9. Трибализм и индивидуация
Утверждая, что безопасность и любящие отношения в детстве являются основой становления, а также то, что в некоторых случаях в ранние годы жизни закладываются причины тяжелых последствий, мы все еще обладаем только частью истины.
Ребенок нуждается и хочет находиться в атмосфере любви и безопасности, но при этом не хочет, чтобы его импульсы, свобода или предпочитаемые способы действия подвергались ограничению. С самого начала жизни он сопротивляется удушающему влиянию своего социального окружения. Следствием одной лишь аффилиации было бы рабское принятие ребенком семейных или племенных (родовых) стандартов поведения и взглядов на окружающий мир. Если бы на него влияло только это, он всегда приобретал бы общепринятое и стереотипное поведение. Нынешние теории социализации ограничены тем, что они по сути имеют дело только с зеркальной природой так называемого Супер-эго и склонны определять социализацию исключительно в понятиях конформности, а совсем не в понятиях творческого становления.
Истина, однако, в том, что нравственные чувства и жизненные стили большинства людей простираются далеко за пределы домашних и семейных нравов, под воздействием которых они первоначально формировались. Заглянув в себя, мы заметим, что наша племенная мораль кажется нам в чем-то периферийной по отношению к нашей личной целостности. Мы, правда, подчиняемся обычаям скромности, приличий и самоконтроля и обладаем многими привычками, которые зеркально отражают наши домашние, классовые и культурные способы жизни. Но мы знаем, что в значительной степени сами отбирали, переформировывали эти способы и выходили за их пределы.
Таким образом, оказывается, что действуют две противоположные силы. Одна направляет нас на закрытое племенное существование. Она берет свое начало в зависимости ребенка от тех, кто о нем заботится. Удовлетворение и безопасность его идут извне, то же происходит со всеми первыми уроками, которые он выучивает: время дня, когда он может получить пищу, действия, за которые его наказывают или поощряют. Его принуждают и толкают к конформности, но, как мы отметили, не с полным успехом. Он уже с рождения демонстрирует способность сопротивляться материнским и племенным требованиям. До определенной степени его группа формирует его путь, но в то же время и противодействует ему (как будто он осознает, что от нее исходит угроза его целостности).
Если бы требование автономии не было важной силой, мы не могли бы объяснить заметное негативистское поведение в детстве. Плач, отказ и гнев младенца, как и негативистское поведение двухлетки, являются примитивными признаками существа, решившего отстоять себя. На протяжении всей жизни это существо будет пытаться примирить эти два способа становления — племенной и личный, зеркально отражающий и излучающий внутренний свет индивидуальности22.
10. Необходимо ли понятие Я?
Теперь мы подошли к центральному вопросу психологии развития: необходимо ли понятие «Я». Существует обширная философская литература, освещающая эту проблему с точки зрения онтологии, эпистемологии и аксиологии, но давайте на время оставим в стороне эти дискуссии. Ибо совершенно ясно, что понятие, полезное для философии или теологии, может препятствовать прогрессу психологического знания.
Со времен Вундта центральное возражение против психологии Я и души состояло в том, что это понятие невнятно. Очень соблазнительно приписать не совсем понятные функции некоему таинственному агенту, а затем объявить, что именно «он» является тем центром, который объединяет личность и поддерживает ее целостность. Сознавая эту опасность, Вундт смело декларировал «психологию без души». Нельзя сказать, что он вообще отрицал философские и теологические постулаты, но он считал, что психологии как науке могут повредить подразумеваемые этим понятием petitio principii*. В течение полстолетия немногие психологи (помимо томистов) сопротивлялись аргументации и примерам Вундта23. На самом деле мы можем сказать, что на протяжении двух поколений психологи прибегали ко всем мыслимым способам объяснения целостности, организации и стремлений человека, не постулируя Я.
В самые последние годы тенденция переменилась. Многие психологи, быть может, не полностью осознавая историческую ситуацию, начали принимать то, что два десятилетия назад сочли бы за ересь. Они без стеснения вернули понятия Я и эго и, словно наверстывая потерянное время, дополнительно ввели такие понятия, как Я-образ, самоактуализация, самоутверждение, феноменальное эго, эго-вовлеченность, эго-стремление и много других пишущихся через дефис расширений, которые для экспериментального позитивизма все еще обладают легким оттенком ненаучности.
Отметим между прочим, что Фрейд (пусть и непреднамеренно) сыграл ведущую роль в спасении понятия эго от полного уничтожения на протяжении двух поколений упорного позитивизма. Конечно, он использовал этот термин по-разному. Сначала он говорил об утверждающих себя и агрессивных инстинктах эго (в ницшеанском смысле), позже стал понимать эго как рациональный, хотя пассивный, агент, в чьи обязанности входит наилучшее примирение (с помощью планирования или защиты) конфликтующих давлений инстинктов, совести и внешней среды. Таким образом ядерное понятие (пусть даже в строго ограниченных значениях) сохранилось, что позволило динамически ориентированным психологам легче расширить качества эго и сделать его гораздо более активным и важным агентом, чем это было у Фрейда.
Однако опасность, которой хотел избежать Вундт, остается: эго может рассматриваться как deus ex machina**, к которому прибегают для повторной сборки разобранного по винтикам психического механизма после того, как этого не смог сделать позитивизм. Сегодня ситуация такова, что многие психологи, пытавшиеся приспособить личность к внешней системе координат, не удовлетворены результатом. Они не обнаружили связи между позитивистскими измерениями и предпочли вновь изобрести эго. Но, к сожалению, позитивизм и теория эго плохо кооперируются. Бергсон критиковал такое применение эго для сохранения лица, уподобляя эту ситуацию дилемме художника. Он говорит, что художник может хотеть изобразить Париж (точно так же, как психолог может хотеть изобразить личность), но все, что он может сделать своими ограниченными средствами, — это зарисовать разные части города. На каждую зарисовку он прикрепляет надпись «Париж», почему-то надеясь, что вырезанные им кусочки магически воссоздадут целое24. Аналогично обстоят дела и в психологии: эмпирики, продвинувшиеся со своими аналитическими орудиями настолько далеко, насколько смогли, и не удовлетворенные результатом, прибегли, как и их предшественники, к некоему понятию Я, чтобы выразить в нем (хотя и неадекватно) ту сплоченность, единство и целеустремленность, которые, как им известно, они утеряли в своих фрагментарных представлениях.
Я очень боюсь, что привычка лениво использовать «я» или эго в качестве мастера на все руки для латания проделанных позитивизмом дыр может принести больше вреда, чем пользы. Конечно, важно, что многие современные психологи чувствуют себя вынужденными делать этот шаг, хотя их опыт большей частью показывает отсутствие теоретической пользы от его использования на протяжении девятнадцатого века. Позитивисты будут продолжать возмущаться вторжением и (что в некоторой степени оправдано) обвинять возрождающуюся психологию в мракобесии.
Как же подойти к феноменам, которые привели к возрождению понятия Я, так, чтобы продвинуть, а не замедлить научный прогресс?
В том, что касается психологии, возможный ключ к решению лежит в утверждении Альфреда Адлера: «То, что часто называют «эго» не больше, чем стиль индивида»25. Стиль жизни имеет для Адлера глубокое и важное значение. Он говорит, что если бы психология могла дать нам полное и завершенное описание жизненного стиля, в это описание автоматически включились бы все явления, которые сейчас расплывчато приписывают Я или эго. Другими словами, полностью адекватная психология развития призвана раскрыть все формы активности и все взаимоотношения в жизни, которые либо игнорируются, либо приписываются эго, становящемуся подозрительно похожим на гомункулуса.
Первое, что должна сделать адекватная психология развития — это провести различие между тем, что является для индивида важным, и тем, что, как сказал бы Уайтхед, является для него просто фактом, то есть между тем, что он ощущает как витальное и центральное в своем становлении, и тем, что он относит к периферии своего существования.
Многие аспекты нашего стиля жизни обычно не воспринимаются как сильно личностно релевантные. Например, у каждого из нас есть многочисленные племенные привычки, отличающие наш жизненный стиль, но являющиеся всего лишь подходящим типом приспособления. То же самое верно и для многих наших физиологических навыков. Мы придерживаемся правой стороны при вождении автомобиля, следуем правилам этикета и совершаем разнообразные бессознательные и полуосознанные приспособительные действия, которые характеризуют наш стиль жизни, но не являются нашими собственными, то есть по-настоящему центральными для нашего ощущения существования. Рассмотрим, например, навыки английского языка, обеспечивающие наше мышление и общение. Ничто так устойчиво не влияет на жизнь, как запас понятий родного языка и структура речи, посредством которой осуществляются наши социальные контакты. Но употребление английского языка обычно воспринимается как совершенно периферический момент по отношению к сердцевине нашего существования. Другое дело, если бы какой-то иностранный захватчик запретил нам разговаривать на нашем родном языке. Тогда наш словарный запас, произношение и наша свобода пользоваться ими станут нам очень дороги и сольются с нашим чувством Я. То же касается и несметного множества наших социальных и психологических привычек, которые никогда, если они не сталкиваются с помехами, не рассматриваются в качестве существенных для нашего личного бытия.
Личность включает многие привычки, умения, системы координат, факты и культурные ценности, которые редко (или даже никогда) не ощущаются как теплые и важные. Но личность включает также нечто теплое и важное — те области жизни, которые мы рассматриваем как свойственные нам. Их я предлагаю временно называть достоянием или проприумом (proprium). Проприум включает все аспекты личности, образующие ее внутреннее единство.
Психологи, учитывающие наличие проприума, используют термины «я» (self) и «эго» (признавая их взаимозаменяемость) и определяют оба понятия с разной степенью узости или широты. Это чувство «свойственного нам» (какой бы термин мы ни применили для его обозначения) заслуживает внимательного рассмотрения. Нужно распознать главные функции и свойства проприума.
Для этой цели более шестидесяти лет назад Уильям Джеймс предложил простую таксономическую схему26. Он утверждал, что возможны два типа Я: Я эмпирическое и Опознающее. Я эмпирическое распадается на три вспомогательных типа: Я материальное, Асоциальное и Я духовное. На этой простой схеме он построил свое знаменитое тонкое описание разных «свойственных нам» состояний ума. Однако с точки зрения современных психоаналитических и экспериментальных исследований его схема едва ли адекватна, поскольку ей недостает современного «психодинамического аромата». Поэтому я с некоторым трепетом предлагаю несколько улучшенную (надеюсь, что это так) схему для анализа собственных аспектов личности. А к вопросу, необходимо ли понятие Я, мы вернемся позже.
11. Проприум
1. Телесное чувство. Первый аспект, с которым мы сталкиваемся, — это телесное Я. Кажется, что телесное Я состоит из потоков органических ощущений, идущих от внутренних органов, мышц, сухожилий, суставов, вестибулярных каналов и других частей тела. Специальное название для телесного чувства — ценестезия (coenesthesis). Обычно этот сенсорный поток ощущается смутно, часто мы его полностью не осознаем. Однако временами он хорошо очерчивается в сознании — например, при возбуждении, сопровождающем физические упражнения, или в моменты чувственного наслаждения или боли. Младенец, конечно, не знает, что такие переживания — «его». Но они наверняка формируют необходимый фундамент для его нарождающегося чувства Я. Малыш, который сначала плачет от нелокализованного дискомфорта, в ходе развития будет демонстрировать прогрессирующую способность идентифицировать дистресс как свой собственный.
Телесное чувство на всю жизнь остается якорем для нашего самосознания, хотя одно оно никогда не объясняет целостного чувства Я настолько, чтобы помочь в его определении, даже, вероятно, у маленького ребенка, обладающего своими воспоминаниями, социальными сигналами и стремлениями. Но этому особому компоненту самосознания психологи уделяли значительное внимание — гораздо большее, чем другим столь же важным ингредиентам. Удивительно популярной была одна линия исследований, а именно попытка локализовать Я по специфическому телесному ощущению. Если задать такой вопрос, некоторые люди скажут, что они чувствуют свое Я в правой руке или во внутренних органах. Однако большинство согласится с Клапаредом, что ощущение сфокусируется внутри головы посередине между глаз (слегка сзади). Именно этот циклопический глаз служит для нас точкой отсчета при оценке того, что лежит впереди и позади нас, справа или слева, над или под. Здесь, говоря феноменологически, находится локус эго27. В работах этого типа обнаруживается, что различные сенсорные элементы в ценестезийном потоке или различные выводы, сделанные на основе сенсорного опыта, могут в определенные моменты для определенных людей быть особенно заметны.
Меру интимности (собственности) телесного чувства можно увидеть, проведя в воображении небольшой эксперимент. Сначала подумайте о том, как вы сглатываете слюну, или просто сглотните. Затем представьте, что сплевываете слюну в стакан и выпиваете ее! То, что кажется естественным и «моим», вдруг становится отвратительным и чужим. Или представьте, как высасываете кровь из уколотого пальца, а затем представьте, как высасываете кровь из повязки на пальце! То, что я представляю интимно принадлежащим моему телу, — теплое и приятное; то, что я воспринимаю как отдельное от моего тела, в мгновение ока становится холодным и чужим.
Безусловно, органические ощущения (их локализация и узнавание), образующие телесное Я, являются сердцевиной становления. Но было бы серьезной ошибкой считать, что они одни объясняют наше ощущение «свойственного нам».
2. Самоидентичность. Сегодня я вспоминаю некоторые свои вчерашние мысли, и завтра я вспомню некоторые из своих вчерашних и сегодняшних мыслей, и я субъективно уверен, что это мысли того же самого человека. Несомненно, что в этой ситуации ведущую роль играет органическая непрерывность нервно-мышечной системы. Однако в этом процессе участвуют не только воспоминания, возможные благодаря сохраняющей способности нервных клеток. У младенца в первые месяцы жизни есть способность сохранения, но, по всей вероятности, у него нет чувства самоидентичности. Это чувство растет постепенно, отчасти как результат одевания, называния по имени и иных видов отделения от окружающего. Очень важен фактор социального взаимодействия. Это действия другого человека, к которым ребенок по-разному приспосабливается, что и заставляет его осознать, что он — не другой, а существует сам по себе. О трудности развития самоидентичности в детстве свидетельствует легкость, с какой ребенок деперсонализируется в игре и в речи28. У нас есть серьезные основания считать, что до возраста четырех-пяти лет личная идентичность, как ее воспринимает ребенок, нестабильна. Однако, начиная примерно с этого возраста, она становится надежнейшим из всех свидетельств, подтверждающих человеку факт его существования.
3. Возвеличивание эго. Теперь мы подходим к самому печально известному свойству проприума — его беззастенчивому эгоцентризму29. Многие авторы подчеркивали устойчивость этой черты в человеческой личности. Она связана с потребностью в выживании, ибо легко видеть, что мы от природы одарены импульсами к самоутверждению и эмоциями удовлетворенности собой и гордости. В нашем языке есть тому доказательства. Самым распространенным производным от эго является эгоизм, или себялюбие. Гордость, унижение, самоуважение, нарциссизм — столь заметные факторы, что, говоря об эго или Я, мы часто имеем в виду только этот аспект личности. Но все-таки любовь к себе может быть заметной в личности и без того, чтобы обязательно главенствовать. Как мы увидим, у «проприума» есть и другие грани и функции.
4. Расширение эго. Рассмотренные нами три грани «проприума» — телесное чувство, самоидентичность, эго-возвеличивание — развиваются у ребенка относительно рано. Их проявления производят впечатление, что они обладают биологической природой и исходят изнутри организма. Но вскоре, в связи с процессом научения, наше внимание обращается на объекты, которыми мы владеем и которые любим, а позднее — на идеи, которые нас побуждают и которым мы верны. Мы говорим здесь о любых объектах, которые человек называет «своими». В то же время эти объекты должны обладать важностью, ибо иногда наше чувство «обладания» не имеет аффективной окраски и, следовательно, не входят в проприум. Однако ребенок, идентифицирующийся с родителем, определенно расширяет свое чувство Я, это же он делает через свою любовь к домашним животным, куклам или другим объектам обладания — одушевленным или нет.
Становясь старше, мы идентифицируемся с группой, соседями и нацией так же, как с объектами нашего обладания, вроде одежды или дома. Они становятся для нас важными в том смысле, в котором семьи, нации или иное достояние других людей для нас такими не являются. Позднее в жизни процесс эго-расширения может идти через развитие приверженности и интересов, сосредоточенных на абстрактных идеях и на моральных и религиозных ценностях. Действительно, зрелость, по-видимому, характеризуется диапазоном и степенью чувства приверженности человека абстрактным идеалам.
5. Рациональный субъект. Согласно Фрейду, перед эго стоит задача сохранения организма как целого в контакте с реальностью, посредничества между бессознательными импульсами и внешним миром. Часто рациональное эго может справиться с этой задачей только путем изобретения и использования защит для предупреждения или снижения тревоги. Степень, в какой эти защитные средства определяют развитие личности, не осознавалась шестьдесят лет назад. Именно благодаря Фрейду мы лучше наших предшественников понимаем стратегии отрицания, вытеснения, перемещения, формирования реакции, рационализации и т. п.
Убежденность в значимости этих защитных механизмов и констатация высокой частоты их действия привела к забвению того, что рациональное функционирование проприума может также обеспечивать адекватное приспособление, точное планирование и относительно безупречное решение жизненных уравнений. Многие философы (начиная с Боэция в VI веке) рассматривали рациональную природу личности в качестве ее главного отличительного свойства. {Persona est substantia individua rationalis naturae.) Было бы странно приписать Фрейду, величайшему иррационалисту нашего века, то, что он помог томистам сохранить для психологии эго в качестве рационального начала личности, но дело обстоит именно так. Ибо эго — разумному или просто рациональному — свойственно осуществлять синтез внутренних потребностей и внешней реальности. Фрейд и томисты не дали нам этого забыть и, таким образом, облегчили современным когнитивным теориям понимание этой центральной функции проприума.
6. Образ Я. Функция проприума, вызывающая сегодня особый интерес, — это образ, или, как говорят некоторые авторы, феноменальное Я. Современные психотерапевты занимаются главным образом подведением пациента к тому, чтобы он исследовал, корректировал или расширял свой образ Я. У этого образа есть два аспекта: то, как пациент рассматривает свои нынешние способности, статус и роли, и то, кем бы он хотел стать, его притязание к самому себе. Для психотерапии особенно важен последний аспект, который Карен Хорни называет «идеализированным Я-образом»30. С одной стороны, он может быть компульсивным, компенсаторным и нереалистичным, делающим своего обладателя слепым в отношении его истинной жизненной ситуации. С другой стороны, он может быть добротной когнитивной картой, приближенной к реальности и направляющей здоровые амбиции. Идеальный образ — это воображаемый аспект проприума. Будучи точным или искаженным, достижимым или нет, он задает то направление движения, которым руководствуется сам человек и продвижение в котором знаменует успехи терапии.
Конечно, существует много форм становления, не требующих образа. В их числе автоматическое культурное научение и весь наш репертуар сиюминутного приспособления к окружающему. Но очень многое развивается только с помощью и под влиянием образа. Этот образ помогает нам привести наше видение настоящего в согласие с нашим видением будущего. К счастью, динамическая важность образа пользуется сегодня у психологов более широким признанием, чем прежде.
7. Собственное (проприативное) стремление. Теперь мы подходим к природе мотивации. К сожалению, часто нам не удается провести различие между собственными (проприативными) и периферическими мотивами. Причина в том, что на рудиментарных уровнях становления, преимущественно исследовавшихся до сих пор, поведение детерминируется импульсами и влечениями, немедленным удовлетворением и редукцией напряжения. Поэтому психология сиюминутного приспособления выглядит базовой и адекватной, особенно для психологов, привыкших работать с животными. Для изучения нижних уровней поведения достаточно использовать привычную формулу влечений и их обусловливания. Но как только личность вступает на стадию расширения Я и развивает образ Я, включающий видение собственного совершенства, мы, я думаю, вынуждены постулировать мотивы иного порядка, отражающие проприативное стремление. Экспериментальной психологией добыто множество свидетельств того, что «эго-вовлеченное» (собственное) поведение заметно Многие психологи игнорируют эти свидетельства. Им больше нравится простая теория мотивации, соответствующая их исходным предположениям. Они предпочитают говорить о влечениях и их обусловливании. Влечение рассматривается как активность, побуждаемая с периферии. Результирующий ответ — это простая реакция, настойчиво повторяющаяся до тех пор, пока не убрано побуждение и не уменьшено созданное влечением напряжение. Согласно этому подходу, основанному на минимуме допущений, мотивация предполагает одно и только одно присущее организму свойство — предрасположенность действовать (на основе инстинкта или научения) таким образом, чтобы как можно более эффективно снижать напряжение, порождающее дискомфорт. Мотивация рассматривается как состояние напряжения, ведущее нас к поиску равновесия, отдыха, приспособления, удовлетворения или гомеостаза. С этой точки зрения личность — не более, чем наши привычные способы редукции напряжения. Конечно, эта формулировка полностью соответствует исходной предпосылке эмпиризма относительно того, что человек является по природе пассивным существом, способным только получать впечатления от внешних раздражителей и отвечать на них.
Противоположные взгляды утверждают, что эта формула, будучи применимой к разрозненным и сиюминутным приспособлениям, терпит неудачу при попытке представить природу собственных стремлений. Они указывают, что для собственных стремлений характерно сопротивление равновесию: напряжение скорее поддерживается, чем снижается.
В своей биографии Руаль Амундсен рассказывает, что в пятнадцатилетнем возрасте им овладело страстное желание быть полярным исследователем. Преграды к исполнению этого желания казались непреодолимыми, и велик был соблазн снизить порождаемое им напряжение. Но собственное стремление было весьма настойчивым. Каждый успех приносил ему радость и одновременно повышал уровень его стремления, поддерживал его главную задачу. Пройдя северо-западным проходом из Атлантического в Тихий океан, он предпринял тяжелую экспедицию, завершившуюся открытием Южного полюса. Затем он годами планировал и вопреки крайним трудностям совершил трансарктический перелет. Свою миссию он выполнял без колебаний до конца жизни (он погиб в Арктике, спасая экспедицию менее талантливого исследователя Нобиле). Он не только непрерывно придерживался одного стиля жизни, но его главная миссия позволила ему выдержать соблазн снизить отдельные напряжения, постоянно порождаемые усталостью, голодом, насмешками и опасностью32.
Здесь мы лицом к лицу сталкиваемся с нашей проблемой. Психология, рассматривающая мотивацию с точки зрения влечений и их обусловливания, вероятно, споткнется и потеряет определенность при встрече с аспектами личности (любой личности!), похожими на собственное стремление Амундсена. У большинства из нас нет столь выдающихся достижений, но у каждого есть подобные ненасыщаемые интересы. Эти интересы могут быть связаны с понятиями редукции напряжения только очень поверхностно. Многие авторы прошлого и настоящего признавали этот факт и постулировали некоторые прямо противоположные принципы. В этой связи вспоминается концепция Спинозы о способности к волевому усилию, т. е. тенденции индивида настойчиво, вопреки преградам, придерживаться своего собственного стиля бытия. Вспоминается доктрина самоактуализации Гольдштейна, использованная также Маслоу и другими, или чувство заботы о себе Мак-Дугалла. Вспоминаются и современные фрейдисты, которые считают необходимым наделить эго не только способностью к разуму и рационализации, но и тенденцией поддерживать свою собственную систему продуктивных интересов, несмотря на соблазны, вызванные импульсами и внешними побуждениями. Действительно, «укрепленное эго», как его описывают неофрейдисты, способно действовать вопреки обычному течению сиюминутной снижающей напряжение адаптации.
Собственное стремление отличается от других форм мотивации тем, что всегда ведет к объединению личности, вопреки всем конфликтам. Есть свидетельства того, что для психически больных характерен рост изолированных субсистем и утрата более гомогенных мотивационных систем33. Когда над индивидом господствуют изолированные влечения, навязчивые стремления или давление обстоятельств, он утрачивает интегрированность, которую ему придает только поддержание главного направления его стремлений. Наличие долговременных целей, ощущаемых центром личного существования, отличает человека от животного, взрослого от ребенка и (во многих случаях) здоровую личность от больной.
Очевидно, что стремление всегда связано с будущим. По сути дела, огромное количество состояний психики адекватно описывается только через перспективу будущего. Наряду со стремлением мы можем упомянуть интерес, тенденцию, диспозицию, ожидание, планирование, решение проблем и интенцию. Не любая направленность на будущее феноменально относится к проприуму, но в любом случае для ее понимания нужна психология, выходящая за рамки превалирующей тенденции объяснять психические состояния исключительно исходя из прошлых событий. Люди занимаются продвижением своей жизни в будущее, в то время как психология большей частью занимается прослеживанием ее в прошлое.
8. Субъект познания. Теперь, когда мы вычленили эти различные функции проприума и рассматриваем их все в качестве личного достояния человека, встает вопрос, все ли это. Не обладаем ли мы вдобавок познающим Я, выходящим за пределы всех других функций проприума и удерживающим их в поле зрения? Уильям Джеймс занимался этим вопросом и пришел к выводу, что нет. Он считает, что не существует такой вещи, как вещественное Я, отличное от совокупности, или потока, переживаний. Он говорит, что каждый момент сознания присваивает каждый предыдущий момент, и поэтому познающий как-то включен в познаваемое. «Сами мысли являются мыслящим»34.
Оппоненты Джеймса возражают, что простые серии переживаний не могут превратиться в осознание этих серий. И невозможно, чтобы «текущие мысли» рассматривали сами себя в качестве важных или интересных. Кому важны и интересны эти серии, если не мне? Я — конечный наблюдатель. Я как познающий появляется в качестве конечного и неизбежного постулата.
Интересно спросить, почему Джеймс воздержался от принятия познающего Я после того, как столь великодушно допустил в психологию со своего полного одобрения материальное, социальное и духовное Я. Причиной (и причиной, которая действовала бы и сегодня) вполне может быть следующее: тот, кто стремится к скрупулезному изображению природы собственных функций на эмпирическом уровне, надеясь таким образом обогатить науку психологию дискриминативным анализом Я, не горит желанием рискнуть и вернуться к теории гомункулуса путем введения некоего «синтезатора» — Я всех я.
Конечно, признание существования познающего опасно для науки психологии, но нельзя избегнуть этого шага, если он требуется логически. Некоторые философы, включая Канта, настаивают, что чистое (трансцендентное) эго отделимо от эмпирического эго (т. е. от всех упоминавшихся выше собственных состояний)35. Те, кто считает, что сам познающий — это не просто (как утверждает Джеймс) аспект познаваемого Я, но является «чистым» и «трансцендентным», утверждают, как и Кант, что текстура знания в этих двух случаях совершенно различна. Познание нами нашего познающего Я всегда косвенно, оно носит характер предположения. С другой стороны, все черты эмпирического Я известны прямо через знакомство, как известен любой объект, попадающий в категории пространства и времени36.
Стоя на прямо противоположных метафизических позициях, Кант и Джеймс соглашаются со своим знаменитым предшественником Декартом в том, что функция познания — абсолютно необходимый атрибут Я, как бы его ни определяли. Для наших нынешних целей важно помнить этот момент.
Мы познаем не только вещи, мы познаем и эмпирические черты нашего собственного проприума (т. е. знакомы с ним). Именно я обладаю телесными ощущениями, я признаю свою самоидентичность изо дня в день, я замечаю и размышляю о своей самоуверенности, саморасширении, своих собственных рассуждениях, а также о своих интересах и стремлениях. Когда я таким образом думаю о своих собственных функциях, я, скорее всего, буду воспринимать их сущностную близость и чувствовать их интимную связь в некотором отношении с самой познающей функцией.
Поскольку такое знание, несомненно, является исключительно нашим состоянием, мы принимаем его как восьмую отчетливую функцию проприума. (Другими словами, как восьмое валидное значение понятия Я или эго. ) Но, конечно, в том, что такая центральная функция так мало понята наукой и остается вечным яблоком раздора между философами, есть какое-то извращение. Многие, подобно Канту, оставляют эту функцию {чистое эго) в стороне как нечто качественно отличное от других проприативных функций (последние приписываются эмпирическому Я). Другие, подобно Джеймсу, говорят, что эго как познающий как-то содержится внутри эго как познаваемого. Третьи, склоняющиеся к персонализму, считают необходимым постулировать единое Я в качестве познающего, думающего, чувствующего и делающего — все в одном сплаве, который и гарантирует непрерывность всего становления37.
Теперь вернемся к нашему вопросу: необходимо ли понятие Я в психологии личности? Наш ответ не может быть категоричным, так как все зависит от того, каковы будут конкретные предложения по поводу использования этого понятия. Несомненно, что все законные феномены, которые приписываются или могут приписываться Я или эго, должны приниматься как данные, необходимые психологии личностного становления. Мы должны принимать и включать все восемь функций «проприума» (это наш временный нейтральный термин для обозначения центральных взаимосвязанных операций личности). В частности, необходимо полностью включить в него единый акт восприятия и познания (понимания собственных состояний как связанных между собой и принадлежащих мне).
В то же самое время очень реальна опасность, о которой мы несколько раз предостерегали: в наших дискуссиях о личности может родиться гомункулус и мы будем ожидать, что он решит все наши проблемы, хотя на деле не решит ни одной. Так, на вопрос: «Что определяет наше нравственное поведение?», можно ответить: «Наше Я». Или, ставя проблему выбора, можно решить ее, сказав: «Выбирает Я». Такие голословные утверждения безмерно ослабят научное исследование личности, создавая неправомерный регресс. Есть, конечно, предельные проблемы философии и теологии, за которые психология не может даже браться, и для решения таких проблем может быть необходимым Я в некотором ограниченном и специальном смысле.
Но в рамках психологии наша позиция вкратце такова: все психологические функции, обычно приписываемые Я или эго, должны приниматься как данные в научном исследовании личности. Однако эти функции не полностью совпадают с личностью как целым. Это, скорее, особые аспекты личности, имеющие дело с теплотой, единством, ощущением личностной значимости. Я назвал их «собственными» функциями. Читатель может поименовать их Я-функциями и в этом смысле считать Я необходимым психологическим понятием. Ненужно и неприемлемо для нас только то Я (или душа), о котором говорят, что оно исполняет действия, решает проблемы, управляет поведением транспсихологическим способом, не поддающимся психологическому анализу.
Мы еще раз обращаемся к высказыванию Адлера о том, что адекватная психология жизненного стиля не нуждается в отдельной психологии эго и вполне обойдется без нее. Я убежден, что позиция Адлера (хоть она и не разработана) по существу такая же, как и защищаемая здесь. Адекватная психология фактически будет психологией эго. Она полноценно и конкретно займется собственными функциями. Раньше само собой разумелось, что психология говорит о Я-функциях, если только четко не формулировалось, что обсуждаются периферические, сиюминутные (актуарные, статистические) события. Но сегодня слишком многие психологи озабочены (как и Юм) кусочками и фрагментами переживаний или даже обобщенными математическими уравнениями, и потому те немногие, кто интересуется собственными функциями, обязаны уточнять, что ведут речь именно об этом. Если бы горизонты психологии были пошире, то (рискну предположить) теории личности использовали бы Я или эго не как отдельные понятия, а только как части таких понятий, как самопознание, образ Я, возвеличивание эго, расширение эго.
