Параллель сказанному можно обнаружить в складывавшихся на протяжении истории отношениях между мужчинами и женщинами. Я полагаю, что мужчины боялись женщин и добивались господства над ними во многом по тем же (неосознаваемым) причинам, по которым они боялись своих первичных процессов. Представители психодинамического направления склонны думать, что многое в отношениях мужчин к женщинам определяется тем, что женщины напоминают мужчинам их собственное бессознательное, собственную женственность, мягкость, нежность и т.п. И потому борьба с женщинами или стремление контролировать их, умалять их достоинство — это часть усилий, направленных на контроль над бессознательными силами, находящимися внутри каждого из нас. Между боязливым хозяином и оскорбленной рабыней невозможна подлинная любовь. Только став достаточно сильными, достаточно уверенными в себе и достаточно цельными, мужчины оказываются способны выносить и, в конечном счете, получать наслаждение от самоактуализирующихся женщин — женщин, являющихся полноценными людьми. Но мужчина в принципе не может самореализоваться без такой женщины. Поэтому сильные мужчины и сильные женщины есть условие друг друга, ибо они не могут существовать друг без друга. Они служат причиной друг друга, ибо женщины растят мужчин, а мужчины растят женщин. И в конечном итоге служат наградой друг для друга. Если ты достаточно хороший мужчина, то именно такую женщину ты получишь и именно такую женщину ты заслуживаешь. А теперь, возвращаясь к нашей параллели, отметим: здоровые первичные процессы и здоровые вторичные процессы, то есть здоровая фантазия и здоровая рациональность, нуждаются в помощи друг друга, с тем чтобы слиться, достигнув подлинной интеграции.
Наши знания о первичных процессах первоначально были получены в исследованиях сновидений, фантазий и невротических процессов, затем — психотических болезненных процессов. Мало-помалу эти знания освобождались от ореола патологии, иррациональности, незрелости и примитивности в дурном смысле слова. Только недавно мы вполне осознали (благодаря исследованиям душевно здоровых людей, творческого процесса, игры, эстетического восприятия, смысла здоровой любви, здорового роста и становления, здорового воспитания), что в каждом человеке заключены поэт и инженер, рациональное и нерациональное, ребенок и взрослый, мужское начало и женское, психический мир и мир природы. Постепенно мы поняли, что теряем, стараясь каждый день быть только и исключительно рациональными, только «научными», только благоразумными, только практичными, только ответственными. Лишь теперь приобретаем мы полную уверенность в том, что цельная, вполне развившаяся, вполне зрелая личность должна открываться себе одновременно на обоих этих уровнях. Подход, согласно которому бессознательная сторона человеческой природы считается больной, а не здоровой, ныне явно — устарел. Так думал в свое время З.Фрейд, но мы теперь учимся другому: тому, что полное здоровье означает открытость себе на всех уровнях. Мы не можем более называть какую-то сторону самих себя «злой» (в противоположность «доброй»), низшей (в противоположность высшей), своекорыстной (в противоположность бескорыстной), животной (в противоположность человеческой). Тенденция к такой дихотомии сохранялась на протяжении человеческой истории, в частности, истории западной цивилизации и наиболее явственно — истории христианства. Но мы больше не можем разделять себя на пещерного человека и цивилизованного, на дьявола и святого. Мы можем теперь считать это незаконной дихотомией, незаконным «или-или», где сам процесс расщепления и дихотомизации создает, можно сказать, больное сознание и больное бессознательное, больную рациональность и больные побуждения. (Рациональность вполне может быть болезнью, в чем можно убедиться, наблюдая телевизионные викторины. Я слышал об одном бедняге, специалисте по древней истории, который зарабатывал на них большие деньги. Он рассказал кому-то, что добивается этого благодаря тому, что запомнил весь кембриджский учебник древней истории: начал с первой страницы, постепенно продвигался дальше и теперь знает каждую дату и имя в этом учебнике. Бедняга! У 0'Генри есть рассказ о человеке, решившем, что раз энциклопедия охватывает все знания, незачем ходить в школу, а надо просто выучить энциклопедию. Он начал с буквы А, потом перешел к буквам В, С и т.д. Вот вам патологическая рациональность.) Раз мы преодолеваем и разрешаем эту дихотомию, раз можем связать ее противостоящие компоненты в то единство, в каком они изначально находятся, например, в здоровом ребенке, в здоровом взрослом или в наиболее творческих людях, то можно признать, что сама по себе дихотомизация или расщепление является патологическим процессом. И тогда появляется возможность окончания внутренней «гражданской войны», что и происходит у людей, которых я называю самоактуализирующимися. Это именно то, что мы обнаруживаем у психологически здоровых людей. Когда мы отбираем среди населения один процент или долю процента наиболее здоровых людей, оказывается, что эти люди, иногда с помощью психотерапии, иногда без нее, умеют соединить два рассмотренных мира и жить комфортно в обоих. Я описал психологически здорового человека как обладающего здоровой «детскостью». Это трудно выразить словами, потому что «детскость» обычно трактуется как противоположность зрелости. Если утверждать, что наиболее зрелые люди похожи на детей, то это звучит как противоречие, хотя в действительности эта не так. Пожалуй, здесь можно вспомнить пример с вечеринкой, приведенный ранее. Наиболее зрелые люди умеют веселиться лучше других. Думаю, в этом наиболее адекватно выражается то, что я обсуждаю. Эти люди могут осуществлять регрессию по своей воле, становиться похожими на детей, играть с ними, достигать близости с ними. Не случайно дети обычно любят таких людей, способных регрессировать к детскому уровню, и тянутся к ним. Непроизвольная регрессия — это, конечно, очень опасная вещь. Однако регрессия произвольная — примета, видимо, очень здоровых людей.
Какие можно дать практические советы по достижению описанного слияния, я, собственно, не знаю. Единственный известный мне конкретный путь достижения такого внутриличностного слияния — это психотерапия. Это не слишком практичный и не слишком вдохновляющий совет. Есть, правда, возможность самоанализа и самотерапии. Всякий метод, углубляющий знание человека о себе, должен в принципе увеличить его креативность, делая доступным источники фантазии в собственных глубинах, игру идеями, позволяя отрываться от земли, уходить от здравого смысла. Здравый смысл означает жизнь в мире, каков он есть в данный момент, но творческим людям не нравится нынешний мир, и они хотят сотворить другой. А чтобы быть способными сделать это, они должны уметь отрываться от земли, запускать воображение, фантазировать, увлекаться и даже безумствовать. Практический совет, который я могу дать тем, кто занимается работой с творческими кадрами, состоит просто в том, чтобы выявлять таких людей, привлекать их и держаться за них.
Мне кажется, таким советом я сумел оказать услугу одной компании. Я попытался рассказать ее сотрудникам, каковы люди, обладающие первичной креативностью. Обычно это как раз те, кто является источником беспокойства в организации. Я составил список некоторых их характеристик, которые неизбежно вызывают беспокойство. Люди эти склонны вести себя несколько странно и необычно; они нереалистичны; их часто называют недисциплинированными; иногда они неточны, «ненаучны», если исходить из узкого понимания науки. Их более склонные к подчинению коллеги нередко называют их ребячливыми, безответственными, дикими, сумасшедшими, упрекают в умозрительности их подходов, некритичности, непостоянстве, излишней эмоциональности и т.д. Это звучит как описание лодыря, представителя богемы, эксцентричного человека. И следует подчеркнуть, что на ранних стадиях творчества вам надо быть лодырем, вам надо быть богемным, вам надо быть сумасшедшим. Метод «мозговой атаки» способен помочь в поисках рецепта креативности, поскольку обязан своим происхождением людям, уже достигшим успеха в творчестве; они позволяют себе на ранних этапах мышления вести себя так, как это описано выше. Они позволяют себе быть совершенно некритичными, они допускают в свои головы любые дикие идеи. И, благодаря взрыву эмоций и энтузиазма, могут сочинить поэму, придумать формулу или найти математическое решение, выдвинуть теорию или спланировать эксперимент. Тогда, и только тогда, они становятся «вторичными», более рациональными, в большей мере контролирующими себя, более критичными. Если же вы попытаетесь контролировать себя, вести себя рационально и дисциплинированно уже на первом этапе процесса, то вы никогда не придете ко второму. И метод «мозговой атаки», насколько я помню, состоит именно в этом: в снятии критичности, в том, чтобы позволить себе играть с идеями и, опираясь на свободные ассоциации, щедро выкладывать их на стол — и только потом заняться отбраковкой плохих или бесполезных идей, оставляя хорошие. Если вы боитесь допустить «сумасшедшую» ошибку, тогда к вам никогда не придет яркая идея.
Конечно, нет необходимости, чтобы деятельность в таком богемном стиле осуществлялась постоянно или долго. Я говорю о людях, способных быть такими, когда они хотят этого (регрессия на службе Эго, добровольная регрессия, добровольное «сумасшествие», добровольное вхождение в бессознательное). Эти же люди могут затем надеть свои шляпы и мантии и стать взрослыми, рациональными, благоразумными, дисциплинированными и т.д. — и оценить критическим взглядом то, что они породили в моменты энтузиазма и творческого порыва. При этом они иногда могут сказать:
«Это выглядело замечательно, когда рождалось, но это не годится», — и отбросить такой результат. По-настоящему цельная личность может быть и вторичной и первичной, и ребячливой и зрелой, может регрессировать и затем возвращаться к реальности, достигая при этом большего контроля и критичности в своих реакциях.
Как упоминалось, такого рода рассуждения оказались полезны одной компании или, по меньшей мере, ее сотруднику, отвечавшему за творческие кадры, поскольку до того он увольнял именно таких людей, каких я описал. Особенно он настаивал на правильном выполнении приказов и хорошем приспособлении к организации.
Не знаю, как менеджер должен учитывать то, о чем я рассказал, не знаю, как все это скажется на моральном состоянии людей. Это не моя проблема. Не знаю, как можно было бы использовать людей описанного типа внутри организации, когда она переходит к упорядоченной работе, основанной на принятой идее. Ведь идея стоит лишь в начале очень сложного процесса разработки. Думаю, что здесь заключена проблема, которая будет исследоваться в нашей стране (в большей мере, чем где-либо еще) в течение ближайшего десятилетия или около того. Мы должны быть готовы к этому. Громадные суммы отпускаются ныне на исследования и разработки, и менеджмент творческих кадров становится актуальной проблемой.
Нет сомнений, однако, что стандарты деятельности, выработанные в крупных организациях, нуждаются в модификации и пересмотре. Нам надо найти какой-то способ, позволяющий людям быть индивидуалистами в организации. Не знаю, как это сделать. Думаю, что практический подход состоит здесь попросту в том, чтобы попытаться делать так, и эдак, и еще как-то, и в конце концов эмпирически прийти к некоторому выводу. Я бы сказал, что полезно видеть в перечисленных выше характеристиках признаки не только сумасшествия, но также и креативности. (Впрочем, я бы поостерегся давать хорошую рекомендацию любому, кто ведет себя подобным образом. Некоторые из них в самом деле сумасшедшие.) Теперь мы должны научиться отличать одно от другого. Надо научиться уважать людей этого типа или, по меньшей мере, смотреть на них без предубеждения и стараться как-то вписать их в общество. Сегодня такие люди — это обычно «одинокие волки». Полагаю, вы скорее обнаружите их в университетах, чем в крупных организациях или корпорациях. В университетах они чувствуют себя комфортнее, потому что там им разрешают «сходить с ума» так, как им нравится. Все ожидают от профессоров какой-то ненормальности, и это никого не трогает. Кроме преподавания, у них нет обязанностей по отношению к кому-либо. У профессора обычно достаточно времени, чтобы уединиться на чердаке или в подвале и мечтать там на любую тему — независимо от того, имеет ли она практическое значение. В отличие от этого, в организации ты обычно обязан выдавать какой-то результат.
Все это напоминает анекдот, который я недавно слышал. Два психоаналитика встретились на вечеринке. Один подошел к другому и без предупреждения дал ем у пощечину. Пострадавший опешил на мгновение, но затем пожал плечами и сказал: «Это его проблема».
7. Потребность в творческих людях
Зададим себе вопрос: кто интересуется творчеством? Мой ответ таков: практически все, а отнюдь не только психологи и психиатры. Творчество стало теперь вопросом национальной и международной политики. Люди (в первую очередь военные, политики, мыслящие патриоты) должны вскоре прийти к пониманию того, что в военной области наступил пат, и похоже, что он будет продолжаться. Функция армии сегодня прежде всего в том, чтобы предотвратить войну, а не в том, чтобы вести ее. Нынешняя борьба между большими политическими системами, то есть холодная война, будет продолжаться, но не вооруженным путем. Преимущество получит та система, которая сумеет привлечь нейтральных людей. Какая из них предложит лучший тип личности, более дружелюбной и миролюбивой, менее жадной, в большей мере заслуживающей любви и уважения? Кто окажется привлекательнее для народов Африки и Азии? И т.д. и т.п.
В общем, психологически более здоровая (или более высоко развитая) личность выступает как политическая необходимость. Надо быть личностью, не вызывающей ненависти, которая способна ладить с людьми и проявлять дружелюбие ко всем, включая африканцев и азиатов, которые мгновенно ощущают пренебрежение к ним, предрассудки или ненависть. Ясно, что гражданин страны, претендующей на лидерство и победу, не должен иметь расовых предрассудков. Он должен испытывать к людям братские чувства, быть готовым прийти к ним на помощь. Он должен быть лидером, заслуживающим доверия, а не вызывающим опасения. В конечном счете он не должен быть авторитарным, склонным к садизму и т.п.
Универсальные потребности
В дополнение к сказанному, есть другая, возможно, более непосредственная необходимость, с которой сталкивается любая жизнеспособная политическая, социальная или экономическая система, — необходимость иметь больше творческих людей. Соображения, связанные с этим, имеют большой вес в нашей крупной промышленности, где хорошо знают об опасностях, которыми чревато старение производства. Там всем известно, что какими бы богатыми и процветающими ни были вы в данный момент, однажды, проснувшись поутру, можно обнаружить, что кем-то изобретено новое изделие, сделавшее ваше производство устаревшим. Что станет с производителями автомобилей, если кто-либо выйдет на рынок с устройством для личного передвижения, которое будет стоить вдвое дешевле, чем автомобиль? Понимая это, каждая богатая корпорация, которая может себе это позволить, тратит весьма значительную долю своих средств на исследования и разработку новых изделий, так же как и на усовершенствование старых. Аналогом этого на международной арене является гонка вооружений. Верно, что ныне достигнуто равновесие в области средств ядерного сдерживания, бомб, бомбардировщиков и т.п. Но предположим, что в будущем году случится нечто вроде того, что произошло, когда американцы изобрели атомную бомбу. Как быть тогда?
Поэтому сегодня во всех крупных странах идет множество исследований и разработок в рамках оборонных или военных программ. Каждый пытается изобрести новое оружие, которое сделает все существующие вооружения устаревшими. Думаю, что руководители могущественных стран начинают понимать: на такие изобретения способны чудаки, к которым они всегда испытывали неприязнь; иначе говоря — творческие люди. Ныне руководители должны учиться управлению творческими людьми, их раннему выявлению, обучению, воспитанию и т.п.
Вот почему я думаю, что многих наших лидеров интересует сегодня теория креативности. Историческая ситуация, с которой мы столкнулись, способствует становлению интереса к креативности у социальных философов и, вообще, у мыслящих людей. В нашу эпоху общество в большей мере находится в движении, в процессе быстрого изменения, чем в какую-либо из предшествующих. Ускоряющееся накопление новых научных фактов, изобретений, технических достижений, равно как и новых психологических событий, новых проявлений изобилия, ставит сегодня каждого человека в ситуацию, отличающуюся от существовавших когда-либо ранее. Помимо прочего, утрата непрерывности и устойчивости в переходе от прошлого через настоящее к будущему делает необходимыми изменения, характер которых многими еще не осознается. Например, весь процесс образования, особенно технического и профессионального, полностью изменился за последние несколько десятилетий. Попросту говоря, сейчас мало пользы в усвоении фактов; они устаревают слишком быстро. Мало пользы в изучении технологий; они устаревают почти мгновенно. Мало пользы, например, в том, что профессора учат студентов всем тем методам, которые они сами учили в свои студенческие годы; сейчас эти методы почти бесполезны. По сути, практически во всех сферах жизни мы сталкиваемся с устареванием прежних фактов, теорий и методов. Мы все — мастера, умения которых никому не нужны.
Новые концепции обучения
Каков же в этих условиях правильный путь обучения, например подготовки инженеров? Ясно, что мы должны учить их быть творческими людьми, по крайней мере в смысле способности справляться с новизной, импровизировать. Они не должны бояться изменений, напротив, должны чувствовать себя комфортно, встречаясь с изменениями и новшествами и, насколько это возможно, даже быть способными наслаждаться ими. Это означает, что мы должны обучать и готовить инженеров не в старом стандартном смысле, а в новом — готовить «творческих» инженеров.
Это же, в общем, справедливо и по отношению к функционерам, руководителям и администраторам в бизнесе и промышленности. Они должны уметь приспособиться к тому, что любой новый продукт, любая технология неизбежно и быстро отстают от жизни. Они должны не бороться с переменами, а предвидеть их, вдохновляться и наслаждаться ими. Нам надо вырастить племя импровизаторов, способных творить «здесь-и-теперь». Мы должны определять умелого, или подготовленного, или образованного человека совершенно иначе, чем мы привыкли (то есть не как того, кто имеет богатый прошлый опыт и может при необходимости воспользоваться им в будущем). Многое из того, что мы называли обучением, стало бесполезным. Всякое обучение, сводящееся к простому приложению прошлого к настоящему или использованию прежних приемов в нынешней ситуации, устарело во многих сферах жизни. Образование нельзя более рассматривать просто как процесс обучения; теперь это также процесс воспитания характера, формирования личности. Конечно, это не всегда так, но это так в большой мере, и все больше год от года. (Я полагаю, что наиболее радикально, четко и безошибочно выразил то, что хотел сказать.) В некоторых областях прошлое оказалось почти бесполезным. Люди, слишком зависящие от прошлого, оказались почти беспомощными во многих профессиях. Мы нуждаемся в человеке нового типа, способном отрешиться от прошлого, чувствующем себя достаточно сильным и мужественным, чтобы доверять себе в возникающей ситуации и, если требуется, решать проблемы без предварительной подготовки, импровизируя.
Все это дополняет наш акцент на психологическом здоровье и силе. Это означает и более высокую значимость способности как можно полнее концентрироваться на ситуации, существующей «здесь-и-теперь», хорошо слышать и видеть то, что происходит перед нами в этот конкретный момент. Это означает, что мы нуждаемся в людях, отличающихся от среднего человека, воспринимающего настоящее как повторение прошлого и как период подготовки к будущим угрозам и опасностям, которые он боится встретить неподготовленным. Мы нуждались бы в этом новом типе человека, даже если бы не было холодной войны и человеческий род был объединен в братском содружестве — просто чтобы справиться с тем новым миром, в котором мы живем.
Ситуация холодной войны, о которой я говорил выше, а также новый мир, с которым мы сейчас столкнулись, навязывают нашему анализу креативности новые приоритеты. Поскольку мы, в сущности, говорим о типе личности, типе мировоззрения, типе характера, акцент смещается с творческих продуктов, технических новшеств и эстетических объектов как таковых. Мы должны больше интересоваться творческим процессом, творческой установкой, творческой личностью, а не только творческим продуктом.
Поэтому представляется наилучшей стратегией уделить больше внимания при рассмотрении творчества фазе вдохновения, а не фазе разработки, то есть «первичной» креативности, а не «вторичной».
Нам следует чаще использовать в качестве примера не законченную, социально полезную работу в области искусства или науки; скорее мы должны сосредоточить внимание на импровизации, на гибком и адаптивном, эффективном взаимодействии возникающей «здесь-и-теперь» ситуации, независимо от степени ее значимости. Дело в том, что использование в качестве критерия законченного продукта приводит к слишком большому смешению креативности с хорошими трудовыми навыками, упорством, дисциплиной, терпением, хорошими редакторскими способностями и другими характеристиками, которые прямо не связаны с креативностью или, по меньшей мере, не специфичны для нее.
Все эти соображения делают даже более желательным изучение креативности у детей, а не у взрослых. Здесь мы избегаем многих проблем, смущающих нас и искажающих получаемые нами результаты. Так, например, мы здесь не можем требовать социальных инноваций или социальной полезности творческого продукта. При этом желательно также избежать путаницы, связанной с ориентацией на большой врожденный талант (по-видимому, мало связанный с универсальной креативностью, которая является врожденной у всех нас).
Теперь о некоторых причинах того, почему я считаю столь важным невербальное воспитание, осуществляемое посредством искусства, музыки, танцев и т.п. Меня специально не интересует подготовка профессионалов в области искусства; во всяком случае, ее осуществляют иначе. Я не очень интересуюсь искусством как времяпрепровождением для детей и даже как средством лечения. Художественное образование как таковое не слишком мне интересно. Чем я действительно интересуюсь — это новым типом образования и воспитания, который мы должны разработать и который содействовал бы становлению нужного нам нового типа человека — находящегося в движении, творческого, импровизирующего, доверяющего себе, мужественного, самостоятельного. Исторически случилось так, что специалисты по художественному воспитанию оказались первыми, кто двинулся в этом направлении. Но столь же легко это могло бы произойти и с математическим образованием, и я надеюсь, что однажды так и случится.
Конечно, математике, или истории, или литературе сегодня большей частью обучают авторитарным, опирающимся на запоминание способом (хотя это уже не так для новейшего метода обучения, ориентированного на импровизацию, догадки, творчество; о таком обучении писал Дж. Брунер, а математики и физики разработали его применительно к средней школе). Вопрос опять в том, как научить детей действовать «здесь-и-теперь», импровизировать и т.д., то есть как стать творческими людьми, приобрести творческую установку.
Новое движение «обучение посредством искусства» с его отказом от диктата объективности намного меньше обычного озабочено правильным и неправильным. В нем эта проблема отодвинута в сторону, и, благодаря этому, ребенок может взаимодействовать с самим собой, со своей смелостью или тревогой, своими стереотипами или своим свежим взглядом и т.д. Это можно хорошо выразить так: там, где реальность убирается, мы получаем ситуацию хорошего проективного теста и, следовательно, хорошую ситуацию для психотерапии или психологического роста. Это именно то, что осуществляется при тестировании проективными методами инсайттерапии: требования реальности, правильности, приспособляемости к миру, психические, химические и биологические детерминанты — все это снимается, так что психика может раскрыть себя более свободно. Я рискнул бы даже сказать, что в этом отношении обучение посредством искусства — разновидность метода терапии и роста, поскольку она дает возможность проявиться более глубоким слоям психики, что позволяет их поощрять, укреплять, тренировать и воспитывать.
Часть III. Ценности
8. Слияние фактов и ценностей
Начну с объяснения того, что я назвал пиковыми переживаниями, потому что именно на примере таких переживаний мой тезис можно продемонстрировать наиболее легко и полно. Термин «пиковое переживание» объединяет наилучшие моменты человеческого существования, самые счастливые моменты жизни, переживания экстаза, восторга, блаженства, величайшей радости. Обнаружилось, что пиковые переживания порождаются глубокими эстетическими переживаниями (такими, как творческий экстаз), моментами зрелой любви, совершенными сексуальными переживаниями, родительской любовью, опытом естественных родов и многим другим. Я использую единый термин — «пиковые переживания» — как некое обобщенное и абстрактное понятие, поскольку установил, что все эти экстатические переживания обладают некоторыми общими характеристиками. Более того, можно построить схему или модель, в которой были бы представлены эти общие характеристики. Термин «пиковые переживания» позволяет мне одновременно говорить обо всех видах таких переживаний (Laski, 1961; Maslow, 1962 а, Ь).
Когда я спрашивал своих испытуемых — после того, как они описывали свои пиковые переживания, — каким в эти моменты представал перед ними мир, то получал ответы, которые тоже можно было бы схематизировать и обобщить. В действительности почти необходимо сделать это, так как нет другого способа охватить тысячи слов или описаний, предоставленных мне. «Сухой остаток», выделенный мною из множества этих описаний, полученных примерно от сотни людей во время и после пиковых переживаний, выражается в следующих словах: истина, красота, цельность, единство противоположностей, жизненный процесс, уникальность, совершенство, необходимость, завершенность, справедливость, порядок, простота, богатство, непринужденность, игра, самодостаточность.
Хотя это сгущение и выделение было сделано лишь одним человеком, у меня мало сомнений в том, что кто-либо другой, возьмись он за это дело, пришел бы примерно к такому же списку характеристик. Уверен, что список получился бы не слишком отличающимся от приведенного — не более, чем на уровне выбора синонимов или конкретных слов.
Полученные слова очень абстрактны. Но как могло бы получиться иначе? Каждое слово должно объединить много видов непосредственных переживаний под одной рубрикой или одним заголовком. Это неизбежно означает, что такая рубрика будет включать в себя многое, следовательно, будет очень абстрактной.
Таковы способы, которыми люди по-разному характеризуют мир, воспринимаемый в состоянии пикового переживания. Различия могут заключаться в степени или в акцентах, то есть во время пикового переживания мир выглядит более честным и откровенным, более истинным, более прекрасным, чем в другое время.
Я хочу подчеркнуть, что эти характеристики подаются испытуемыми в их отчетах как описательные, как факты о мире. Это описания того, каким предстает перед ними мир, как он выглядит и даже каков он, по их утверждениям. Эти описания попадают в ту же категорию, что и сведения, данные газетным репортером или ученым-наблюдателем после какого-то события, свидетелем которого он был. Это не утверждения о том, что «должно быть», и не простые проекции желаний исследователя, это не галлюцинации и не просто эмоциональные состояния, которым недостает познавательной основы. Эти описания подаются испытуемыми как просветления, как истинные характеристики действительности, которые их прежняя слепота скрывала от них.
Здесь мы сталкиваемся со старой проблемой соответствия мистических просветлении действительности. Мы коснулись корней и источников религии. Но мы должны быть очень осторожны, чтобы не обольщаться абсолютной субъективной уверенностью мистиков и людей, испытывающих пиковые переживания, в своих свидетельствах. Для них несомненно, что им открылась истина. Большинство из нас испытало такую же уверенность в свои моменты просветления.
Однако человечество за три тысячи лет письменной истории научилось тому, что субъективной уверенности недостаточно; должно быть также внешнее подтверждение. Должен существовать какой-то способ проверки истинности утверждений, какой-то измеритель продуктивности, прагматический тест. К высказываемым утверждениям мы должны подходить с определенной сдержанностью, осторожностью, трезвостью. Очень многие мистики, провидцы, пророки оказались неправы, хотя чувствовали абсолютную уверенность в своих утверждениях.
Этот разрушающий иллюзии опыт выступает как один из исторических корней науки — недоверие к свидетельствам личного просветления. Официальная, классическая наука давно отвергла такие просветления, считая, что сами по себе они не являются ценными в научном отношении данными.
Мы — психологи и психиатры — находимся в начале новой эпохи в науке. В своем психотерапевтическом опыте мы встречаемся с внезапными просветлениями, пиковыми переживаниями, с переживаниями опустошенности, инсайтами и экстазами — и у своих пациентов, и у самих себя. Мы привыкли ко всему этому; и мы научились тому, что хотя не все такого рода свидетельства истинны, некоторые из них, безусловно, являются таковыми.
Химик, биолог, инженер будут продолжать испытывать беспокойство в связи с этим старым (или новым) представлением о том, что истина может предстать таким старым (или новым) способом: посредством штурма, эмоционального просветления, своего рода взрыва, через разрушающиеся стены, через сопротивление, через преодоление страхов. Мы специализируемся на работе с опасными истинами, с истинами, угрожающими самооценке.
Безличностный научный скептицизм, даже по отношению к безличностной сфере, не оправдан. История науки (или, по меньшей мере, великих ученых) — это история внезапных и экстатических проникновении в истину, которая затем медленно, тщательно, осторожно проверяется более приземленными работниками, действующими скорее как общественные насекомые, чем как орлы. Я вспоминаю, например, Кекуле, увидевшего во сне бензольное кольцо.
Слишком многие люди с ограниченным видением действительности определяют сущность науки как тщательную проверку, установление истинности гипотез, определение того, верны ли идеи, высказанные другими людьми. Но в той мере, в какой наука является также методикой открытий, ей придется научиться стимулировать связанные с пиковыми переживаниями инсайты и прозрения и затем использовать их в качестве данных. Другие примеры бытийного познания (когда в состоянии пикового переживания человек усматривает ранее не воспринимавшуюся им истину) имеют своими источниками проницательность, достигаемую посредством бытийной любви, определенный религиозный опыт, определенный опыт групповой психотерапии, ведущий к межличностной интимности, интеллектуальные просветления и глубокие эстетические переживания.
В последние месяцы открылась новая возможность проверки действенности бытийного (сопряженного с просветлением) познания. В трех разных университетах было установлено, что ЛСД может излечивать алкоголизм примерно в 50% случаев (Abramson, 1961). Придя в себя после бурной радости, вызванной этим блестящим достижением, этим нежданным чудом, и будучи ненасытными, мы обязательно спрашиваем: «А как насчет тех, кому ЛСД не помог?». В связи с этим я приведу цитату из письма доктора А.Хоффера от 8 февраля
«Мы целенаправленно использовали ПП (пиковые переживания) в качестве терапевтического средства. Наши алкоголики, получавшие ЛСД или лекарства, достигали ПП с помощью предоставлявшейся им музыки, визуальных стимулов, слов, внушения — всего, что позволяло им, по их словам, испытать ПП. Мы работали более чем с 500 алкоголиками, так что можно сформулировать некоторые общие правила. Одно из них — это то, что большинство алкоголиков, которые после лечения не пьют, испытали ПП. И наоборот, мало кто из не испытавших ПП реагировал на лечение подобным образом.
У нас есть также данные, убеждающие в том, что главным компонентом ПП является аффект. Когда испытуемым, получавшим ЛСД, вначале в течение двух дней давали пеницилламин, они испытывали переживания, идентичные с теми, которые обычно вызывает ЛСД, но с выраженным ослаблением аффекта. Они наблюдали все визуальные изменения, с ними происходили изменения мышления, но они оставались эмоционально вялыми и скорее являлись сторонними наблюдателями, чем участниками происходящего. Эти лица не испытывают ПП. И оказывается, что только 10% из них ведут себя хорошо после лечения (в сравнении с ожидаемыми нами 60% выздоровления в нескольких крупных выборках с отсроченным контролем)». Теперь мы делаем большой скачок: перечень описываемых характеристик действительности, мира, усматриваемых испытуемыми в моменты пиковых переживаний, примерно соответствует тому, что называют вечными ценностями, вечными истинами. Мы встречаемся здесь со старой знакомой триадой истины, красоты и добра. Иными словами, перечень описываемых характеристик одновременно оказывается перечнем ценностей. Именно эти характеристики ценили великие религиозные деятели и философы, и этот перечень включает практически все то, что наиболее серьезные мыслители согласно считают конечными или высшими жизненными ценностями.
Итак, мое первое утверждение лежит в публичной сфере науки. Любой может сделать то же, что и я; любой может сам проверить получающиеся результаты; любой может использовать ту же процедуру, что и я, и может — объективно, если он того желает, — записать на магнитную ленту то, что ему скажут в ответ на вопросы, которые ставил я, а затем опубликовать полученные данные. Таким образом, то, о чем я сообщаю, носит публичный характер, может быть повторено и при этом подтверждено или нет, может быть даже охарактеризовано количественно, если вы того пожелаете. Результаты оказываются устойчивыми и надежными в том смысле, что если я повторю процедуру, то получу примерно то же самое. Даже с точки зрения наиболее ортодоксальных позитивистских определений науки XIX в. мои утверждения являются научными. Это когнитивные (т.е. основанные на познании) утверждения, описания характеристик действительности, космоса, мира, находящегося вне описывающего и докладывающего субъекта, мира, как он воспринимается. С этими данными можно работать в рамках традиционной модели науки, и степень их истинности или ложности может быть определена 6.
Однако высказывание о том, как выглядит мир, одновременно оказывается ценностным утверждением. Выделенные характеристики оказываются наиболее вдохновляющими жизненными ценностями, теми, за которые люди готовы платить огромными усилиями, болью и мучениями. Это высшие ценности также в том смысле, что чаще всего они «посещают» лучших людей, в лучшие моменты, в лучших условиях. Это определения более высокой духовной жизни, и я бы добавил, что они же являются дальними целями психотерапии, а также образования и воспитания в самом широком смысле. Это качества, благодаря которым мы восхищаемся великими людьми человеческой истории, качества, характеризующие наших героев, наших святых, даже наших богов.
Таким образом, познавательное суждение оказывается совпадающим с ценностным суждением. «Сущее» совпадает с «должным», факт — с ценностью. Мир, как он есть, который описывается и воспринимается, становится тем же, что и мир, который ценят и которого желают. Мир, который есть, становится миром, который должен быть. То, что должно быть, оказалось реально существущим; иными словами, факты слились с ценностями 7.
Трудности со словом «ценности». То, что я обсуждаю, несомненно, касается ценностей, как бы ни определять это понятие.
Термин «ценности» получает самые разные определения и означает разное для разных людей. Семантическая путаница здесь настолько велика, что я убежден, что мы вскоре откажемся от этого претендующего на всеохватность слова в пользу более точных и более операциональных определений каждого из многих частных смыслов, которые ему придаются.
Если использовать другой образ, мы можем представлять себе понятие ценности в виде большого контейнера, содержащего разнообразные путаные и неясные вещи. Большинство философов, писавших о ценностях, пыталось найти простую формулу или определение, которое связало бы вместе все, находящееся в контейнере, хотя многие вещи попали туда случайно. «Что это слово («ценность») означает реально?» — задают вопрос философы, забывая, что реально оно ничего не означает, будучи всего лишь ярлыком. Здесь может пригодиться только плюралистическое описание, то есть каталог всевозможных способов фактического употребления слова «ценность» разными людьми.
Ниже следует ряд кратких наблюдений, гипотез и вопросов, касающихся различных граней этой проблемы, различных способов, которыми факты и ценности могут сливаться или приближаться к слиянию, — при различных смыслах как слова «ценности», так и слова «факты». Это похоже на переход от лингвистических дебатов к сосредоточению на операциях и реальных событиях в области психологии и психотерапии, от мира семантики к миру природы. Фактически это был бы первый шаг к внесению этих проблем в сферу науки (определяемой достаточно широко и включающей, наряду с объективными данными, также и данные субъективного опыта).
Психотерапия как проблема должного и сущего. Хочу применить эту логику рассуждении к феномену психотерапии (в том числе самотерапии). Вопросы, задаваемые людьми в ходе поисков идентичности, реального Я и т.д., — это в очень большой степени вопросы долженствования: что мне следует делать? Кем мне следует быть? Как мне следует разрешить эту конфликтную ситуацию? Следует ли мне стремиться к этой карьере или к той? Следует ли мне развестись или нет? Следует ли мне жить или умереть?
Многие неискушенные люди готовы прямо отвечать на эти вопросы. «Будь я на вашем месте…», — говорят они и выступают со своими предложениями и советами. Но методически подготовленные специалисты знают, что такой подход не работает и даже может быть вреден. Мы не говорим, что, по нашему мнению, следует делать другому человеку.
Мы узнали, что в конечном итоге наилучший способ для индивида определить, что ему следует делать, состоит в выяснении, кто же он такой. Ведь путь к этическим и ценностным решениям, к более мудрым актам выбора, к должному, лежит через то, что есть, через открытие фактов, истины, реальности, наконец, природы конкретного индивида. Чем больше он знает о своей собственной природе, о своих глубинных желаниях, о своем темпераменте, о своей конституции, о том, что он ищет, к чему стремится и что в действительности доставляет ему удовлетворение, — тем более непринужденными, автоматическими и эпифеноменальными становятся его ценностные выборы. (Это одно из великих открытий Фрейда, на которое часто не обращают внимания.) Многие проблемы попросту исчезают; многие другие легко решаются благодаря знанию того, что соответствует природе данного индивида, что для него уместно и правильно 8. (И мы должны также помнить, что знание своей собственной глубинной природы — это одновременно также и знание человеческой природы вообще.) Иначе говоря, мы помогаем индивиду искать должное через фактическое. Открытие своей действительной природы — это одновременно и поиск должного, и поиск сущего. Эта разновидность ценностного поиска, поскольку он является поиском знаний, фактов, информации — одним словом, истины, — прямо подпадает под юрисдикцию разумно понимаемой науки. Что касается психоаналитического метода, так же как и всех других невмешивающихся, вскрывающих, даосистских психотерапевтических методов, — то я могу с равным правом утверждать, что это, с одной стороны, научные методы, а с другой — методы открытия ценностей. Этот вид психотерапии представляет собой этический, даже религиозный поиск, в натуралистическом смысле слова.
Заметим здесь, что процесс психотерапии и цели психотерапии (еще один случай противопоставления сущего и должного) неразделимы. Попытка их разделения была бы нелепой или трагической. Непосредственная цель психотерапии состоит в выяснении того, что представляет собой данный индивид; процесс психотерапии — это также выяснение того, что этот индивид представляет собой. Вы хотите выяснить, кем вам следует быть? Тогда выясните, кто вы! «Стань тем, кто ты есть!» Описание того, каким индивид должен быть, — это почти то же самое, что и описание того, каким он в глубине является 9.
Здесь «ценность» в смысле греческого telos, конечной цели, к которой вы стремитесь, существует уже сейчас. То Я, за которое борется индивид, уже существует во вполне реальном смысле (точно так же, как реальное образование — это не диплом, который человек получает в конце четырехлетнего пути, а непрерывный процесс учения, восприятия, мышления). Небеса, куда, согласно религиозным представлениям, можно попасть лишь по окончании земной жизни (сама же она бессмысленна), в действительности доступны в принципе на протяжении всей жизни. Они доступны для нас теперь, и они окружают нас.
Бытие и становление существуют, так сказать, бок о бок, одновременно, сейчас. Путешествие может доставлять самоценное удовольствие; оно не обязательно является только средством к достижению некоторой цели. Многие люди слишком поздно открывают для себя, что отдых, ставший возможным в результате долгих лет труда, отнюдь не так сладок, как были сами эти годы труда.
Принятие. Другой вид слияния факта и ценности вытекает из того, что мы называем принятием. Здесь слияние возникает не столько из улучшения актуального сущего, сколько из снижения требований к должному, пересмотра ожиданий, который приближает их к актуальному состоянию и делает тем самым более осуществимыми.
