чтобы повысить их осведомленность о собственных чувствах. Каждой из оставшихся половин обеих групп было дано специальное короткое задание, которое должно было отвлечь их от анализа собственных ощущений. Наконец, всем участницам эксперимента предлагалось заполнить опросный лист, в котором им следовало 1) оценить проходившую интервью претендентку, перечислив те качества, которыми она обладала, и 2) описать, насколько дискомфортно каждая студентка чувствовала себя в конце эксперимента. При этом в качестве меры враждебности принималось число негативных характеристик, которые студентки приписывали соискательнице работы, выбирая из списка позитивных и негативных черт, приведенных в опроснике.

Рис 11-5. Связь между негативными чувствами и выраженными негативными оценками как функция активности внимания, привлекаемого к ощущениям испытуемых (Графики построены на основании данных, взятых из Berkowitz & Troccoli, 1990, эксперимент 2).

На рис. 11-5 отражены результаты этого эксперимента, хорошо согласующиеся с результатами других экспериментов этой серии. Степень внимания, с которым студентки следили за своими ощущениями, в значительной мере влияла на взаимосвязь между глубиной испытываемого ими дискомфорта и числом негативных суждений об интервьюировавшейся женщине. Другими словами, чем менее комфортно чувствовали себя испытуемые студентки, вынужденные отвлекаться на другие действия, тем более враждебно они были настроены по отношению к претендентке на рабочее место. По-видимому, из-за того что они не пытались осуществлять необходимый самоконтроль, их негативные чувства становились причиной явного проявления враждебности. Однако подобный вывод не распространялся на студенток, которые могли осознавать свои отрицательные чувства. Как можно видеть из рис. 11-5, чем хуже они себя чувствовали, тем менее негативно они относились к претендентке на рабочее место, как будто они ударялись в другую крайность и старались ни в коем случае не допустить несправедливого отношения к ней¹.

Внимание, которое испытывавшие дискомфорт студентки привлекали к своим умеренно негативным ощущениям, заставляло их сдерживать себя и делать то, что, по их мнению, считалось в данных условиях желательным с социальной точки зрения. Я предполагаю, что их осведомленность о собственном, в какой-то мере неожиданном для них эмоциональном состоянии заставляла их думать о той ситуации, в которой они оказались. При этом они рассматривали всю доступную им информацию и делали то, что, по их мнению, считалось правильным.

_________________

¹ Berkowitz & Troccoli (1990), Эксперимент 2. Многофакторный регрессионный анализ взаимосвязи между оценками испытуемыми степени дискомфорта в конце эксперимента (например, напряжения, мышечной боли, утомления) и числом отрицательных характеристик, приписанных претендентке на рабочее место, позволил установить, что отвлекающие действия по сравнению с действиями, привлекающими внимание к собственным ощущениям, значительно ослабляли эту зависимость. Графики рис. 12-5, рассчитанные на основании данных регрессионного анализа, наглядно демонстрируют эту зависимость. [Результаты регрессионного анализа в Berkowitz & Troccoli (1990) не приведены.]

РАЗРАБОТКА НОВЫХ СПОСОБОВ ПОВЕДЕНИЯ

Если объяснение, предложенное в предыдущем разделе, является верным, то люди, осознающие свое возбужденное состояние, не будут ограничивать свои действия до тех пор, пока не поверят в то, что враждебное или агрессивное поведение в данной ситуации является неправильным, и не смогут подавить свою агрессию. Однако некоторые индивиды оказываются несклонными подвергать сомнению свое право нападать на других людей и с трудом могут сдержать себя, чтобы не ответить на провоцирующие действия. Просто указать таким мужчинам и женщинам на их недопустимую агрессивность окажется недостаточным. Им необходимо внушать, что часто бывает лучше вести себя в дружелюбной, чем в угрожающей манере. Также может оказаться полезным привить им навыки социального общения и научить сдерживать свои эмоции.

В последние десятилетия психологи разработали множество программ обучения подобным навыкам. Эти программы заметно отличались одна от другой отчасти еще и потому, что их авторы неодинаково трактовали понятие агрессии. Психологи, видевшие в агрессии главным образом проявление инструментального поведения, осуществляемого для достижения определенной цели и повторяемого потому, что в прошлом оно позволяло добиться желаемого результата, концентрировали свои основные усилия на внушении особо агрессивным индивидам представлений о том, что антиобщественные действия обычно влекут за собой серьезные наказания (или, по крайней мере, редко приводят к благоприятному финалу) и что социально желаемое поведение с большей вероятностью позволит им решить стоящие перед ними задачи. Этот подход, обычно используемый в работе с детьми и подростками, нередко называется методом модификации поведения (менеджмент при непредвиденных обстоятельствах). Его приверженцы полагают, что склонность к социально желаемому поведению может укрепляться за счет демонстрации его связи с получением вознаграждения, а склонность к нежелательным действиям может быть ослаблена за счет демонстраций их связи с угрозой наказания или невозможностью получения благоприятных результатов.

Для других психологов более важными представляются скорость, с которой агрессивные индивиды переходят от возбужденного состояния к спокойному, и те сложности, с которыми связаны для этих людей процессы самоограничения. Поэтому эти психологи уделяют основное внимание изменению эмоциональной реактивности особо склонных к проявлению агрессии людей. Так как используемые ими методы направлены на изменение мыслей и действий пациентов, то считается, что их программы имеют когнитивную (или когнитивно-бихевиоральную) природу.

ВЫГОДЫ СОТРУДНИЧЕСТВА: СОВЕРШЕНСТВОВАНИЕ РОДИТЕЛЬСКОГО КОНТРОЛЯ НАД ПРОБЛЕМНЫМИ ДЕТЬМИ

Первая учебная программа, с которой мы познакомимся, была разработана Джеральдом Паттерсоном, Джоном Рейдом (Gerald Patterson & John Reid) и другими сотрудниками Центра социального обучения при Орегонском исследовательском институте. В главе 6, посвященной развитию агрессивности, были проанализированы различные результаты, полученные этими учеными в процессе обследования детей, демонстрирующих антиобщественное поведение. При этом, как вы помните, в этой главе особо подчеркивалась роль, которую играли в развитии таких проблемных детей неправильные действия родителей. Согласно данным исследователей из Орегонского института, во многих случаях отцы и матери вследствие неправильных методов воспитания сами способствовали формированию агрессивных наклонностей у своих детей. Например, нередко они оказывались слишком непоследовательными в попытках дисциплинировать поведение своих сыновей и дочерней — бывали слишком придирчивыми к ним, не всегда поощряли хорошие поступки, назначали наказания, неадекватные серьезности проступков.

Используя общий подход к коррекции поведения, Паттерсон и его коллеги по, существу, пытались научить родителей правильно строить отношения с детьми. Хотя они и не отрицали важности факторов родительской любви и поддержки, но тем не менее подчеркивали, что одной любви бывает недостаточно. При осуществлении своих программ они рассказывали родителям о том, что взрослые должны порой наказывать детей и строго корректировать их поведение и что некоторым отцам и матерям следует научиться решать подобные задачи более эффективно.

Наказание детей и управление их поведением может оказаться чрезвычайно сложным отчасти еще и потому, что некоторые дети являются серьезными нарушителями общественного порядка. Например, исследователи из Орегонского института так описывали поведение одной девочки по имени Мод:

Мод было всего 10 лет, когда руководство школы, в которой она училась, сообщило о ней в Орегонский исследовательский институт. Трудность ситуации с этой девочкой состояла еще и в том, что помимо совершения частых краж у одноклассников и еще более частых обманов учителей она практически не имела друзей. Ее подключение к любой игре нередко сопровождалось грубыми оскорблениями и нанесением ударов тем детям, которые не желали подчиняться ее приказам. Особенно раздражала сверстников и учителей Мод ее способность глядя в глаза взрослым заявлять о своей непричастности к кражам, даже несмотря на то, что свидетелями подобных ее поступков одновременно бывало сразу несколько человек, включая учителей. Хотя рост Мод не превышал четырех футов, на многих взрослых она посматривала сверху вниз.
Родители справлялись со своей дочерью ничем не лучше учителей. Присутствие Мод в доме сопровождалось непрерывными стычками с обеими старшими сестрами. То, чего она не могла добиться в результате прямых словесных нападок, достигалось скрытыми действиями против принадлежащих им вещей.
В качестве проблем, вызывающих наибольшую обеспокоенность, родители Мод указали следующие: 1. Воровство. 2. Ложь. 3. Употребление ругательств в школе и дома. 4. Драки со сверстниками. 5. Неприязнь, которую она вызывала у других детей. 6. Приставание к сестрам. 7. Непослушание(Patterson, Reid, Jones & Conger, 1975, p. 31).

Паттерсон и его коллеги считают, что Мод и другие проблемные дети могут быть перевоспитаны с помощью использования принципов инструментального научения, другими словами, за счет вознаграждения за желаемое поведение. Хотя эти психологи убеждены в том, что в процессе изменения поведения проблемных детей должны участвовать все члены семьи, все же особый акцент они делают на наказаниях и поощрениях, осуществляемых непосредственно родителями.

Я могу привести лишь сильно сокращенное и упрощенное описание 3- и 4-месячных воспитательных программ, проводимых Орегонским исследовательским институтом. Для этого я воспользуюсь примером девочки по имени Салли, имевшей примерно те же проблемы, что и Мод. (Следует отметить, что эти же принципы воспитания применимы и к мальчикам.)

Отец и мать Салли, подобно многим родителем агрессивных детей, нередко не могли выразить свое различное отношение к ее желательному и нежелательному поведению. Поэтому хорошие поступки ребенка обычно не подкреплялись должным образом, и напротив, его антисоциальные действия часто получали неоправданное вознаграждение. Чтобы помочь родителям Салли справиться с этой проблемой, психологи в начале своей программы начали их обучать идентифицировать, отслеживать и фиксировать любые действия их дочери, которые могли быть восприняты как особо беспокойные и разрушительные. Затем родителям объяснили, как следует вознаграждать ребенка за желательные действия и как его наказывать в случае проявления непослушания¹.

________________

¹ Программа социального научения Орегонского исследовательского института подробно изложена в: Patterson et al. (1975).

В качестве обязательного элемента проводимой программы Салли должна была научиться видеть различия между правильным и неправильным поведением, то есть понимать, что она должна и чего не должна делать. Она должна была также получить ясные представления о последствиях допустимых и недопустимых действий. Чтобы дать ей ясное понимание этой проблемы, психолог помогал родителям и ребенку выработать особое бихевиоральное соглашение. В этом соглашении взрослые формулировали конкретные действия, выполнения которых они ожидали от Салли. При этом они не должны были ставить перед дочерью завышенные или попросту нереальные требования. Кроме того, в соглашении указывались типы вознаграждений, которые их дочь могла получить за выполнение предусмотренных в нем желательных действий. В первоначальном варианте соглашения родители настаивали на том, чтобы Салли убирала по утрам свою постель, вытирала кухонный стол после ужина и каждый вечер посвящала один час приготовлению уроков. Так как Салли, подобно многим другим агрессивным детям, не хотела делать то, чего от нее требовали взрослые, только из-за желания заслужить их одобрение, родителям пришлось предложить ей более конкретный набор стимулов. Они пообещали дочери, что она сможет ежедневно зарабатывать очки за выполнение определенных заданий. Эти очки должны были оплачиваться ей примерно так же, как оплачивается работа взрослых людей. Всего за один день она могла заработать 10 очков: 5 — за послушание родителям и 5 — за выполнение конкретных заданий. Неподчинение требованиям старших влекло за собой наказание: снятие заработанных очков или даже «выключение из игры», во время которого Салли посылалась в другую комнату (обычно ванную), где она должна была провести определенный период времени (например, 15 минут или полчаса).

Число очков, заработанных к концу дня, определяло размер вознаграждения, которое могла получить Салли. Согласно договору, заключенному на первую неделю, за получение десяти очков она получала возможность не ложиться спать ранее 9 часов вечера и смотреть до этого времени телевизор; за восемь очков она получала специальный десерт и возможность не идти спать до половины девятого; когда она набирала всего четыре очка, то должна была отправляться в постель в половине восьмого; если же по итогам дня у нее не оказывалось ни одного очка, она должна была вымыть за собой посуду после ужина и идти спать в семь часов вечера.

Программой Орегонского института предусматривалось, что если первое соглашение успешно выполнялось, то консультант-психолог помогал заключить следующее, в котором появлялись дополнительные обязанности ребенка и изменялась система начисления очков. Так, в случае с Салли новое соглашение определяло, что она лишалась трех очков за каждый грубый ответ родителям и двух очков за каждое невыполнение их распоряжений. Помимо этого, было решено, что если дочь получала десять очков, то мать читала ей книжку в течение получаса, шесть очков давали ей возможность не ложиться спать раньше половины девятого, при отсутствии же очков на конец дня Салли должна была отправляться в постель в половине восьмого.

Консультант этой программы не просто помогал семьям заключать подобные соглашения. Он также проверял ход их выполнения, давал советы родителям и всячески поощрял их за эффективные воспитательные действия (одобрительными улыбками, похлопываниями по плечу, отсутствием критических замечаний и пр.). Следует иметь в виду, что осуществление подобных программ не всегда осуществлялось гладко. Трудности их реализации могли быть связаны с неправильным пониманием родителями их обязанностей и/или упрямством, сопротивлением или даже открытым противодействием со стороны детей, нередко демонстрировавших скрытую, но достаточно устойчивую враждебность к любым воспитательным нововведениям. Эти проблемы существенно усложняли процесс повторного научения и требовали от консультантов тактичных, но в то же время настойчивых действий.

Если данный процесс шел успешно, то, согласно теории Паттерсона, проблемные дети, участвовавшие в воспитательных программах, вскоре начинали стремиться заслужить одобрение своих действий со стороны родителей, а также получить больше очков и больше вознаграждений, предусмотренных заключенными соглашениями. Поняв, что хорошее поведение, в отличие от плохого, приносит реальную пользу, дети начинали вести себя в своей семье менее агрессивно и улучшали свои навыки социального общения вне дома.

Разумеется, оптимистические расчеты психологов не всегда оправдывались. Орегонский институт является одной из немногих научных организаций, занимающихся проблемами семейного воспитания и семейной терапии, делающих регулярные и систематизированные попытки оценки успехов своих пациентов. Помимо частых телефонных бесед с родителями, специалисты института осуществляют непосредственное наблюдение поведения членов семей в отношении друг друга в начале, середине и конце программы. Это делается не только для налаживания обратной связи с семьей, но и для оценки эффективности реализуемых методик. Паттерсон и его коллеги установили на основании изучения результатов наблюдений, что базовая программа Орегонского исследовательского институту оказывается эффективной лишь для каждого третьего проблемного ребенка. При этом для остальных детей требуется разработка дополнительных программ. В одних случаях процедуры повторного обучения могут осуществляться непосредственно в классе, а в других основной упор делается на разрешении конфликтов между супругами. За счет комбинирования различных типов процедур программы Орегонского исследовательского института оказываются способными помочь все большему числу детей и их родителей¹.

__________________

¹ Следует отметить, что психологи разработали множество других программ снижения агрессивности детей. См. об этом: Goldstein, А. P., Carr, Е. G., Davidson, W. S„ & Wehr, P. (1981); Shapiro & Derr (1987).

СНИЖЕНИЕ ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ РЕАКТИВНОСТИ

Несмотря на полезность для некоторых агрессивных индивидов программ коррекции поведения, призванных научить их тому, что они могут достичь желаемых результатов, проявляя готовность к сотрудничеству и действуя в дружелюбной и одобряемой обществом манере, все же существуют и такие люди, которые постоянно готовы к применению насилия главным образом из-за своей повышенной раздражительности и неспособности к самоограничению. В настоящее время все большее число программ психологического тренинга разрабатываются с целью изменения этого вида эмоциональной реактивности.

Исследование методов контроля раздражительности, выполненное под руководством Новако

Реймонд Новако (Raymond Novaco) из университета города Ирвин, штат Калифорния, разработал одну из самых известных программ контроля раздражительности или агрессивности. Возможно, не менее важной является и предложенная им раньше многих других ученых система оценок эффективности подобных программ. При ее создании Новако занимал откровенно когнитивную позицию, которая в некоторых аспектах совпадает с моими взглядами на агрессию. Хотя он определял понятие раздражения в рамках, легкодоступных нашему здравому смыслу, то есть связывая чувства и действия, он был убежден в том, что данный вид проявления эмоций является, по сути дела, реакцией на пережитый стресс (или неприятное состояние дел). Он также подчеркивал, что раздражение может усиливаться за счет неблагоприятных ожиданий и непрерывных размышлений на болезненную тему. Однако его позиция отличается от моей, поскольку он утверждает, что неприятные события не порождают раздражения, если они не расцениваются в качестве представляющих личную угрозу.

Новако интересовался вопросом о том, может ли раздражение, понимаемое в качестве ответной реакции личности на провоцирующие события, быть ослаблено как за счет изменения их последующей оценки, так и способа размышлений о них. В соответствии с точкой зрения, поддержанной другими психологами когнитивной ориентации, Новако считал, что особенно важно научить человека с высокой эмоциональной реактивностью разговаривать с самим собой (разумеется, мысленно) в спокойной манере о той конфликтной ситуации, в которую он оказался вовлечен. Нередко психологи называют программы, пытающиеся изменить утверждения, используемые человеком в беседе с самим собой, программами самообучающего тренинга (см.: Novaco, 1975; Goldstein А. Р., 1988, в особенности гл. 5).

Я дам краткое описание процедуры, разработанной Новако, рассказав в двух словах о проведенном им эксперименте. В нем участвовало 18 мужчин и 16 женщин в возрасте от 17 до 42 лет, которые сами признавали наличие серьезных проблем со сдерживанием своего вспыльчивого характера (и разумеется, у некоторых из них наблюдались вспышки гнева и во время проведения исследования). Психотерапевтические сеансы проводились с этими людьми еженедельно по два раза в течение трех недель для всех четырех изначально заданных условий проведения эксперимента. Кроме того, организовывались дополнительные встречи с испытуемыми в начале и в конце исследования, во время которых проводились различные оценки их психического состояния.

Условие релаксации. Так как концепция контроля раздражения, предложенная Новако, уделяет основное внимание ослаблению эмоционального возбуждения, вызванного провоцирующим событием, то он решил сравнивать результаты своей когнитивной (или самообучающей) процедуры с результатами других широко используемых методов релаксации. Для достижения релаксации некоторым испытуемым изначально сообщалось, что их раздражение «является состоянием повышенного возбуждения, сопровождающегося беспокойством, которое становится причиной импульсивного поведения» (обратите внимание на то, что это утверждение хорошо согласуется с моей формулировкой), и что для них является крайне важным уметь добиваться как физического, так и психического расслабления. Затем испытуемым предлагалось выполнять серию стандартных релаксационных упражнений в течение всего курса обучения. Их просили представить себе различные провоцирующие раздражение случаи и затем попытаться наладить глубокое дыхание и производить чередующиеся напряжения и расслабления определенных групп мышц. При этом им ничего не сообщалось о роли мыслей и оценок в провоцировании раздражения.

Когнитивное лечение. Я опишу этот вид условий эксперимента Новако более подробно, так как он главным образом имеет отношение к вопросу эффективности предложенной процедуры. В начале исследования экспериментатор разъяснял испытуемым цели опыта и возможные причины возникновения раздражения. Помимо рассказа о том, как эмоции могут возбуждаться вследствие негативных размышлений, испытуемым сообщалось, что раздражение может носить как конструктивный, так и деструктивный характер. При этом подчеркивалось, что цель данной программы заключается в том, чтобы помочь испытуемым научиться использовать раздражение для достижения собственных целей, не нанося при этом вреда своей личности. Во время проведения курса лечения, как дома, так и в специальных кабинетах для занятий, испытуемые выполняли специальные задания: воображали или разыгрывали различные способные вызвать беспокойства события, а затем старались сделать себе определенные внушения.

Мысли, которые постоянно внушали себе участники эксперимента, изменялись, согласно терминологии Новако, в соответствии с четырьмя этапами развития провоцирующего события.

Подготовка к провоцирующему событию: Испытуемые повторяли заявления следующего типа :«Если меня выведут из состояния душевного равновесия, я буду знать, что мне следует делать» или «Я смогу справиться с этой ситуацией. Я знаю, как контролировать свой гнев».

Наступление провоцирующего события. На этом этапе могут внушаться следующие мысли: «Будь спокоен. Продолжай расслабляться», «Ты не должен подвергать себя испытанию» или «Жаль, что этот человек ведет себя подобным образом».

Преодоление возбуждения и волнения. Испытуемые успокаивали себя утверждениями такого типа:«Мои мышцы начинают напрягаться. Время расслабиться» и «Я не собираюсь активно вмешиваться в происходящее, но и не буду оставаться совсем безучастным».

Размышление о провоцирующем событии. На этом этапе мысли испытуемых должны быть направлены как на уже преодоленные, так и на еще не разрешенные конфликты. Примером утверждения, относящегося к неразрешенным конфликтам, является следующее: «Эта ситуация оказалась довольно сложной, чтобы сразу справиться с ней, потребуется дополнительное время». При размышлении о преодоленном конфликте могут использоваться заявления, например, такого типа; «Это оказалось не так трудно, как я себе представлял» и «Все могло оказаться гораздо хуже».

Другие условия лечения. При проведении эксперимента использовались и два других вида условий. В первом варианте испытуемые, составившие так называемую контрольную группу, не проходили когнитивного или релаксационного тренинга, но им давалось задание уделять особое внимание ощущениям, переживаемым в период наступления раздражения. Во втором варианте использовался комбинированный подход, при котором применялись как релаксационные упражнения, так и самотренирующие заявления.

Оценки эффективности. Новако использовал несколько типов оценок изменения степени раздражения для проверки эффективности каждого типа условий лечения. Он оценивал раздражительность испытуемых до начала тренинга с помощью самых разных Методов. Эти методы основывались на опросе испытуемых с целью выяснения степени их раздражения в качестве реакции на воображаемые провоцирующие события и фиксации их систолического и диастолического кровяного давления во время размышления над беспокоящими их происшествиями. Те же самые методы вновь применялись в процессе осуществления программ тренинга, и Новако вычислял расхождение оценок, полученных им до и после проведения лечебных сеансов.

На рис. 11-6 приведены данные об изменениях степени раздраженности, систолического и диастолического кровяного давления в качестве характеристик оценки реакции на воображаемое провоцирующее событие для четырех типов условий эксперимента Новако. (Другие характеристики, снимаемые в процессе исследования, также заметно отличались в зависимости от условий эксперимента.) В общем случае, как это видно из приведенных диаграмм, наилучшие результаты были получены в процессе лечения, объединявшего в себе как самообучающие, так и релаксационные упражнения. При этом у испытуемых отмечалось наибольшее снижение раздражительности, а также систолического и диастолического давления по сравнению с исходным уровнем. Использование либо только когнитивной, либо только релаксационной процедуры также приносило положительный результат, однако совместное применение этих методов оказывалось гораздо более эффективным. В дальнейшем я расскажу о результатах этого эксперимента более подробно.

Рис. 11-6. Изменения показателей ощущения раздраженности и повышенною кровяного давления, наблюдаемых в качестве реакции на воображаемое провоцирующее событие (по сравнению с уровнем, существовавшим до начала процедуры) (Данные взяты из Novaco, 1975. Copyright by Raymond W. Novaco и приведены с разрешения автора).

Некоторые рекомендации по применению

Результаты исследований других психологов также говорят в поддержку вывода об эффективности объединения когнитивного и релаксационного методов сдерживания раздражения^[1]. Очевидно, что по крайней мере некоторые люди могут стать менее агрессивными за счет приобретенного умения снижать свое эмоциональное возбуждение, вызванное наступлением провоцирующего события. Однако мы должны понимать, что такая лечебная процедура поможет не каждому эмоционально-реактивному агрессивному человеку. Джерри Деффенбахер (Jerry Deffenbacher) из университета города Форт-Коллинз штата Колорадо является одним из ведущих исследователей методов сдерживания раздражения/агрессии. Он считает, что такой тип тренинга лучше всего может подойти юношам и девушкам, осведомленным о своей повышенной вспыльчивости и желающим справиться с подобной внутренней проблемой. Деффенбахер убежден в том, что другие способы лечения (в частности, вентиляционная терапия, о которой рассказывалось в начале этой главы) могут оказаться более полезными для тех людей, чьи агрессивные наклонности находятся в заторможенном или подавленном состоянии.

Он сделал также несколько важных замечаний о том, как должен действовать психотерапевт во время проведения программ психического тренинга. В то время как мои выводы о процедуре, разработанной Новако, подразумевают, что врачу в ней отводится пассивная роль, Деффенбахер подчеркивает, что психотерапевт должен быть активным, настойчивым, готовым оказать своему пациенту необходимую поддержку, а иногда напротив, заставить его изменить мнение по некоторым вопросам. Люди, склонные к проявлению гнева или агрессии, обычно легко вступают в спор, любят делать скоропалительные выводы и зачастую бывают чересчур резкими в суждениях. Деффенбахер считает, что психотерапевт эффективнее всего сможет работать с такими пациентами, если будет оспаривать их обычные суждения и обвинительные выпады в дружелюбной, но в то же время настойчивой манере, не забывая при этом учить их тому, как можно снизить эмоциональное возбуждение в стрессовой ситуации.

Хотя некоторые исследования указывают на то, что когнитивное или релаксационное лечение само по себе может оказаться столь же действенным, как и совместное использование обоих методов, все же Деффенбахер, как и Новако, считает комбинированный подход более эффективным¹. Это мнение имеет важное значение для данной книги: поскольку многие приступы гнева являются эмоциональными реакциями на сильное внутреннее возбуждение, то необходимо научать людей, обладающих повышенной реактивностью, снижать свое эмоциональное возбуждение в стрессовых условиях.

_______________

¹ Эти замечания были сделаны Деффенбахером в его докладе, прочитанном в 1989 году на съезде Американской психологической ассоциации в г. Атланта, штат Джорджия. Доклад был озаглавлен следующим образом: «Когнитивно- бихевиоральные подходы к ослаблению раздражительности: некоторые практические замечания».

Многим из нас также следует научиться этому, но особенно эти навыки необходимы для вспыльчивых людей, страдающих от хронических болезней сердца. Как было указано в главе 5 при рассмотрении личностей, отнесенных к типу А, люди, легко впадающие в ярость или страдающие от кажущихся им проявлений неуважения к их персоне, особенно склонны к кардиологическим заболеваниям. Результаты все большего числа новых исследований позволяют с уверенностью сказать, что эти люди должны изменить свой образ мыслей таким образом, чтобы не рассматривать себя постоянно в качестве объекта агрессии и, оказавшись в состоянии повышенного возбуждения, уметь быстро брать себя в руки. Одна газетная статья, посвященная негативному влиянию хронического раздражения, дает своим читателям следующий совет.

Ученые утверждают, что многие, если не все, раздражительные люди могут изменить свой гормональный баланс в благоприятную для себя сторону за счет специальной тренировки, направленной на то, чтобы научиться не приходить в ярость из-за каждого препятствия, возникающего на их жизненном пути. По мнению психологов, быстро осознав беспочвенность своего раздражения и умело справившись с ним, человек, по-видимому, может блокировать лавинообразный поток стрессовых гормонов прежде, чем он станет нерегулируемым.
Доктор Редфорд Уильяме (Redford Williams) (специалист по бихевиоральной психологии медицинского центра при университете Дьюка) считает, что всякий раз, когда человек испытывает раздражение от поведения бестолкового покупателя в супермаркете или от ожидания лифта, он тем самым признает факт возникновения приступа своего недовольства. В таких ситуациях человеку следует попытаться отвлечь свое внимание от источника раздражения, например почитать журнал или поговорить с кем-нибудь на нейтральную тему (Angier, N., NewYo/k Times, Dec. 13, 1990).

Помимо переключения внимания, рекомендуемого доктором Уильямсом, может оказаться полезным попытаться интерпретировать провоцирующую ситуацию таким образом, чтобы она доставляла меньше беспокойства. Наконец, можно попробовать просто выкинуть из головы любые воспоминания о случившемся.

ЧТО МОЖЕТ ПОВЛИЯТЬ НА ПРАВОНАРУШИТЕЛЕЙ, ОКАЗАВШИХСЯ В ЗАКЛЮЧЕНИИ?

До сих пор мы говорили о процедурах повторного научения, которые могут использоваться и уже используются в отношении людей, не вступающих в открытый конфликт с обществом, другими словами, не нарушающих его законы. А как же обстоит дело с теми, кто совершил преступление с применением насилия и оказался за решеткой? Можно ли их научить сдерживать свои склонности к применению насилия другими методами, помимо угрозы наказания?

Сомнения

В течение многих лет большинство руководителей исправительной системы, а также ученых, занимающихся социальными проблемами, были уверены в том, что общество не может перевоспитать основную часть преступников, оказавшихся в заключении или иным способом ограниченных в своих правах. По их мнению, было наивно рассчитывать на то, что исправительные учреждения смогут превратить правонарушителей в законопослушных граждан.

По-видимому, для такого пессимизма у них были серьезные основания. Ведь основная часть результатов исследований указывает на то, что программы социальной реабилитации мало помогают снижению вероятности того, что выпущенный на свободу преступник вновь не окажется за решеткой. Причем эти результаты оказываются справедливыми независимо от того, были ли они получены группами исследователей или же отдельными учеными. Обзор таких работ, выполненный Робертом Мартинсоном (Robert Martinson), подтверждает этот вывод. После знакомства с 231 исследованием программ социальной реабилитации заключенных он пришел к следующему выводу: «Помимо нескольких редких исключений, все проанализированные мной реабилитационные программы до сих пор не оказывали никакого заметного влияния на вероятность повторного совершения преступлений»¹.

______________

¹ Martinson (1974), с. 25. Wilson & Herrnstein (1985) также анализировали исследования, выполненные в этой области, и также высказывали сомнения в эффективности программ психологической реабилитации.

Джеймс Уилсон и Ричард Гернстейн Games Wilson & Richard Herrnstein), уделявшие особое внимание программам корректировки поведения (подобным тем, которые осуществляли в Орегонском исследовательском институте Паттерсон и его коллеги), также пришли к сходным выводам. Например, они описывали широко применявшуюся программу корректировки поведения (первоначально называвшуюся программой «достижения места», а в настоящее время чаще называющуюся «моделью семейного обучения»), в которой специально подготовленные пары приемных родителей назначали вознаграждения или наказания жившим вместе с ними нескольким (обычно около восьми) правонарушителям-подросткам. Целью программы было научить этих трудных ребят убираться в своей комнате, старательно заниматься в школе и вести себя в желательной для общества манере. При этом Уилсон и Гернстейн утверждали следующее:

По-видимому, вызывает мало сомнений тот факт, что система семейного обучения изменяет поведение подростков, в том числе и связанное с нарушением законов. Но нет никаких доказательств того, что она влияет на вероятность совершения преступлений через год после ее завершения или что она оказывает больший эффект на снижение правонарушений среди подростков по сравнению с другими аналогичными программами (Wilson & Herrnstein, 1985, p. 383).

В силу большого числа накопленных негативных результатов многие руководители исправительных учреждений и ученые-социологи утратили надежду на возможность социально-психологической реабилитации преступников. Некоторые из них даже стали утверждать, что социологи и психологи ввели сотрудников исправительных учреждений в заблуждение своими заявлениями о возможности перевоспитания преступников.

Есть ли надежда?

Тем не менее этот вопрос остается открытым. Многие психологи, психиатры и социальные работники выражают свое несогласие с процитированными мной пессимистическими выводами. При этом они утверждают, что при проведении обзоров исследовательских работ упускались из виду некоторые важные факторы. В дополнение к подобным возражениям недавно выполненный тщательный анализ результатов прошлых исследований с использованием более совершенных статистических методов обработки данных показал, что некоторые реабилитационные программы, безусловно, являются эффективными (см.: Bartol, 1980; Quay, 1987).

С. Гаррет (С. J. Garrett) проанализировала 111 работ, выполненных в период с 1960 по 1983 год и посвященных перевоспитанию совершивших преступление подростков. В каждой из этих работ юноши и девушки, проходившие программу реабилитации, сравнивались с представителями контрольной группы, не охваченными подобными мерами социально-психологического воздействия. (Всего программы реабилитации коснулись примерно 8000 малолетних правонарушителей; общая численность контрольной группы составила примерно 5000 человек; три четверти обследованных подростков были мужского пола). Когда были объединены все итоговые, показатели рассматривавшихся экспериментов (с учетом различных корректирующих поправок, случаев рецидивов, особенностей внешних условий, типов преступлений и характера реабилитационными программ), Гаррет обнаружила, что правонарушители, прошедшие программу реабилитации, стали проявлять меньшую склонность к асоциальному поведению по сравнению с членами контрольной группы. Достигнутое относительное улучшение было более заметным в случае применения программ когнитивной и бихевиоральной корректировки, чем при использовании программ, имеющих психодинамическую ориентацию. Кроме того, эти программы оказывали больший положительный эффект на девушек, чем на юношей, а также на младших, чем на более старших правонарушителей.

Двигаясь в направлении, которое во многом соответствует теме данной книге, Гаррет задавалась вопросом о том, были ли все типы реабилитационных программ в одинаковой мере эффективны для подростков, совершивших разные виды правонарушений. В результате ей удалось установить, что ответ на этот вопрос является отрицательным. Оказалось, что молодые люди, осужденные за преступления против личности (преступления, сопровождавшиеся открытой агрессией), чаще получали выгоду от психологической реабилитации, чем те, кто был осужден за воровство.

Работа Гаррет дает нам некоторую надежду, но очевидно, что мы еще находимся в начале долгого пути. Герберт Куэй (Herbert Quay), известный исследователь проблем преступности среди молодежи, считает: «Она [Гаррет] продемонстрировала, что некоторые методы воздействия действительно работают и что в некоторых условиях они работают достаточно хорошо». Однако исследователям потребуется решить многие проблемы, прежде чем их результаты смогут приносить практическую пользу. Им предстоит установить, какие обучающие процедуры наилучшим образом подходят для людей, совершивших те или иные правонарушения. Кроме того, до сих пор еще не установлено, возможно ли сделать взрослых преступников, отличающихся повышенной агрессивностью, менее склонными к совершению насилия¹.

_______________

¹ Результаты исследований Гаррет приведены в Garret (1985) и резюмированы в: Quay (1987).

РЕЗЮМЕ

В этой главе проанализированы некоторые психологические подходы к сдерживанию агрессии, не основанные на применении наказания. Представители первой из рассмотренных научных школ утверждают, что сдерживание раздражения является причиной многих медицинских и социальных болезней. Психиатры, придерживающиеся подобных взглядов, призывают людей свободно выражать свои чувства и таким образом достигать эффекта катарсиса. Чтобы адекватно проанализировать эту точку зрения, необходимо прежде всего получить ясное представление о понятии «свободного проявления раздражения», которое может иметь различные значения. Например, оно может рассматриваться как: 1) информативное сообщение о чьих-то чувствах; 2) проявление физиологических и экспрессивно-моторных реакций; 3) выражение враждебного чувства или отношения; 4) словесное и/или физическое оскорбление другого человека. Эти виды реакций слабо коррелированы между собой и могут иметь различные последствия как для проявившего их человека, так и для того, на кого они были направлены. В первом разделе главы я обращал внимание в основном на эффект последействия агрессии и конкретно на то, может ли побуждение к нападению на другого человека быть ослаблено за счет осуществления реальной или воображаемой агрессии.

Хотя результаты экспериментальных исследований эффекта последействия агрессии являются трудными для понимания, а нередко и противоречащими друг другу, я привожу доказательства того, что при отсутствии ограничений агрессии: 1) воображаемые агрессивные действия чаще увеличивают, чем снижают вероятность дальнейшей агрессии, если только их осуществление не доставляет удовольствие нападающей сторонки, таким образом, не ослабляет ее негативные аффекты; 2) так как эмоционально возбужденные агрессоры имеют мотивацию к нападению на других людей, то их атакующие действия ослабляют их агрессивные намерения лишь в той степени, в которой они испытывают уверенность в нанесенйи достаточных повреждений атакованной ими стороне; 3) ослабление желания к осуществлению дальнейшей агрессии обычно носит краткосрочный характер, так как успешное достижение поставленной цели оказывает подкрепляющий эффект. Таким образом, успешная агрессия повышает вероятность того, что агрессивный человек вновь станет совершать нападения в будущем.

При рассмотрении результатов исследования, имеющего прямое отношение к данной главе, отмечалось, что человека могут привести в возбужденное состояние его собственные размышления о тех неприятностях, которые ему якобы причинили другие люди. Поэтому чересчур нервным людям вместо того, чтобы думать о чьих-то происках, полезно переключать свои мысли на другие проблемы и думать о более приятных вещах. Однако это не означает, что человек, переживший трагические события, никогда не должен рассказывать о них другим людям. Результаты многих исследований указывают на то, что люди, не желающие делиться своими печальными историями, чаще подвергаются значительным психологическим стрессам и имеют физиологические дисфункции организма вследствие внутреннего напряжения, испытываемого ими при попытках подавления негативных воспоминаний. Согласно Пеннебейкеру, те его пациенты, которые рассказывали о пережитых ими несчастьях своим слушателям, ослабляли свое внутреннее напряжение и успешнее проходили процесс психологического восстановления.

Таким образом, хотя я и не одобряю свободного проявления раздражения в форме открытой агрессии, я уверен в том, что эмоционально возбужденным людям следует рассказывать собеседникам о своих чувствах, а также о породивших эти чувства событиях. Я полагаю, что в этом случае они могут лучше управлять своим эмоциональным состоянием. Я также считаю, что, когда люди имеют более полное представление о собственных негативных ощущениях, они могут лучше контролировать их влияние на свои слова и поступки.

Далее в этой главе кратко рассказывается о двух других, очень разных методах ослабления агрессивных наклонностей. Оба они представляют собой попытки научить особо агрессивных индивидуумов стать менее склонными к нападению на других людей. Первый метод, разработанный Джеральдом Паттерсоном и его коллегами из Орегонского исследовательского института, использует подход, основанный на инструментальном научении. Метод строится на предположении о том, что повышенная агрессивность детей будет ослабевать, если они узнают, что деструктивное и асоциальное поведение не принесет им ожидаемых выгод, и напротив, конструктивные действия, осуществляемые в соответствии с принятыми социальными нормами, скорее позволят им добиться желаемых результатов. Второй метод, известный под названием программы сдерживания раздражения и разработанный Раймондом Новако, имеет гораздо более выраженную когнитивную ориентацию: Он концентрирует основные усилия на ослаблении эмоциональных побуждений к агрессивным действиям, а не на использовании вознаграждений за отказ от агрессии и наказаний за ее проявление. Оба подхода позволяют добиться желаемого эффекта, хотя и не во всех случаях.

Глава завершается кратким обзором психологических программ, нацеленных на достижение психологической реабилитации заключенных. Хотя с традиционной точки зрения эти программы представляются неэффективными, все же несколько последних исследований, посвященных анализу влияния этих методов на несовершеннолетних преступников, принесли обнадеживающие результаты. Следует отметить, что использование когнитивных процедур и программ корректировки поведения (основанных на инструментальном научении) приводят к более успешным результатам, чем методы, имеющие психодинамическую ориентацию.

Часть 5. НЕКОТОРЫЕ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

Следующая глава кратко касается двух тем, еще не обсуждавшихся раньше, которые могут быть особенно интересны для читателя.

Во-первых, я рассмотрю влияние биологических факторов на агрессию. Хотя основное внимание в данной книге уделяется психологическим процессам и факторам ситуаций непосредственного настоящего и/или прошлого, нам все-таки стоит согласиться с тем, что агрессия человека и других животных обусловливается также физиологическими процессами в теле и мозге.

Уже проводились многочисленные исследования того, какую роль играют биологические детерминанты. Однако следующая глава будет очень избирательна и затронет лишь малую часть наших знаний о влиянии физиологии на агрессию. Кратко рассмотрев идею агрессивных инстинктов, я исследую вопрос влияния наследственности на склонности людей к насилию, а затем исследую возможное влияние пола гормонов на различные проявления агрессивности.

В конце главы будет дан краткий обзор того, как алкоголь может повлиять на совершение насилия. Настоящая глава касается прежде всего вопросов методологии. Многие идеи и предположения, изложенные здесь, основываются на лабораторных экспериментах, проведенных с участием детей и взрослых.

Дальнейшее рассуждение посвящено логике, которой пользуются исследователи, проводящие эксперименты над поведением человека.

Глава 12. БИОЛОГИЯ И АГРЕССИЯ

Жажда ненависти и разрушения? Одержимы ли люди инстинктом насилия? Что такое инстинкт? Критика традиционной концепции инстинкта. Наследственность и гормоны. «Рожденный пробудить ад»? Влияние наследственности на агрессивность. Половые различия в проявлении агрессии. Влияние гормонов. Алкоголь и агрессия.

ЖАЖДА НЕНАВИСТИ И РАЗРУШЕНИЯ?

В 1932 году Лига Наций предложила Альберту Эйнштейну выбрать какого-либо выдающегося человека и обменяться с ним мнениями по наиболее актуальным проблемам современности. Лига Наций хотела опубликовать дискуссию, чтобы способствовать этим общению интеллектуальных лидеров современности. Эйнштейн согласился и предложил обсудить причины возникновения международных конфликтов. В памяти ученого еще живо сохранились воспоминания о чудовищной бойне Первой мировой войны, и он полагал, что нет вопроса важнее, чем «поиск какого-либо способа избавить человечество от угрозы войны». Великий физик, безусловно, не ждал простого разрешения этой проблемы. Подозревая, что воинственность и жестокость таятся в человеческой психологии, он обратился к основателю психоанализа Зигмунду Фрейду за подтверждением своей гипотезы. Как происходит, спрашивал Эйнштейн у пионера исследования человеческой души, что ухищрения пропаганды настолько успешны и людей можно побудить к войне? Не обладают ли люди внутренней «жаждой ненавидеть и уничтожать», обычно скрытой, но которую легко возбудить и раздуть до «мощи коллективного психоза»? (Einstein, 1933).

Для Фрейда этот вопрос был относительно новым. В предшествующее войне десятилетие он не уделял в своих размышлениях особого внимания источникам человеческой агрессивности. За некоторыми исключениями, в историях болезней его пациентов гнев и ненависть рассматривались только в связи с сексуальными импульсами, и (по словам Эрика Фромма) «ему просто не удавалось придать проблемам агрессивности какое-то особое значение»¹.

___________

¹ См.: Fromm (1977), цитата дана у Siann (1985), р. 99. Исчерпывающий анализ развития взглядов Фрейда на агрессию есть в работе: Stepansky (1977).

Но теперь, после ужасов Первой мировой, жестокость человеческого поведения была слишком очевидна. Находясь в состоянии депрессии и все более мрачно глядя на человечество в целом, к 1920 году Фрейд изменил свою интерпретацию агрессии и стал уверен в том, что физик еще только подозревал. «Да,— ответил он Эйнштейну,— люди действительно одержимы ненавистью и стремлением убивать. Активный инстинкт ненависти и уничтожения живет в глубине человеческой личности» (Freud, 1933/ 1950).

Имеем ли мы право отрицать мрачную концепцию Фрейда? Обречено ли человечество вечно носить Каинову печать? Война в том или ином виде представляется неизбежной. Первая мировая война, с миллионами смертей и еще большим числом искалеченных, продолжилась всего поколение спустя новым мировым пожарищем, породившим еще больше смертей и разрушений, и битвы не прекращаются до сих пор. По оценке обозревателя газеты «Нью-Йорк тайме» Джеймса Рестона, по крайней мере 17 миллионов людей погибли в войнах в период с 1946 года (New York Times, 3 июня, 1988). В одном только 1987 году на земном шаре велось около 25 различных войн. В XII веке трубадур слагал песню о том, что его «сердце переполняла радость», когда он видел «мертвецов на остриях копий./ И великие и ничтожные/ падали в рвы и в траву». «…Господа,— восклицал он,— заложите владения, замки и города./ Но никогда не кончайте войну!» (Bertrand de Born, 1182-1215). Неужели даже сейчас, в конце XX века, человеческие сердца продолжают петь от радости при виде резни?

Даже если противники не сражаются друг с другом с помощью высокотехнологичного оружия, ограбления и убийства в изобилии происходят на улицах наших городов. Чем можно объяснить миллионы военных игрушек, распродаваемых каждый год,— солдатиков, Властелинов Вселенной, роботов-убийц, монстров, космические корабли, оснащенные оружием будущего? Взрослые, так же как и маленькие дети, по-видимому, чувствуют вкус к насилию. Обязан ли этот аппетит популярности фильмов и телепередач, изображающих насилие и жестокость, как, например, картины Клинта Иствуда «Грязный Гарри» или «Рембо» Сильвестра Сталлоне, не говоря уже о «Техасской резне электропилами»? Может быть, эти игрушки, фильмы и телепередачи рассчитаны на стойкую тягу к насилию, ненасытную жажду ненависти и разрушения, уходящую корнями в биологическое прошлое человечества?

В течение столетий различные исследователи человеческого поведения верили в существование стремления к насилию. И в последние годы немало теоретиков, включая профессиональных зоологов и психиатров, настаивают на том, что мы рождаемся с сильным побуждением ненавидеть и уничтожать. Одним из таких теоретиков был Конрад Лоренц, нобелевский лауреат, основатель этологии — науки, изучающей поведение животных в естественных условиях. В книге, привлекшей к себе значительное внимание в западном мире в бурные 60-е годы, когда протесты и мятежи сотрясали многие американские и европейские города, Лоренц отстаивал точку зрения о том, что люди, как и другие виды животных, обладают врожденным агрессивным драйвом (Lorenz, 1966). Кто смог бы обоснованно отрицать это? — спрашивал Лоренц. Он понимал, что некоторые люди, пожалуй, оспорят такой взгляд,— люди, обладавшие, как он считал, незаслуженно либеральной верой в способность человека к совершенствованию. Эти люди, настаивал Лоренц, гнались за иллюзией. Они стремились приписать социальное зло — например, насилие — недостаткам окружения, которые можно ликвидировать. По мнению Лореца, они отказывались признать, что все эти социальные проблемы в действительности возникали из-за неуправляемой человеческой природы.

Очевидно, имеет очень важное значение, действительно ли люди от природы одержимы страстью к насилию. Мы должны оценить право этой точки зрения на существование. Я начну с краткого рассмотрения понятия инстинкта, а затем исследую, что имели в виду Фрейд, Лоренц и другие теоретики, когда использовали этот термин¹. Затем я докажу, что, вероятно, в поведении человека действительно могут прослеживаться наследственные влияния, но вовсе не обязательно они будут оказывать именно такое воздействие, как предполагали Фрейд, Лоренц и другие.

_________________

¹ В этом коротком обзоре я не буду останавливаться на концепции агрессии, выдвинутой Уилсоном и другими социологами, не только из-за ее чрезвычайной расплывчатости, но еще и потому, что Уилсон, в отличие от Дарвина и Лоренца, намеренно опускает роль мотивационных механизмов, посредством которых проявляется влияние наследственности на поведение человека и социальную структуру. Хотя я не согласен с формулировкой Уилсона в ряде пунктов, но с симпатией отношусь к его предположению о том, что агрессия — «это сложный набор реакций… запрограммированный и возникающий в период стресса» (Wilson Е. О., 1975, р. 248). Я также полностью не отрицаю мнение Уилсона о том, что компоненты паттерна агрессивного реагирования «обладают высокой степенью наследственности». Тем не менее я считаю более весомыми факторы воспитания и влияния окружающей среды.

ОДЕРЖИМЫ ЛИ ЛЮДИ ИНСТИНКТОМ НАСИЛИЯ?

ЧТО ТАКОЕ ИНСТИНКТ?

Для того чтобы оценить понятие инстинктивного влечения к агрессии, нужно сперва прояснить значение термина «инстинкт». Это слово используется совершенно по-разному, и не всегда можно с уверенностью утверждать, что именно подразумевается, когда говорят об инстинктивном поведении. Мы иногда слышим, что человек под влиянием внезапно возникшей ситуации «действовал инстинктивно». Значит ли это, что он отреагировал генетически запрограммированным способом или что он или она отреагировали на неожиданную ситуацию не подумав? Иногда о музыкантах говорят, что у них есть «музыкальный инстинкт». Подразумевают ли в этом случае, что музыканты обладают врожденным талантом и чувствительностью, развитой с помощью упражнений и практики, или что музыканты рождаются с желанием играть и слушать музыку? О женщинах часто говорят, что у них есть «материнский инстинкт». Относится ли это утверждение к врожденной потребности иметь и воспитывать детей или к интересу, разделяемому многими женщинами, ко всему, что касается детей?

Дарвиновская концепция

Не только профаны говорят об инстинктах в свободной и двусмысленной манере. Специалисты и ученые часто не соглашаются друг с другом относительно смысла этого термина. Нередко они даже противоречат сами себе, так как с годами дефиниции меняются. Даже Чарльз Дарвин, работы которого, опубликованные еще в XIX веке, до сих пор оказывают сильное влияние на современный анализ человеческого поведения, был непоследователен в применении этого термина. С. Г. Вир в своей статье, опубликованной в таком авторитетном издании, как «Энциклопедия социальных наук» (Encyclopedia of the Social Sciences), описал изменение взглядов Дарвина: тот рассматривал инстинкты то как драйвы, побуждающие человека к особенному типу поведения, то как поведенческие тенденции (например, кураж) или проявления чувств (таких, как симпатия), или придерживался более близкого современной науке взгляда, определяя инстинкты как стереотипные поведенческие паттерны, характерные для данного вида (например, строительство улья у пчел) (Вeer, 1968, р. 363-372).

Большинство дискуссий на тему инстинкта, включая работы Фрейда и других психоаналитиков, использовали концепцию инстинктов, в основе схожую с той, которую развивал Дарвин в своей классической работе 1871 года «Происхождение человека». В этой книге Дарвин рассматривал инстинкт в основном как влечение или импульс, побуждающий животное стремиться к определенной цели. Именно цель, а не что-то еще определяет природу данного инстинкта, настаивал он, цель, а не специфические действия животного. Животное не всегда ведет себя одинаково, когда пытается добыть еду, пару или убежище. Самое большое значение имеют цели животного. Более того, по Дарвину, инстинкты не обязательно направлены на поиск удовольствия и стремление избегнуть боли. Он думал, что более «вероятно, что инстинкты являются простой наследственной силой, не стимулированной ни удовольствием, ни болью» (Darwin, 1871/1948, р. 477).

Понятие Фрейда: «инстинкт смерти»

Понятие инстинкта имеет у Фрейда существенное сходство с Дарвиновской концепцией. Как и Дарвин, Фрейд верил, что внутренние побуждения заставляют человека преследовать определенные цели, и так же, как и великий эволюционист, он считал, что цель инстинктов не всегда заключается в простом поиске удовольствия. О предполагаемом стремлении человечества к смерти и уничтожению Фрейд написал в опубликованной после Первой мировой войны аналитической работе «По ту сторону принципа удовольствия» (Freud, 1920/1961). Согласно концепции Фрейда, конечной целью всей жизни является не удовлетворение фундаментальных биологических потребностей в выживании, а смерть.

Фрейд изначально относился к природе человека с глубоким пессимизмом и, под влиянием ужасной жестокости и разрушений, вызванных войной, а может быть, и собственных проблем (включая расхождения с некоторыми из своих прежних последователей), пришел к окончательному убеждению, что инстинкт жизни в какой-то степени противостоит другой инстинктивной силе — поиску смерти. В основании «инстинкта смерти», считал Фрейд, лежит биологический механизм, общий для всех форм жизни. Каждый организм, размышлял он, стремится снизить нервное возбуждение до минимума. Смерть полностью снимает всякое внутреннее напряжение, и, таким образом, все органические формы жизни стремятся к смерти. Однако стремление к полному внутреннему спокойствию сталкивается с противоположной силой, инстинктом жизни. По словам Фрейда, «задача либидо обезвредить разрушающий инстинкт, и оно выполняет свою задачу, отвлекая этот инстинкт наружу… в направлении объектов окружающего мира». Следовательно, инстинктивное влечение к смерти проявляется в агрессивном отношении к другим людям. «В самом деле кажется,— писал он,— как будто нам нужно уничтожить какую- то другую вещь или человека для того, чтобы не уничтожить самих себя… Печальное открытие для моралиста» (обе цитаты даны по: Fromm, 1977 и приводятся в: Siann, 1985, р. 103).

Если следовать теории Фрейда, то людям все же не обязательно делать этот выбор. Всегда существует та или иная альтернатива. Ортодоксальный психоанализ утверждает, что агрессивный драйв можно ослабить (то есть изменить его направление или сублимировать), занявшись подменяющей агрессию деятельностью, не включающей ни насилие над другими людьми, ни самоуничтожение. Мы можем найти нашей агрессивной энергии конструктивный выход в стремлении доминировать над другими в преодолении встречающихся нам трудностей, в освоении окружающей среды. Однако Фрейд не возлагал больших надежд на то, что подобные отвлечения сработают. Его «окончательное представление было мрачным» (Siann, 1985, р. 104). Люди не могут избежать непрерывной борьбы собственной жизни и инстинкта смерти. Вероятно, драйв ненависти и уничтожения можно ослабить, но нельзя исключить полностью.

В главе XI «Психологические процедуры контроля над агрессией» я отмечал, что нет надежных эмпирических подтверждений понятия «измененного направления» агрессивной энергии. Кроме того, мало кто из последователей Фрейда согласились с его предположением, что стремление к насилию основано на стремлении к собственной смерти (Siann, 1985, р. 105). Тем не менее нынешний психоанализ по большей части разделяет основные взгляды Фрейда на агрессию. Так же как и Фрейд, многие психоаналитики полагают, что людям требуется гармонизировать противоположные сексуальные и агрессивные инстинкты. Для многих современных фрейдистов эти влечения схожи в очень важном аспекте: оба влечения врожденные, постоянно требуют выражения, направление и того и другого можно изменить. Эта концепция настолько распространена, что даже те психологи, которые не считают себя ортодоксальными психоаналитиками, принимают ее. Один психолог из Калифорнии недавно заявила в прессе, что дети «рождаются с агрессивными влечениями». Однако, продолжала она, излагая собственную версию ортодоксальной психодинамической теории, «в любящей семье» эти влечения могут быть изменены на «здоровую агрессивность: конкуренцию и честолюбие».

Концепция агрессивного инстинкта Лоренца

Конрад Лоренц, выдающийся исследователь поведения животных, интерпретировал агрессию с точки зрения энергетической модели мотивации животных [воспользуемся характеристикой Хинде (Hinde, 1960)]. Его формулировки стоит обсудить, так как они затрагивают ряд вопросов, чрезвычайно важных для адекватного понимания агрессии, в том числе и человеческого насилия.

В течение всего своего длинного и замечательного научного пути Лоренц придерживался мнения, что инстинктивные действия по большей части детерминированы эндогенно как у животных, так и у людей и они не являются главным образом реакцией на внешние события (см.: Lorenz, 1966; Eibi-Eibesfeldt, 1979). В инстинктивных центрах нервной системы организма спонтанно накапливается неизвестное вещество или возбуждение, и оно заставляет организм реагировать на ситуативный стимул особенным способом. Важно отметить, что Лоренц не приравнивает эти стимулы к рефлексам. Организм не побуждается внешними событиями. Более вероятно то, что ситуативные стимулы всего лишь «открывают» или «высвобождают» в нервной системе сдерживающие механизмы, тем самым давая возможность внутреннему драйву «вытолкнуть» инстинктивное действие наружу.

Формулировка Лоренца придает новый смысл и создает базу для попыток контроля агрессии. Лоренц полагает, что если организм в надлежащее время не столкнулся со случайным высвобождающим стимулом, то потом может действовать неадекватно ситуации. Инстинктивное поведение может проявляться само, в результате давления сдерживаемого в организме драйва. Так, например, голубь-самец, лишенный возможности ухаживать за самкой и спариваться с ней, начинает приседать и курлыкать не только перед надувной резиновой голубкой, но и перед углами собственной клетки (Lorenz, 1966, р. 52). Лоренц считал, что такая «бессмысленная активность» (vacuum activity) возникает вследствие переизбытка инстинктивной энергии, аккумулированной в особом центре инстинкта. Я кратко проанализирую этот аргумент.

Энергетическая модель Лоренца, очевидно, имеет существенное сходство с общим мотивационным подходом Фрейда: этолог-первопроходец признавал «соответствие» между своими взглядами и взглядами Фрейда. В случае агрессии он все же не принимал идеи Фрейда об инстинкте смерти, но действительно был убежден, вместе с великим психоаналитиком, что люди обладают врожденным стремлением нападать на других. Лоренц также считал, что это влечение может вызвать действия, на первый взгляд имеющие с Агрессией мало общего¹.

_____________

¹ В отличие от Фрейда, Лоренц все же делал попытки интегрировать свою концепцию с дарвиновской доктриной эволюции. Лоренц предположил, mjo агрессия дала по крайней мере три эволюционных приобретения. Она привела к дисперсии животных одного вида на данной территории, таким образом сбалансировав количество представителей вида и имеющиеся ресурсы; способствовала отбору сильнейших представителей вида в ходе драк с соперниками и способствовала проявлению заботы о молодняке.

В контексте данной книги важно убеждение Лоренца относительно того, что агрессивное побуждение, как и другие инстинкты, спонтанно генерируется в человеке и постоянно ищет выражения. Он четко сформулировал эту точку зрения в рассчитанной на широкую аудиторию книге 1966 года «Об агрессии» (On Agression). Отталкиваясь от своей энергетической модели, Лоренц считал, что «именно спонтанность [агрессивного] инстинкта делает его столь опасным» (Lorenz, 1966, р. 50). Предполагается, что агрессивный драйв возникает сам по себе, а не как реакция на фрустрацию и внешние стрессы. Мы не можем существенно уменьшить агрессивные наклонности людей, облегчив их участь или уменьшив разочарования, настаивал Лоренц.

Представляют ли люди особую опасность? Лоренц также был убежден, что агрессивный инстинкт оказывает на людей более серьезное влияние, чем на животных. В отличие от людей, заявлял он, у многих видов животных есть инстинктивные механизмы, контролирующие и сдерживающие их от нападения на себе подобных. Легче всего наблюдать эти сдерживающие процессы у животных, которые легко могут уничтожить друг друга. Так, утверждает Лоренц, львы, волки и даже собаки обладают чем-то вроде естественного «выключателя», автоматически сдерживающего их нападение на противника, когда активизируется запрещающий механизм. Этот механизм удерживает их от уничтожения врагов из своего вида. Согласно Лоренцу, таким эффектом обладают жесты умиротворения. Когда два Животных одного вида дерутся, через некоторое время более слабое животное, которому грозит смерть, подчиняется победителю и показывает жест умиротворения. Так, волк, жестоко дерущийся с другим волком и проигрывающий схватку, изображает покорность, повернувшись на спину и выставляя незащищенное брюхо. Жест умиротворения быстро блокирует агрессию победителя и тем самым мешает животному добить жертву. Люди, писал Лоренц, не имеют инстинктивных преград, мешающих им убивать своих собратьев. Их нападения на других нельзя так же легко и быстро «выключить». Вследствие этого человеческий агрессивный драйв намного опаснее, чем агрессивный драйв животного.

Существует ли потребность в «безопасном выходе»? Лоренц в действительности не думал, что все обстоит настолько безнадежно, даже если люди не обладают природными сдерживающими механизмами своих жестоких наклонностей. Так же как Фрейд и ортодоксальная психоаналитическая теория, он утверждал, что можно изменить вектор агрессивного драйва, направить его на другую, неагрессивную деятельность и тем самым разрядить скопившуюся агрессивную энергию. Лоренц считал, что общество должно обеспечить своих членов социально приемлемыми способами разрядки агрессивных сил, неизбежно накапливающихся у людей, иначе это грозит неконтролируемыми вспышками насилия. По мнению Лоренца и других ученых, присоединившихся к его точке зрения, цивилизованные люди страдают в наше время от недостаточного высвобождения аккумулированных в них агрессивных стремлений.

Рассмотрим данное понятие более тщательно, поскольку в той или иной форме оно до сих пор разделяется многими специалистами. Тезис Лоренца утверждает, что определенные группы людей обладают особенно сильными инстинктивными драйвами из-за влияния своей наследственности. Предполагается, что для данных групп людей важно найти подходящий выход их внутренней агрессивной энергии. Например, Лоренц утверждал, что высокая степень неприспособленности, неврозы и даже склонность попадать в аварийные ситуации, распространенные среди нынешних индейцев юта с западных равнин Северной Америки, являются следствием неспособности индейцев разрядить веками вырабатывавшуюся у них интенсивную тягу к агрессии (Lorenz, 1966, р. 244-245). Также Лоренц полагал, что причиной серьезных разногласий и ссор, возникающих между членами экспедиций в отдаленные местности, является изоляция от других людей. Людям в экспедиции не хватает специфических мишеней за пределами группы для разрядки накопившихся у них агрессивных побуждений. Они конфликтуют с другими членами своей экспедиции из-за все возрастающих деструктивных прессов. Лоренц предлагал несколько советов людям, попадающим в подобные ситуации: «восприимчивый человек может найти выход в том, чтобы, выбравшись незаметно из барака (палатки или иглу), разбить какой-нибудь недорогой предмет с таким звоном и треском, как того заслуживает случай» (Lorenz, 1966, р. 55-56).

Здесь мы снова видим знакомый аргумент в пользу «очищающей разрядки» предположительно сдерживаемой агрессивной энергии. Такую разрядку часто защищают психологи и работники, специализирующиеся в сфере ментального здоровья с психодинамической ориентацией. Не все они разделяют веру Лоренца и Фрейда в существование спонтанно возникающего побуждения к насилию. Фактически многие считают более правдоподобной мысль о том, что влечение к агрессии возрастает в течение жизни вместе с ростом фрустрации и накапливающимся стрессом. Однако, так же как Фрейд и Лоренц, они защищают необходимость периодической разрядки накапливающихся агрессивных побуждений. Если влечение к агрессии не переключено на подменные действия, такие, как конкуренция или стремление к мастерству, и не разряжается в искусственных формах агрессии, подобных рекомендованному Лоренцом битью ваз, то вспышки неконтролируемой ярости неизбежны.

КРИТИКА ТРАДИЦИОННОЙ КОНЦЕПЦИИ ИНСТИНКТА

Предшествующий обзор охватил некоторые основные черты традиционного понятия агрессивного инстинкта, в частности концепцию, изложенную в теориях Фрейда и Лоренца. Не делая попыток детально описать эти воззрения, я только отмечу некоторые недостатки теоретического и эмпирического обоснования традиционной доктрины инстинкта¹.

___________________

¹ Существует распространенное заблуждение о том, что взгляды Лоренца разделяются большинством зоологов и этологов. Это отнюдь не так. Два выдающихся исследователя поведения животных Хинде (1982) и Барнетт (1967) приводили совершенно отличные одна от другой концепции инстинктивного поведения. Очень сложное рассуждение об агрессивности животных есть у Archer (1988).

Неадекватная эмпирическая база

Главная проблема традиционной концепции инстинкта заключается в отсутствии достаточной эмпирической базы. Специалисты по изучению поведения животных подвергали серьезному сомнению ряд уверенных утверждений Лоренца относительно агрессивности животных. Возьмем, в частности, его замечания об автоматическом сдерживании агрессии у разных видов животных. Лоренц заявлял, что большинство животных, способных легко убить других представителей своего вида, имеют инстинктивные механизмы, быстро останавливающие их атаки. Людям недостает такого механизма, и мы являемся единственным видом, истребляющим самого себя. Однако, как указывает большое число исследователей, в действительности Лоренц незаслуженно принизил внутривидовую агрессивность, пронизывающую животный мир. Львы, волки и даже собаки убивают других представителей своего вида намного чаще, чем это показано у Лоренца (Marler, 1976; Wilson, Е. О., 1975).

Сомнительное понятие спонтанно генерируемых инстинктивных драйвов

Существуют намного более серьезные проблемы традиционного взгляда на агрессивный инстинкт. Никто еще не смог обнаружить хотя бы приблизительное расположение «инстинктивного центра» этого влечения, который предполагается данной концепцией, или хотя бы намек на его существование в теле или мозге. Особые зоны мозга задействованы во многих агрессивных проявлениях, но, по-видимому, они ответственны за реакции на эмоциональные ситуации, а не служат для размещения аккумулированного возбуждения, вызванного агрессией или в результате химических процессов. Более того, исследователи также критиковали идею о том, что агрессивное поведение само вырывается наружу (предполагаемая «бессмысленная активность» Лоренца) из-за давления сдерживаемого влечения. Исследования показывают, что предположительно спонтанная агрессивность и другие примеры «бессмысленного» инстинктивного поведения намного более вероятно представляют реакцию на стимулы данной ситуации, а не действия, «выталкиваемые наружу» внутренними силами (см.: Berkowitz, 1969 а, и особенно Hinde, 1960).

В конце 50-х годов Дж. П. Скотт, признанный ученый и исследователь поведения животных, опроверг идею спонтанно генерируемого инстинктивного влечения к агрессии на основании имеющихся в то время доказательств:

Нет никакого физиологического обоснования возникающей в теле спонтанной стимуляции драки. Это значит, что нет необходимости драться… если не принимать в расчет событий окружающей среды… Мы также можем сделать вывод о том, что не существует такой вещи, как «инстинкт драки» в значении внутренней движущей силы, требующей выхода. Существует, однако, внутренний физиологический механизм, который всего лишь нуждается в стимуляции, чтобы драка произошла (Scott, 1958, р. 62).

Исследования последующих лет забили еще больше гвоздей в гроб традиционных представлений об инстинкте, в котором надо похоронить влечение к агрессии. На основании результатов исследований ряд известных ученых в различных областях — от антропологии до зоологии — подписали в 1986 году в Испании, в Севилье, положение, прямо противоречащее идеям Фрейда об инстинктивном влечении к войне. Севильское Заявление о насилии гласит:

«С научной точки зрения, некорректно утверждать, что от наших животных предков мы унаследовали тенденцию развязывать войну…
С научной точки зрения, некорректно утверждать, что война или любое другое воинственное поведение генетически запрограммировано в нашей человеческой природе…
С научной точки зрения, некорректно утверждать, что в ходе человеческой эволюции происходил отбор, в котором предпочтение отдавалось более агрессивному поведению перед всеми другими видами поведения…
С научной точки зрения, некорректно утверждать, что война обусловливается "инстинктом"или какой-то одной мотивацией… Биология, не обрекает человечество на неизбежную войну…»¹

____________________

¹ Дополнительную информацию о Севильском Заявлении о насилии 1986 года можно получить у профессора Дэвида Адамса, отделение Психологии, Веслианского Университета в Миддлтауне (David Adams, Psychology Department, Wesleyan University, Middletown, CT).

Различные виды агрессии

Еще одна серьезная проблема традиционной доктрины инстинкта заключается в предположении о том, что к агрессии приводит всего один драйв. Люди, придерживающиеся этого взгляда, считают, что любое нападение на других людей, какую бы форму оно ни принимало и какие бы цели ни преследовало, делается с одной глубинной целью — разрядить внутренний агрессивный драйв, а управляют поведением одни и те же биологические механизмы. В действительности, как я отметил в главе 1, сторонники этой доктрины часто идут еще дальше и утверждают, что и многие неагрессивные действия вызываются тем же инстинктивным импульсом.

Развивает ли агрессивный драйв ассертивность, настойчивость и стремление к мастерству? Поскольку эта идея широко распространена, позвольте мне вернуться к некоторым утверждениям, сделанным автором популярной книги о человеческой агрессии, процитированной мною в первой главе. «Нет четкой границы,— пишет автор,— между формами агрессии, утрату которых мы будем оплакивать, и теми, от которых следует отказаться, если мы хотим выжить» (Storr, 1968, p. xi).

Агрессия вовсе не так плоха, считает он. Именно «агрессивная, деятельная сторона» человеческой природы подталкивает людей и заставляет их пытаться влиять на мир вокруг. В соответствии с этим взглядом, люди агрессивны, когда стремятся к независимости, хотят повлиять на других, пытаются справиться с противостоящими им трудностями. Их усилия во всех этих попытках предположительно обусловлены одним и тем же импульсом, который в других случаях ведет к разрушению и насилию.

Многие согласятся с этими утверждениями. Кроме того, разве мы не слышим часто, как люди «агрессивны», когда пытаются достичь цели или активно пытаются убедить других в своей правоте? Обыденная речь приравнивает настойчивость к агрессии. Подразумевается, что в обоих случаях задействован один и тот же драйв. Точно так же, разве не говорят о мужчине, «вгрызающемся» в проблему, или женщине, «атакующей» вопрос? Может быть, это означает, что попытки преодолеть трудности стимулируются агрессивными импульсами.

В действительности же обыденная речь не доказывает, что одни и те же мотивы приводят к агрессии, ассертивности, настойчивости, поиску независимости, стремлению к успеху и борьбе с внешними проблемами. Всем этим действиям временами присваивается ярлык «агрессии», отражающей широко распространенную народную веру в источник данного типа поведения. Однако такое вульгарное представление в корне ошибочно. Изучение феномена успеха, доминирования, независимости и мастерства показывает, что данные мотивы развиваются различными сложными путями и не имеют ничего общего с источником агрессии¹.

_____________

¹ Анализ некоторых исследований различных мотивов и форм поведения, связанных с агрессией, см. в: Endler & Hunt (1984).

Категории агрессии. Чем пристальнее вглядываются исследователи в причины и последствия агрессии, тем лучше они понимают, что люди (и животные) пытаются причинить боль или уничтожить врагов по самым разным причинам. Исследователи приходят к выводу о том, что существуют различные виды агрессии.

В этой книге я уже писал, что следует разграничивать два вида агрессии в зависимости от целей, которые преследует агрессор, нападая на жертву: эмоциональная (или враждебная) агрессия, когда нападающий больше всего заинтересован в том, чтобы нанести жертве ущерб, и инструментальная агрессия, при которой нападение осуществляется для достижения других, отличных от причинения боли целей.

Важно осознать эту разницу, но при этом надо также понимать, что удары часто наносятся как с враждебными, так и с инструментальными целями. Впадая в ярость, мужья часто бьют жен; они могут бить женщин как ради удовольствия от причинения боли (удовлетворяя потребности враждебной агрессии), так и утверждая свое доминирование (достигая отличной от причинения боли цели).

Исследователи агрессии у животных (кроме Лоренца и его последователей) обычно проводят еще более тонкое разграничение между различными видами агрессии, беря за основу биологические функции, которым отвечает данное поведение. Кеннет Мойер, например, предполагал, что в животном мире присутствуют следующие виды агрессии: хищная, агрессия самцов (intermale), устрашающая, гневная (irritable), защита территории, материнская, инструментальная и сексуальная (Moyer, 1976).

Другие авторы подвергли сомнению адекватность такой классификации и отстаивали другие категории. По крайней мере в некоторых из предлагаемых разграничений агрессии есть одна общая тема. Джон Арчер (Archer, 1988), ученый-эрудит, исследователь поведения животных, считает, что агрессия — всего лишь попытка животного разрешить проблему. Он придерживается мнения, что лучше всего разделять агрессию, вызванную конкуренцией из-за нехватки ресурсов, таких, например, как еда или пара, и агрессию, осуществляемую в качестве защитной реакции. Двигаясь несколько в другом направлении, Берр Айхельман, Глен Элиот и Джек Баркас предложили, воспользовавшись неврологическими и биохимическими показателями, две другие (но, пожалуй, близкие) категории: хищная и эмоциональная агрессия. Хищная агрессия имеет место там, где «уничтожается добыча, чаще всего ради пищи».

В эмоциональной агрессии, с другой стороны, «угрожающие стимулы инициируют интенсивную активацию определенных паттернов в автономной нервной системе», и эти же стимулы провоцируют угрожающие и защитные поступки (Eichelman, Elliott & Barchas, 1981, p. 57).

Современные знания еще не дают исследователям возможность определить наилучший способ классификации различных видов животной агрессии. Все же я склонен рассматривать инструментальную агрессию как широкую категорию, охватывающую несколько типов Мойера, конкурирующую агрессию Арчера и хищную агрессию, описанную Айхельманом, Элиотом и Баркасом. Вместе с Айхельманом и его коллегами я считаю, что агрессия гнева, устрашающая агрессия и даже защитная подпадают под общую категорию враждебной или эмоциональной агрессии.

Какие бы ярлыки ни прикрепляли к данным различным формам поведения, важно отметить, что все исследователи, процитированные мной, разграничивают эмоциональные (гневные, враждебные) попытки причинить вред другим и рассчитанные нападения, которые осуществляются для достижения отличной от причинения ущерба жертве цели (инструментальная, хищная агрессия). Для моих настоящих целей специфические виды агрессии не имеют большого значения. Суть заключается в том, что к разным видам агрессии подталкивают различные влечения.

Есть много причин для того, чтобы опровергнуть концепцию инстинктивного влечения к агрессии, которую защищали Фрейд и Лоренц. Сколько бы последователей ни цеплялись за этот традиционный взгляд, он имеет чрезвычайно мало эмпирических обоснований. Люди способны к агрессии и насилию, но внутри у них не развивается биологический импульс к нападению и уничтожению других.

НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ И ГОРМОНЫ

«РОЖДЕННЫЙ ПРОБУДИТЬ АД»?

ВЛИЯНИЕ НАСЛЕДСТВЕННОСТИ НА АГРЕССИВНОСТЬ

В июле 1966 года психически не вполне нормальный молодой человек по имени Ричард Спек убил в Чикаго восемь медсестер. Ужасное преступление привлекло внимание всей страны, пресса подробно описала этот инцидент. Широкой публике стало известно, что Спек носил на руке татуировку «рожденный пробудить ад».

Первые генетические концепции: теория Ломброзо

Мы не знаем, действительно ли Ричард Спек родился с преступными наклонностями, которые неумолимо привели его к совершению этого преступления, или может быть «гены насилия», каким-то образом побудившие его к убийствам, были получены от родителей, — но я хочу задать более общий вопрос: существует ли какая-то наследственная предрасположенность к насилию?

Некоторые исследователи настаивают на том, что преступные тенденции могут передаваться генетически. Одной из самых известных была теория итальянского криминолога конца XIX века Чезаре Ломброзо (Cesare Lombroso). Находясь под влиянием дарвиновских идей, завоевывавших в тот период все большую популярность, Ломброзо считал, что существует тип людей, представляющий собой некий атавизм эволюции и обладающий биологической склонностью к антисоциальному поведению. Свою аргументацию он строил на ошибочном понятии «прирожденных преступников», обладавших отличительными примитивными чертами (покатый лоб, необычный тип лица и тому подобное). Эти черты свидетельствовали о генетически обусловленных антисоциальных тенденциях. Исследования недавних лет продемонстрировали ошибки Ломброзо, и его теория была выброшена в мусорную корзину истории¹.

_________________

¹ Будет справедливо признать: Ломброзо полагал, что только около трети всех преступников — врожденные преступники. Он также утверждал, что влияние неблагоприятных условий способствует росту преступности, хотя и сосредоточивал свое внимание по большей части на генетических детерминантах. См.: Wilson & Herrnstein (1985), p. 73.

К несчастью, жестокие идеи Ломброзо привели к дискредитации всех исследований возможных наследственных источников преступлений. Даже сегодня многие ученые-социологи отказываются от подобных исследований, вероятнее всего подразумевая под ними лишь современные версии доктрины Ломброзо. Тем не менее, может быть, совершенно неправильно было бы сразу отказаться от возможности передачи преступных тенденций по наследству. Традиционное понятие спонтанно генерируемого изнутри влечения к смерти и уничтожению ошибочно, но могут существовать некоторые биологические факторы, влияющие на агрессию, а генетический склад людей может повлиять на вероятность их нападения на других. Возрастающее число исследований показывает, что наследственность человека может действительно повлиять на вероятность совершения им преступления.

Современное обоснование влияния наследственности

Семья оказывает некоторое влияние. Эмпирическое исследование, относящееся ко временам Ломброзо, почти не оставляет сомнения в том, что семейное воспитание влияет на вероятность проявления преступного поведения. Как показывают английские исследования, например, около 40% процентов тех, кто имел отцов с криминальным прошлым, сами были судимы, в то время как всего у 13% осужденных отцы не были судимы (Osborn & West, 1979). Проблема состоит в том, чтобы определить, в какой пропорции сказывается влияние семьи: что передается генетически, а что усваивается с опытом.

Близнецы. Для того чтобы картина влияния наследственности на преступность и склонность к насилию была более ясной, изучались однояйцевые и двуяйцевые близнецы. Логика этого направления исследований вполне понятна: как однояйцевые, так и двуяйцевые близнецы подвергаются одному и тому же пренатальному воздействию в материнской матке и оба типа близнецов (хотя не всегда) после рождения попадают в одно и то же семейное окружение. Впрочем, в отношении генетического сходства эти два типа близнецов отличаются друг от друга. Однояйцевые близнецы идентичны генетически, так как развиваются из одного оплодотворенного яйца, и генетики называют их монозиготными; двуяйцевые же близнецы, развившиеся из двух разных яиц, называются дизиготными. В целом двуяйцевые близнецы имеют генетически не больше сходных черт, чем обычные братья и сестры. В той степени, в какой преступные склонности передаются по наследству (то есть от родителей к потомству), в такой же степени однояйцевые близнецы должны сильнее проявлять эту склонность, чем двуяйцевые.

Исследования, сравнивающие монозиготных и дизиготных близнецов, проводились уже в 20-х годах. Они последовательно продемонстрировали, что склонность к совершению преступлений действительно может быть наследственной. Возьмем уровень соответствия — степень проявления данного признака в пределах изучаемой группы. Если монозиготные близнецы проявляют 67% соответствия по данному признаку, это значит, что в двух третях этих пар оба члена пары обладают данной характеристикой. Одна из обзорных работ по исследованию взаимоотношений между наследственностью и преступностью, опубликованная между 1929 и 1940 годами, указывала средний уровень соответствия около 75% для монозиготных близнецов по сравнению с всего 24% у дизиготных близнецов. В позднейших исследованиях, применявших более точные методы определения однояйцевости и разнояйцевости близнецов, были получены степени соответствия в 48 и 20 %. Независимо от точности степени соответствия явно прослеживается влияние наследственности на склонность к совершению преступлений (Osborn & West, 1979).

Датские исследования генетических факторов

Еще яснее влияние наследственности было обнаружено в исследованиях, проводимых датскими учеными. Эта страна предоставляет превосходную базу для изучения преступности, так как у профессионалов есть возможность изучать полную информацию о преступниках. Воспользовавшись доступностью этой информации, Карл Христиансен из университета в Копенгагене отобрал почти 800 пар датчан из группы приблизительно в 3900 близнецов, родившихся в один промежуток времени. В каждой выбранной паре по крайней мере один близнец подвергался судимости. Затем ученый проследил, имел ли судимость второй близнец в каждой паре, и просчитал уровень соответствия для однояйцевых и двуяйцевых близнецов. В этой выборке, отметил Христиансен, оба типа близнецов проявляли закономерное сходство. Еще важнее то, что соответствие было очень большим, корда учитывались склонности однояйцевых близнецов к совершению преступлений, связанных с нападением на человека. Это соответствие было выше показателей преступлений, связанных с хищением собственности. Не отрицая влияния окружающей среды, Христиансен делал вывод о том, что «комбинированное влияние наследственности и окружения больше для преступлений, связанных с насилием, чем с хищением собственности» (Christiansen, 1974).

В изучении близнецов еще остаются проблемы, и ученые до сих пор не сделали точных заключений. По меньшей мере, эти исследования показывают «существенный компонент наследственности в преступном поведении»¹ (Wilson & Herrnstein, 1985, p. 93).

_________________

¹ Ученые, скептически относящиеся к результатам этих исследований, отстаивали точку зрения о том, что однояйцевые близнецы, вероятно, растут в психологически идентичной обстановке, в отличие от двуяйцевых, поскольку у других людей однояйцевые близнецы могут вызывать одинаковую реакцию. Кроме того, возможно, что однояйцевые близнецы могут иметь более близкие отношения и склонны усваивать одинаковый стиль поведения, в том числе и антисоциальные поступки. См.: Hollin (1989), р. 26.

Влияние биологических и приемных родителей. Если бы наука была холодным умозрением, то возможно было провести грубый и безжалостный эксперимент для того, чтобы определить значение наследственности в развитии преступного сознания: только что родившихся младенцев забрать у их биологических родителей и отдать приемным, выбранным случайным образом. В таком случае исследователи имели бы возможность периодически осматривать детей по мере их взросления и, взяв поведенческие и психологические параметры, оценить влияние природных и приемных родителей. Если бы вероятность нарушения закона у детей с биологическими родителями-преступниками оказалась выше, можно было бы говорить о влиянии наследственности на вероятность нарушения закона.

Понятно, что такой эксперимент никогда не будет проводиться в обществе, поддерживающем гуманные ценности, однако можно получить приблизительные данные из исследований, сравнивающих преступность приемных детей и преступность приемных и биологических родителей. В этом направлении проводился ряд исследований¹.

___________________

¹ Сочувственное отношение к такого рода исследованиям можно найти в: Wilson & Herrnstein (1985), p. 95-100, и особенно в: Mednick & Christiansen (1977), но я опишу лишь одну из лучших работ, сделанную на примере достаточно большой группы приемных детей. Подробное резюме этого исследования можно найти в: Mednick, Gabrielli, & Hutchings (1987).

На основе обширной информации о гражданах, имеющейся в Дании, группа ученых во главе с Сарноффом Медником исследовала уголовные дела 14 400 мужчин — датчан, усыновленных в детстве и ничего не знавших о своих настоящих родителях. Так как ученые располагали полной информацией, они имели возможность найти сведения о приемных и биологических родителях этих людей. Также они знали, сколько раз отдельный человек подвергался судимости или был осужден за нарушение закона.

Неудивительно, что криминальные наклонности приемных родителей влияли на вероятность совершения преступлений детьми, которых они усыновили. Однако влияние этого рода было относительно ничтожным — гораздо слабее, чем влияние биологических родителей. Когда ни биологические, ни приемные родители не подвергались суду, то только 13,5% детей были признаны в совершении преступлений. Уровень преступности возрастал лишь до 15% в случае, когда приемные родители были осуждены, а биологические родители — нет. И наоборот, около 20% мужчин, имевших лояльных приемных родителей, но хотя бы одного биологического родителя-преступника, сами были преступниками. Шансы совершения преступления резко возрастали, когда обе семьи — приемная и биологическая — представляли антисоциальную группу, арестовывались и были осуждены.

Чтобы найти еще доказательства наследственного влияния на преступность, исследователи выбрали мужчин, не испытывавших антисоциального влияния родителей во время взросления (так как их приемные отцы и матери не были осуждены). В этой выборке вероятность совершения преступлений теми, чьи биологические родители часто нарушали закон (имели три и больше судимостей), в три раза превышала вероятность совершения преступлений детьми лояльных биологических родителей.

Это не значит, что мужчины, имевшие «плохую наследственность», были обречены на жизнь преступников. Целых 75% людей, рожденных особо опасными преступниками, не имели судимости. При этом сыновья биологических родителей-преступников, сами ставшие хроническими нарушителями закона, были, по-видимому, «порчеными яблоками». Хотя они составляли всего 1% процент от числа всех приемных детей биологических родителей-преступников, на этот один процент приходилась почти треть уголовных дел в группе людей с лояльными приемными родителями. Здесь, вероятно, можно говорить о том, что генетический фактор оказывает незначительное влияние на общее число преступлений, но он серьезно воздействует на поведение антисоциального сектора общества в целом.

Описывая данные исследований, я ссылался на все типы преступлений. В контексте данной книги уместен вопрос: насколько часто биологические родители-преступники передают по наследству тенденцию к преступлениям, связанным с насилием, по сравнению с тенденциями к другим видам преступлений. Рис. 12-1 дает детальный анализ силы влияния наследственности в зависимости от характера преступлений, совершенных детьми. Приводится пример мужчин, чьи приемные родители не нарушали закон. Диаграмма показывает, что преступность природных родителей больше связана с вероятностью преступлений в отношении собственности, чем с шансами совершить насилие, однако представляется, что существует некоторая взаимосвязь между наследственностью и обоими типами антисоциального поведения¹.

__________________

¹ Я должен признать, что взаимосвязь между преступностью биологических родителей и преступностью их потомства статистически оправдана для преступлений, связанных с хищением собственности, а не с насилием. Медник сделал вывод, что можно доказать лишь наследственную склонность к воровству. Однако изыскания Христиансена, так же как и другие сведения, полученные группой Медника, наводят на мысль, что, вероятно, в небольшом секторе населения существует наследственная предрасположенность к совершению насилия. В более позднем подробном анализе результатов датских исследований Моффитт (Moffitt, 1987) обнаружил, что психиатрические истории болезней биологических родителей влияли на вероятность совершения насилия детьми. Унаследованная склонность в этих крайних проявлениях, может быть, всего лишь потенциал, не обязательно проявляющийся в реальном поведении, если только влияние окружающей среды не усилит или не активизирует его.

Данные, полученные Христиансеном в его исследовании однояйцевых и двуяйцевых близнецов, также наводят на мысль о том, что склонность к совершению насильственных преступлений может передаваться по наследству.

Обобщенные результаты датских исследований показывают, что некоторые мужчины наследуют склонность к антисоциальным поступкам и даже тенденцию к совершению насилия. Данные также свидетельствуют о том, что преступность биологических родителей не всегда ведет к криминальному поведению их потомства. Только малая часть приемных детей от биологических родителей-преступников превращаются в нарушителей закона, даже если их приемные родители тоже совершали преступления. Вероятно, когда сыновья получают от своих антисоциальных матерей и/или отцов «плохие гены», в большинстве случаев (хотя, может быть, и не во всех) генетическая предрасположенность поддерживается воспитанием и окружающей средой. Важно подчеркнуть, что генетическая наследственность создает лишь потенциал для развития криминальных тенденций. Этот потенциал реализуется только в соответствующих условиях воспитания и влияния окружения.

Рис. 12-1. Взаимоотношения между преступностью биологических родителей и судимостью детей. Процентное соотношение детей, осужденных за преступления, связанные с собственностью или с насилием, сравнивается с количеством аналогичных преступлений их биологических родителей. В данной выборке никто из приемных родителей не имеет судимости.

ПОЛОВЫЕ РАЗЛИЧИЯ В АГРЕССИИ

Различия в проявлении агрессии у представителей обоих полов стали предметом дискуссий последних лет. Многие читатели, пожалуй, удивятся, если узнают, что по этой теме существуют разногласия. На первый взгляд кажется очевидным, что мужчины более склонны к яростным нападениям, чем женщины. Несмотря на это, многие психологи считают, что различие это не столь очевидно, а порой и совсем незаметно (см., например: Frodi, Macalay & Thome, 1977). Рассмотрим исследования этих различий и попробуем определить роль половых гормонов в стимуляции агрессии.

Некоторые результаты исследований

Исследования животных. Результаты исследования животных почти не вызывают разногласий. У подавляющего числа видов — от мышей до антропоидов — самцы проявляют больше склонности к агрессии, чем самки. В определенных условиях, разумеется, женские особи тоже ведут себя агрессивно, особенно когда защищаются от хищников. В этом случае никаких половых различий не наблюдается. Все же мужские особи больше женских склонны к драке и нападению (см.: Moyer, 1976; Archer, 1988).

Различия мужчин и женщин в совершении насильственных преступлений. А как ведут себя люди? Биологические сдерживающие механизмы оказывают на поведение людей гораздо меньшее влияние, чем на поведение животных. Одинакова ли вероятность проявления агрессии у мужчин и женщин? На этот вопрос можно ответить, сравнив, например, уровень преступлений, особенно связанных с насилием, совершенных мужчинами и женщинами. Эта статистика поучительна и в то же время провокационна. Как и можно было ожидать, большинство арестованных за нарушение закона людей — мужчины, и кажется, что эта закономерность наблюдается во всем мире (Wilson & Herrnstein, 1985, p. 104-107). Более того, когда арестовываются женщины, чаще всего их обвиняют в преступлениях, связанных с собственностью (таких, например, как воровство, подлог, хищение и мошенничество), а не в нападении на других людей (как, например, убийство или вооруженное нападение). По отчету ФБР за 1981 год, женщины арестовывались всего за 13% насильственных преступлений и вооруженных нападений и за 29% преступлений, связанных с воровством (Департамент судебной статистики, 1983).

Мой интерес к различиям полов простирается, однако, за пределы уровня преступности. Я намереваюсь выяснить, обязаны ли эти различия только культурным и историческим влияниям или они в значительной степени еще и отражают биологические различия полов. Изменение уровня насильственных преступлений, совершенных мужчинами и женщинами за последние несколько десятилетий, может предоставить нам некоторую информацию. Социальные дефиниции образцового мужского и женского поведения начиная с 60-х годов драматически изменились во всех сферах жизни. Женщины теперь самоутверждаются такими методами, которые прежде считались неприличными. Пожалуй, можно было бы говорить о том, что в случае увеличения пропорции насильственных преступлений, совершенных женщинами, это увеличение свидетельствовало бы о социальных изменениях в концепции надлежащего женского поведения. Такое увеличение свидетельствовало бы о подавляющем влиянии социальных стандартов по сравнению с биологическими различиями полов.

Тем не менее нет достаточно веских доказательств того, что разрыв уровня женской и мужской преступности сокращается. В последние годы произошло некоторое стирание различий между полами, но это относится только к преступлениям, не слишком «мужественным» по своей природе. Рассмотрим воровство, преступление, часто совершаемое женщинами. В период накануне Второй мировой войны всего 8% арестованных за этот вид преступлений были женщины, а в конце 70-х годов женщины составляли почти треть всех арестованных. С другой стороны, за убийство — исторически «мужественный» тип поведения — показатель арестованных женщин за тот же период вырос от 10 до 14 %.

Статистика по количеству арестов за отдельную категорию преступлений, сделанная на примере 100 ООО людей, показывает почти ту же модель. В 1970-х годах уровень мужской преступности, связанной с собственностью, возрос на 20%, в то время как рост женской преступности за то же десятилетие составил 35%. Наоборот, уровень насильственных преступлений, совершенных женщинами, показал почти то же процентное увеличение, что и уровень мужской преступности этого вида (от 30 до 35%) (Статистика взята из: Wilson & Herrnstein, 1985, p. 109-111; Bureau of Justice Statistics, 1983, p. 35).

В целом статистика преступности не подтверждает предположения о том, что различия уровня насильственной преступности мужчин и женщин обусловлены приверженностью женщин традиционно неагрессивной роли. Может быть, еще рано делать однозначный вывод по этой теме.

Другие формы агрессивного поведения. Обладают ли мужчины большей склонностью к агрессии, чем женщины, если мы говорим о других, более слабых формах агрессии? Кажется, что ответ должен быть положительным, но что касается обоснования этого мнения, тут существуют разногласия.

В известном обзоре исследований детского поведения, сделанном Элеонор Маккоби и Кэрол Жаклин (Maccoby & Jacklin, 1974), отмечалось, что предполагаемая разница в агрессивности полов постоянно обнаруживалась во всех научных работах, начиная но меньшей мере с 30-х годов. За небольшим исключением, в полевых исследованиях, а также в лабораторных экспериментах, в которых использовались различные параметры, во всех случаях мальчики проявляли типично более сильную агрессивность, чем девочки. Более того, это различие существует во всех социальных слоях и наблюдается во многих культурах.

Я приведу пример только двух исследований, на которые ссылаются Маккоби и Жаклин. В одном из них под руководством Вайтинга и Поупа (Whiting & Pope) были проведены наблюдения за поведением детей из семи различных культур. Хотя мальчики из данных групп редко лезли в драку, в каждой из этих культур мальчики больше девочек были склонны оскорблять сверстников и чаще давали сдачи, если их начинали бить. Второе исследование было выполнено Омарком (Omark). Исследователи Омарк и Идельман (Edelman) наблюдали за поведением детей на школьных площадках в США, Швейцарии и Эфиопии. Они определили агрессию как толчок или удар другого человека и отсутствие улыбки на лице. Исследователи обнаружили, что во всех трех обществах мальчики чаще проявляли этот тип поведения, чем девочки¹.

_________________

¹ Мальчики не оказываются агрессивнее девочек лишь сравнительно в небольшом количестве работ, на которые ссылаются Маккоби и Жаклин (1974).

Чтобы свести воедино всю информацию, Маккоби и Жаклин провели тщательный статистический анализ результатов наблюдений за детской агрессией, основывавшихся на 31 выборке. Все дети были в возрасте младше 6 лет, социальный статус их родителей широко варьировался. Результаты снова продемонстрировали типично более ярко выраженную агрессивность мальчиков. Один аспект данного анализа стоит отметить особо. Вопреки предположениям некоторых психологов о том, что различия в мужской и женской агрессивности ограничиваются физической атакой и что девочки чаще мальчиков словесно оскорбляют сверстников, Маккоби и Жаклин обнаружили, что половые различия явно прослеживались как в вербальной, так и в физической агрессии во всех проанализированных ими работах (Maccoby & Jacklin, 1980).

Вышеупомянутые работы касались поведения маленьких детей. А что же взрослые? Элис Игли и Валери Стеффен полагали, что различия, наблюдаемые у малышей, становятся меньше у взрослых (Eagly & Steffen, 1986)².

___________________

² В числе аргументов в пользу того, что различия в агрессивности становятся у взрослых менее заметны, было заключение, сделанное Frodi, Macalay & Thome (1977) на основе лабораторного эксперимента с девушками и юношами, учащимися колледжей. Молодые люди показали относительно мало различий в степени агрессивности.

Игли и Стеффен провели статистический анализ половых различий, найденных ими во время 63 полевых и лабораторных исследований. Они работали с молодежью — студентами колледжа и людьми более старшего возраста. Измерялись поведенческие параметры агрессии (без использования проективного теста или воображаемой агрессии, make-up agression). Игли и Стеффен особо выделили некоторые результаты своей работы. Во-первых, хотя мужчины в среднем были несколько агрессивнее женщин, различие не проявлялось последовательно во всех исследованиях, оно в целом оказывалось незначительнее половых различий, полученных при изучении других типов социального поведения, таких, например, как помощь и невербальные действия. Во-вторых, тенденция к большей агрессивности у мужчин была очевидна, когда им предоставлялась возможность причинить своим объектам физическую боль (например, когда они применяли электрошок). Здесь Игли и Стеффен отмечали, что при исследовании реакции испытуемых на их собственное поведение женщины явно выражали более сильное чувство вины и тревоги. Они также проявляли больше эмпатической тревоги о вреде, который они могли нанести жертве.

Почему мужчины и женщины проявляют агрессивность по-разному? Мужественность и женственность. Мало кто из исследователей оспаривает суммированные выше данные, однако есть некоторое противоречие в трактовке половых отличий агрессивности. Очень многие социологи, в том числе Игли и Стеффен, полагают, что различия обусловлены прежде всего социальными ролями, которые традиционно отводятся мужчинам и женщинам. Вспомним, например, то, как современное западное общество учит детей, что драться подобает скорее мужчинам, а не женщинам. Популярная литература и масс-медиа постоянно показывают дерущихся мужчин, но не женщин. Родители покупают игрушечные пистолеты для сыновей и кукол дочерям. Родители охотно поощряют и вознаграждают агрессивное поведение у мальчиков, а у девочек — нет. Опять и опять, прямо или косвенно, мальчики осознают, что мужчины — агрессивны, а женщины — нет, что для мальчиков и мужчин нормально — нападать, отстаивая свои права и наказывая обидчика, однако девочки и женщины не должны вести себя таким образом. Неудивительно, что, поскольку агрессивность поощрялась у мужчин по мере взросления, они чаще выступают сторонниками силы и агрессии во многих жизненных ситуациях, включая контролирование общества, применение закона и даже межличностные взаимоотношения (см.: Eagly & Steffen, 1986, p. 310-311).

Кроме того, женщины менее склонны одобрять применение агрессии для решения проблем, женщины более чутко реагируют на возможные последствия своего агрессивного поведения как для самих себя, так и в отношении других людей. Игли и Стеффен полагают, что когда женщина собирается ударить того, кто ее оскорбил, то обычно быстрее, чем мужчина, представляет себе возможные последствия: что жертва может незаслуженно пострадать, прочные отношения рухнуть, может испортиться ее репутация и так далее. Так как женщины яснее представляют себе негативный результат своих поступков, вероятно, можно предположить, что они будут вести себя сдержаннее.

Не только понимание тендерных ролей. Только ли культура является причиной повышенной мужской агрессивности? Следуя за рассуждениями Маккоби и Жаклин, нужно сказать, что биология также вносит свою лепту в различия агрессивности полов. Маккоби и Жаклин выделили четыре положения, подтверждающих их мнение:

• Мужчины агрессивнее женщин во всех обществах, сведениями о которых мы располагаем.
• Гендерные различия обнаруживаются с первых лет жизни человека, когда еще нет никаких оснований говорить о социальных прессах, «формирующих» различные проявления агрессии у обоих полов.
• Сходные гендерные различия обнаруживаются у людей и человекообразных приматов.
• Агрессия взаимосвязана с уровнем половых гормонов (Maccoby & JScklin, 1974, р. 242-243).

ВЛИЯНИЕ ГОРМОНОВ

Обратимся к последнему пункту в списке Маккоби—Жаклин: роли половых гормонов в агрессивном поведении. Очевидно, что половые гормоны могут влиять на агрессивность животного. Стоит только посмотреть, что происходит, когда животное кастрируют. Дикий жеребец превращается в послушного коня, дикий бык становится медлительным волом, шаловливая собака — степенным домашним любимцем. Может существовать и обратное воздействие. Когда кастрированному животному-самцу вводят инъекцию тестостерона, его агрессивность снова возрастает (классическое исследование на эту тему провела Элизабет Бимен, Beeman, 1947).

Может быть, и человеческая агрессия, так же как и агрессия животных, зависит от мужских половых гормонов?

Воздействие мужских гормонов

Хотя данная книга не ставит целью дать детальный обзор исследований влияния половых гормонов, все же некоторые замечания будут полезны. Действительно, есть несколько мужских и женских гормонов, однако для изучения агрессии наибольшее значение имеет тестостерон — гормон, вырабатывающийся в мужских яичках, который стимулирует развитие вторичных мужских признаков, проявляющихся в период половозрелости. Влияние тестостерона не ограничивается только данным периодом жизни. Исследователи, проводившие работу в этой области, говорят нам, что гормоны влияют на человеческое поведение двояко: 1) способствуют определенному развитию мозга, которое обусловливает более вероятное реагирование; 2) активизируют физиологические механизмы, способствующие определенным паттернам поведения (Rubin, 1987).

Важно разделить эти два вида влияния. Рассмотрим некоторые данные.

Регуляция деятельности мозга. У человеческих существ, как и у других видов животных, пол отдельного индивидуума не определяется сразу же при зачатии. Растущий утробный плод обычно склоняется то к одному, то к другому направлению, но на его развитие влияет концентрация мужских и женских гормонов, циркулирующих в нем. Относительно высокая концентрация тестостерона может подтолкнуть его в маскулинном направлении, а у некоторых видов животных (например, грызунов) маскулинизация происходит в матке и сразу после рождения. Когда бы маскулинность ни стимулировалась, до или после рождения, отдельная особь сразу развивает мужские физические характеристики и временами стремится действовать «в мужской манере». Роберт Гой и его помощники продемонстрировали это воздействие, когда вводили тестостерон беременным обезьянам, таким образом сообщив плоду довольно высокое содержание мужских гормонов. После рождения, когда детеныши подросли, женские особи не только имели мужеподобные гениталии, но играли так же, как самцы, и участвовали в беспорядочных драках, а не в характерной для молодых самок деятельности (Young, Goy & Phoenix, 1964. Также см.: Goy, 1970).

Сходные результаты были получены и у людей. Эрхарт (Erhardt) и Бейкер (Baker) изучали маленьких девочек, которые до рождения получили высокую дозу мужских гормонов, так как их надпочечные железы плохо функционировали. Несмотря на то что мужеподобные гениталии были у них удалены хирургическим путем, обнаружилось, что эти девочки играли в маскулинные игры и чаще дрались, чем их сестры (см.: Money & Erhardt, 1972. Указанные здесь эксперименты суммируются в: Maccoby & Jacklin, 1974, р. 243; Meyer, Bahlburg & Ehrhardt, 1982). Высокий уровень мужских гормонов до рождения, по-видимому, стимулировал у них в детстве мужские паттерны поведения.

Вопрос все-таки состоит в том, на какой тип поведения оказывают влияние мужские гормоны. Справедливо ли утверждать, что тестостерон Непосредственно вызывает агрессию (в частности, каким-то образом увеличивая вероятность того, что человек будет реагировать на провокацию агрессивно, а не пытаться разрешить спор более мирным путем)? Или это косвенное по своему характеру воздействие (скажем, тестостерон заставляет человека стремиться доминировать и соревноваться, так что он часто вступает в конфликт с другими людьми?). Наши знания не дают возможности разрешить эту альтернативу, однако имеющиеся данные дают основания утверждать, что мужские гормоны могут более или менее непосредственно влиять на вероятность агрессивного поведения.

Некоторые данные о непосредственном влиянии гормонов получены в результате исследования пренатального воздействия прогестина (progestin), синтетического гормона, который иногда дают беременным женщинам, чтобы снизить вероятность выкидыша. Результаты уже имеющихся исследований показывают, что прогестин оказывает на плод эффект маскулинизации. Руководствуясь этими данными, Джун Рейниш (Reinisch) решила выяснить, повысил ли этот гормон агрессивность у детей, которые получали его, находясь в утробе матери. Для этого она провела психологическое тестирование, оценивающее агрессивные наклонности 25 маленьких детей (17 девочек и 8 мальчиков), матери которых принимали прогестин в период беременности. Братья и сестры этих двадцати пяти детей тоже прошли тестирование.

Во время тестирования ребенка просили показать, как он отреагирует на шесть различных конфликтных ситуаций, таких, например, как ссора во время игры. Когда Рейниш сравнила ответы детей с ответами их братьев и сестер, не получавших гормон, она обнаружила, что как пол, так и прогестин влияли на реакцию детей в конфликтной ситуации. Результаты суммированы на рис. 12-2. Более высокий показатель у физической, а не у вербальной агрессии. В целом, как вы легко можете видеть, мальчики чаще девочек отдают предпочтение физически агрессивной реакции. Внутри групп того и другого пола дети, подвергшиеся в утробе воздействию синтетического гормона, чаще выбирают физическую агрессию, чем их братья и сестры, развивавшиеся в нормальной среде. Очевидно, прогестин так повлиял на развитие их мозга до рождения, что в период взросления они стали проявлять больше склонности к физической агрессии¹.

_______________

¹ В связи с такого рода пренатальным влиянием интересно отметить, что дети, подвергавшиеся до рождения воздействию МРА, химического вещества, подавляющего выработку мужских гормонов (это вещество также иногда прописывают беременным женщинам), были относительно неагрессивны во взаимоотношениях с матерями. См.: Meyer-Bahlburg & Ehrhardt (1981).

Возможность активизирующего влияния. Несмотря на то что влияние мужских гормонов на регулирование деятельности мозга кажется очевидным, остается неясным, возбуждают ли мужские гормоны агрессию или нет. По этическим соображениям нет возможности предоставить однозначные доказательства подобного влияния, так как эксперимент, потребовавшийся бы для их получения, провести нельзя.

Рис. 12-2. Рисунок показывает шкалу агрессивности детей. Исследование Рейниш. Шкала выявляет частоту выбора физически агрессивного действия в ответ на описанную ситуацию конфликта. Максимальный показатель 18 — в том случае, если испытуемый выбирал физическую агрессию во всех конфликтных ситуациях.

Большинство работ, в которых изучалась вероятность активизирующего воздействия мужских гормонов на агрессивность, следовало одной логике. Как правило, исследователи задавались вопросом, наблюдалось ли в крови у мужчин с повышенной агрессивностью повышенное содержание тестостерона. Так, Дэн Ольвеус провел сложный статистический анализ. Для эксперимента он взял группу нормальных юношей из Стокгольма (Швеция). Ольвеус обнаружил, что физическое и вербальное агрессивное реагирование на фрустрацию или угрозу было связано с уровнем тестостерона в крови испытуемых. (Интересно отметить, что уровень тестостерона никак не коррелировал с нестимулированной агрессией) (Olweus, 1986). Точно так же исследование молодых заключенных, осужденных в юности за насильственные преступления, выявило наличие в их крови содержание тестостерона, в среднем повышенное по сравнению с их менее агрессивными соседями-заключенными (Kreuz & Rose, 1972; Rubin, 1987).

Обширное исследование почти 4500 мужчин — американцев, ветеранов войны — развивает то же направление. Американский центр контроля заболеваний (ЦКЗ) собрал подробную информацию об этих мужчинах — медицинского психологического и физиологического характера. Информация предназначалась для исследования того, как повлияло на них участие в войне во Вьетнаме. Джеймс Даббс и Робин Моррис из государственного университета Джорджии (Атланта) воспользовались этими данными для определения влияния уровня тестостерона на антисоциальное поведение. Психологи действительно обнаружили, что подобная связь существует, но в то же время на связь между уровнем гормонов и антисоциальное поведение влиял социально-экономический статус этой группы мужчин. Среди ветеранов, уровень доходов и образования которых был ниже среднего, вероятность проявления антисоциального поведения увеличивалась в два раза у мужчин с самым высоким содержанием тестостерона, чем у ветеранов с «нормальным» уровнем гормонов. Это различие поведения групп мужчин с повышенным содержанием и нормальным содержанием тестостерона не наблюдалось у ветеранов с уровнем доходов и образования выше среднего.

Исследователи вполне правдоподобно объясняют результаты своей работы. Все мужчины с высоким уровнем тестостерона, вероятно, весьма склонны к агрессивности и антисоциальному типу поведения, независимо от их социально-экономического статуса. Тем не менее мужчины из более образованной и благополучной среды, вероятно, сильнее сдерживают антисоциальные наклонности и поэтому, скорее всего, ограничивают свое поведение, тем самым ослабляя гормональное влияние¹ (Dabbs & Morris, 1990).

________________

¹ Группа с высоким содержанием тестостерона составила верхние 10% распределения, в то время как «нормальные» — остальные 90%. Антисоциальные действия подразумевали оскорбления партнеров в браке, других близких людей, совершение актов насилия, проблемы на работе, нарушения при вождении транспорта. Все эти действия совершались ими после 18 лет.

Эти данные весьма важны и интересны, однако заключения, сделанные на их основе, представляются неясными. Например, неизвестно, в какой период тестостерон оказывает свое влияние. Обладали ли мужчины с повышенным уровнем тестостерона в юности или в более позднем возрасте такой же концентрацией данного гормона в период пренатального развития их нервной системы? Если это так, то развитие их мозга могло обусловливать агрессивное реагирование на ситуации, провоцирующие агрессию.

Влияние кастрации на насильственные преступления. Единственный способ определить, обладают или нет мужские гормоны активизирующим эффектом независимо от пренатального влияния, регулирующего деятельность мозга, — это провести эксперимент, в котором концентрация тестостерона была бы намеренно снижена. Подобное исследование, очевидно, было бы неэтичным, но все-таки приблизительные данные были получены. В некоторых европейских странах, включая Германию, Швейцарию и Данию, мужчины, осужденные за определенные жестокие преступления, в том числе сексуальное насилие, добровольно соглашаются на кастрацию, чтобы сократить срок пребывания в тюрьме. Исследователи изучили образ жизни и представления этих мужчин после их выхода из тюрьмы с целью определить, изменилась психика после кастрации или нет.

По результатам их работ (Rubin, 1987), искусственное снижение уровня мужских гормонов действительно ведет к меньшей направленности на сексуальные действия и образ мыслей и даже снижает вероятность сексуального насилия. Однако нет данных о том, чтобы кастрация снижала уровень несексуальной агрессивности.

Заключение

Представляется, что организация женской и мужской центральной нервной системы имеет отличия, отчасти за счет влияния сексуальных гормонов на развитие мозга. Вследствие этой биологически детерминированной дифференциаций и культурных влияний, определяющих тип поведения, подходящий для мужчин и женщин, мужчины чаще женщин реагируют на провокацию или угрозу прямой агрессией. Даже если мужские гормоны оказывают непосредственное влияние на агрессию, даже если они таким образом способствуют нападению, это не означает, что эти гормоны и есть источник таинственного «инстинктивного агрессивного драйва», постулированного Фрейдом и Лоренцом. Гормоны не «выталкивают» агрессию наружу. Скорее, как отмечалось у ряда авторов, гормоны каким-то образом влияют на агрессивность реакции. В противоположность утверждениям ортодоксальной теории инстинкта, агрессия, по крайней мере эмоциональная (или враждебная), является реакцией на событие в окружающей среде.

АЛКОГОЛЬ И АГРЕССИЯ

Кассио: …О ты, невидимый дух вина, у тебя нет собственного имени,— мы назовем тебя дьяволом!
…О боже, зачем люди пускают в свои уста врага, который похищает их разум? Почему мы среди наслаждений, удовольствий, разгула и рукоплесканий превращаемся в животных!

У. Шекспир, «Отелло». Акт 2, сцена 3. Пер. А. Радловой

Последняя тема моего краткого обзора влияния биологических факторов на агрессию — это воздействие алкоголя. Уже давно известно, что поступки людей могут сильно меняться после употребления спиртных напитков, что алкоголь может, по выражению Шекспира, «похитить их разум» и, пожалуй, даже «превратить в животных».

Статистика преступлений выявляет четкую взаимосвязь алкоголя и насилия. Например, в работах по изучению взаимосвязи опьянения и убийств людей алкоголь играл роль в половине или двух третях всех убийств, зафиксированных полицией США за последние годы. Спиртные напитки также влияют на разного рода антисоциальное поведение, в том числе и на насилие в семье. По этой теме в главе 8 отмечалось, что мужчины, часто потребляющие спиртное, в особенности сильно пьющие, больше склонны бить своих жен, чем мужчины, которые пьют реже или вообще воздерживаются от употребления алкоголя. Более того, это исследование также обнаружило, что мужчины, нападающие на жен, в одном из четырех случаев пили перед тем, как нанести оскорбление жене¹.

_______________

¹ Bushman & Cooper (1990) цитируют труд McDonald (1961), анализирующий исследования в этой области. В нем указывается, что «соотношение убийц, употреблявших спиртные напитки перед совершением преступления, колеблется от 0,19 до 0,83, со средним значением в 0,54». Steele & Josephs (1990) ссылаются на доклад национальной комиссии о причинах и способах предотвращения насилия, утверждавшей, что употребление алкоголя наблюдалось при совершении 65% убийств. В подробном отчете исследований Pernanen (1981) показывает, что либо нападающий, либо жертва или и тот и другой употребляли алкоголь в половине всех официально зарегистрированных преступлений. Точно так же в исчерпывающем обзоре, сделанном Murdoch и другими (1990), отмечалось, что употребление алкоголя встречается гораздо чаще при совершении преступлений, связанных с насилием, чем при других видах преступлений. В главе исследований Kantor & Straus, в Straus & Gelles (1990), прослеживалась взаимосвязь потребления спиртного и применение насилия в семье. Данная глава также дает обзор социологических исследований агрессивных эффектов от потребления алкоголя, в том числе насилия в семье, приведены несколько ярких примеров социологического анализа эффекта алкоголя.

Проблемы воздействия алкоголя

В целом понятно, что потребление алкоголя увеличивает вероятность агрессии. Но относительно характера этого влияния существуют серьезные нерешенные проблемы. В частности, исключения. Даже учитывая тот факт, что, по данным «Национального исследования насилия в семье» (National Family Violence Survey), сильно пьющие мужья особенно часто оскорбляли жен, исследователи вместе с тем подчеркивали, что «около 80 процентов мужчин как из сильно пьющей, как и из редко употребляющей алкоголь группы ни разу в течение года исследования не ударили своих жен». Употребление алкоголя необязательно ведет к насилию. Спиртное, отмечают исследователи, «вовсе не обязательная или достаточная причина для нанесения оскорбления жене» (Kantor & Straus, в: Straus & Gelles, 1990, p. 216).

Также сильное опьянение агрессора не всегда приводит к убийству жертвы. Воздействие алкоголя кажется непоследовательным и в других случаях. Иногда опьянение способствует агрессивному поведению, а порой вызывает проявление альтруизма. Оно может усилить тревогу и чувствительность, а может также снять напряжение и успокоить.

Каким образом можно найти объяснение очевидно противоречивому воздействию алкоголя?

Теории влияния алкоголя. Неудивительно, что при том значении, которое в жизни человеческого общества в течение столетий имели вино, виски и другие алкогольные напитки, ученые-социологи предложили множество теорий, объясняющих воздействие алкоголя на чувства и поступки людей. Я ограничусь в своем рассуждении влиянием алкоголя на агрессию и представлю лишь краткий обзор главных тем описываемых мной исследований.

Современные теории едва ли предполагают, что потребление алкоголя создает биохимическое стимулирование агрессии. Вино само по себе не «превращает в животных». По-видимому, имеют место и другие факторы.

Совершенно очевидно, что пьющий человек не будет проявлять агрессии, если не окажется каким-то образом спровоцирован. В «Отелло» Кассио становится агрессивным не только из-за того, что выпил несколько бокалов вина, а потому, что кто-то помешал ему делать то, что он хочет. Обычно такую последовательность событий объясняют тем, что алкоголь притупляет механизмы торможения, ослабляя деятельность определенных центров мозга. В результате человек делается предрасположен к поведению, неодобряемому обществом. Кассио просто не сдержал импульса к ярости, вызванного персонажем, фрустрировавшим его¹.

_________________

¹ Есть основательные подтверждения тому факту, что потребление алкоголя способствует агрессивной реакции уже после того, как импульс к агрессии активизируется. См., например: Taylor, Schmutte, Leonarde & Cranston (1979).

Несмотря на простоту и популярность данной теории, она не объясняет всех сложностей, о которых писали исследователи. Необходимо также учитывать социальную ситуацию. Пытаясь сделать это, различные теоретики указывали, что большинство людей ожидают определенного воздействия пива, вина и виски на свое поведение. Мы знаем, что, вероятно, можем стать более шумными и даже, пожалуй, более агрессивными. Столь же важно, что мы знаем также, что и другие ожидают подобного воздействия на наше поведение потребления спиртного. Если мы нападем на кого-то, будучи в состоянии опьянения, то знаем, что наблюдатели припишут нашу агрессию алкоголю, а не нашему характеру. Разве вам незнакома ситуация, когда человек пытается объяснить свое непорядочное поведение, ссылаясь на алкоголь? Он говорит, что это не он себя вел недостойно, а что виновата во всем выпитая им жидкость. Аргумент «социального ожидания» подразумевает, что многие алкоголики используют этот вид алиби и полагают, что в пьяном виде могут позволить себе агрессию, а потом порицать спиртное и, таким образом, избежать ответственности за возможно причиненный ими вред. Они менее сдержанны, потому что уверены, что у них есть оправдание, а вовсе не из-за того, что алкоголь непосредственно влияет на их мозг и мыслительный процесс.

Гленда Кантор и Мюррей Страус делали вывод, что такое положение может объяснить взаимосвязь между выпивкой и оскорблением жены. С точки зрения социологов, даже те мужчины, которые обычно не одобряют оскорбление женщин, считают, что выпитое ими спиртное дает социально приемлемый «антракт», во время которого позволено не следовать правилам и нормам. Такой муж со спокойной совестью ударит супругу, если она с ним спорит, потому что он может приписать свою жестокость алкоголю (Kantor & Straus, in: Straus & Gelles, 1990).

Ряд психологов, в числе которых особо отмечу Алана Марлатта и его помощников, предложили сходное объяснение того, почему спиртное зачастую способствует агрессии. Результаты лабораторного исследования, проведенного Аланом Лангом, Даниэлом Гокнером, Винсентом Адессо, и эксперимент Алана Марлатта подтвердили всю сложность изучения воздействия алкоголя. Ученые понимают, насколько важно контролировать ожидания людей. Если испытуемые знают, что употребили спиртное, на их реакцию может повлиять ожидание. Поэтому участников экспериментов не всегда информировали о том, какой напиток им дают.

В эксперименте Ланга и его помощников, когда юноши-студенты пришли в лабораторию, думая, что участвуют в исследовании воздействия алкоголя «на различные типы поведения», половине из испытуемых сказали, что их попросят выпить смесь водки и тоника. Однако некоторым мужчинам в состоянии такого «алкогольного ожидания» дали всего лишь тоник (хотя они этого не знали), они не пили спиртное, которого ждали, в то время как другие действительно получили ожидаемую ими водку. Точно так же другим студентам сказали, что они выпьют чистый тоник (это была группа «безалкогольного ожидания»), но половине из них в действительности подмешали в напиток водку. Сразу после того, как испытуемый выпивал свою порцию, он взаимодействовал с «еще одним студентом» (в действительности это был помощник экспериментатора). Этот «другой студент» оскорблял или не оскорблял испытуемого. В конце эксперимента все испытуемые имели возможность наказать «другого студента», подвергнув его электрошоку.
В данном исследовании только ожидания испытуемых в значительной степени повлияли на агрессивность по отношению к помощнику. Были ли они спровоцированы или нет, пили ли они водку или тоник, мужчины, знавшие или думавшие, что употребили алкоголь, проявляли больше карательных мер к «другому студенту», чем мужчины, верившие, что пили тоник. Вероятно, испытуемые, знавшие или убежденные, что выпили водки, полагали, что алкоголь давал им вполне законное основание вести себя отвратительно. Может быть, поэтому они считали, что можно позволить себе строго наказать другого человека (Lang, Goeckner, Adesso & Marlatt, 1975).

Я привел здесь описание этого эксперимента, чтобы продемонстрировать некоторые сложности в исследовании воздействия алкоголя и показать, что ожидания людей в некоторой степени влияют на их поведение в состоянии опьянения. Все же эти результаты — не последнее слово в исследованиях, посвященных алкоголю. За последние годы были проведены по меньшей мере два сложных статистических анализа всех опубликованных работ об эффекте алкогольного ожидания. Оба этих анализа позволили сделать вывод о том, что спиртное может влиять на социальное поведение, даже когда пьющие его не знают, какого характера напиток потребляют. Если вино и в самом деле способствовало нападению Кассио на обидчика, оно оказало такое воздействие только вследствие того, что он знал, что пил и каковы могут быть последствия¹.

_____________

¹ Ниll & Bond (1986) делают вывод о том, что ожидания оказывают слабое воздействие, если вообще как-то влияют, тогда как Bushman & Cooper (1990) считают, что повышенная агрессивность является результатом всего лишь сочетания психологического и фармакологического эффектов от употребления спиртного.

Все больше и больше психологов приходят к выводу о том, что алкоголь влияет на мысли людей и их поведение тем, что ослабляет ментальные процессы. Клод Стил (Steele), работающий теперь в Стэнфордском университете в Калифорнии, пожалуй, самый ярый защитник данной теории, говорит об алкогольной миопии — недостаточной или «близорукой» обработке информации. Стил и Джозефе (Josephs) обозначили это воздействие более четко: алкогольная интоксикация, настаивают они, имеет два важных эффекта:

1. Употребление алкоголя ограничивает диапазон информативных сигналов, воспринимаемых нами в данной ситуации. Мы обращаем внимание и думаем только о наиболее очевидных и главных аспектах ситуации и пренебрегаем информацией, которая тоже могла быть важной, так как она находится «на периферии».
2. Употребление алкоголя уменьшает нашу способность обрабатывать и извлекать смысловое содержание из получаемой информации. Другими словами, мы не принимаем во внимание полученную нами информацию и не соотносим ее с уже имеющимися знаниями и идеями.

Результаты всего этого, по мнению Стила и Джозефса, таковы:

Алкоголь делает нас [пленниками] блеклой версии реальности, в которой широта, глубина и временное измерение нашего понимания ограничиваются. Алкоголь приводит нас к тому, что мы назвали алкогольной миопией, состоянием близорукости, в котором на поведение и эмоции оказывают непропорционально сильное влияние поверхностные, непосредственные аспекты нашего опыта. В таком состоянии мы можем видеть дерево, хотя и смутно, но упускаем из виду лес¹ (Steele & Josephs, 1990, p. 923).

________________

¹ Стил и Джозефе указывают, что и другие теоретики, например Pernanen (1976), Taylor & Leonard (1983), интерпретируют влияние алкоголя на агрессию схожим образом.

Результаты эксперимента, выполненного Кеннетом Леонардом (Leonard), можно привести в качестве примера этой «алкогольной миопии» в действии. Мужчины-испытуемые, согласившиеся принять участие в исследовании «влияния алкоголя на перцептивно-моторные навыки», получили (каждый индивидуально) напиток, содержавший или не содержавший алкоголь. (Мужчин проинформировали о наличии или отсутствии алкоголя в их напитке.) После этого каждый испытуемый попал в ситуацию соревнования на скорость реакции. Для нашего рассуждения важно, что перед тем, как первое испытание было проведено, половине мужчин как в состоянии алкогольного опьянения, так и трезвым объяснили, что противники говорят, будто подвергнут их сильному электрошоку, если те проиграют соревнование, в то время как другой половине испытуемых было сказано, что оппоненты тоже собираются в случае неудачи подвергнуть их электрошоку, но слабому.
Независимо оттого, принимали ли испытуемые алкоголь или нет, их агрессивность в первом испытании зависела от предполагаемого первоначального намерения другого человека; те, кто считал, что противник хотел ударить их сильным электрошоком, в свою очередь определяли для него высокий уровень наказания. Однако какое бы ни было предполагаемое первоначальное влияние, всем испытуемым впоследствии было сказано, что противники в действительности собирались лишь слегка ударить их электрошоком после первого испытания. Так как эта информация была выдана позже, она была менее очевидна, чем более ранние утверждения насчет уровня электрошока, который оппоненты собирались применить. Эта последняя информация была названа «периферийными сигналами». Вопрос состоял в том, прореагируют ли испытуемые более умеренно, в соответствии с этой менее очевидной информацией.
Трезвые испытуемые действительно воспользовались этой более поздней информацией; мужчины, проявлявшие высокий уровень агрессивности при первом испытании, ответили взаимностью на мягкость партнеров и снизили интенсивность наказания, установленного для следующего испытания. Наоборот, в соответствии с анализом Стил, первоначально агрессивно настроенные испытуемые, употреблявшие алкоголь, проявляли одинаково высокую агрессивность и на втором испытании. Им, очевидно, не удалось усвоить новую информацию о реально миролюбивом настрое своих противников, или, по крайней мере, они не осознали полное значение «периферийных сигналов» и соответственно не отрегулировали свое поведение.

Может быть, это поможет объяснить, почему Кассио стал таким агрессивным после нескольких бокалов вина. Он отреагировал только на «основной сигнал» (кто-то помешал ему делать то, что он хочет), и ему не удалось увидеть менее очевидные признаки (в числе которых в его случае был мирный мотив того, кто его фрустрировал, и приказ командира, запрещающий драку).

Обзор исследований, посвященных алкоголю, показывает еще раз, что на человеческую агрессию влияют биологические и химические процессы, так же как и культурные и личностные факторы.

РЕЗЮМЕ

В этой главе я рассмотрел несколько путей влияния биологических процессов на агрессивное поведение. Я начал с анализа традиционного понятия агрессивного инстинкта, в частности использования этого понятия в психоаналитической теории Зигмунда Фрейда и в чем-то похожих формулировках, выдвинутых Конрадом Лоренцом. Несмотря на то что термин «инстинкт» чрезвычайно неточен и имеет ряд различных значений, как Фрейд, так и Лоренц считали «агрессивный инстинкт» врожденным и спонтанно генерируемым побуждением к уничтожению человека. Суммируя концепцию Фрейда и Лоренца, отмечу, что обе теории утверждают, что врожденный агрессивный драйв может перерастать в неконтролируемую вспышку насилия, если он не высвобождается в процессе социально приемлемой подменной деятельности.

Мое рассуждение выделяет мысль о том, что этой традиционной концепции не хватает эмпирического подтверждения и, кроме того, она ошибочна в некоторых важных аспектах. Так, исследователям не только не удалось найти центры «агрессивной энергии» ни в организме животного, ни в организме человека, но также, как показано в главе 1, нет достаточных доказательств того, что подменная агрессивная деятельность принесет пользу очищения (катарсис) и уменьшит последующий позыв к агрессии. Пожалуй, стоит также указать и то, что, хотя концепции Фрейда и Лоренца подразумевают наличие единственного агрессивного драйва (несмотря на тот факт, что этот унитарный импульс вызывает самые разные проявления), большое число исследователей теперь признают существование нескольких типов агрессии, имеющих различное происхождение и управляемых различными биологическими и психологическими механизмами. Во всяком случае, надо дифференцировать инструментальную и аффективную, или эмоциональную, агрессию.

Несмотря на то что я критически отношусь к традиционной концепции агрессивного инстинкта, я, конечно, не отбрасываю роль биологических процессов. Многие исследования, проводившиеся в Дании, показывают, что предрасположенность к совершению преступлений может передаваться по наследству, особенно предрасположенность к насильственным преступлениям. Люди, обладающие такой сильной наследственной склонностью, не обречены на жизнь вне закона, но в определенных условиях рискуют повести себя как преступники.

Биологические влияния можно проследить на примере различных проявлений агрессии и насилия у мужчин и женщин. Почти нет сомнения в том, что культурная среда вносит свою лепту в эти различия; я согласен с Элеонор Маккоби, что эти различия не обусловливаются одним воспитанием. Исследование показывает, что мужские особи проявляют более ярко выраженную склонность к агрессии, чем женские,— это наблюдается у всех видов приматов и во всех человеческих сообществах, сведениями о которых мы располагаем. Есть доказательства того, что мужские половые гормоны могут влиять на склонность к агрессии. Подводя итог работам, указывающим на такое влияние, я хочу отметить один путь влияния гормонов на вероятность агрессивной реакции. Кажется несомненным, что мужские половые гормоны, циркулирующие в теле до рождения (а у некоторых видов и вскоре после рождения), помогают развиваться мозгу в определенном направлении, увеличивающем вероятность агрессивной реакции на провокацию. Напротив, у нас нет никакого четкого доказательства того, что гормоны помогают активизировать импульс к агрессии, когда нервная система полностью сформировалась.

Последнее биологическое влияние, рассмотренное в этой главе, — это алкоголь. В главе 8 «Насилие в семье» и главе 9 «Убийства» указывалось, что многие опасные преступники находились в состоянии алкогольного опьянения, когда нападали на жертвы. Было распространено мнение о том, что алкоголь снимает ограничения антисоциального поведения. Конечно, эта интерпретация имеет смысл, тем не менее мне кажется особенно ценным введенное Клодом Стилом понятие «алкогольной миопии», характерной для состояния опьянения. Эта концепция утверждает, что алкоголь ограничивает диапазон информации, которую человек может воспринять и интегрировать в непосредственной ситуации, а это в свою очередь снижает способность человека перерабатывать и находить в ней точный смысл. В качестве примера описывается эксперимент, подтверждающий применимость формулировки Стила к агрессии.

Глава 13. ИЗУЧЕНИЕ АГРЕССИИ В ЛАБОРАТОРИИ

Стандартная процедура эксперимента. Некоторые доводы в поддержку лабораторных экспериментов.

Большинство исследований, которые я описал в этой книге, были проведены в лаборатории. Таким образом, научная адекватность представленных здесь аргументов основана на валидности опытов в лаборатории. Следовательно, нам важно учесть как преимущества, так и недостатки лабораторного метода работы.

СТАНДАРТНАЯ ПРОЦЕДУРА ЭКСПЕРИМЕНТА

Машина агрессии Басса

Сначала нам следует четко определить само понятие лабораторного исследования. Приведу конкретный пример процедуры, использовавшейся во многих экспериментах: это хорошо известный метод лабораторного исследования физической агрессии — изобретенная Арнольдом Бассом (Arnold Buss) «машина агрессии»¹.

__________________

¹ Техника машины агрессии была впервые описана в книге Басса «Психология агрессии» (The psychology of agression), 1961, являющейся первой обзорной работой, посвященной экспериментальным исследованиям агрессии. Стэнли Милгрем разработал очень похожую процедуру для проведения экспериментов по послушанию. Милгрем и Басс по-дружески оспаривали первенство в применении машины агрессии. Процедура указанных здесь экспериментов применялась в исследованиях Басса (см.: Buss, 1966).

Эта техника использовалась Бассом для того, чтобы оценить степень агрессивности испытуемых в исследованиях, посвященных эффектам фрустрации. Та же самая методология, подчас с минимальными модификациями, применялась Бассом и в других его многочисленных работах.

У входа в лабораторию испытуемый встречал экспериментатора и своего коллегу-студента, играющего роль такого же испытуемого, а на самом деле — помощника ученого, проводившего эксперимент.
(В подавляющем большинстве случаев оба, и испытуемый и помощник экспериментатора, были мужчины.) Сперва экспериментатор излагал «легенду» — сообщал информацию о мнимой цели исследования. Он объяснял, что испытуемые будут участвовать в исследовании того, как наказания воздействуют на обучение, и что один из них будет играть роль учителя, а другой — ученика.
Наивный испытуемый как бы случайно выбирался учителем. Затем его отводили в контрольное помещение, где показывали «учебный материал», объясняли процедуру передачи материала ученику и порядок записи ответов. Испытуемому также объясняли, что после каждой проверки он должен дать «ученику» понять, был ли ответ правильным или нет. Учителю разрешалось давать световой сигнал, если ученик даст верный ответ, и наказывать ученика за ошибки электрошоком. Испытуемому показывали аппарат, маленькую коробку с рядом из десяти кнопок — это и была «машина агрессии». (Одна из моделей такого аппарата изображена на рис. 13-1.) Первая кнопка, объяснял экспериментатор, — для нанесения самого легкого электрошока, последующие кнопки служат для причинения все более сурового наказания, предел боли определяется кнопкой 10. Испытуемому говорили, что он должен наказывать ученика за каждую ошибку, но, будучи учителем, он может выбирать интенсивность шока, который хочет назначить. Затем экспериментатор демонстрировал применение электрошока нескольких уровней, от 5-го и ниже, так чтобы у испытуемого сложилось некоторое впечатление о наказании, которое он применяет. (Кроме того, эти примеры убеждали испытуемого в реальности совершаемых им действий.) После этого ученика (помощника экспериментатора) приводили в то же помещение и давали инструкции, касающиеся материала, который нужно было изучить. Наивного испытуемого просили прикрепить электроды к пальцу ученика.
Затем начинали проведение тестирования. Помощник экспериментатора делал ошибки в заранее отмеченных местах, одних и тех же для каждого испытуемого. В стандартном эксперименте Басса после первоначальной серии «разогревающих» упражнений испытуемый получал, например, возможность наказать ученика в двадцати шести случаях из шестидесяти. Степень агрессивности испытуемого оценивалась в зависимости от интенсивности электрошоков, назначаемых им «ученику».
Разумеется, никакой «ученик» не подвергался болевому воздействию, а испытуемый не производил никаких реальных ударов электрошока. Важно отметить, что с точки зрения субъекта в эксперименте это были умышленные попытки причинить боль другому человеку.

Рис. 13-1. Испытуемый, работающий на «машине агрессии».

Модификации и варианты

Ряд исследователей видоизменили процедуру с машиной агрессии, так как все возрастающее число студентов, которых экспериментаторы брали в качестве испытуемых, уже зачастую слышали об использовании электрошока в работе психологов. Некоторые видоизменения состояли лишь в том, что использовались другие стимулы неприятных ощущений. Например, испытуемым иногда говорили, что они будут применять к другому человеку воздействие резких звуков. В другой вариации той же самой процедуры, независимо от типа наказания, исследователи отмечали, сколько времени испытуемый держит руку на кнопке «машины агрессии», и агрессивность измерялась исходя из предположения, что длительность — еще один показатель тенденции испытуемого причинять боль другому человеку.

Узнав об исследованиях с использованием «машины агрессии», люди обычно задаются целым рядом вопросов. Некоторые из аспектов применения данной процедуры будут обсуждаться мной в этой главе. Один такой вопрос состоит в следующем: каким мотивом руководствуются испытуемые, наказывая «ученика»? Несмотря на то что исследователи рассматривают интенсивность наказания в качестве показателя силы желания причинить боль другому человеку, испытуемый может руководствоваться еще одним мотивом в применении наказания — возможным желанием помочь ученику. Может быть, испытуемый хочет заставить ученика показать более высокие результаты или им движет желание содействовать экспериментатору? Как мы можем выяснить, действительно ли испытуемый собирался причинить вред другому человеку? Чтобы свести к минимуму вероятную двусмысленность, некоторые исследователи указывают в «легенде», что наказание не окажет ученику помощи¹.

______________

¹ Роберт Барон писал об этой проблеме в своей книге «Человеческая агрессия» (Human agression, 1977, p. 60-62). Он приводит доказательства того, что многие студенты считали, будто применяемое ими наказание может принести ученику пользу. Чтобы снизить или исключить эту убежденность, Барон не применяет легенду об «учителе и ученике». Вместо нее он рассказывает своим испытуемым, что они участвуют в исследовании физиологических реакций на «неприятные стимулы». Задача испытуемых — передать партнеру неприятный стимул (электрошок или сильный звук). Испытуемым предоставляется свобода выбора интенсивности стимула, который они применяют. В другой вариации данной процедуры Доннерстейн (см.: Donnerstein & Berkowitz, 1981) применил видоизмененную парадигму учителя—ученика, сообщая испытуемым, что уровень наказания никак не повлияет на выполнение задания их партнером.

Другие процедуры с причинением физического ущерба. Другие процедуры также использовались в экспериментальном изучении агрессии, хотя они не были столь популярны, как изобретение Басса. В частности, испытуемым предлагали нажимать на кнопку (или телеграфный ключ) определенное количество раз, а не выбирать интенсивность наказания.

Во многих из моих собственных ранних экспериментов я, например, часто давал испытуемым понять, что они оценивают выполнение студентом определенной задачи. Им говорили, что другой человек должен разрешить определенную проблему и знает, что его работа будет оцениваться. Каждому испытуемому по очереди показывали решение партнера и просили оценить «работника», назначив ему от одного до десяти ударов электрошока (в более поздних экспериментах применялся неприятный звук). Один удар электрошока означал, что работа считалась очень хорошей, а десять ударов подразумевали неудовлетворительную оценку. Предполагалось, что так как все субъекты эксперимента оценивали одно и то же в чем-то двусмысленное решение, то те, кто в сумме назначал самое большое количество ударов, имели наиболее сильное желание причинить работнику боль (см., например: Berkowitz & LePage, 1967).

Существует ряд вариаций этого базового метода и некоторые другие техники, принципиально отличающиеся от парадигм Басса и Берковица. Интересная процедура использовалась Стюартом Тейлором (Stuart Taylor) и его помощниками (см.: Taylor, 1967; Baron, 1977, p. 66-68) (она кратко описана в главе 12 при изложении экспериментов Кеннета Леонарда). Это процедура соревнования на скорость реакции. В эксперименте такого типа субъекту внушали, что он и другой человек должны пройти ряд испытаний. По сигналу «вперед» каждый из них должен был как можно быстрее ударить электрошоком соперника. Субъекту разрешалось варьировать силу шока, который он назначает сопернику во время каждого испытания. Степень агрессии измерялась уровнем устанавливаемого субъектом электрошока¹.

________________

¹ Так как студенты, во многом благодаря классическим работам Милгрема (1963) о повиновении, уже познакомились с использованием в психологических исследованиях электрошока и других негативных стимуляций, то сейчас становится все важнее придумывать процедуры, при которых испытуемые знали бы, что они причиняют боль другому человеку, однако не осознавали, что это каким-либо образом связано с поведением, неодобряемым обществом. Одна из возможных техник, развиваемая итальянским исследователем Капрара (см.: Caprara, Passerini, Pastorelli, Renzi, & Zelli, 1986), требует от субъекта причинить боль жертве, наградив ее меньшим количеством денег, чем полагалось по правилам. Так, когда правила позволяли испытуемым дать жертве, скажем, 1 доллар за правильный ответ, они могли причинить ей боль — и достаточно изощренным способом,— дав меньшее количество денег. Чем меньше они давали за правильный ответ, тем сильнее ранили жертву. Экспериментальные данные, полученные Маммендеем (Mummenday, 1978), дают основание предполагать, что лишение другого человека денег психологически в значительной степени эквивалентно причинению ему боли.

Какое значение имеют различия процедур? Поскольку лабораторные методы широко варьируются, вы можете задаться вопросом, действительно ли все данные способы измерения агрессии отражают реальные агрессивные склонности субъекта. Схожи ли измерения, базирующиеся на интенсивности наказания, скажем, с теми, которые основаны на числе установленных наказаний? Свидетельствуют ли оба эти параметра об одном и том же виде агрессии?

Полагаю, что на этот счет я могу вас успокоить. Данные процедуры в самом деле имеют много общего. В каждом отдельном случае субъекты уверены в том, что умышленно причиняют боль другому человеку. Всякая агрессия подразумевает намеренное причинение вреда другому человеку, и в этом смысле данные параметры являются показателями агрессии (в большей или меньшей степени). Более того, исследования, использующие разные методы, часто демонстрируют сходные результаты (см.: Carlson, Marcus-Newhall & Miller, 1990).

Техники выбора интенсивности и числа наказаний все же различаются в одном важном отношении, и данное отличие иногда может быть достаточно существенным. По крайней мере в некоторых экспериментах субъекты проявляют больше импульсивности и меньше осознают, что именно они делают: это происходит тогда, когда им приходится нажимать на одну и ту же кнопку электрошока несколько раз, а не выбирать кнопку степени по интенсивности. Можно предположить, что сознательный выбор человека, насколько интенсивный электрошок он применит в данном случае, может определяться его мнением о социальной допустимости той или иной силы шока; это ограничение не срабатывает, когда определяется количество, а не сила ударов¹.

_________________

¹ Рассел Гин (Russel Geen) сделал такое заключение на основании результатов, показывающих, что параметры интенсивности и количества не всегда точно коррелируют. См.: Geen, Rakosky & О' Neal (1968); Geen & O'Neal (1969).

Может ли «агрессия, полученная лабораторным путем», считаться настоящей? Некоторые критики настаивают на том, что шок или резкий неприятный звук, назначаемый субъектами в лаборатории, в действительности не отражает агрессии, существующей в реальной жизни. В обычном мире, утверждают критично настроенные психологи, ни один человек не будет применять к другому электрошок. Поведение людей в условиях лабораторного эксперимента очевидно сильно отличается от того, как тот или иной индивидуум оскорбляет или нападает на другого дома или на улице. Какие выводы об истинной агрессивности субъекта следует в этом случае сделать исследователям, исходя только из полученных в ходе эксперимента результатов?

НЕКОТОРЫЕ ДОВОДЫ В ПОДДЕРЖКУ ЛАБОРАТОРНЫХ ЭКСПЕРИМЕНТОВ

Проблема валидности

Возражения, основанные на предполагаемой «нереальности» лабораторных процедур, фактически говорят об их валидности — степени реального соответствия параметров оценке предполагаемого процесса или характеристике. Определить валидность не просто².

______________

²  Для ознакомления с данной проблемой см.: Grosof & Sardy (1985).

Допустим, исследователь решил установить степень валидности параметров, полученных в ходе процедур с машиной агрессии. Его дальнейшие действия будут зависеть от специфического вида валидности, который он хочет оценить. Психологи выделяют несколько типов валидности, из которых отношение к лабораторным показателям агрессии имеют следующие три: очевидная валидность (face validity), конструктная валидность (construct validity) и критериально-ориентированная валидность (criterion-related validity).

Очевидная валидность. Очевидная валидность имеет дело с теми данными, которые дает тот или иной тест, количественный показатель или другой параметр, а не с оцениваемыми характеристиками. Другими словами, очевидная валидность — это то, насколько данный параметр «кажется» валидным. В этом, конечно, заключается главная проблема лабораторных исследований. Если взглянуть на них глазами широкой публики или даже с точки зрения некоторых социологов, данные лабораторных исследований показывают низкую очевидную валидность. Нажатие кнопки электрошока, конечно же, не отражает агрессию в реальной жизни.

Для экспериментаторов тем не менее очевидная валидность не является окончательным критерием. Они считают, что степень агрессии можно определять и в конце концов прояснить сущность термина «агрессия».

Конструктная валидность. Конструктная валидность — это зависимость степени заинтересованности исследователя от других переменных. Можно сказать, что конструктная валидность определяет степень соответствия показателей того или иного типа другим переменным, предсказанных теоретически. Уже упомянутый нами гипотетический исследователь наверняка будет ожидать, что субъекты, умышленно оскорбленные «другим студентом», проявят более сильную агрессивность, чем те, кого этот мнимый студент не провоцировал. Если бы интенсивность шока отражала стремление причинить жертве боль, то оскорбленные субъекты должны были бы применять более интенсивное наказание к обидчику, чем их неспровоцированные коллеги. Обоснование такого вывода усилило бы уверенность исследователя в конструктной валидности параметра интенсивности наказания. Другими словами, конструктную валидность шоковой шкалы можно было бы подтвердить, если бы полученные данные определялись манипуляциями экспериментатора (степенью провокации в данном случае), а не предполагаемыми ожиданиями теории.

Критериально-зависимая (или эмпирическая) валидность. Критериально-зависимая валидность в чем-то схожа с конструктной валидностью. В обоих случаях валидность считается доказанной, когда исследователь обнаруживает, что степень заинтересованности (например, уровень применяемого наказания) во многом соответствует еще одной переменной. Все же, когда специалисты в области развития тестирования говорят о критериально-зависимой валидности, обычно имеется в виду более узкая зависимость от критерия, то есть нужный им результат. Например, исследователь, оценивая показатели шоковой интенсивности, пытается определить, можно ли использовать лабораторную агрессивность для предсказания агрессивности субъектов в других ситуациях или даже для определения их склонности к антисоциальному поведению.

Доказательства валидности в лабораторных процедурах. Сегодня имеется достаточно доказательств, подтверждающих конструктную валидность лабораторных измерений агрессии. В многочисленных и разнообразных экспериментах, лишь малая часть которых обсуждалась в этой книге, были получены результаты, весьма напоминающие те, что предсказывались теорией и более ранними исследованиями. Субъекты во время проведения этих экспериментов реагировали стандартным образом, применяли шок, неприятный звук или другую негативную стимуляцию. Реакция испытуемых была схожа с той, которую следовало бы ожидать, если бы они находились в состоянии агрессии.

Психологи Майкл Карлсон (Michael Carlson), Эми Маркус-Ньюхолл (Amy Marcus-Newhall) и Норман Миллер (Norman Miller) из университета Южной Калифорнии, Лос-Анджелес, продемонстрировали конструктную валидность лабораторных параметров, проведя тщательный и исчерпывающий статистический анализ результатов, опубликованных более чем в ста работах. Ученые отмечали в первую очередь, что все три обычных показателя физической агрессии: интенсивность наказания, выбранного субъектами, число наказаний (количество нажатий кнопки), продолжительность времени, которое испытуемые не отпускали кнопку шока,— все эти данные проявляли тенденцию к взаимной корреляции. Результаты экспериментов в значительной степени выявляли одну и ту же поведенческую тенденцию. Психологи делали вывод, что условия эксперимента, «которые усиливают один тип [физической] агрессивности, также усиливают проявления альтернативных видов [агрессивного] реагирования на один и тот же объект».

Пожалуй, еще более важным можно считать тот факт, что этот статистический анализ показал следующее: во всех проанализированных опытах вариации условий эксперимента приводили к изменению результатов измерения агрессивности. Так, студенты, которых умышленно провоцировали, огорчали или фрустрировали, показывали более сильную агрессивность в применении неприятных стимулов, чем субъекты эксперимента, с которыми обращались нейтрально¹.

_______________

¹ См.: Carlson et al. (1989). Интересно, что результаты, полученные с помощью измерений агрессии, проводимых в письменной форме (обычно применялся так называемый «questionnaire rating»), подтверждают мой аргумент о том, что агрессия — это не только попытка принудить человека к определенным действиям. Карлсон и его помощники отмечали, что субъекты, которые получали негативные стимулы, обычно демонстрировали более высокие показатели агрессии в письменных измерениях, чем участники контрольной группы, даже когда данные для этих измерений были получены втайне от испытуемых и жертвы не осознавали, что их оскорбляют.

Напомню, что результаты, подтверждающие конструктную валидность, — это не просто факты, очевидные с точки зрения здравого смысла. Возьмем исследования воздействия стимулов боли, которые я упоминал в главе 1. Некоторые авторы (например, Bandura, 1973), р. 194-200) полагали, что повторная атака объекта становится менее, а не более интенсивной, когда субъекты узнают о страданиях своей жертвы. Считая, что причинять боль другому человеку нехорошо, субъекты воздерживаются от наказания, которое они применили, после того как поймут, что сделали жертве больно. Вы, пожалуй, могли бы предсказать тот же самый результат. Однако, как я уже указывал в главе 1, данные реальных исследований показали, что реакции агрессоров на страдания жертвы зависят от их агрессивных намерений в данный момент. Эмоционально возбужденные люди проявляли желание причинить кому-нибудь боль, и первые признаки, демонстрирующие боль жертвы, побуждали их нападать еще сильнее.

Конструктную валидность лабораторных параметров агрессии доказывает еще и поведение субъектов за пределами лаборатории, которое (как упоминалось в главе 5) зачастую соответствует их действиям в условиях эксперимента. Если испытуемые сосредоточиваются главным образом на том, чтобы нарочно причинить жертве боль (не обращая внимания на то, с помощью каких средств это делается), то это люди с сильной предрасположенностью к агрессии в повседневной жизни, ту же агрессивность они проявляют и в лаборатории.

В ряде опытов люди с обычно высокой интенсивностью агрессивных проявлений и в лаборатории назначали интенсивное наказание на машине агрессии (или другом подобном аппарате).

В проводившемся в рамках программы «Движение вперед» (Upward Bound) эксперименте с участием тинэйджеров — как юношей, так и девушек — молодые люди, наказывавшие своего сверстника — «ученика наиболее сурово, были названы своими ровесниками-консультантами агрессивными и в реальной жизни. Похожие результаты были получены и в других опытах со взрослыми и с молодежью¹.

_______________

¹ См., например: Shemberg, Leventhal & Allman (1968); Wolfe & Baron, R.A. (1971). Недавняя демонстрация конструктной валидности измерений лабораторной агрессии есть в работе Нила Маламута (Malamuth, 1986, р. 954). В этой работе показано, что мужчины — студенты университета, у которых было выявлено благосклонное отношение к агрессии против женщин, некоторое время спустя, в другом эксперименте, «кажущемся никак несвязанным» с предыдущим, более жестоко наказывали именно женщину. (Дополнительные ссылки и рассуждения смотри в: Baron, 1977, р. 57-58; Berkowitz & Donnerstein, 1982, p. 253-254).

Иначе говоря, в этом случае действия в лаборатории дают образец поведения субъекта. Поведение испытуемых во время эксперимента отражает их поведение в других, более естественных условиях — в соответствии с психологическим (а не психическим) сходством реальных и экспериментальных ситуаций. В случае лабораторных измерений агрессии психологическое значение для субъекта имеет намеренное причинение боли. Именно в этом смысле нанесение ударов электрошока уподобляется агрессивной реакции вроде ударов кулаком или ногой².

_______________

² Более детально этот вопрос рассматривается в работе: Berkowitz & Donnerstein (1982). Хензель предложил несколько дополнительных совершенно новых аргументов в поддержку лабораторных исследований (см.: Hensel (1980).

О «нерепрезентативности» субъектов экспериментов и лабораторных условий

Другие часто выдвигаемые возражения против лабораторных экспериментов заключаются в том, что ситуации, создаваемые в лаборатории,— искусственные, а про испытуемых в этих опытах нельзя сказать, что они являются обычными людьми. Критики полагают, что даже если мы будем рассматривать поведение субъекта как агрессию, то все равно ведь в большей части опытов принимают участие студенты, а они сильно отличаются от остальной части населения: они моложе, активнее, более склонны к риску и так далее. Другие люди могли бы совершенно иначе отреагировать на условия эксперимента. Так что, по мнению скептиков, мы действительно не можем делать обобщений из этих «нерепрезентативных» лабораторных примеров и применять их к более широким слоям населения.

Такого рода критика относится в равной мере и к ситуации в лаборатории, которая, как полагают, совершенно не похожа на обычные жизненные ситуации. Ссоры, происходящие между людьми дома, в мотелях, на улицах, даже отдаленно не напоминают ситуации в университетской лаборатории. Критики задают вопрос: откуда мы можем знать, что испытуемые в естественных ситуациях будут действовать так же, как и в лаборатории? В итоге критики настаивают на том, что эксперименты совершенно не отражают жизнь за пределами лаборатории. Так как экспериментальные ситуации и субъекты не дают репрезентативных примеров реальной жизни, то, следовательно, подобные эксперименты никак не объясняют поведение обычных людей в реальной ситуации.

Возможности и пределы опытов. В ответ на критику я ограничусь краткими замечаниями по ряду вопросов, уже подробно освещавшихся мною в другом месте (см., например: Berkowitz & Donnerstein, 1982).

Я ни в коей мере не хочу принижать значение репрезентативности исследований. Тем не менее необходимость соответствия участников опытов и ситуаций реальности во многом определяется целями эксперимента. Эксперимент проводится (или должен проводиться) для расследования причинных возможностей, а именно: могут ли отличия переменной А (обычно называемой «независимой переменной») — например, (А1) просмотр фильма с насилием и (А2) просмотр неагрессивного фильма, — привести к отличиям переменной Б («зависимой переменной»), например агрессивного поведения? Отдельный эксперимент может лишь служить образцом работы, которую надо провести, чтобы ответить на этот вопрос о причинно-следственной связи, а результаты данного опыта лишь сделают возможным подобное утверждение, но не дадут окончательного ответа. Так, результат эксперимента может свидетельствовать о возможности предполагать, что просмотр фильмов с применением насилия вызывает у зрителей рост агрессивности.

Но поскольку участники лабораторных опытов и ситуаций не представляют людей вообще и обычные ситуации, ученые с помощью этих экспериментов не могут оценить точную частоту или силу данных эффектов в обычной жизни. На основании опыта они не могут назвать данных о воздействии агрессивных фильмов, как не могут и определить вероятность того, что просмотр таких фильмов вызывает открытые проявления агрессии. Нельзя также определить степень влияния наблюдаемого насилия на последующее агрессивное поведение зрителей.

Это не означает, что исследователи, пользуясь результатами экспериментов, не могут делать приблизительных оценок воздействия независимой переменной (скажем, агрессивности названных фильмов) на изменение зависимой переменной (в данном случае агрессивного поведения зрителей). Как уже говорилось в главе 7, статистиками были разработаны методы оценки силы влияния независимой переменной на зависимую переменную для серии опытов. Используя эти статистические процедуры, Вуд, Вонг и Чечир сделали выводы о том, что в ряде проанализированных ими опытов фильмы с демонстрацией насилия влияли на агрессивное поведение зрителей «от незначительной до умеренной степени» (Wood, Wong & Chachere, 1991). Следовательно, можно говорить о том, что эпизоды с насилием, распространяемые через средства массовой информации, могут повысить уровень насилия своей аудитории от «незначительной до умеренной степени».

Это все же только догадка, так как данная оценка относится к влиянию, которое изучалось в ходе исследований, использованных для анализа Несмотря на тот факт, что результаты статистического анализа ряда экспериментов укрепляют нашу уверенность в том, что независимая переменная действительно влияет на зависимую переменную, статистика ничего не говорит ни о том, какое количество людей поддается этому влиянию, ни какую роль будет играть это влияние в других ситуациях. Мы могли бы получить точные цифры только в том случае, если бы субъекты и ситуации экспериментов являлись миниатюрными копиями людей и ситуаций, относительно которых исследователи хотят сделать обобщения.

В целом данные экспериментов, изложенных в этой книге (равно и в любой другой), надо воспринимать как обоснованные предположения о том, какие факторы влияют на агрессию. Чем лучше эксперимент, чем чаще сходные исследования показывают сопоставимые результаты, тем сильнее можете вы быть уверены в правильности сделанного предположения о причинах данных взаимоотношений. Так как вы не можете быть полностью уверены в том, что сделанное вами предположение верно, то результаты, представленные в этой книге, на сегодняшний день можно считать лишь хорошо обоснованным прогнозом.

О возможных экспериментальных артефактах¹

Экспериментаторы сталкиваются и с другой проблемой: участники экспериментов нередко прекрасно понимают, что за ними наблюдают исследователи. Вполне вероятно, что это понимание может сдерживать поведение испытуемых, не давая им вести себя естественно. Например, испытуемые могут руководствоваться стремлением «порисоваться» перед психологами-наблюдателями или пожелают помочь исследователям получить ожидаемый результат. Так как эти мотивы могли бы исказить реакцию субъектов на эксперимент, важно тщательно рассмотреть экспериментальные артефакты.

__________________

¹ Артефакт (от лат. arte/actum — искусственно сделанное) — процесс или образование, несвойственное организму в норме и вызываемое самим методом его исследования.

В какой степени участники лабораторных опытов пытаются «выполнить требования» экспериментаторов? Довольно большое количество психологов полагают, что действия субъекта во время эксперимента на самом деле зависят от его желания помочь исследователям достичь своих целей. Как считают эти психологи, поскольку испытуемые согласились участвовать в исследовании, то они хотят помочь экспериментаторам и послужить делу науки. По этой причине они будут пытаться понять гипотезу исследователей и вести себя так, чтобы эту гипотезу подтвердить.

Попробуем с этой точки зрения рассмотреть лабораторные опыты по агрессии. Если бы. испытуемые нажимали на кнопку электрошока только из-за того, что им казалось, будто этого от них хотят экспериментаторы, а не потому, что желали причинить боль человеку в соседнем помещении, лабораторное исследование было бы совершенно неправдоподобным. Тем не менее я сомневаюсь, что многие испытуемые в действительности очень хотят помочь экспериментаторам или оправдать их ожидания.

Предположение о существовании общего желания подтвердить гипотезу исследователя впервые было выдвинуто Мартином Орном, выдающимся исследователем гипноза. (Две наиболее важные работы по этой теме: Orne, 1962, 1970.) Под впечатлением того, с какой охотой субъекты соглашались выполнять почти любое отдаваемое приказание экспериментатора, каким бы глупым и бессмысленным оно ни казалось внешнему наблюдателю, Орн сделал вывод, что многие испытуемые заключают своего рода негласный психологический контракт с ученым, проводящим эксперимент. Согласившись участвовать в опыте, они предположительно молча соглашаются быть «хорошими» испытуемыми и, таким образом, собираются выполнять все, что попросит экспериментатор. Орн развивает мысль о том, что многие участники эксперимента, будучи «хорошими испытуемыми» стремятся помочь ученому подтвердить его гипотезу.

Орн сравнивает испытуемого с покупателем, торгующимся с продавцом подержанных автомобилей. Он заинтересован в «товаре» (эксперименте) и в то же время несколько скептически относится к тому, что ему говорят. Так, настаивает Орн, испытуемые опытов обычно слишком проницательны и опытны, чтобы верить в «легенду» экспериментатора, поэтому они ищут такую разгадку ситуации в лаборатории, которая объяснила бы, что же в действительности имеет в виду экспериментатор. Когда они находят разгадку, которую Орн называл «характеристиками требований» (demand characteristics), то действуют в соответствии с ожиданиями экспериментатора, отчасти чтобы быть хорошими, сотрудничающими испытуемыми, отчасти из любви к науке.

Я затрагивал эту тему в нескольких работах (см., например: Berkowitz & Donnerstein, 1982; Berkowitz & Troccoli, 1986), и мне не обязательно приводить здесь подробное опровержение данной точки зрения. Все же некоторые моменты столь существенны, что о них следует сказать еще раз.

Во-первых, результаты некоторые из исследований, приводимых в поддержку гипотезы выполнения требований (demand compliance), сами по себе сомнительны. В частности, некоторые психологи пытаются обосновать данное понятие, показав, что многие испытуемые могут на самом деле знать, какого поведения ожидает от них экспериментатор в данной ситуации. Они описывали студентам эксперименты с агрессией и просили предсказать, что именно в сложившихся условиях будут делать испытуемые. Во многих случаях студенты совершенно правильно определяли, как поведут себя испытуемые. Тогда критики сделали вывод о том, что испытуемые в реальных экспериментах всего лишь выполняли требования исследователей; они знали заранее, чего от них хочет экспериментатор, и «шли навстречу» его желаниям. (Одну из версий такого вида доводов можно найти в работе: Schuck & Pisor, 1974.)

Если мы рассмотрим этот аргумент более внимательно, то поймем, что его обоснование неудовлетворительно. Демонстрация того факта, что наивные наблюдатели могут предсказать результат опыта, не обязательно означает, что результаты эксперимента основываются на желании испытуемого удовлетворить требования исследователя. Кроме того, люди действительно обладают некоторыми знаниями о человеческом поведении и порой могут предсказать результаты эксперимента, основываясь на этом знании. В качестве иллюстрации представьте себе, что вам говорят об эксперименте, в котором мужчинам — студентам университета демонстрируют фильм, изобилующий эротическими эпизодами, а вам нужно предсказать, будут ли эти мужчины в результате сексуально возбуждены. Разве вы не предположите, что испытуемые будут размышлять на эротические темы и испытывать возбуждение? Конечно, верно и то, что многие испытуемые в такого рода экспериментах в действительности демонстрируют сексуальные реакции на эротические фильмы. Ваша точная оценка, очевидно, не означает, что реальные участники таких экспериментов всего лишь разыгрывали психологов, когда проявляли свои сексуальные мысли и желания. Они и в самом деле сексуально возбудились, и вы знали, что они могут себя так повести.

Доводы в пользу конструктной валидности параметров лабораторной агрессии также противоречат тезису о выполнении требований. Вернемся к экспериментам со стимуляцией боли. Маловероятно, что большинство студентов университета смогут предсказать полученный результат (усиление стимуляции вместе с возрастанием боли жертвы), поскольку и некоторые выдающиеся психологи не ожидали ничего подобного. Данные результаты слишком неочевидны, чтобы их могли предсказать студенты. Таким образом, невозможно, чтобы эти результаты были получены только на основании ожиданий испытуемых.

Проблема опасения оценки (evaluation apprehension) в лабораторных экспериментах. Я все же признаю, что лабораторные эксперименты по понятным причинам не лишены ошибок и артефактов. В действительности поведение испытуемых часто искажается беспокойством, которое охватывает многих участников экспериментов. Юные студенты, незнакомые с психологическими исследованиями и участвующие в одном из первых в своей жизни экспериментов, склонны верить в то, что исследователь изучает их личность — что «их психику анализируют». В частности, находясь в лаборатории, они могут испытывать состояние, именуемое психологами «опасением оценки» (evaluation apprehension). Они хотят выглядеть психологически здоровыми и хорошо адаптирующимися. Эксперимент для них — возможность показать, что они «хорошие», и такие испытуемые не демонстрируют антисоциального поведения.

Опасение оценки — серьезная проблема в экспериментальном исследовании агрессии. Когда субъект пытается казаться здоровым и хорошо адаптирующимся, то обычно он склонен сдерживать нападение на имеющийся в наличии объект. В результате испытуемые проявляют в лаборатории меньшую агрессивность, чем в других ситуациях. Большинство лабораторных экспериментов поэтому направлены на то, чтобы ослабить у испытуемых сдерживающие механизмы. В ходе опыта испытуемым дают какой-нибудь законный предлог, чтобы они могли наказать жертву. В противном случае агрессия в ходе эксперимента едва ли будет заметна.

Лабораторное изучение выполнения требований и опасения оценки. Не имея точных данных, люди могут высказывать разные мнения о выполнении требований и опасении оценки. В конечном итоге необходимо подвергнуть тезис выполнения требований эмпирическому тестированию для того, чтобы определить, действительно ли испытуемые пытаются подтвердить гипотезы экспериментатора.

Один подобный тест, особенно уместный для описываемых в этой книге экспериментов, проверяет эффект оружия, исследование которого Энтони Лепаж и я провели в 1967 году (подробное описание см. в главе 3). Это исследование и несколько последующих экспериментов продемонстрировали, что одно лишь присутствие оружия заставляет людей проявлять более сильную по сравнению с обычной ситуацией агрессивность. Как вы могли бы, пожалуй, предположить, результаты данного эксперимента вызвали противоречивые отклики, ряд критиков считали, что результаты обусловливались главным образом требованиями экспериментаторов. С их точки зрения, студенты ухватились за гипотезу исследователей — что пистолеты сделают их более агрессивными — и затем пытались оправдать ожидания экспериментаторов.

Чарльз Тернер и Лиин Саймоне, которые тогда работали в Университете штата Юта, Солт-Лейк-Сити, попытались выяснить, насколько правомерно данное возражение, умышленно изменяя знания субъектов о заинтересованности экспериментаторов в их реакции на оружие (см.: Berkowitz & LePage, 1967; Turner & Simons, 1974).

Пока очередной наивный субъект ожидал в приемном помещении лаборатории, другой студент (помощник исследователей) входил в эту комнату якобы для того, чтобы взять свои книги, но на самом деле сообщал субъекту некоторую информацию. Одним из испытуемых он говорил только то, что сам участвовал в исследовании, оставляя их неосведомленными. У других субъектов помощник создавал средний уровень осведомленности, сообщая, что не верит в легенду экспериментатора, а еще одна группа получала высокую степень осведомленности — им говорили, что экспериментатор интересовался тем, как они отреагируют на присутствие оружия. Затем помощник уходил из помещения. Входил экспериментатор, отводил каждого субъекта по отдельности в лабораторию и рассказывал легенду, использовавшуюся в первоначальном эксперименте Берковица—Лепажа: что исследование посвящено психологической реакции на стресс. Затем у половины мужчин в каждой из групп с разной степенью осведомленности экспериментатор создавал сильное «опасение оценки», сообщая им, что данное исследование оценивает, насколько они хорошо адаптируются, для того чтобы определить взаимосвязь между психологической реакцией и психологической неприспособленностью.

После того как вся эта информация полностью сообщалась, начинался предполагаемый «реальный» эксперимент. К испытуемому прикреплялись электроды, и ему давали задачу, которую надо было решить. Он записывал ответы таким образом, чтобы «партнер» в соседней комнате смог их оценить. Все субъекты были спровоцированы: они получали по семь ударов электричеством — негативную оценку партнера. Как и в оригинальном эксперименте, испытуемого затем отводили в контрольную комнату с шоковым аппаратом. Там он обнаруживал оружие (предположительно забытое каким-то другим экспериментатором) на столе возле пульта с кнопками для электрошока. Затем каждому испытуемому показывали решение задачи, предложенное партнером, и давали возможность наказать партнера, назначив ему от одного до десяти ударов электрошоком.

Рис. 13-2. Среднее число ударов шока дано как функция заинтересованности экспериментатора в агрессии и уровень существующего у субъектов опасения оценки.

Рис. 13-2 показывает среднее число ударов электрошоком, которое наносил испытуемый в зависимости от уровня своей осведомленности и степени опасения оценки. Шкала показывает, что оба вида изменений в ходе эксперимента влияли на агрессию испытуемых. Как и ожидалось, мужчины, уверенные в том, что исследователи изучают их адаптируемость, наносили партнеру меньше ударов. Еще важнее то, что осведомленность испытуемого в заинтересованности исследователей их реакцией на оружие также снижала их стремление подвергать жертву наказанию. Тогда как интерпретация в духе выполнения требований экспериментатора подразумевала, что наибольшее количество ударов нанесут те испытуемые, которые знали о целях эксперимента, в реальности эта группа мужчин оказалась наименее склонной наказывать партнера.

Оба эффекта были, вероятно, вызваны желаниями испытуемых казаться хорошими. Предполагали ли они, что исследователи интересовались степенью их неприспособленности и/или их реакцией на оружие, эти мужчины, по-видимому, считали, что проявят психическую ненормальность, если будут чересчур агрессивны. Они ограничивали свою агрессию, чтобы произвести на экспериментаторов хорошее впечатление.

Выводы очевидны. Нелегко провести хороший лабораторный эксперимент. В условиях лаборатории присутствуют практически все виды психологических влияний, они могут обусловить поведение испытуемых и даже исказить их реакцию. Внимательный ученый должен попытаться свести к минимуму источники ошибок. Значительную проблему могут представлять мотивы испытуемого в экспериментальной ситуации. Однако отметим, что в основном мотивы, искажающие поведение, работают против исследователя агрессии. Во многих примерах впечатляющие результаты лабораторных исследований были получены именно вопреки осведомленности испытуемых об интересе к их агрессивности, а не благодаря ей.

РЕЗЮМЕ

Так как многие идеи, изложенные в этой книге, основываются на лабораторных экспериментах, в данной главе я изложил некоторые pro и contra лабораторных исследований в сфере социальной психологии, и в особенности в экспериментах, посвященных изучению агрессии. Большинство экспериментов в данной области использовали процедуру с применением машины агрессии Басса, но применялись и другие методы. Возникает законный вопрос о том, имеют ли что-то общее между собой различные методы измерения агрессии. Однако, как показывает недавний статистический анализ результатов исследований, по большей части индикаторы гипотетической лабораторной агрессии действительно отражают силу агрессивных тенденций.

Обращаясь к вопросу валидности лабораторных измерений, отмечу отличия, проводимые психологами между очевидной валидностью, конструктной валидностью и критериально-связанной валидностью. Доказательства, представленные в этой главе, показывают, что, несмотря па то что поведение в условиях лаборатории может и не напоминать «реальную» агрессию (то есть эти измерения демонстрируют низкую степень очевидной валидности), в целом они обладают конструктной валидностью (то есть поведение испытуемых в лабораторных условиях напоминает их обычные агрессивные поступки). В работах по этой тематике данные экспериментов обладают и критериальной валидностью (то есть они имеют отношение к какому-то определенному критерию, в данном случае — к агрессивности в реальной обстановке). Что касается поведения в условиях лаборатории, то важно отметить его значение для испытуемого (то есть отражает ли оно стремление испытуемого причинить другому человеку боль), а не физическое проявление агрессии.

Критики указывали на недостаточную репрезентативность лабораторной ситуации и испытуемых, утверждая, что поведение студентов университета в помещении лаборатории почти ничего не объясняет в поведении большинства людей в обычной жизни. Отвечая на это возражение, замечу, что цель эксперимента — проверить каузальную гипотезу, поэтому при проведении опытов особенное значение имеет экспериментальный контроль, а не репрезентативность испытуемых или ситуаций. С другой стороны, однако, так как лабораторные испытуемые и ситуации чаще всего не отражают реальных людей и естественные ситуации, их нельзя применять для оценки величины или частоты данных явлений в реальной жизни.

Последняя проблема, рассматривавшаяся в данной главе, относится к влиянию артефактов, которые могут исказить поведение испытуемых в лаборатории. Я настаиваю на том, что критические замечания по поводу данных лабораторных экспериментов, якобы полученных в результате стремления испытуемого выполнить требования исследователя, сильно преувеличены. Доводы в пользу такой критики сомнительны, есть очень мало свидетельств о том, что предполагаемое выполнение требований действительно может исказить общую картину эксперимента. Мои аргументы подтверждает тестирование в эксперименте с влиянием оружия. Но, сводя к минимуму значение проблемы выполнения требований, я признаю, что важным артефактом является опасение оценки. Многие испытуемые в экспериментах действительно пытаются произвести на исследователей хорошее впечатление и сдерживают свои социально неодобряемые тенденции. Это означает, что позитивные результаты лабораторных опытов с агрессией получены вопреки подозрительности испытуемых и их предположений о реальных целях исследователей, а не благодаря этим догадкам.

Глава 14. ЗАКЛЮЧЕНИЕ НЕКОТОРЫЕ ПОЛУЧЕННЫЕ УРОКИ

Различные виды агрессии: инструментальная и эмоциональная агрессия. Неизбежно ли насилие? Факторы риска. Контроль насилия.

Разработки и теоретические выводы, изложенные мной в данной книге, ведут к очень существенным допущениям. Цель настоящей главы — оговорить данные предположения, а также подвести итог основным вопросам, обсуждавшимся мной, и выдвинуть гипотезы о факторах, влияющих на эмоциональную реакцию людей вообще и на агрессивное поведение, в частности.

РАЗЛИЧНЫЕ ВИДЫ АГРЕССИИ: ИНСТРУМЕНТАЛЬНАЯ И ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ

Одна из моих основных тем — это разнообразие видов агрессии. Попытки причинить боль или уничтожить других людей происходят неодинаково и вызваны разными биологическими и психологическими процессами, хотя всякая агрессия направлена на умышленное причинение боли другому человеку. Ученые, занимающиеся исследованиями процессов, участвующих в выработке агрессии, не всегда единодушны в определении основных видов агрессии.

Существует тем не менее хороший способ разграничения инструментальной и аффективной, или эмоциональной, агрессии. Нападения и насилие, совершаемое человеком в надежде достичь отличную от причинения ущерба цель — например, получить деньги, социальный статус, подтвердить идентичность своего «я» или выйти из неприятной ситуации, — во многом отличны от насилия, вызванного эмоциональным возбуждением. Важно разграничить эти два вида насилия, оба из которых вносят свою лепту в страдания и горе, присутствующие в обществе, и рвут ткань нормальных социальных отношений. Тем не менее, рискуя принизить роль инструментальной агрессии, в этой книге я сосредоточил свое внимание на насилии, мотивированном сильными чувствами.

Многие социологи отказываются признать разницу между инструментальной и эмоциональной агрессией. Довольно часто это случается из-за того, что их собственные теории человеческого поведения оказываются несостоятельными, когда требуется охарактеризовать невольные или автоматические аспекты поведения эмоционального. Некоторые исследователи человеческого поведения безусловно согласны с Зигмундом Фрейдом и другими теоретиками психодинамической ориентации, когда утверждают, что любое поведение мотивировано. Для них каждое действие или, по крайней мере, каждый социально значимый акт сопряжены с достижением какой-либо цели: агрессоры не просто причиняют боль или убивают. Социологи, поддерживающие эту позицию, верят, что их главная задача — выявить скрытые цели, подталкивающие людей к нападению на других. Они хотят узнать, что еще имеет значение, кроме причинения боли или уничтожения, — что же нападающие «действительно» хотят сделать.

Другие исследователи иначе формулируют свои доводы, однако подтекст их предположений очень похож. Они любят говорить о том, что поведение определяется главным образом побудительными мотивами, вознаграждениями, которых ожидает человек за совершение тех или иных действий. С этой точки зрения ребенок, который бьет свою сестру, муж, оскорбляющий или наносящий удары жене, грабитель, убивающий свою жертву, — все они действуют одинаково, так как считают, что подобное поведение принесет им какую-то пользу. Эти исследователи стремятся определить, какие побудительные мотивы скрываются за агрессивностью, и выясняют, как действуют эти ожидаемые выгоды.

Мое предположение состоит в том, что отказ признать импульсивную и зачастую бездумную природу эмоциональной агрессии имеет еще одну причину, помимо приверженности ученых специфической психологической теории, — фрейдистской, бихевиористской или когнитивной. Многие социологи ищут скрытую цель в любом агрессивном поведении, так как они хотят увериться в том, что люди по большей части рациональны — имеется в виду, что не все действия обязательно основаны на сознательно принятых решениях, но что все имеют смысл с точки зрения того, кто их совершает. Для этих социологов отрицать существование основного мотива агрессии было бы тем же самым, что и незаслуженно унижать агрессоров да, пожалуй, и все человечество. Конечно, как они сами и утверждают, люди должны быть не просто бездумными роботами или животными. Даже убийца, неважно, насколько он груб и жесток, должен думать о том, что он делал и почему, и должен был совершать насилие по причине, которая имела для него смысл.

Как я понимаю, все же настаивать на базовой рациональности любого значимого человеческого поведения — значит не видеть его удивительно сложной и разнообразной природы. Мысли и подсчеты, анализ затрат и выгод, который мы делаем, по большей части действительно регулируют наши действия, но не всегда. Порой мы можем быть чрезвычайно эмоциональны — охвачены чувствами и эмоциональными импульсами данного момента. Мы многогранны, мы — существа «со множеством красок», отрицать нашу эмоциональность — значит отрицать часть нашей человечности.

Теперь, когда я определил свою позицию, напомню, каким образом, по моему мнению, действуют механизмы эмоциональной агрессии.

Разграничивая инструментальную и эмоциональную агрессию, я не имею в виду, что насилие, мотивированное эмоциональным порывом, бесцельно. Такие действия на самом деле имеют цель: причинить боль жертве (или, в более крайних случаях, убить). Мое убеждение состоит в том, что причинение вреда или уничтожение — главная цель эмоциональной агрессии даже в том случае, когда остальные цели тоже можно идентифицировать. Испытуемые в лаборатории, причиняющие электрошоком боль «другому студенту», могут хотеть выполнить указания экспериментатора. Но, несмотря на то что их спровоцировали, они все-таки в первую очередь желают причинить другому боль. Сходным образом, охваченная яростью жена, стреляющая в своего жестокого мужа, вероятно, хочет заставить его прекратить ее избивать, и в то же время она хочет сделать ему больно.

Я считаю также, что степень и сила эмоционального насилия во многом определяется интенсивностью внутреннего возбуждения агрессора; как я уже предполагал, внутренняя стимуляция подталкивает человека к нападению, часто в совершенно бездумной манере. Взбешенная жена не рассчитывает, каковы будут долгосрочные затраты и выгоды. Она знает только то, что хочет ранить (или, может быть, даже убить) своего мучителя, и, когда набрасывается на него, ее действия вызваны сильным внутренним возбуждением.

Это не означает, что все эмоциональные нападения обязательно несдержанны. Запреты, по крайней мере частично, могут блокировать стимулированное нападение в том случае, если человек хорошо понимает, что проявлять агрессию — плохо или что она может повлечь за собой наказание. Мать, рассердившаяся на дочь за то, что та ее не слушается, может не задумываясь накричать на нее или даже шлепнуть. Все же мало кто из взрослых пинают своих детей ногами или бьют их дубинками. Большинство запретов против агрессии до некоторой степени активизируются, даже когда люди впадают в ярость, и эти запреты удерживают их от причинения серьезного вреда. Чем сильнее возбужден человек, тем слабее активизация этих относительно автоматических преград и тем меньше их эффективность. По той же логике чем сильнее обычные сдерживающие агрессию ограничения, тем менее вероятно, что какая бы то ни было степень возбуждения побудит мужчину или женщину к неконтролируемой вспышке насилия. Я еще вернусь в данной главе к теме самоограничений.

НЕИЗБЕЖНО ЛИ НАСИЛИЕ?

Пожалуй, трудно или даже невозможно целиком исключить насилие из социальной жизни. Вовсе не потому, что человеческие существа от природы злы или обладают врожденным желанием убивать и уничтожать. Есть ясные и неоспоримые доказательства того, что агрессивного инстинкта, предполагаемого Зигмундом Фрейдом, Конрадом Лоренцом и другими теоретиками, в действительности не существует. Но следует признать, что какой-то уровень насилия всегда будет составной частью человеческой жизни по крайней мере по двум причинам: во-первых, потому, что люди слишком быстро понимают, что время от времени агрессия вознаграждается; и во-вторых, если я прав относительно негативного аффекта — заранее запрограммированного у человека побуждения к эмоциональной агрессии, — то тогда никто не может быть застрахован от горя и страдания.

Мы склонны использовать агрессивную тактику в той степени, в какой она представляется нам результативной. Удивительно не то, как мы учимся использовать агрессию инструментально, а как порой точно люди понимают, что нападать на других может быть выгодно. Например, многие из нас знают из своего детства, что иногда нападение помогает прекратить досадные и неприятные приставания других людей. Наши родители, вероятно, давали нам нагоняй или запрещали бить досаждавших нам сверстников, однако мы то и дело видели, что наша агрессия достигает цели — что она прекратила беспокойство, по крайней мере на время. Так мы узнавали, что агрессия иногда действительно вознаграждается и прекращает или снижает беспокойство. Помимо этого, эмоционально возбужденные агрессоры вознаграждаются болью и несчастьем жертвы. Брат, рассердившийся на сестру, чувствует удовлетворение, когда видит, что она плачет после того, как он ее ударил. А если этих мотивов недостаточно, вспомните хотя бы, как часто взрослые усиливают агрессивность своих детей, когда сами кричат и каким-то образом проявляют гнев, давая таким образом детям возможность подражать себе.

В описанных мною случаях вознаграждаются собственные действия агрессоров, однако эта награда может усилить агрессивную тенденцию, даже когда мы видим, как агрессию совершает кто-то другой. В нескольких главах я отмечал, что порой мы выражаем благосклонное отношение к агрессии, когда просто присутствуем и наблюдаем, как агрессоры берут то, что им нужно с помощью угроз, оскорблений или нанесения ударов другим людям.

Все это означает, что мы можем рассматривать выгоды агрессии с разных сторон. Благоприятный исход — когда мы сами получаем желаемый результат или видим, как это делают другие, — может усилить вероятность того, что если представится возможность и наши внутренние запреты ослабнут, то в будущем мы нападем на кого-то вербально или физически.

Не забывайте, однако, что агрессия производится не только в надежде на внешние блага. Она может быть также стимулирована негативными чувствами. В данной связи вспомним многочисленные неприятные ситуации, вызывающие гнев, враждебность и даже насилие при стечении неблагоприятных обстоятельств. Например, ситуации, когда люди испытывают фрустрацию, экономический стресс, воздействие высокой температуры, влияние загрязнения атмосферы, скверные запахи, переживают печальные события. Несмотря на то что мысли человека могут модифицировать или даже подавлять гневное или агрессивное эмоциональное состояние, вызванное негативными чувствами, такое воздействие более высокого порядка не всегда результативно. Мы можем быть поставлены ситуацией в тупик или настолько охвачены интенсивными неприятными ощущениями, что не будем учитывать всю имеющуюся у нас информацию. Мы, вероятно, проигнорируем причины наших плохих чувств или даже не сделаем попытки продумать наиболее подходящий для данной ситуации способ поведения. Вследствие этого негативные чувства могут привести нас к импульсивным враждебным действиям или проявлениям агрессии. Несмотря на то, что если мы хорошо подумаем, то можем регулировать и изменять влияние негативного опыта на свое поведение, мы отнюдь не всегда размышляем о том, как же нам следует поступить.

Информация также может вызывать агрессию. Нам в голову могут приходить враждебные мысли, а агрессивные склонности, во всяком случае на короткий период времени, могут быть активизированы, когда люди просто видят или слышат о чем-то, имеющем агрессивное значение. Самые разнообразные объекты и инциденты (пистолеты, ножи, зрелище или звук драки, истории о жестоких преступлениях, атлетические состязания, истолкованные как агрессивные стычки, военные репортажи), — все это может ассоциироваться с агрессией и вызвать у нас вспышки враждебных чувств и агрессивные импульсы.

Когда столько различных факторов способствуют проявлению агрессии, разве представляется хоть малейшая возможность исключить насилие в современном обществе?

ФАКТОРЫ РИСКА

Хотя я полагаю, что фактически невозможно избежать или полностью исключить все факторы, влияющие на возникновение агрессии, я не имею в виду, что эти влияния всегда очень сильны или что каждый из этих факторов обязательно порождает открытое насилие. Рассмотрим роль бедности в преступлениях, связанных с насилием. Есть достаточно много свидетельств, подтверждающих, что экономическая депривация способствует семейным конфликтам, нападкам на детей и убийствам. Несмотря на эти данные, политики-консерваторы, выступающие против социальных программ, с давних пор отрицают тот факт, что бедность взращивает преступления. Так, недавно архиепископ Кентерберийский вызвал раздражение консервативной партии Великобритании, когда причиной серьезных беспорядков на севере Англии назвал высокий уровень безработицы и экономические трудности. Выдающийся политик-консерватор отверг интерпретацию архиепископа, заметив, что бедняки — прихожане церкви проявляли меньшую склонность к беспорядкам или воровству, чем такие же бедняки, не посещающие церковь. Это означало, настаивал он, что как раз упадок морали, а не бедность, привел к преступлениям и насилию.

Большинство социологов скажут, пожалуй, что этот политик упрощает или что он рассуждал с ригористической точки зрения, высказывая только «да» и «нет». Ни один серьезный исследователь на самом деле не верит, что экономические лишения сами по себе неизбежно приводят к нарушению закона. Скорее, если придерживаться хода мыслей, развиваемых мной в этой книге, лучше сказать, что бедность является фактором риска, условием, которое повышает вероятность антисоциального поведения, но не обязательно его порождает. Аналогично, курение сигарет не всегда ведет к раку легких и болезням сердца, однако заядлые курильщики серьезно рискуют заболеть.

Такова перспектива, в которой нужно учитывать все условия, вызывающие насилие. Когда люди испытывают разочарование или видят оружие, то они совсем не обязательно стремятся нападать на других. Очень мало заядлых кинозрителей становятся агрессивными, просмотрев фильм со сценами насилия. Люди, подвергающиеся воздействию очень жаркой погоды, не всегда приходят в ярость и грабят или сжигают магазины по соседству. Многие бедняки не нарушают законы. Однако, как демонстрирует процитированное в этой книге исследование, каждый из этих факторов увеличивает возможность проявления агрессии. Вероятность того, что какой-то один фактор породит в данной ситуации вспышку насилия, чрезвычайно мала. Очевидно, должно присутствовать несколько условий, чтобы они привели к открытому нападению, точно так же как курильщик не заболеет раком легких, если он или она не, обладает соответствующей предрасположенностью или определенными особенностями физиологии. Тем не менее важно знать индивидуальные факторы риска, так как каждый из них увеличивает вероятность нежелательного исхода.

Более того, хотя каждый фактор риска создает очень незначительное увеличение вероятности насилия, но когда слой населения, испытывающий влияние данного фактора, достаточно широк, то под его воздействие может подпасть очень значительное число людей. Скажем, на территории города, штата, всей страны бедняки чаще становятся нарушителями закона и чаще нападают друг на друга, чем экономически более благополучные и обеспеченные граждане. Сходным образом, хотя существует только очень небольшая вероятность, что человек, смотревший данный фильм, ударит кого-нибудь кулаком в нос, после того как увидел жестокую сцену, но ведь зрителей были миллионы и, возможно, в стране произойдет на несколько сотен актов насилия больше, чем в том случае, если бы этот фильм не демонстрировался. Власти не могут конфисковать все оружие в Соединенных Штатах, даже если бы они хотели это сделать, однако свободная продажа разного рода оружия несомненно означает, что каждый год в Соединенных Штатах погибают сотни людей, которые в другом случае не были бы убиты.

В целом, когда мы говорим об условиях, способствующих агрессивному поведению, я бы рекомендовал рассуждать о возможностях. Фактически общество только выиграет, если всегда будет учитывать возможные перспективы в таких сферах жизни, как бизнес и коммерция, естественные науки, технология, образование, политика и социальные науки. Чтобы принять наилучшее решение в любой из данных областей, необходимо учесть возможные события, которые могут иметь место, а могут и не произойти. При учете этих возможностей надо основываться на имеющемся знании и информации, оценивать вероятность (большая, средняя, минимальная) того, что данное событие в действительности произойдет. Даже при этом конечная оценка может быть только вероятностной, а не определенной. Именно таким образом исследование, рассмотренное в данной книге, позволяет нам с хорошей долей вероятности оценить условия, способствующие агрессии.

КОНТРОЛЬ НАСИЛИЯ

Хотя невероятно, что человечество когда-либо сотрет насилие с лица земли, но мы можем предпринять кое-какие шаги для снижения шансов нападения или проявления злобы среди людей. Очевидно, одним из таких шагов могло бы быть сокращение числа вызывающих агрессию стимулов. Точно так же очевидно и то, что в свободном обществе это крайне трудно осуществить. Даже если оставить в стороне запутанные вопросы конституции, то и на социальном уровне этот шаг был бы достаточно противоречивым. Довольно многим людям нравится смотреть жестокие фильмы, другие полагают, что смогут защититься от опасных незваных гостей, если у них дома есть револьвер. Тем не менее Соединенным Штатам следовало бы хорошо оценить возможные социальные блага и затраты, связанные со свободным просмотром сцен насилия на теле- и киноэкранах, и затраты, связанные с разрешением неограниченной продажи оружия во многих районах страны. Стоит ли удовольствие, которое получают некоторые люди от зрелища, как актеры стреляют, закалывают, пинают, толкают и убивают друг друга, того, что в стране происходит «лишняя» сотня жестоких инцидентов, подчас очень серьезных или даже фатальных? Важнее ли ощущение безопасности (или чувство мужественности и силы), получаемое некоторыми людьми от ношения оружия, тех сотен жизней, которые это оружие каждый год уносит? Политики и граждане, вместо того чтобы избегать этих вопросов, должны ответить на них и принять взвешенное решение.

Даже если общество ничего не делает, чтобы сократить численность демонстраций фильмов со сценами насилия по телевизору и описаний агрессии на страницах печати, их можно ослабить. Как я отмечал в главе 7 «Насилие в масс-медиа», эффект, производимый на людей чьим-то зверским поведением, во многом зависит от их мыслей об увиденном. Родители, преподаватели, другие авторитетные фигуры и средства массовой информации могли бы помочь сформировать отношение зрителей к кинокартине. По меньшей мере, они должны напоминать детям и публике в целом, что агрессия социально нежелательна даже тогда, когда герой киноленты побивает «плохих парней».

Можно было бы также предпринять шаги, чтобы снизить возбуждающее воздействие неприятных событий. Даже если человеческие существа генетически предрасположены к злости и агрессии, когда испытывают негативные чувства, они могут научиться не вести себя агрессивно после того, как с ними происходят неприятные события, вызывающие отрицательные эмоции. Тут родители и преподаватели также могут принимать активное участие. Они могут учить своих подопечных, что агрессия не вознаграждается, что можно справиться с жизненными трудностями в конструктивной и неагрессивной манере. Люди должны понимать и то, что им необязательно «освобождаться» от предположительно накопившихся у них импульсов, воображая или совершая агрессивные поступки, и что в конечном итоге драка скорее всего увеличит, а не уменьшит вероятность следующего конфликта.

Мое особое внимание к избеганию агрессивного поведения и вызывающих агрессию событий не означает, что мы должны делать вид, будто дела в нашем мире обстоят просто отлично. Я не призываю к отрицанию конфликтов и страданий. Наоборот, как я писал в главе 11 «Психологические процедуры контролирования агрессии», хотя я и считаю, что люди сами создают себе проблемы, когда грустят о своих трудностях и перенесенных ими несправедливостях, но в то же время думаю, что человеку, серьезно расходящемуся с кем-либо во мнениях или испытавшему трагедию или разочарование, лучше рассказать другим, значительным для него людям о своей жизни, неприятных событиях и сопутствующих чувствах. В целом я за более полную коммуникацию, против скрытности. Однако коммуникация не должна сопровождаться бредом или проповедью, она должна включать передачу информации, а не открытое выражение враждебности и ненависти.

В общих чертах рекомендуемые мной процедуры требуют когнитивных изменений и более строгих запретов или самоограничений, играющих большую роль в снижении агрессивности.

Как мне кажется, специалисты по психическому здоровью, интересующиеся контролированием агрессии, не всегда уделяют должное внимание важности сдерживающих механизмов. Этот вопрос подробно обсуждался в главе 4 «Мышление, и не только» и в главе 5 «Идентификация склонности к насилию». Некоторые именитые теоретики обращают внимание на психологические процессы, помогающие вызвать агрессию, и пренебрегают процессами, участвующими в ее сдерживании. Такое пренебрежение губительно, так как относительно узкая группа людей несет ответственность за непропорционально большую долю серьезных актов насилия, совершающихся в нашем обществе. Многим из этих весьма агрессивных личностей не хватает самоконтроля. Они, вероятно, больше других склонны видеть угрозу в окружающем их мире и охотнее приписывают злобные намерения тем, кто им мешает. Но они часто не в состоянии сдерживать свои эмоциональные импульсы, так что порой выходят из себя, даже когда есть все основания полагать, что их агрессия будет наказана.

Что надо делать с такими необычайно жестокими людьми? Данные, приведенные в главе 10 «Наказание и общественный контроль» и главе 11 «Психологические процедуры контролирования агрессии», не дают оснований для оптимизма в отношении реабилитации агрессивных людей. Угроза наказания кажется малоэффективной в качестве способа удержать их от совершения жестоких преступлений, отчасти потому, что они полагают (иногда оправданно), что обстоятельства благоприятны и проступки сойдут с рук, а главным образом угрозы оказываются неэффективными из-за эмоциональной реактивности таких людей. Даже возможность высшей меры наказания не способна их удержать. По имеющимся данным, особо опасные преступники тоже не имеют хороших перспектив реабилитации. Недавние исследования показали, что некоторые виды психологического воздействия могут принести пользу юным преступникам, однако нет никаких доводов в пользу того, что есть возможность подействовать на крайне опасных, склонных к насилию взрослых. По моему мнению, система уголовного права в США обычно обрекает на тюрьму слишком большое количество людей, и они отбывают за решеткой чересчур долгий срок. Слишком много видов преступлений считаются уголовно наказуемыми. Тем не менее пребывание в тюрьме — единственное решение, которое общество может принять в отношении особенно жестоких людей. Стремление социологов понять причины поведения этих людей не означает, что общество должно терпеть опасное антисоциальное поведение.

Список литературы

---

^[1] См., например: Deffenbacher (1988); Hazaleus & Deffenbacher (1986); Goldstein, A. P. (1988).