Карен Хорни. Наши внутренние конфликты.
Конструктивная теория невроза
Издательство: Академический проект
2007 г.
Данная книга завершает серию работ по теории невроза и дает первое в мировой практике систематическое изложение теории невроза — причин невротических конфликтов, их развития и лечения. Развитая К. Хорни конструктивная теория невроза до сих пор остается непревзойденной по широте и глубине объяснения невротических конфликтов. Она включает исчерпывающую классификацию невротических типов личности; основных невротических влечений и их связь с базисным конфликтом; содержит анализ всех основных способов защиты и методов подлинного разрешения невротических конфликтов.
Предисловие
Эта книга посвящена достижениям психоанализа. Она выросла из личного опыта аналитической работы с пациентами и с самой собой. Хотя теория, которую она представляет, создавалась в течение нескольких лет, только после того как я взялась за подготовку серии лекций при содействии Американского института психоанализа, мои идеи окончательно кристаллизовались. Первая их часть, концентрирующаяся вокруг технических аспектов психоанализа, была опубликована под названием «Проблемы психоаналитической техники» (1943). Вторая их часть, относящаяся к обсуждаемым здесь проблемам, была опубликована в
Я надеюсь, что эта книга окажется полезной психоаналитикам, серьезно заинтересованным в развитии нашей теории и терапии. Я также надеюсь, что представленные здесь идеи они не только донесут до своих пациентов, но и применят их также к самим себе. Прогресс в психоанализе может быть достигнут только упорным трудом, включая работу над самими собой и собственными проблемами. Если же мы останемся статичными и неспособными к изменению, то наши теории обречены на бесплодие и догматизм.
Тем не менее я убеждена, что любая книга, выходящая за пределы обсуждения чисто технических вопросов психоанализа или за пределы абстрактной психоаналитической теории, должна быть полезна также всем тем, кто хочет познать самих себя и кто не отказался от борьбы за свой собственный прогресс. Большинство из нас, живущих в этой сложной цивилизации, поражены описанными в этой книге конфликтами и нуждаются в нашей помощи. Хотя серьезные неврозы должны лечить специалисты, я все же убеждена, что при должном усилии мы сами можем пройти долгий путь распутывания наших собственных конфликтов.
Моя первая благодарность относится к моим пациентам, совместная работа с которыми позволила мне лучше понять природу невроза. Я также нахожусь в долгу перед моими коллегами, чья заинтересованность и сочувственное отношение поддержали мою работу. Я имею в виду не только моих более зрелых коллег, но и более юных сотрудников, проходивших обучение в нашем институте, критические дискуссии с которыми были стимулирующими и плодотворными.
Я хочу упомянуть трех человек, не имеющих отношения к психоанализу, каждый из которых по-своему помог мне в этой работе. Это д-р Элвин Джонсон, предоставивший мне возможность выступить с моими идеями в Новой школе социальных исследований в то время, когда классический фрейдовский анализ был единственной признанной школой психоаналитической теории и практики. Особо я обязана Клэр Майер, декану отделения философии и гуманитарных наук Новой школы социальных исследований. Год за годом ее постоянный личный интерес поощрял меня предлагать для обсуждения любые новые открытия из моей аналитической работы. Я обязана также моему издателю В.В. Нортону, чьи полезные советы позволили значительно улучшить мои книги. Последнюю, но не меньшую благодарность я хочу выразить Минетте Кун, которая в огромной степени помогла мне улучшить расположение материала и более ясно сформулировать свои идеи.
Карен Хорни.
Введение
Каким бы ни был отправной пункт анализа и как бы извилиста ни была дорога, мы обязательно достигаем некоторого расстройства личности в качестве источника психического заболевания. Об этом психологическом открытии, как и о всяком другом, можно сказать лишь то, что в действительности оно представляет сделанное заново открытие. Поэты и философы всех времен знали, что не спокойная, уравновешенная личность, а человек, раздираемый внутренними конфликтами, становится жертвой психического расстройства. В современной терминологии этот вывод звучит так: «Каждый невроз, безотносительно к своей симптоматике, является неврозом характера личности». Следовательно, наши усилия в теории и терапии должны быть прямо направлены к более глубокому пониманию структуры характера невротика.
Фактически во всех отношениях выдающаяся пионерская работа Фрейда чрезвычайно близка к формулировке понятия структуры характера невротика, хотя его генетический подход не позволил ему точно его сформулировать. Но те, кто продолжил и развил вклад Фрейда — в особенности Франц Александер, Отто Ранк, Вильгельм Райх и Гарольд Шульц-Хенке, — определили данное понятие более четко. Однако между ними нет согласия относительно точной природы и динамики структуры характера невротика.
Моя личная отправная точка была другой. Утверждения Фрейда о женской психологии побудили меня к размышлению о роли культурных факторов. Их влияние на наши представления о мужском и женском было очевидным, но точно так же как было очевидным для меня, что Фрейд пришел и к ошибочным выводам, потому что не придал культурным факторам никакого значения. Мой интерес к этой теме формировался в течение пятнадцати лет. Частично этому способствовал Эрих Фромм, который благодаря своему глубокому знанию как социологии, так и психоанализа сделал более ясным мое понимание значения той роли социальных факторов, которую они играют помимо женской психологии. Мои впечатления подтвердились, когда я прибыла в
______________
Главным тезисом этой книги было утверждение, что неврозы порождаются культурными факторами или, более точно, что неврозы возникают из-за расстройств в человеческих отношениях.
В течение многих лет, еще до того как я начала работу над Невротической личностью, я отстаивала иную исследовательскую позицию, которая следовала логически из моей более ранней гипотезы. Эта гипотеза была связана с вопросом о движущих силах невроза. Фрейд был первым, кто указал на то, что этими силами являются компульсивные влечения. Он считал их инстинктивными по своей природе, направленными на достижение удовлетворения и нетерпимыми к фрустрации. Следовательно, он был убежден, что они не имеют отношения к неврозам, а действуют во всех человеческих существах. Однако если неврозы представляли следствие нарушений человеческих отношений, то утверждение Фрейда не могло быть истинным. Кратко говоря, достигнутые мною результаты в этот период были таковы. Компульсивные влечения являются специфически невротическими; они порождаются чувствами изоляции, беспомощности, страха, враждебности и представляют способы противостояния миру вопреки содержанию этих чувств; они направлены в первую очередь не на удовлетворение, а на достижение состояния безопасности; их компульсивный характер вызван тревогой, скрытно прячущейся за ними.
Два из этих влечений — невротически страстные желания любви и власти — резко выделялись по способности приносить облегчение и были детально проанализированы в Невротической личности.
Сохраняя то, что я считала принципиальным в учении Фрейда, в то же время я понимала, что мой поиск лучшего объяснения увел меня в направлении, отличающемся от фрейдовского. Если столько факторов, которые Фрейд считал инстинктивными, культурно обусловлены, если так много того, что Фрейд считал либидным, было невротической потребностью в любви, спровоцированной тревогой и стремящейся к чувству безопасности с другими, тогда теория либидо больше не казалась незыблемой. Детский опыт оставался важным фактором, но влияние, которое он оказывал на нашу жизнь, предстало в новом свете. Другие теоретические отличия также были неотвратимыми. В результате возникла необходимость разобраться, в каком отношении к Фрейду я нахожусь. Результатом этого прояснения стали Новые пути психоанализа.
Между тем мой поиск движущих сил невроза продолжался. Я назвала компульсивные влечения невротическими наклонностями и описала десять из них в моей следующей книге. К тому времени я также поняла, что структура характера невротика играет центральную роль. В то время я представляла это в виде макрокосма, образованного многими микрокосмами, взаимодействующими друг с другом. В ядре каждого микрокосма содержалась невротическая наклонность. Эта теория невроза имела и практическое приложение. Если первоначально психоанализ не касался связи наших настоящих трудностей с нашим прошлым опытом, а скорее зависел от объяснения взаимодействия сил в нашей действующей личности, то осознание и изменение нас самих с незначительной помощью эксперта или даже без нее было вполне доступно. Но с учетом широкого распространения потребности в психотерапии и ее фактической недостаточности, по-видимому, только самоанализ давал надежду удовлетворить эту жизненно важную потребность. Поскольку значительная часть новой книги касалась возможностей, ограничений и способов анализа самих себя, я назвала ее Самоанализ1.
____________
Однако я не была удовлетворена своим представлением об индивидуальных наклонностях. Сами наклонности были тщательно описаны, но меня преследовало ощущение, что при простом перечислении они выглядят слишком изолированными друг от друга. Я смогла понять, что невротическая потребность в любви, компульсивная скромность и потребность в «партнере» связаны в одно целое. То, чего я не понимала, это то, что все вместе они выражали базисный аттитюд к другим и самим себе, а также конкретную философию жизни. Эти наклонности представляют ядра того общего аттитюда, который я теперь называю «движение к людям». Я понимала также, что компульсивное желание власти и престижа и невротическая амбиция имеют нечто общее. Они образуют, грубо говоря, факторы того, что я буду называть «движением против людей». Но потребность в восхищении и влечение к совершенству, хотя и обладали всеми признаками невротических наклонностей и влияли на отношение невротика к другим, казались связанными в первую очередь с отношением невротика к самому себе. Кроме того, потребность в эксплуатации представлялась менее существенной, чем потребность в любви или во власти; она выглядела менее глубокой, чем указанные выше, как если бы была не самостоятельным фактором, а частью некоторого большего целого. Мои сомнения позже подтвердились. В последующем центр моих интересов сместился к выяснению роли конфликтов в неврозе. Я утверждала в «Невротической личности», что невроз возникает вследствие столкновения дивергентных невротических влечений. В «Самоанализе» я указала на то, что невротические влечения не только усиливают, но и порождают конфликты. Тем не менее конфликты представляли для меня побочный интерес. Фрейд все больше осознавал значение внутренних конфликтов, однако он рассматривал их как битву между вытесненными и вытесняющими силами. Конфликты, которые я начала рассматривать, были другого рода. Они порождались противоречивыми множествами невротических влечений.
И хотя первоначально конфликты связывались с противоречивыми аттитюдами к другим, со временем в число их причин были включены противоречивые аттитюды к самому себе, противоречивые качества и противоречивые множества ценностей.
Повышенное внимание к наблюдению открыло мне глаза на значение таких конфликтов. То, что меня поразило с самого начала, так это слепота пациентов в отношении своих внутренних противоречий, очевидных для всех окружающих. Когда я указывала на такие противоречия, пациенты становились уклончивыми и, казалось, теряли интерес к продолжению анализа. После неоднократных экспериментов подобного рода я поняла, что уклончивость выражает глубокую неприязнь к признанию этих противоречий. Наконец, панические реакции на внезапное осознание конфликтов показали мне, что я работаю с динамитом. Пациенты имели хорошее основание всеми способами избегать подобных конфликтов: они боялись той силы, которая разрывала их на части.
Затем я начала осознавать, какое поразительное количество энергии и ума вкладывалось в отчаянные попытки «решить» конфликты или, более точно, отвергнуть их существование и создать искусственную гармонию. Я наблюдала четыре основные попытки решения конфликтов примерно в том же порядке, в котором они описаны в этой книге. Первая состояла в том, чтобы принизить значение одного из конфликтующих влечений и возвысить значение ему противоположного. Вторая состояла в том, чтобы «двигаться от людей». Функция невротического обособления предстала теперь в новом свете. Обособление было частью базисного конфликта, т. е. являлось одним из конфликтующих аттитюдов к другим; но оно также представляло попытку решения конфликта, поскольку сохранение эмоциональной дистанции между «Я» и другими нейтрализует конфликт. Третья попытка была другого рода. Невротик, вместо движения от других, двигался от самого себя. Его подлинное целостное «Я» переставало отчасти быть для него реальным. На месте реального «Я» невротик создавал идеализированный образ самого себя, в котором конфликтующие стороны настолько видоизменялись, что больше не казались таковыми, а выглядели разными сторонами богатой личности. Такое объяснение помогло понять множество невротических проблем, которые до сих пор были за пределами нашего понимания и тем самым нашей терапии. Оно также прояснило естественную связь двух невротических влечений, которая ранее казалась невозможной. Потребность в совершенстве теперь выглядела как попытка достигнуть соответствия со своим идеализированным образом; желание быть предметом восхищения можно рассматривать как потребность пациента иметь внешнее подтверждение того, что он действительно соответствует своему идеализированному образу. И чем дальше образ был удален от реальности, тем более ненасытным было это желание. Из всех попыток решения конфликта идеализированный образ, вероятно, является самым важным из-за своего долговременного воздействия на личность в целом. Идеализированный образ порождает новый внутренний раскол личности и поэтому требует организации новых защитных мер. Четвертая попытка связана в основном с устранением указанного раскола, но она помогает облегчить решение и других конфликтов. Посредством того, что я называю экстернализацией, внутренние процессы ощущаются как протекающие вне «Я». Если идеализированный образ означает шаг в сторону от действительного «Я», то экстернализация представляет еще более радикальное расхождение. Она порождает новые конфликты или значительно обостряет исходный конфликт — между «Я» и внешним миром.
Я остановилась на этих четырех способах решения конфликта частично оттого, что они, как можно заметить, регулярно наблюдаются во всех неврозах, хотя и в разной степени, и частично потому, что они порождают резкие изменения личности. Но эти способы никоим образом не являются единственными. Менее важными оказываются такие стратегии, как деспотическая справедливость, чьей главной функцией является подавление всех внутренних сомнений; жесткий самоконтроль, который посредством невероятной силы воли сдерживает разрываемую личность от полного распада; и цинизм, который, пренебрежительно относясь ко всем ценностям, исключает все конфликты, порожденные несовместимостью идеалов.
Между тем для меня становились все более ясными следствия всех этих неразрешенных конфликтов. Я наблюдала разнообразные страхи, которые порождались на совершенно пустом месте якобы из-за неотвратимого падения моральных устоев; глубокую беспомощность как следствие чувства безысходной запутанности.
Только после того, как я уяснила значение невротической беспомощности, стало, наконец, проясняться значение садистских наклонностей. Теперь я понимала, что они представляют попытку невротика, отчаявшегося когда-либо быть самим собой, восстановить целостность своей личности, начав жить жизнью другого. И всепожирающая страсть, которую часто можно наблюдать в садистских действиях, также вырастает из ненасытной потребности невротика в мстительном триумфе. Мне стало ясно тогда, что потребность в деструктивной эксплуатации фактически была не отдельной невротической наклонностью, а исключительно никогда не исчезающим выражением той всеобъемлющей целостности, которую за отсутствием более подходящего термина мы называем садизмом.
Так развивалась теория невроза, чей динамический центр образует базисный конфликт между аттитюдами «движение к людям», «движение против» и «движение от» людей. Из-за своего страха быть расколотым на части, с одной стороны, и необходимостью функционировать в качестве единой личности — с другой, невротик делает отчаянные попытки разрешить этот конфликт. Пока он способен создавать какое-то подобие искусственного равновесия, постоянно возникают новые конфликты и постоянно требуются все более новые средства для их нейтрализации. Каждый шаг в этой борьбе за единство личности делает невротика более враждебным, более беспомощным, более нерешительным, более отчужденным от самого себя и других, а ее результатом становится то, что препятствия, ответственные за конфликт, становятся еще более непреодолимыми, а их реальное устранение — все более недостижимым. Наконец, он теряет всякую надежду и может попытаться восстановить свою целостность с помощью садистских действий, которые, в свою очередь, увеличивают его беспомощность и порождают новые конфликты.
Сказанное представляет достаточно мрачную картину невротического развития и его результата — структуры невротического характера. Почему тем не менее я называю свою теорию конструктивной? В первую очередь потому, что она устраняет неоправданный оптимизм, что мы можем «лечить» неврозы абсурдно простыми средствами. Но отсюда не следует в такой же степени неоправданный пессимизм. Я называю эту теорию конструктивной, потому что она позволяет нам прежде всего понять и устранить невротическую беспомощность. В не меньшей степени я называю ее конструктивной, потому что вопреки своему акценту на серьезности невротических проблем она позволяет не только смягчать лежащие в их основе конфликты, но и разрешать их, и тем самым открывает возможность достигать реальной интеграции личности. Невротические конфликты нельзя разрешать рационально. Попытки невротика решить конфликт не только тщетны, но и опасны. Но эти конфликты могут быть разрешены посредством изменения тех внутренних условий, которые их вызвали. Любая добросовестно выполненная аналитическая работа изменяет эти условия и делает невротика менее беспомощным, менее нерешительным, менее враждебным и менее отчужденным от себя и от других.
Пессимизм Фрейда относительно неврозов и их лечения проистекал из его глубоко скрытого неверия в человеческую порядочность и развитие человека. «Человек, — утверждает Фрейд, — осужден на страдание или разрушение. Влечения, которые управляют им, можно только контролировать или, в лучшем случае, «сублимировать». Мое личное убеждение состоит в том, что человек обладает возможностью, как и желанием, развивать свои способности и становиться нормальным человеческим существом и что способности значительно сужаются, если отношение человека к другим и тем самым к самому себе нарушено и продолжает оставаться дезорганизованным. Я верю, что человек может изменяться и продолжает изменяться, пока живет. Это убеждение становилось тем сильнее, чем более глубоким становилось понимание природы неврозов.
Часть 1. Невротические конфликты и попытки их решения
Глава 1. Острота невротических конфликтов
Позвольте начать с утверждения: не только невротики имеют конфликты. Раньше или позже наши интересы, наши убеждения сталкиваются с интересами и убеждениями тех, кто окружает нас. А поскольку такие столкновения носят повседневный характер, внутренние конфликты составляют неотъемлемую часть всей человеческой жизни.
Действия животного в значительной степени определяются инстинктом. Его спаривание, забота о своем потомстве, поиски пищи, защитные действия против угрозы в большей или меньшей степени предписаны и находятся за пределами индивидуального решения. Наоборот, исключительным правом человека, как и его бременем, является способность делать выбор, необходимость принимать решения. Мы можем и обязаны выбирать между противоположными желаниями. Например, мы можем захотеть остаться одни и побыть с другом; в одно и то же время изучать медицину и музыку. Возможен также конфликт между желаниями и обязательствами: мы можем захотеть побыть с любимым человеком в то время, когда кто-нибудь находящийся в беде нуждается в нашей помощи. Мы можем разрываться между желанием соответствовать оценкам других и убеждением, что это могло бы вызвать о нас неблагоприятное мнение.
Наконец, возможен конфликт между двумя множествами ценностей, такой, например, когда мы убеждены, что необходимо согласиться на опасную работу в военное время, и одновременно убеждены, что обязаны выполнить долг перед своей семьей.
Вид, сфера действия и интенсивность таких конфликтов определяются большей частью той цивилизацией, в которой мы живем. Если цивилизация стабильна и традиции устойчивы, то разнообразие доступных нам выборов ограничено и диапазон возможных конфликтов между индивидами узок. Даже тогда, когда этих конфликтов в избытке. Верность чему-то одному может служить помехой чему-то другому; личные желания могут быть несовместимы с обязательствами перед группой. Но если цивилизация находится в состоянии быстрого изменения, когда принципиально противоречащие ценности и дивергентные способы жизни сосуществуют бок о бок, то выборы, которые должен делать индивид, многозначны и трудны. Индивид может соответствовать ожиданиям сообщества или быть инакомыслящим индивидуалистом, быть как все или жить в уединении, быть уважаемым или презираемым, верить в необходимость строгой дисциплины при воспитании детей или позволять им расти без сколько-нибудь заметного вмешательства; он может верить в различные моральные нормы для мужчин и женщин или полагать, что они должны быть одинаковыми, считать сексуальные отношения признаком внутренней близости людей или отделять их от проявлений любви; он может отстаивать расовую дискриминацию или стоять на точке зрения, что человеческие ценности не зависят от цвета кожи или формы носа, и т. д. и т. п.
Не приходится сомневаться, что выборы, подобные указанным, должны делать люди, живущие в нашей цивилизации, и поэтому можно было ожидать широкого распространения конфликтов указанного вида. Однако удивляет то, что значительная часть людей не осознает их и, следовательно, не участвует в их осознанном разрешении. Гораздо чаще они пассивны и подчиняются воле случая. Они не знают, где находятся; они вступают в компромиссы, не осознавая этого; они являются участниками конфликта, не подозревая об этом. При этом я говорю о нормальных людях, не имея в виду ни среднего, ни идеального человека, а только человека, не являющегося невротиком.
Должны поэтому существовать предпосылки осознания противоречащих друг другу элементов нашей духовной жизни и принятия решения в таких условиях. Таких предпосылок четыре. Во-первых, мы должны осознавать объект наших желаний и даже более того — объект наших чувств. Действительно ли нам нравится некоторый человек, или мы только полагаем, что он нам нравится, потому что нам это внушили? Действительно ли мы желаем стать адвокатом или врачом, или нас привлекает хорошо оплачиваемая и уважаемая профессия? Действительно ли мы хотим, чтобы наши дети были счастливы и независимы, или мы только говорим об этом? Большинство из нас затруднилось бы ответить на эти простые вопросы; иными словами, мы не знаем, что в действительности чувствуем или хотим.
Во-вторых, поскольку конфликты часто касаются убеждений, веры или моральных ценностей, их признание предполагает, что мы развили свою собственную систему ценностей. Просто заимствованные убеждения, не являющиеся частью нашего «Я», едва ли обладают достаточной силой, чтобы вызывать конфликты или служить ведущим критерием при принятии решений. Такие убеждения, если на них оказывается воздействие, легко заменяются другими. Если мы просто заимствуем ценности нашего окружения, то конфликты, существенные для нашего существования, не возникают. Если, например, сын никогда не сомневался в мудрости своего ограниченного отца, то вряд ли возникнет заметный конфликт, когда отец предложит ему выбрать профессию, отличающуюся от той, которую он сам предпочитает. Женатый мужчина, который любит другую женщину, находится в реальном конфликте; но если он не смог разобраться в своих взглядах на смысл брака, то просто выберет путь наименьшего сопротивления, вместо того чтобы признать существование конфликта и принять однозначное решение.
В-третьих, даже если мы признаем существование конфликта как такового, мы должны быть способны и готовы отказаться от одного из противоречащих убеждений. Однако способность к ясному и осознанному отказу очень редка, потому что наши чувства и убеждения связаны друг с другом, а также, возможно, потому, что в процессе их анализа большинство людей не чувствует себя защищенными и счастливыми настолько, чтобы вообще от чего-либо отказаться.
Наконец, принятие решения предполагает готовность и способность нести за него ответственность. Последнее включает риск принятия неверного решения и готовность разделить его последствия без обвинения других. Оно подразумевает наличие убеждений — «это мой выбор, мой поступок» и предполагает большую внутреннюю силу и независимость, чем та, которой, по всей видимости, обладает значительная часть людей в наше время. Зажатые, какими в действительности являются многие из нас, в удушающие объятия конфликтов — хотя и не признаваемых нами, — мы обладаем склонностью смотреть с завистью и восхищением на тех, чья жизнь, как нам кажется, протекает спокойно, без вызванных этими беспорядками расстройств. Такое восхищение может быть оправданным. Это могут быть сильные люди, создавшие свою личную иерархию ценностей, или люди, успокоившиеся потому, что за многие годы жизни конфликты и необходимость принятия определенных решений утратили для них разрушительную силу. Но эта внешняя видимость может оказаться обманчивой. Гораздо чаще из-за апатии, соглашательства и приспособленчества люди, которым мы завидуем, не способны к реальному участию в конфликте или к реальной попытке разрешить его на основании своих собственных убеждений. Следовательно, они просто следовали за событиями или преследовали непосредственную выгоду.
Сознательное участие в конфликтах, хотя это и способно доставлять страдание, может быть бесценным достоинством. Чем больше мы участвуем в своих конфликтах и ищем собственные решения, тем большей внутренней свободой и силой мы обладаем. Только тогда, когда мы готовы выдержать этот главный удар, мы можем приблизиться к идеальному состоянию — быть «капитаном своего корабля». Ложное спокойствие, проистекающее из внутренней тупости, никак не может быть предметом зависти. Оно вынуждает нас быть слабыми и делает легкой жертвой любого воздействия.
Когда конфликты концентрируются вокруг основных вопросов жизни, тем более трудно участвовать в них и разрешать их. Но если мы достаточно энергичны, то нет никаких оснований, почему мы не должны сделать это, хотя бы в принципе. Личная образованность могла бы значительно помочь нам жить с большим знанием самих себя и развивать свои собственные убеждения. Понимание важности факторов, определяющих наш выбор, дало бы нам идеалы, за которые следует бороться, и тем самым дало бы направление нашей жизни1.
____________
1 Обычным людям, просто задавленным внешними обстоятельствами, принесет значительную помощь книга Гарри Эмерсона Фосдика «О том, как быть подлинной личностью».
Трудности, присущие осознанию и разрешению конфликта, несоизмеримо возрастают, когда речь заходит о невротике. Следует указать, что невроз — это всегда вопрос степени. Когда я говорю о невротике, то неизменно имею в виду «человека в той степени, в которой он является невротиком». Для невротика осознаваемость чувств и желаний всегда представляет проблему. Часто единственными ясно осознаваемыми чувствами являются реакции страха и гнева на удары, нанесенные по уязвимым местам. Но даже и эти чувства могут быть вытеснены.
Те подлинные идеалы, которые действительно существуют, настолько становятся компульсивными, что лишаются всякой способности указывать направление. Под властью этих компульсивных тенденций способность отвергать теряет всякую силу, а способность брать на себя ответственность почти утрачивается.
Невротические конфликты могут быть связаны с теми же общими проблемами, которые сбивают с толку и нормального человека. Но конфликты невротиков и обычных людей настолько различны, что был поднят вопрос, допустимо ли использование одного и того же термина для их обозначения. Я полагаю, что допустимо, но мы должны осознавать их отличие друг от друга. Какими же тогда характерными признаками обладают невротические конфликты?
Приведем сначала в качестве иллюстрации слегка упрощенный пример. Инженер, участвующий в одном общем проекте, часто страдал от приступов утомления и раздражительности. Один из них был вызван следующим случаем. При обсуждении специальных технических вопросов его замечания были восприняты менее одобрительно, чем замечания коллег. Вскоре после этого обсуждения в его отсутствие было принято окончательное решение, а ему было отказано в последующем в праве представлять свои предложения.
В этих обстоятельствах он мог посчитать процедуру принятия решения несправедливой и вступить в борьбу или безоговорочно присоединиться к мнению большинства. Каждое из этих действий было бы последовательным. Но он не сделал ни первого, ни второго. Хотя он чувствовал себя глубоко оскорбленным невниманием своих коллег, он не боролся. Его сознание фиксировало лишь состояние раздражения. Убийственная ярость проявлялась только в его снах. Эта вытесненная ярость — смесь ярости против других и ярости против себя за свою уступчивость — и была главной причиной его утомляемости.
Неспособность инженера действовать последовательно объяснялась несколькими причинами. Он создал претенциозный образ самого себя, который требовал почтительного отношения и безусловной поддержки со стороны других. В то время инженер еще не осознавал подобной зависимости: он просто действовал, предполагая, что никого более умного и компетентного, чем он, в группе не было. Любое невнимание к его персоне могло поставить под сомнение истинность его идеального образа и спровоцировать ярость. Кроме того, он обладал бессознательными садистскими импульсами ругать и унижать других — аттитюд настолько неприятный для него, что он скрывал его под маской чрезмерного дружелюбия. К этому добавлялась бессознательная потребность эксплуатировать людей, вынуждающая его быть с ними любезным. Зависимость от других отягощалась компульсивной потребностью в поддержке и любви, объединенной, как это обычно бывает, с аттитюдами уступчивости, успокоения и отказа от борьбы.
Таким образом, это был конфликт между деструктивной агрессией — ответной яростью и садистскими импульсами, с одной стороны, и потребностью в любви и поддержке вместе с желанием казаться справедливым и рациональным в собственных глазах, с другой стороны. Его результатом стало незаметно произошедшее внутреннее изменение, внешним проявлением которого, парализовавшим всякую активность, и была усталость.
Рассматривая факторы, включенные в конфликт, мы поражены, во-первых, их абсолютной несовместимостью. Действительно, трудно вообразить более удаленные друг от друга противоположности, чем высокомерное требование уважения и стремящаяся вызвать благосклонность покорность.
Во-вторых, конфликт в целом остается бессознательным. Действующие в нем противоречащие друг другу тенденции не осознаются и представляют глубоко вытесненные влечения. Только легкие пузырьки яростной битвы достигают поверхности. Эмоциональные факторы рационализированы: случившееся с ним — явная несправедливость, проигнорированы его идеи, которые на самом деле самые лучшие.
В-третьих, эти тенденции носят компульсивный характер. Даже если бы он понимал чрезмерность своих требований, существование и природу своей зависимости, он не смог бы изменить эти факторы по своему желанию. Чтобы быть способным изменить их, обычно требуется значительная аналитическая работа. Он подчинялся каждой из действующих на него принудительных сил, ни над одной из которых он не имел контроля: он не мог, даже если бы и захотел, отказать ни одной из этих потребностей, рожденных сильнейшей внутренней необходимостью самозащиты. Ни одна из невротических потребностей не соответствовала его реальным желаниям. Он не хотел быть эксплуататором и эксплуатируемым; фактически же он отвергал обе тенденции. Такое тотальное отрицание существенно для понимания невротических конфликтов. Оно означает, что ни одно из решений, принимаемых невротиком, невыполнимо.
Новый пример представляет похожую картину. Безработный конструктор крал небольшие суммы денег у своего лучшего друга. Воровство нельзя было объяснить внешней ситуацией: конструктор нуждался в деньгах, но его друг обычно с охотой давал ему взаймы, что при случае он и делал в прошлом. То, что конструктор воровал, было особенно удивительно, ибо он был милым товарищем, придававшим большое значение дружбе.
Следующий конфликт лежал в основе данной истории. Конструктор имел резко выраженную невротическую потребность в любви и в особенности в решении его практических проблем. Его поведение, основанное на фактическом слиянии данной потребности с бессознательным влечением эксплуатировать других, свелось к попыткам заставить других любить себя и ставить их в зависимость от себя. Одних этих тенденций было для него достаточно, чтобы страстно желать получать помощь и поддержку. Но это желание сосуществовало у него с бессознательным чувством крайнего высокомерия и гордости. Для других было высокой честью быть ему полезным; просить помощь у других для него было унизительно. Его неприязнь к обращениям с просьбой о помощи усиливалась сильным стремлением к независимости и самостоятельности, которое сделало его нетерпимым ко всякой мысли, что он нуждается в чем-либо, к тому, что он обязан принять на себя определенные обязательства по обеспечению самого себя. Иными словами, он мог позволить себе взять, но не мог позволить получить.
Содержание этого конфликта отличается от содержания конфликта из первого примера, но их основные характеристики совпадают. И любой другой пример невротического конфликта показал бы сходную несовместимость конфликтующих влечений и их бессознательную и компульсивную природу, всегда приводящую к невозможности выбора между ними.
Принимая во внимание неясную линию демаркации между нормальными и невротическими конфликтами, их фундаментальное различие определяется тем, что несоответствие конфликтующих влечений для нормального человека намного менее значимо, чем для невротика. Выбор, который должен делать нормальный человек, ограничен двумя способами действий, каждый из которых вполне доступен достаточно интегрированной личности. Выражаясь графически, конфликтующие направления поведения расходятся не более чем на 90 градусов для нормального человека в отличие от возможности разойтись на 180 градусов для невротика.
Различие в степени осознаваемости также представляет проблему. Как указал Кьеркегор, «реальная жизнь слишком разнообразна, чтобы ее можно было отобразить в терминах таких абстрактных противоположностей, как совершенно бессознательное отчаяние и полностью осознанное отчаяние»1.
____________
1 Kierkegaard, S. The Sickness unto Death / S. Kierkegaard. —
Эту мысль мы можем выразить сильнее, сказав, что нормальный конфликт может протекать осознанно, но невротический конфликт всегда бессознательный. Даже тогда, когда нормальный человек не осознает свой конфликт, он может сравнительно легко добиться этого, тогда как существенные влечения, порождающие невротический конфликт, глубоко вытеснены и могут быть обнаружены лишь при преодолении значительного сопротивления невротика. Нормальный конфликт касается фактического выбора между двумя возможностями, обе из которых его субъект находит одинаково желательными, или между убеждениями, каждым из которых он в действительности дорожит. Поэтому он в состоянии принять выполнимое решение, даже если оно окажется для него трудным и потребует определенного ограничения. Невротик, подавленный конфликтом, не свободен в своем выборе. Он разрываем в равной степени принудительными силами, действующими в противоположных направлениях, ни одной из которых он на самом деле не хочет следовать. Поэтому принятие решения в общепринятом смысле для него недоступно. Он находится на мели без всякой возможности сняться с нее. Конфликт может быть разрешен только работой с невротическими влечениями и таким изменением отношений невротика к другим и к самому себе, чтобы он смог освободиться от этих влечений полностью.
Эти характерные особенности объясняют остроту невротических конфликтов. Такие конфликты не только трудно распознавать; они не только делают человека беспомощным, но также обладают разрушительной силой, бояться которой он имеет все основания. Если мы не знаем указанных характерных черт и не учитываем их, то мы не поймем отчаянных попыток невротика, составляющих основную часть его невроза, решить свой конфликт!.
1 На протяжении всей книги я использую глагол «решать» для обозначения попыток невротика избабиться от своих конфликтов. Бессознательно отрицая их существование, он, строго говоря, даже не пытается их «разрешить». Его бессознательные усилия направлены на их полное устранение как единственный метод «решения» своих проблем.