И Фрейда религия интересует в этой работе отнюдь не из деструктивных побуждений (как часто пишут), а как наглядный пример системы, которая создана для подавления и борьбы с первичными человеческими влечениями.
Религия — это не заблуждение, религия — это иллюзия, а для иллюзии характерно ее происхождение из человеческих желаний.
Если однажды вера рухнет и человек поймет, что никто и никогда не вознаградит его за сдерживание агрессивных и сексуальных порывов ни в этой жизни, ни в той, и что никто, кроме светской власти, не накажет его за открытое проявление первичных влечений, — что будет? Ничего не будет, — считает Фрейд. Если мы внимательно присмотримся к «Божьим заповедям», то обнаружится, что они в большинстве своем обладают несомненной социальной выгодностью. Поэтому Фрейд сравнивает религиозность современного ему человека с преходящим неврозом ребенка, который обучается подавлять свои первичные влечения с помощью запретов и страха перед наказанием, и надеется, что психоанализ в какой-то степени поможет излечению от этого невроза. Фрейд только надеется, что это утверждение не является иллюзией, но здесь же вполне допускает и обратное.
Проходит три года, и в 1930 году появляется четвертая крупная работа Фрейда — «Неудовлетворенность культурой». Если вернуться назад, то мы вспомним, что уже в «Будущем одной иллюзии» Фрейд писал, что «ужасающее количество людей недовольно культурой, несчастно в ней и ощущает ее как ярмо, которое нужно сбросить». В новой работе Фрейд обращается к этой проблеме еще раз.
В начале ее он отвечает своему другу, писателю Ромену Роллану, который, прочитав посланное ему Фрейдом «Будущее одной иллюзии», написал, что не может целиком согласиться с такой оценкой религии. Подлинным источником религиозности Роллан считает особое чувство, «обнаруживаемое им у многих других и, предположительно, присущее миллионам». Это — «ощущение вечности» и чувство чего-то безграничного, бескрайнего, «океанического». Именно это «океаническое» чувство Роллан называет источником религиозной энергии, — только испытав его, человек становится религиозным.
Фрейд не находит у себя этого чувства и с юмором приводит слова поэта, который аналогичным образом утешал своего героя перед самоубийством: «Нам не уйти из этого мира». Личный опыт не убеждает Фрейда, что «чувство единства с миром» первично по своей природе. Он не оспаривает наличие его у других, но ставит вопрос: насколько верно оно истолковывается и может ли считаться причиной всех религиозных запросов?
«Я не могу ничего предложить, что могло бы оказать решающее влияние на разрешение этого вопроса, — пишет Фрейд. — Мысль, что человек постигает свою общность с окружающим миром через непосредственное и с самого начала направленное на эту идею чувство, кажется настолько странной, что плохо вяжется со всей структурой нашей психики, что оправданной становиться попытка психоаналитического, т.е. генетического, объяснения этого чувства».
Можно только удивиться здесь, как создатель теории влечения к смерти, как человек, сам ранее описавший «всеобщее стремление живущего к возвращению в состояние покоя неорганической материи», как человек, неоднократно высказывающий озабоченность слабым фактическим подкреплением своей теории, как он не заметил в этом «океаническом чувстве», присущем миллионам, очевидное и бросающееся в глаза фактическое подтверждение его же теории существования влечения к смерти. Более того, наличие «океанического чувства» в сознании миллионов людей подтверждает не только факт наличия тенденции к смерти в области, более близкой к биологии, чем к психологии, но и факт повсеместности психологически и сознательно переживаемого влечения к смерти.
Мне также мало знакомо «океаническое» чувство из личного опыта, но я отдаю ему должное, особенно после того, как одна из моих коллег, филигранности восприятия которой я всегда доверял, рассказала мне о том, как в африканской пустыне она пережила одно из самых сильных чувств в своей жизни: глядя на бескрайние пески, она испытала непреодолимое желание лечь и раствориться в них, перестать быть, перестать существовать, стать мельчайшей песчинкой и навсегда влиться в это море без мыслей, без эмоций, без чувств. Что это, если не влечение к смерти? Вода и огонь – две стихии, на которые человек может смотреть бесконечно. В океаническом чувстве в различных его проявлениях я вижу одно из многочисленных доказательств существования влечения к смерти, к описанию которых мы еще вернемся далее.
Фрейд, продолжая удивляться этому «океаническому чувству, пишет, что для психоанализа более привычно чувство границы между «Я» и внешним миром, правда, при различных патологических и не очень патологических состояниях эта граница может нарушаться: «Из патологии мы узнаем о большом количестве состояний, при которых грань между «Я» и внешним миром становится неопределенной или действительно неправильно проложенной: случаи, при которых части нашего собственного тела, даже части собственного душевного мира, восприятия, мысли, чувства кажутся нам как бы чужими, не принадлежащими нашему «Я», а также и те случаи, когда мы приписываем внешнему миру то, что явно родилось в нашем «Я»» и только к нему и может быть отнесено. Следовательно, чувство «Я» подвержено искажениям, а границы «Я» не являются постоянными».
Описывая здесь же этапы развития «Я», Фрейд размышляет, что наше взрослое «Я» есть продукт первоначального детского «Я» включающего в себя изначально все, и лишь затем внешний мир из него выделяется: «Наше нынешнее чувство «Я» есть лишь жалкий остаток первоначально гораздо более широкого, более того, всеобъемлющего чувства, которое и соответствовало внутреннему ощущению связанности «Я» с окружающим миром. Если можно было бы предположить, что это первоначальное чувство «Я» – в большей или меньшей степени – сохраняется в душевной жизни многих людей, то тогда следовало бы признать, что оно сопутствует более узкому и ограниченному чувству «Я» в зрелого возраста в качестве своего рода партнера; проистекающее из этого первоначального чувства содержание представлений и соответствовало бы тому ощущению безграничности и связанности с миром, которое мой друг определял как чувство “океаническое”». Онтогенетическая позиция Фрейда, побуждающая его максимально редуцировать все наблюдаемые психические феномены до их начальных онтогенетических проявлений, несомненно, мешает ему усмотреть в океаническом чувстве, равно как и в его следствии — религиозном чувстве, те самые «шумные проявления» влечения к смерти, которые он так искал на протяжении последних двадцати лет своей жизни.
С редким для больного 70-летнего человека здравомыслием и юмором Фрейд рассуждает здесь о смысле и цели человеческой жизни. Он полагает, что вопрос о смысле жизни как приносит, так и уносит с собой религия, что человек, заявляющий, что жизнь без смысла не имеет ценности, — смешон (к сожалению работы Франкла еще не были написаны). Живут ведь животные без смысла. Цель жизни проста и задается принципом удовольствия. Мы избегаем неудовольствия и стремимся к удовольствию. Возможности получить удовольствие и избежать неудовольствия ограничиваются нашей конституцией и реальностью. Поэтому в психической жизни мы чаще наблюдаем принцип реальности, когда человек вынужден терпеть неудовольствие ради возможности в перспективе получить удовольствие. Это как-то связано с «химизмом» нашего организма, поскольку есть вещества (наркотики, с действием которых Фрейд к этому периоду был уже достаточно хорошо знаком), которые способны подавлять неудовольствие и давать удовольствие. Наличие подобных веществ в самом организме Фрейд здесь же предполагает задолго до открытия эндогенных опиатов. «Остается только пожалеть, что эта токсикологическая сторона душевных процессов еще ускользнула от научного исследования, — пишет он. — Действие наркотиков в борьбе за счастье и для устранения несчастья признано как отдельными людьми, так и народами настолько благодетельным, что они заняли почетное место в экономии (психоэнергетике) либидо. Наркотики ценятся не только за то, что они увеличивают непосредственное наслаждение, но и за то, что они позволяют достичь столь вожделенной степени независимости от внешнего мира. Известно ведь, что при помощи избавителя от забот можно в любой момент уйти от гнета реальности и найти убежище в собственном мире, где царят лучшие условия для восприятия ощущений. На них иногда лежит вина за то, что большие запасы энергии, которые могли бы быть использованы для улучшения человеческой участи, растрачиваются зря».
Другой способ сбалансировать и упорядочить удовольствие и неудовольствие — сублимация (занятия наукой, искусством). Этот способ, правда, доступен не всем и плохо защищает от страданий плоти. Некоторые не бегут от мира реальности, как отшельники, и не прячутся от него в наркотики, науку или искусство, а предпринимают безнадежный (с точки зрения Фрейда) бунт против реальности. Эти мечтатели и параноики пытаются воплотить в реальность свои фантазии, преобразовать реальность, но по большей части все это иллюзия, считает Фрейд. Можно попытаться изменить не мир, а себя, попытавшись подавить свои влечения. Крайний случай такого «умерщвления влечений» – практика йоги. Только, если это удается, вместе с влечениями в жертву приносится и сама жизнь, происходит «несомненное снижение возможностей наслаждения. Ощущение счастья при удовлетворении диких, не обузданных нашим «Я» влечений несравненно более интенсивно, чем насыщение укрощенного первичного позыва. Непреодолимость извращенных импульсов, как и вообще притягательная сила запрещенного, находит в этом свое психоэнергетическое объяснение».
Сходная мысль мне позднее встретилась в замечательной работе немецкого философа Генриха Риккерта «Философия жизни»:
«Человек должен как можно больше переживать и как можно более жизненно развертывать свою жизнь во всех направлениях. Ничего живого, что хочет проявиться, он не вправе подавлять и губить. Подобно дереву и цветку полевому, цветет и человек, и он должен знать это. Не изжить своего цветения, не принимать каждое переживание в распростертые объятия, не ценить его — значит убивать самого себя».
Лучше, наверное, и не скажешь.
Фрейд пишет, что он перечислил, разумеется, не все известные человечеству методы оптимизации психической экономики, более того — он не упомянул о самом главном (с точки зрения Фрейда) методе: методе, когда человек не отворачивает свое либидо от внешнего мира, а напротив, «крепко цепляется за объекты этого мира и обретает счастье путем эмоционального взаимоотношения с ни. Она не довольствуется при этом устало отрешенной целью избегания страданий, она скорее оставляет такую цель без внимания, а твердо придерживается первоначального страстного стремления к положительному достижению счастья. Возможно, что эта методика приводит к цели скорее, чем какая-либо другая», но почему-то он все же в конце второго раздела делает пессимистический вывод: «Программа того, как стать счастливым, к которой нас принуждает принцип наслаждения, не может быть реализована… Можно выбирать самые различные пути, отдавая предпочтение либо положительному содержанию цели – к наслаждению, либо стремлению к ее негативному содержанию – к предотвращению неудовольствия. Ни на одном из этих путей мы не можем достичь того, чего желаем. Счастье, в том умеренном значении, в котором оно рассматривается как возможное, есть проблема индивидуальной экономии либидо. И тут нельзя дать пригодного для всех ответа – каждый сам должен стараться стать счастливым на свой собственный лад».
С нашей точки зрения, пессимизм Фрейда здесь совершенно неоправдан. Мы с вами хорошо помним, что принцип удовольствия находится на службе у влечения к смерти, и сам же Фрейд открыл этот закон в работе «По ту сторону…». Насколько нам известно, еще ни один человек на Земле не организовал свою жизнь настолько плохо, чтобы так или иначе, рано или поздно не удовлетворить свое влечение к смерти. Все люди, жившие на Земле до нас, живущие рядом с нами, и те, кто будут жить после нас, умерли или умрут. Поэтому что это значит: «Программа стать счастливым, к которой нас принуждает принцип удовольствия, неисполнима»? Мы что — никогда не умрем? Это вряд ли. Значит, нет и повода для беспокойства. Как раз наоборот, какой бы путь мы ни избрали: позитивный (стремление к наслаждению), негативный (избегание страданий), на любом из них мы достигнем желанного результата — умрем. Обязательно. По этому поводу можно даже не переживать. Остается только успокоиться и постараться обеспечить себе процесс качественного умирания на протяжении всей своей жизни, а не оставлять все для последних минут и секунд. Поскольку нам некуда спешить и нечего волноваться по поводу достижения конечной цели, пора выгнать из родного дома своей психики всех тех свиней, совместное существование с которыми пытается навязать нам культура. Выгнать, как тот еврей из известного анекдота, которому раввин посоветовал завести от плохой жизни свинью, а потом, когда жизнь станет уже совсем невозможной, выгнать ее в шею — и испытать истинное облегчение. Если это простое описание нормализации механизма элиминации системы хронификации жизни слишком сложно для понимания, то можно посоветовать лет двадцать изучать тонкости диссипативного процесса дыхания в закрытом буддийском монастыре. Если у вас не хватает смелости изменить жизнь к своему большему удовольствию и «Бойцовский клуб» вам не помог, то почему бы не начать с дыхания.
В последнее время я заметил, что администрации различных учебных заведений и курсов повышения квалификации боятся приглашать меня для чтения лекций, потому что после них часть слушателей прекращает получать второе высшее образование и начинает заниматься личной жизнью, полагая, что привязанность к своим возлюбленным и детям имеет бóльшую ценность, чем второй красный диплом. Я подозреваю, что администрация моей родной академии (если узнает) плохо отнесется к тому, что я говорю студентам. А говорю я, что если студент считает, что главной его задачей является учеба, а личная жизнь должна быть на втором плане, если студент считает, что сначала он должен получить высшее образование, а затем может позволить себе создать семью, — он психологически нездоров, и ему самое место в нашем психотерапевтическом отделении. Нормальный студент в первую очередь должен быть озабочен системой своих «влюбленностей-разлюбленностей», а уже во вторую — периодически вспоминать, что он еще и в медицинской академии учится.
В третьей части «Неудовлетворенности культурой» Фрейд рассматривает еще один крайне интересный момент экономического устройства человеческой психики. Традиционно считается, что культура и цивилизация повышают способность человека получать удовольствие от жизни и уменьшают количество страданий. Это не факт, пишет Фрейд. Достаточное количество людей замечает, что возможно обратное. Ровно столько же несчастий и проблем, сколько цивилизация убирает из жизни человека одной рукой, она другой рукой добавляет. Далеко не факт, что общее количество удовольствия в жизни прямо зависит от развития культуры. Не факт, что мы, вооруженные цивилизацией и защищенные от всех тех несчастий, которые свободно обрушивались на наших предков, намного счастливее их. Фрейд не уверен, что невольник на римской галере обязательно был более несчастлив, чем современный культурный европеец в своем рабочем кабинете и доме. И можно с ним здесь согласиться.
Четвертый и пятый разделы работы посвящены обсуждению того, как и для чего культура подавляет сексуальные и агрессивные влечения человека, которые по своей сути неискоренимы. Он вновь вспоминает о том, насколько враждебно одна культура относится к другой, переживает, что будут делать большевики, когда истребят всех буржуев. Нам теперь хорошо известно, что, истребив всех буржуев, большевики принялись самозабвенно истреблять сами себя и, скорее всего, справились бы с этим намного быстрее и намного лучше, если бы немецкие национал-социалисты не предоставили им более благодатное поле для многолетней деятельности. Разгромив фашистов, коммунисты взялись по старой хорошей традиции за евреев (врачей-космополитов), но, решив, что, в конце концов, это уже как-то скучно, вновь принялись сами за себя и мировой капитализм.
Следует отметить, что в шестом разделе Фрейд фактически признает самостоятельность существования агрессивного влечения. Означает ли это пересмотр психоаналитического учения об инстинктах, задает себе вопрос Фрейд, и отвечает, что это не совсем так. Он окидывает взглядом, начиная с публикации в 1905 году «Трех очерков по теории сексуальности», четвертьвековой период развития психоанализа и признает, что учение о первичных влечениях продвигалось вперед много труднее, чем остальные направления психоаналитической теории. «В моей первоначальной полной беспомощности первый толчок дала мне одна фраза поэта-философа Шиллера о том, что мир держится на «Голоде и Любви». Голод можно было бы себе представить как первичный позыв, служащий самосохранению отдельного существа, любовь же направлена на объекты; ее главная функция, всячески поощряемая природой, служить сохранению рода. Так первичные позывы «Я» с самого начала были противопоставлены первичным позывам, направленным на объекты. Энергию этих последних, и их исключительно, я назвал либидо; так вступал в силу антагонизм между первичными позывами «Я» и направленными на объект «либидинозными» первичными позывами любви, в широком смысле этого слова». Затем помимо Эроса в психоаналитической теории появился гипотетический инстинкт смерти, и феномен жизни можно теперь было объяснять их взаимодействием и противодействием. И десять лет спустя Фрейд называет этот инстинкт гипотетическим и пишет, что «признание этого инстинкта покоится в основном на теоретическом базе, следует полагать, что оно не полностью защищено и от теоретических возражений. Но так нам все это рисуется при современном состоянии наших представлений; дальнейшие исследования и размышления внесут, очевидно, в эту область окончательную ясность».
Фрейд переживает из-за того, что до сих пор нелегко найти очевидные свидетельства деятельности этого гипотетического инстинкта, так как «шумные проявления Эроса бросаются в глаза», а проявления деятельности инстинкта смерти не так очевидны, и если только «предположить, что он глухо ведет свою работу по разложению внутри живого существа, но такое предположение, конечно, не равноценно доказательству».
Легко понять теоретические проблемы Фрейда, противопоставляющего сексуальность как компонент влечения к жизни агрессивности как компоненту или даже эквиваленту влечения к смерти. Если бы Сабина Шпильрейн или Фрейд всего лишь сумели взглянуть на сексуальное влечение не только как на компонент влечения к жизни и не только как на влечение, имеющее в своем составе агрессивный и деструктивный компонент, но и как на непосредственное проявление влечения к смерти, им было бы много проще увидеть явные свидетельства деятельности этого «гипотетического» инстинкта. «Шумные проявления Эроса», бросающиеся в глаза, стали бы при этом автоматически «шумными проявлениями Танатоса», столь же очевидно бросающимися в глаза.
Но Фрейд абсолютно не допускает такой возможности, не желает допускать, вслед за Сабиной Шпильрейн, деструктивного характера сексуальности и критикует всех, кто продолжает это делать. Агрессивность и деструктивность не являются для Фрейда компонентами сексуальности. Они становятся таковыми лишь тогда, когда влечение к смерти в форме агрессивности проявляет себя через сексуальное влечение: «часть этого инстинкта обращается против внешнего мира и заявляет о себе во влечении к агрессии и деструкции. Этот инстинкт принуждается тем самым служить Эросу, поскольку направлен на уничтожение другого (одушевленного или неодушевленного), а не себя самого». Особенно сильный сплав сексуального и деструктивного влечения Фрейд усматривает в садизме, но и в мазохизме точно так же присутствует связь внутренне направленной деструктивности с сексуальностью. Мазохизм однозначно рассматривается теперь как первичный феномен.
Развивая гипотезу, в соответствии с которой влечение к смерти, направленное первоначально на саморазрушение, смещается вместе с сексуальным влечением на внешние объекты и тем самым частично нейтрализует свой саморазрушительный импульс, Фрейд указывает, что попытка подавить и ограничить проявление агрессивности вовне приведет к усилению агрессивности и деструктивности, направленных внутрь самого человека: «ограничения агрессивности вовне должны были бы усиливать и так уже идущие сами по себе процессы самоуничтожения». Другой вариант внешнего проявления влечения к смерти – асексуальная ярость «слепого разрушения» с нарциссическим удовлетворением древнего желания Я к обладанию, удовлетворению своих нужд, господству над природой и всемогуществу. Таким образом, влечение к смерти и разрушению может примешиваться не только к сексуальному влечению, но и к той части влечения к жизни, которая раньше именовалась влечениями «Я» или инстинктом самосохранения.
Сообщая, что все эти соображения он представил поначалу лишь как опытные данные, Фрейд признается далее, что «с течением времени они приобрели такую власть надо мной, что я не могу думать иначе. Я полагаю, что эти утверждения теоретически гораздо более применимы, чем все возможные иные; они многое упрощают без пренебрежения фактами или насилования их — к чему мы и стремимся в научной работе. Я признаю, что в садизме и мазохизме мы всегда обнаруживали сильные сплавленные с эротикой проявления разрушительного первичного позыва, направленной как наружу, так и внутрь, но я никак не могу понять, как могли мы просмотреть вездесущность неэротической агрессивности и разрушительности и не предоставить ей подобающее место в толковании жизни».
Далее Фрейд начинает развивать вытекающую из теоретического антагонизма влечения к жизни (Эроса) и влечения к смерти (Танатоса) теорию изначальной противоположности человеческой культуры, состоящей на службе у Эроса, и деструктивными и агрессивными тенденциями, состоящими на службе у Танатоса. «У нас уже сложилось представление о культуре как особом процессе, захватывающем людей в своем течении, и мы все еще пребываем под впечатлением этой идеи. Добавим, что этот процесс служит Эросу, стремящемуся объединить сначала отдельных людей, затем семьи, затем племена, народы, нации в одно большое целое – человечество. Почему это так должно происходить – мы не знаем; просто такова активность Эроса. Человеческие массы должны быть либидинозно связаны; одна необходимость, одни преимущества объединения в труде не могли бы их удержать вместе. Но этим предначертаниям культуры противодействует прирожденный первичный позыв человеческой агрессивности, враждебности каждого ко всем и всех к одному. Этот обнаруженный нами наряду с Эросом, инстинкт агрессивности является потом и главным представителем первичного позыва смерти, разделяющего с Эросом господство над миром. И теперь, мне кажется смысл развития культуры перестал быть для нас неясным. Оно должно показать нам борьбу между Эросом и Смертью, между инстинктом жизни и инстинктом разрушения, как она протекает в человеческой среде. Эта борьба составляет существенное содержание жизни вообще, и поэтому развитие культуры можно было бы просто назвать борьбой человечества за существование».
Как достигли гармоничного равновесия между объединяющими силами Эроса и деструктивными силами Танатоса представители других живых культур (пчелы, муравьи, термиты) и почему мы не можем достичь той же гармонии — Фрейд не знает. Вопросов здесь больше, чем ответов, — пишет он. Как человеческая культура борется с внутренней агрессивностью, стараясь обезвредить ее, спрашивает Фрейд, и отвечает: «агрессия интроецируется, становится частью внутреннего мира, т.е., направляется туда, откуда она и произошла, она направляется против собственного «Я». Там она перехватывается частью «Я», которая как «Сверх-Я» противопоставляет себя остальной части «Я» и, уже как совесть, осуществляет по отношению к «Я» такую же готовность к агрессии, которую «Я» охотно удовлетворило бы за счет других, чужих индивидов. Напряжение между усиленным «Сверх-Я» и подчиненным ему «Я» мы называем сознанием вины; оно проявляется в потребности наказания. Культура, таким образом побеждает опасные агрессивные страхи путем их ослабления, она обезоруживает их и оставляет под наблюдением инстанции, находящейся внутри самого этого индивида наподобие оккупационной власти в побежденном городе».
Дальнейшие страницы посвящены более детальному разбору запутанных и сложных отношений между «Я» и «Сверх-Я», совестью и чувством вины, взаимосвязям между развитием человеческого индивида и человеческой культуры. Роковым для человеческого рода Фрейду кажется вопрос:
«Удастся ли развитию культуры и в какой мере обуздать человеческий первичный позыв агрессии и самоуничтожения, нарушающий сосуществование людей… люди так далеко зашли в своем господстве над силами природы, что с его помощью они легко могут уничтожить друг друга вплоть до последнего человека. Люди это знают, и отсюда – значительная доля их теперешнего беспокойства, их несчастья, их тревожных настроений».
Фрейд очень надеется, что «вечный Эрос» как другая небесная власть приложит все силы, чтобы отстоять свои права в борьбе с равно бессмертным противником. Он не знает, на чьей стороне будет победа и кому будет доступно предвидение исхода борьбы.
Последний раз к теории влечений Фрейд возвращается в 1933 году в «Продолжении лекций по введению в психоанализ». Он называет теорию влечений мифологией психоанализа, а влечения — мифическими существами, грандиозными в своей неопределенности. Он вспоминает историю развития теории влечений от первых скромных шагов в области биологической психологии к теории либидо и первой дуалистической теории. Он признается, что до сих пор «не особенно хорошо понимает» влечения, их качественную своеобразность в зависимости от отношения к различным соматическим источникам, целям и объектам, способности к переплетению и взаимозаменяемости. Обращает на себя внимание, но до конца не понятно явное качественное различие между сексуальными влечениями и инстинктами самосохранения (Фрейд даже использует здесь два различных понятия: влечение и инстинкт). Сексуальные влечения пластичны, взаимозаменяемы и способны к длительной задержке. Инстинкты самосохранения «непреклонны, безотлагательны и императивны». Во всем этом есть очень много непонятного и необъяснимого.
Переход ко второй дуалистической теории, по словам Фрейда, вызвал сильные аффективные реакции и тотальное неприятие. Судя по всему, этот фактор повлиял и на самого Фрейда, заставив его стать более дипломатичным, но не заставив отказаться от теории влечения к смерти. Дипломатичность Фрейда проявляется в том, что он не говорит сначала о противостоянии влечения к смерти и влечения к жизни, а говорит о противостоянии сексуальных влечений (Эроса) и агрессивных влечений, цель которых — разрушение. Он аппелирует к животным, говоря, что предположение у них агрессивного инстинкта вряд ли может вызвать у кого-либо сопротивление. Уроки истории, жизненный и клинический опыт, пишет Фрейд, позволяют утверждать, что и в человеке таится особый инстинкт агрессии и разрушения, и достойно сожаления, что эти взгляды до сих пор не применяются в клинической практике психоанализа. Без понимания динамики агрессивного инстинкта, с точки зрения Фрейда, трудно понять такие распространенные клинические феномены, как садизм и мазохизм.
И уже далее он осторожно переходит к описанию стремления к «навязчивому повторению» и его отношению к саморазрушению.
«Если правда, что в незапамятные времена и непостижимым образом однажды из неживой материи родилась жизнь, то согласно нашему предположению тогда возникло влечение, которое стремиться вновь уничтожить жизнь и восстановить неорганическое состояние».
Лишь после этого он постулирует разделение влечений на две группы: эротические, которые стремятся «привести все еще живую субстанцию в большее единство», и влечения к смерти, которые «противостоят этому стремлению и приводят живое к неорганическому состоянию».
Отвечая на возможные обвинения его в склонности к философии Шопенгауэра, Фрейд пишет, что, во-первых, в совпадении его точки зрения с прозрениями смелого ума нет ничего зазорного, а во-вторых, его подход отличается от подхода Шопенгауэра, так как он не утверждает, что смерть есть единственная цель жизни: «мы признаем два основных влечения и приписываем каждому его собственную цель». Выяснить, как они переплетаются между собой, как влечение к смерти используется для целей Эроса, как Эрос может ослабить внешние и внутренние проявления агрессивности — задача будущих исследований. Фрейд останавливается на этом. «Мы не пойдем дальше той области, где нам открылась эта точка зрения» – пишет он, и нам думается, что человек в возрасте 77 лет имеет право на такую остановку.
Фрейд очень надеялся, что его труд не будет забыт, а его исследования будут продолжены. Как нам теперь известно, его надежды оправдались только наполовину. Его труд не был забыт, но его исследования не были продолжены, — по крайней мере, в том направлении, в каком он сам не решился пойти, но которое видел и на которое указал.
Не знаю, обрадовался бы он, узнав, что так любимое им либидо и «вечный Эрос», на которые он возлагал столько надежд в борьбе с силами смерти, на самом деле не героические борцы против деструктивных сил влечения к смерти, а их давние и преданные друзья и союзники. Проблема, очерченная Фрейдом, а в дальнейшем еще шире очерченная Меннингером и специалистами по саморазрушающему поведению, выглядит сейчас еще сложнее, чем это виделось Фрейду в начале XX столетия. Поскольку мы не обладаем влечением к жизни, а обладаем лишь влечением к смерти, то на первый взгляд нам не на что опереться в борьбе с влечением к смерти. Мы (люди) называем себя вершиной эволюционного процесса, мы утверждаем, что человек является самым приспособляемым живым существом на земной поверхности. Мы на самом деле научились жить даже в условиях космического пространства, но… мы же представляем собой тот единственный вид, представители которого могут самостоятельно прекращать своё существование, и мы же по иронии судьбы — тот единственный вид, который в процессе своей эволюции реально подошёл к тому, чтобы полностью прекратить жизнь на Земле, чтобы на той самой эволюции, которой мы обязаны самим фактом своего существования, поставить раз и навсегда жирную точку.
Как и на всех живых существ, на нас постоянно действуют разрушительные силы окружающей среды, умением противостоять которым мы справедливо гордимся, но беда пришла откуда не ждали: мы научились отражать атаки врага снаружи, а он пришёл изнутри. Мы тратим огромные средства на то, чтобы предсказать землетрясение, ураган или цунами, но мы пока лишь с удивлением взираем на то, как саморазрушительные процессы сметают с лица Земли не меньшее, если не большее, число людей. Мы видим, как некое мощное течение уносит от нас прочь подростков и взрослых, злоупотребляющих психоактивными веществами и заканчивающих жизнь самоубийством. Огромная невидимая рука вырывает их с корнем из школьной, семейной и личной жизни. Никакие призывы не в силах остановить их и вернуть к нормальной жизни. Более того, они сами протягивают к нам руки с мольбой о помощи, потому что чувствуют и понимают гораздо лучше нас: что-то страшное проснулось в глубинах их мозга. Мы же не понимаем, а чаще и не хотим понять, полностью всего того, что происходит. И мы к этому пока настолько не готовы, что даже не способны иногда признать сам факт наличия проблемы. Как верно подметил Карл Меннингер:
«Все, кто изучал поведение человека, неизбежно приходят к осознанию того, что основную причину людских невзгод следует искать в самих людях. Иными словами, в значительной степени проклятие, тяготеющее над человечеством, можно определить как самоуничтожение».
Разумеется, не все, но многие приходят к осознанию того, что у представителей человеческого рода мы наблюдаем совершенно особое, на первый взгляд, уникальное для живой природы явление — авитальную активность (активность, направленную против жизни, против себя, активность к смерти, влечение к смерти). Поэтому пришла пора расставаться с очень многими нашими старыми, добрыми, удобными и уютными заблуждениями. Пришла пора прекратить искать простые неверные решения для очень сложных проблем.
